Дагестан в кавказской политике России в первой четверти 19 века

Ш.А.ГАПУРОВ, Д.Б. АБДУРАХМАНОВ, А.М. ИЗРАЙИЛОВ

ДАГЕСТАН В КАВКАЗСКОЙ ПОЛИТИКЕ РОССИИ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ Х1Х ВЕКА

АКАДЕМИЯ НАУК ЧЕЧЕНСКОЙ РЕСПУБЛИКИ
КОМПЛЕКСНЫЙ НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ РАН
ЧЕЧЕНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Ш.А. Гапуров, Д.Б. Абдурахманов, А.М. Израйилов

ДАГЕСТАН В КАВКАЗСКОЙ ПОЛИТИКЕ РОССИИ В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ Х1Х ВЕКА

ББК 63.3 (2 Рос. Кавказ) 5

Рецензенты: доктор исторических наук, профессор
М.Х. Багаев,
доктор исторических наук, профессор
Ш.Б. Ахмадов

Научный редактор: кандидат исторических наук, профессор
С.С. Магамадов

Гапуров Ш.А., Абдурахманов Д.Б., Израйилов А.М. Дагестан в кавказской политике России в первой четверти Х1Х в. Монография. – Нальчик: Эль- Фа, 2008.

В работе показаны место и роль Дагестана в кавказской политике России в конце ХУ111-первой половине Х1Х в. Дан анализ основных факторов, влиявших на формирование этапов этой политики. Отмечается, что уже с конца ХУ111 в. взаимная заинтересованность России и Дагестана привела к установлению между ними тесных политических и экономических связей. Однако этот курс на постепенное присоединение Дагестана к России преимущественно политическими методами был прерван после назначения кавказским наместником генерала А.П. Ермолова. Его репрессивная политика в Дагестане привела к возникновению вооруженного сопротивления горцев…

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

ГЛАВА 1. Дагестан в политике России в начале Х1Х в.
1. Общественно-экономическое положение Дагестана в начале Х1Х века
2. Георгиевский договор 1802 г.
3. Походы российских войск в Джаро-Белоканы в начале Х1Х в.
4. Изменения в политике России на Северном Кавказе в 1806 г.
5. Присоединение Дагестана к России. Политическое развитие Дагестана в 1806-1815 гг.

ГЛАВА 2. Дагестан в планах кавказского наместника А.П. Ермолова.
1. Укрепление международного положения России и назначение А.П. Ермолова наместником Кавказа.
2. Ермоловский план покорения народов Северного Кавказа.
ГЛАВА 3. Начало массовой антиколониальной, освободительной борьбы
в Дагестане. 1818-1820-й гг.
1. 1818 год. Начало «ханского движения» в Дагестане
2. Деятельность А.П. Ермолова в Дагестане и в Чечне в 1819-1920-м годах.
ГЛАВА 4. Политика А.П. Ермолова в Дагестане в 1820-е годы.
1. Ермолов и Дагестан в начале 20-х годов Х1Х в.
2. Зарождение мюридизма.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК источников и литературы.

ВВЕДЕНИЕ

С начала Х1Х века Северный Кавказ занял ведущее место в восточной политике России. Активность северокавказской политики Петербурга особенно возросла после окончания войны с наполеоновской Францией. Кавказская политика России Х1Х века, и особенно в первой половине этого столетия, отличалась не только своей интенсивностью и жесткостью в реализации целей, но и напряжением усилий всех сфер государства . С конца ХУ111 в. и вплоть до последней трети Х1Х в. ведущее место в кавказской политике России занимали Дагестан и Чечня. Население этих двух регионов и оказало наиболее упорное и организованное сопротивление установлению здесь российских колониальных порядков.
С Х1Х века и по сегодняшний день среди историков нет единства о содержании и хронологии Кавказской войны. В Х1Х в. было даже определение «Кавказские войны», куда включались все военные действия России (против горцев, Турции и Ирана) в Кавказском регионе в ХУ111-Х1Х вв. Был даже выпущен капитальный труд под редакцией В.А. Потто – «Исторический очерк Кавказских войн». Из этих «войн» особо выделялась «кавказско-горская война», начало которой определялся по-разному. Одни относили его к Персидскому походу Петра 1 (1722 г.), другие – к присоединению к России Восточной Грузии (1801 г.), третьи – к началу наместничества А.П. Ермолова на Кавказе (1816-1817 гг.). Приверженность широкой трактовке понятия «кавказские войны» первоначально сохранилась и в советской исторической науке. Хронологически они растягивались с середины ХУ1 до середины Х1Х в. В Советской исторической энциклопедии кавказскими войнами названы боевые действия ХУ111-Х1Х вв., «связанные с завоеванием Кавказа русским царизмом», а также «подавление царизмом ряда антифеодальных движений кавказских народов, вооруженное вмешательство России в феодальные междуусобицы на Кавказе, войны России с претендовавшими на Кавказ Ираном и Турцией». При этом была особо выделена «собственно Кавказская война» 1817-1864 гг. Большая Советская энциклопедия (1973 г.) ограничила Кавказскую войну (опустив термин «Кавказские войны») 1817-1864 годами, а географически – Чечней, Горным Дагестаном и Северо-Западным Кавказом .
Мы же склонны считать, что события на Северном Кавказе в первой половине Х1Х в., а точнее, до 1864 года, часто называемые Кавказской войной, представляли собой народно-освободительное, антиколониальное движение. (Со стороны же царской России это была «война за включение в свой состав земель Северного Кавказа» ). Антиколониальная борьба горцев развернулась уже в начале Х1Х в., приняла массовый характер с 1818 года, с момента основания на берегах реки Сунжи, на территории Чечни, крепости Грозной, как ответ на «военно-политическую экспансию» России в регионе. Приблизительно подобной же точки зрения придерживается и часть современных отечественных историков. Так, А.М. Демин отмечает: «В качестве первого этапа вооруженного противоборства можно выделить период с 1810 г. по октябрь 1817 г., когда войска России проводили карательные экспедиции с целью подавления выступлений кавказцев» . При этом не совсем понятно замечание современного, оригинально мыслящего, интересного петербургского историка В. Лапина, который отмечает: «Примечательно, что постсоветские попытки предложить новое прочтение истории Кавказской войны не затронули ее хронологию, хотя ее неосновательность очевидна. Например, за начальную дату принято основание крепости Грозной, без малейшей попытки объяснить, почему таковой не может считаться дата основания Моздока, Владикавказа или еще какого-либо укрепления на исконно горских землях» . Основание Моздока, Владикавказа и прочих российских крепостей на Кавказе не привело к массовым выступлениям горцев. И об этом известно всем кавказоведам. С начала строительства крепости Грозной отношение российской администрации к горцам резко изменилось: дипломатия и политика исчезли, обычным стал язык ультиматумов – «покорность или мщение ужасное». Вполне естественно, что строительство крепости Грозной было воспринято чеченцами и дагестанцами как начало широкого наступления России в регионе, наступление на их самостоятельность, земли, свободу, обычаи и традиции. И, соответственно, вызвало их вооруженное сопротивление. Именно с 1818 г., с основания крепости Грозная, и начинается массовое антиколониальное движение в Чечне и в Дагестане. Именно этот год, по-нашему мнению, вполне правомерно и можно считать началом Кавказской войны или массового народно-освободительного движения горцев Северо-Восточного Кавказа, к которому вскоре примкнули и кабардинцы. Совершенно непонятно другое – почему ряд авторов, в том числе и В. Лапин, считают 1817 год временем начала Кавказской войны, ошибочно относя сюда же и основание крепости Грозной. В 1817 году на Северном Кавказе нет сколько-нибудь крупных антироссийских выступлений, нет и заметных военных действий со стороны российской армии. Поэтому совершенно непонятно, почему этот год берется в качестве отправной точки Кавказской войны.
Многие современные российские авторы согласны сегодня в том, что «вооруженные конфликты и антироссийские выступления в регионе, безусловно, были обусловлены военно-политической экспансией и утверждением России на Северном Кавказе, поскольку Российская империя, начиная с конца ХУ111 в., стала представлять собой в полной мере региональную державу, изменившую расстановку сил в регионе» . Совершенно не оправданы и неправомерны попытки сделать главной причиной Кавказской войны внутренние социальные явления и конфликты в горском обществе. Социальные разногласия в горском обществе, как и в любом другом, были всегда. Правда, разной степени напряженности. Но почему же Кавказская война, массовое народно-освободительное, антиколониальное движение горцев начинается в 1818 г., когда началось решительное наступление царизма на землю и свободу горцев, началось установление реального российского господства на Северном Кавказе? В Чечне, например, в конце ХУ111 — первой половине Х1Х в. вообще не было каких-либо внутрисоциальных конфликтов. Но именно в Чечне в 20-50-е годы Х1Х в. развернулись наиболее масштабные и тяжелые военные действия между российской армией и горцами, именно чеченцы, по общему признанию, явились наиболее организованной и упорной силой в антиколониальном движении на Северном Кавказе. «Одной из центральных проблем кавказоведения на протяжении последних полутора веков остается Кавказская война Х1Х в., — отмечается в одном из недавних изданий по истории Северного Кавказа. – Это одно из самых сложных и драматичных событий в истории региона. Историки зачастую воспринимают ее слишком эмоционально, а политические деятели используют для политических спекуляций. Как в отечественной, так и в зарубежной литературе есть тенденция преувеличивать ее значение, сводя всю историю взаимоотношений Северного Кавказа и России к бесконечной войне. Временные и географические рамки ее растягиваются до невозможности» .
Большинство кавказоведов обоснованно связывают начало Кавказской войны с именем генерала Ермолова, назначенного в 1816 году главнокомандующим русскими войсками на Кавказе. («Поводом к войне стало появление на Кавказе генерала Алексея Петровича Ермолова» ). Весьма интересно высказывается на этот счет С.В. Ковязин, полагающий, что перелом в политике России на Кавказе произошел лишь после войны 1812-1815 гг. Он отмечает, что многие исследователи кавказской политики России связывают изменение официального курса Российского государства в регионе с назначением наместником на Кавказ генерала А.П. Ермолова. На самом же деле, считает Ковязин, это утверждение лишь частично отражает реальные политические процессы на Кавказе в начале Х1Х в. и являет собой упрощенную трактовку событий, подменяющую причину и следствие, в данном случае, кавказской политики России. «Не генерал А.П. Ермолов изменил политику России на Северном Кавказе, -отмечает он, — а изменившееся видение целей и задач российской политики в регионе руководством страны востребовало феномен А.П. Ермолова» .
Решительный и энергичный Ермолов с 1818 года начал силовыми, военными методами, чрезвычайно ускоренно устанавливать российскую власть на Северном Кавказе, и, прежде всего, в Дагестане и в Чечне. По его мнению, эти два района были равно значимы и важны в этом процессе. Поэтому он и действовал здесь одновременно и одними и те же силовыми методами. Именно эти методы, предельная жестокость, абсолютное пренебрежение к местным обычаям и традициям и вызвали массовый отпор со стороны различных слоев (феодалов, свободных общинников) местного населения. Хотя есть и другое мнение. Носители его были и в середине ХХ века (багировщина), есть и сегодня. Так, в 1946 г., в самый разгар багировщины, А.З. Ионисиани, в духе времени, писал: «Неприязнь к царской власти вызывалась не столько ее политикой, сколько враждебной деятельностью агентов Ирана и Турции, любыми средствами разжигавших ненависть ко всему русскому… Кавказская война была войной против агрессивных Ирана и Турции, с кичливой настойчивостью пытавшихся захватить весь Кавказ и поработить его». Данное сочинение А.З. Ионисиани, к сожалению, не единственное в этом роде. Именно поэтому Г.А. Джахиев отмечал на научной конференции в Махачкале в 1989 году: «…главные причины массовых выступлений, истоки Кавказской войны следует искать не во внешних факторах, а в самом Северном Кавказе – в колониальной политике и феодальной эксплуатации. «Система» Ермолова – это система военной эскалации – явилась грубой формой колониальной политики» .
Разумеется, в то же время нельзя отрицать тот факт, что вмешательство извне иностранных государств, в частности Ирана и Турции, в антиколониальную войну народов Дагестана обострило и без того конфликтную обстановку в крае в конце второго десятилетия Х1Х в.
М.М. Магомедов (бывший тогда председателем Госсовета Республики Дагестан) выступая на конференции в Махачкале в октябре 1997 г., посвященной 200-летию имама Шамиля, отмечал: «К сожалению, до сих пор предпринимаются попытки перевести борьбу восставших горцев в сферу межнациональных отношений и представить ее как борьбу против русских, что однозначно опровергается историческими фактами. Народы Северного Кавказа боролись против социального гнета и экспансивной военщины, откуда бы это ни шло, а война носила оборонительный характер» . К еще более великому сожалению, эти слова М.М. Магомедова оказались чуть ли не провидческими.
На рубеже ХХ-ХХ1 вв. в России появилось немало публикаций, авторы которых считают, что военные события на Северо-Восточном Кавказе в первой половине Х1Х в. были порождены «набегами горцев», «горской экспансией», происками Турции и Ирана. При таком подходе, естественно, не приходится и говорить о народно-освободительном, антиколониальном характере движения горцев в рассматриваемый период, а действия России представляются как оборонительные, царизм — как обороняющаяся сторона. Так, Б.В. Виноградов отмечает: «…Несостоятельны попытки представить горские набеги или же антироссийские движения под знаменем ислама в обозначенный период (конец ХУ111-начало Х1Х в. – Авт.) как проявления освободительной борьбы горцев против «российской экспансии». В данном случае оборонительный образ действий следует, на наш взгляд, признать за Россией» . Правда, при такой постановке проблемы сразу же возникает один «маленький» вопрос – почему же эта «линия обороны» проходила по кавказской земле, по середине северокавказского региона (по Тереку, Кубани и Малке)? Ведь горцы же не «набегали» на исконно русские земли, на Рязань или Тамбов? В последнем случае это, действительно, была бы экспансия. В качестве примера «горской экспансии» Б.В. Виноградов приводит движение под руководством Мансура в конце ХУ111 в. и «шариатское движение» в Кабарде начала Х1Х в. В 1783 г., за два года до начала восстания чеченцев под началом Мансура (Ушурмы), царские войска дважды вторгались в равнинную Чечню и уничтожили здесь целый ряд селений. В 1785 г. российский отряд под командованием полковника Пиэри сжег чеченское селение Алды. В 1763 г. на кабардинской земле была построена российская крепость Моздок, вскоре же после этого в Кабарде началось установление российской административной власти. Это все – оборонительные действия России? Или же обороняются горцы (в данном случае –чеченцы и кабардинцы), для которых вышеуказанные действия царских властей стали основной причиной антироссийских выступлений? В то же время есть и добросовестные, объективные авторы, которые подчеркивают: «Несмотря на свой огромный военный потенциал, горцы Северного Кавказа не проявляли склонности к захвату более благодатных земель» . Итак, на чужие земли горцы Северного Кавказа никогда не претендовали. Нет этому примеров в исторической действительности. Когда и где адыги, чеченцы или дагестанцы захватили хотя бы метр чужой земли? Зачем же заниматься далеко не безвредным историко-политическим мифотворчеством?
Активизация российской политики на Северном Кавказе в последней трети ХУ111 в., переход России к военно-феодальным методам в своих действиях в крае вызвали ответное сопротивление горцев. Они стали нападать на Кавказскую линию, на казачьи станицы и российские военные укрепления, построенные на исконно кавказских землях, которых отняли у горцев и которые являлись плацдармом для дальнейшего наступления вглубь Северного Кавказа. В этом плане весьма интересен разговор, состоявшийся между членами декабристского Южного тайного общества после убийства в июле 1825 г. в крепости Герзель-аул российских генералов Грекова и Лисаневича. Декабрист Повало-Швейковский: «Поступок черкес приличен лишь варварскому народу… Черкесы … суть разбойники». Враницкий: «Вот прекрасно! Называют разбойниками защитников вольности – тех, кои сражаются за свою свободу» .
Причем конфликты горцев с казаками начались только тогда, когда последние стали частью российской военной машины, которая наступала на Кавказ. Ведь в ХУ1-ХУ11 вв. казаки и горцы мирно жили по соседству. Очень многое переняли друг у друга. И земли тогда хватало на всех. И тут вполне можно согласиться с тем, что «грань, разделявшая два стана (т.е. казаков и горцев.- Авт.), была зыбкой. Казаки испытали немалое влияние горских соседей как в организации общинного управления и власти, так и в военном быту (вплоть до методов ведения войны, набегов и одежды, черкески). В начале ХУ111 века казаки не меньше горцев противились строительству крепостей, отказываясь «сидеть» в них. …Вообще власти империи одинаково недоверчиво относились и к горцам, и к казакам. Об этом есть немало свидетельств ХУ111-начала Х1Х в.» . Это же отмечал и Г. Кокиев: «…До образования так называемой Кавказской военной линии …, в период вольных переселений русских на Северо-Кавказскую равнину, между горцами, аборигенами страны, и русскими переселенцами не было и тени вражды. Горцы встречали русских дружелюбно, и русские тоже старались жить с горцами в мире и согласии. Как мирные соседи, горцы делились с русскими хлебом, семенами и другими продуктами своего производства. Существовал между горцами и русскими живой обмен товарами. Местами даже горцы на русской земле сеяли хлеб, пасли скот, и казаки им не препятствовали. Существовали между ними даже и родственные связи. И эти добрососедские и дружественные отношения между горцами и русскими казаками существовали вплоть до вовлечения последних в сферу колонизационной политики России.
Таким образом, момент вовлечения казачества в колонизационную политику надо считать моментом разрыва добрососедских отношений между горцами и русскими. И это вполне естественно» . Подобных же позиций придерживались и некоторые дореволюционные историки казачества. Так. С. Писарев подчеркивал: «Казаки держались в своих гребнях благодаря поддержке князей нижней и малой Кабарды, землю которых они прикрывали, и приятельским связям с … соседними чеченскими обществами, из которых брали даже себе жен» .
Возникновение горско-казачьего конфликта, этой северокавказской драмы ХУ111-Х1Х вв. – отдельная тема. Но однозначно одно – главный виновник тут – царизм, его политика «разделяй и властвуй». При острой нехватке военных сил, при удаленности края и незнании местных особенностей использование казаков против горцев для утверждения российского господства на Северном Кавказе представлялось царизму хорошим выходом из ситуации. Так казаки, вчерашние мирные соседи горцев, стали союзниками царизма. Генерал Д.А. Милютин, начальник штаба Кавказской армии, прекрасный знаток Кавказа, писал: «Охранение края или дороги на значительном протяжении против …враждебных предприятий, каковы обычные набеги кавказских горцев, дело нелегкое; оно, можно сказать, непосильно регулярным войскам. В подтверждение того история дает много примеров. …Есть ли возможность войскам угнаться за подвижными, летучими шайками, которым всюду открыт путь, которые могут всюду появляться внезапно и мгновенно исчезать из глаз. Такому врагу единственный способ противодействия представляет вооруженное народонаселение, сплоченное военной организацией. Такую силу охраны представляет наше казачество» .
Может быть, истина (никого не задевающая) заключается в другом: в ХУ111-Х1Х вв. великие державы делят восточный мир. Россия, исходя из своих геополитических, стратегических, имперских интересов, пытается присоединить (захватить) Северный Кавказ. Это – закономерность в действиях всех великих держав в ХУ111-Х1Х вв. Горцы же защищали свою землю, свою свободу, свою культуру, свой образ жизни. И это – народно-освободительная, антиколониальная борьба. Защищали, как умели, как могли, как они привыкли это делать в течение многих веков. А это – партизанские (набеговые) формы борьбы. (А.М. Демин пишет, что действия горцев в ермоловский период «были разрозненными и в основном сводились к диверсионным актам: убийства русских генералов, конные набеги на населенные пункты и воинские гарнизоны» . Итак, набеги горцев – «диверсионные акты», т.е. вид военных действий. Но это уже – не разбойничьи нападения, не «хищничество», не «экспансия»). Яков Гордин, один из наиболее объективных, беспристрастных исследователей Кавказской войны в последнее время, очень много сделавший для публикации документов и материалов по истории Кавказа первой половины Х1Х в., отмечает: «На всех этапах Кавказской войны горцам приносили успех не фронтальные столкновения с русскими войсками, а именно действия партизанского характера – внезапные набеги, уничтожение малочисленных воинских команд, но главное – воздействие на коммуникации, в результате которого русским отрядам приходилось оставлять захваченные укрепленные селения и отступать в максимально невыгодных условиях. Именно во время отступления по труднопроходимой местности, идеальной для организации засад, русские войска несли тяжелые – иногда катастрофические – потери. Побеждая всякий раз, когда сражения с горцами напоминали «регулярные» боевые действия, русские войска оказывались бессильны против партизанских методов борьбы» .
Наконец, надо отметить и тот факт, что вплоть до образования имамата Шамиля и действия российских войск, не говоря уже о действиях казаков, осуществлялись, в большинстве своем, в форме набегов. Так, один из первых биографов А.П. Ермолова. О.М. Уманец отмечал: «Непоследовательность и противоречие наших взглядов на Востоке низвели, наконец, деятельность русского войска на Кавказе до мелкого набега, который сам себя имеет целью. Вместо широких планов Екатерины и Зубова, мы встречаем здесь политику бесцельной борьбы, столько же удалой, сколько и бесполезной, одинаково утомительной и раздражающей для обеих сторон, вредной для неприятеля, но крайне рискованной и мало достойной России…» . Это же отмечается и некоторыми современными авторами. Российская армия на Кавказе постоянно отступала от норм и обычаев «европейской войны». Логика войны толкала российское командование к использованию местных методов – набегов карательных и превентивных. В первом случае это было наказание за вторжение на контролируемую Россией территорию, во втором – подрыв благосостояния горских обществ и, как следствие – их боеспособности. В российских войсках на Кавказе появились настоящие мастера по подготовке и проведению набегов (Коцарев, Засс, А. Вельяминов и др.), которые вовсе не утруждали себя соблюдением норм, принятых в «европейских войнах». В первой половине Х1Х в. безжалостные разгромы горских аулов стали обычным делом. Мемуаристы, описывая операции 1820—1850-х гг., говорят о немилосердных бомбардировках, о гибели женщин и детей, о грабеже и разорении аулов, об уничтожении посевов и сена как о чем-то обычном . Так, в 1810 г., во время карательных экспедиций за Кубань, было уничтожено 200 адыгских аулов . Часть современных российских авторов постоянно обвиняют горцев в излишней жестокости. Да, в годы Кавказской войны случаев жестокостей с горской стороны было немало. Но, когда отмечаешь это, объективности ради, следовало бы писать и о том, что жестокость очень часто была и с другой, российской, стороны. Так, вплоть до середины 30-х годов Х1Х в. терские казаки имели обыкновение отрезать убитым противникам головы или кисти рук и привозить их в станицы в качестве самых почетных трофеев .
Большинство источников по истории Кавказской войны – это военные донесения, воспоминания и мемуары офицеров и военачальников Кавказской армии. Вполне объяснимо и понятно, что горцам и методам их партизанской (набеговой) борьбы авторы Х1Х в. давали крайне отрицательную характеристику. Вполне понятна реакция людей, ежедневно подвергавшихся (в результате набегов горцев) опасности, терявших друзей. Но не совсем понятны мотивы рассуждений современных авторов, обвиняющих горцев в том, что это они – главные виновники Кавказской войны (из-за их набегов). По этой логике получается, что люди, защищавшие свою свободу от иноземной силы – виновники войны. Виноват не тот, кто нападал с целью захвата (т.е. царизм, подчиняющий Кавказ), а тот, кто защищал свой дом, свою землю, свою свободу (т.е. горцы). Это – очень оригинальная постановка вопроса. При этом следует учесть и то, что даже авторы Х1Х в. подчеркивали, что набеги горцев далеко не всегда совершались ради «хищничества». Так, историк казачества Г.А. Ткачев писал: «В горах разгорелся «газават», т.е. священная война за веру. Как раньше чеченцы шли на линию ради грабежа и добычи, так теперь они стали нападать ради спасения души и за веру, во славу божию» . Набеги горцев, отмечал другой автор, «иногда делались с прямою целью воровства; иногда только ради мщения» .
Большинство этнографических и исторических работ Х1Х века написаны в русле настроений, господствовавших в российском обществе периода Кавказской войны, которые красочно охарактеризовали кавказовед барон П.К. Услар и теоретик славянофильства Н.Я. Данилевский: «В эпоху романтизма, — писал Услар, — и природа, и люди на Кавказе были непонятны… Горцев не могли мы себе представить иначе как в виде людей, одержимых каким-то беснованием, чем-то вроде воспаления в мозгу, — людей, режущих налево и направо, пока самих их не перережет новое поколение беснующихся» . «Кавказские горцы и по своей фанатической религии, и по образу жизни и привычкам, и по самому свойству обитаемой ими страны – природные хищники и грабители, никогда не оставлявшие и не могущие оставлять своих соседей в покое» . К сожалению, негативный образ северокавказского горца, сложившийся в эпоху присоединения Северного Кавказа к Российской империи, «продолжает определять общественное мнение России, а отчасти и Запада, до настоящего времени» .
Многие кавказоведческие работы последних двух десятилетий написаны (судя по их содержанию) именно в русле подобных представлений. Так. Ю.Ю. Клычников отмечает, что «вся деятельность генерала (т.е. Ермолова. – Авт.) была наполнена мерами, направленными на отражение горских набегов, ответными репрессалиями…» . Ермолов был на Кавказе около 10 лет. На Северном Кавказе начал свою деятельность (т.е. «умиротворение» Чечни) со строительства крепости Грозной в 1818 г. В том же году в Дагестан направляется несколько экспедиций царских войск. С этого, собственно, и начинается Большая Кавказская война. Уезжая из Чечни осенью 1818 года, Ермолов приказывает коменданту Грозной Грекову совершать постоянные набеги на чеченские аулы. Или возьмем воспоминания «старого кавказца» Г. Атарщикова, который так описывает действия (типичный набег) казаков: «Барон Засс, понимая вполне, что быстрота и внезапность нападения на горцев лучшие ручательства за успех при набегах на хищнические аулы, всегда старался брать как можно меньше артиллерии и пехоты, а в тех случаях, когда нужно было сделать особенно-быстрое движение, ограничивался одними линейными и донскими казаками. Нагрянув на рассвете на хищнический аул, когда все жители спали крепким сном, не чуя беды, войска наши начинали рубить и колоть спасавшихся бегством в разные стороны, в леса и балки, горцев, забирая в плен жен и детей их, неуспевшихся скрыться. Затем, заметив скот, оружие и вещи, которые можно было унести и увезти, и зажегши аул со всех сторон, отряд отступал, при сильной перестрелке с очнувшимся неприятелем и сбежавшимся на помощь из соседних аулов горцами» . Это что – «отражение горских набегов», это – «оборона»? Карательные походы российских войск в Дагестан, Чечню, Кабарду в 1818-1820-х годах представлены как «ответные репрессалии». В подобных рассуждениях все поставлено с ног на голову. Это полное искажение исторической действительности. Это горцы в ответ на захват их земель, на строительство крепостей, на попытки их полного насильственного покорения поднялись на борьбу против царских колонизаторов.
Когда о проблемах истории Кавказа и российско-горских взаимоотношениях рассуждают специалисты-кавказоведы – это одно дело. Хуже, когда об этих вопросах начинают говорить люди, весьма далекие от кавказоведения и исторической науки вообще, для которых основной источник для их сочинений – это их собственные эмоции, симпатии и антипатии. Так, в разгар чеченского кризиса, в 1997 г. в журнале «Москва» появилась статья политолога Андрея Савельева, который, ничтоже сумнящееся, писал: «Распад родо-племенного строя, происходивший на Северо-Восточном Кавказе в конце ХУ111 века, высвобождал могучую энергию государственного строительства, разрывающую все прежние социальные связи и породил варварскую стихию, стремящуюся прикрыть свое зверство достоинствами одной из мировых религий» . Специалистам (кроме М.М. Блиева и его единомышленников) хорошо известно, что в конце ХУ111 в. практически все общества Северного Кавказа находились на уровне феодального или раннефеодального развития. Заявления же о том, что здесь в это время шел процесс «распада родо-племенного строя» — это всего лишь демонстрация полной неосведомленности о предмете разговора. Ну а пассажи о «зверствах» горского общества носят откровенно кавказофобский характер и вряд ли вообще нуждаются в опровержениях.
В Кавказской войне жестокость (правда, разной степени и разных масштабов) была, разумеется, с обеих сторон. Война есть война. Все остальное (горские набеги и прочее, как основная причина Кавказской войны) – это от лукавого. И события в Дагестане в период «проконсульства» А.П. Ермолова, его политика здесь – наглядное тому подтверждение. Отбросив в сторону многовековый опыт мирных, политических и экономических отношений между Россией и Дагестаном, Ермолов принялся силой устанавливать здесь российскую власть, абсолютно не учитывая местные особенности. Он требовал от дагестанцев беспрекословной покорности, которая на деле вела к усилению феодального гнета и произвола. В одном из последних изданий по истории Кавказской войны отмечается: «В 1816 г. на Кавказ прибыл в качестве наместника генерал Ермолов, который ужесточил колониальную политику; с его именем связаны многие страницы истории горцев, полные ужасов и крови. …Колониальная политика царизма при Ермолове приняла новые, более жестокие формы и методы, которые были не известны кавказским народам в предыдущее столетие» . Свободным горцам оставлялся уж слишком узкий выбор: рабская покорность (что в принципе было для них неприемлемо) или же борьба с оружием в руках за свою свободу. Возможен ли был компромисс? Нам представляется, что да. Была такая возможность. Горцы принимают подданство России, но при этом им предлагается жизнь лучшая, чем раньше. Просвещение, торговля. И обязательно – уважительное отношение к их обычаям и традициям, к их религии. Вместо этого российская власть несла горцам национальный и экономический гнет. Как отмечал Х.Х. Рамазанов, «на Северо-Восточном Кавказе, начиная с конца ХУ111 века, насаждалась новая система управления, приведшая к ухудшению положения подавляющего большинства населения. Угнетенные массы протестовали против таких порядков. Официальные власти применяли к ним жестокие военно-феодальные методы, исходя из прямых указаний царей» . До 1826 г., до восстания Бей-Булата Таймиева А.П. Ермолов ничего созидательного горцам не предлагал. И даже за людей их не считал. П.М. Короленко писал в середине Х1Х в.: «Мнение Ермолова о горцах выражено в донесении его управляющему министерством иностранных дел графу Нессельроде 7 июля 1820 г.: «Не вижу я никакой необходимости так далеко простирать заботливость об успокоении горцев, и нельзя относить к одному невежеству те наглости, которые делают они обдуманным образом, или ободренные чрезмерным снисхождением: народы здешние издавно делают нам вред какой только могут, и кто только близко видит их, знает, что делать более онаго они не в состоянии. Вечные между ними вражды за то ручаются, и кто не коснется до жилищ их в средине самих гор, которые почитают они оградою свободы, тот не соединит против себя их усилий». П.М. Короленко подчеркивает, что Ермолов «считал всех горцев врагами русских» . При таком подходе к горцам вполне естественно, что генерал получил в ответ вооруженное сопротивление. Породил кровавый, затяжной конфликт. И лишь к концу своей кавказской эпопеи Ермолов поймет: на Северном Кавказе, и, прежде всего, с чеченцами, возникающие проблемы надо решать не силой, а преимущественно политическими, экономическими и прочими мирными средствами. Как бы тяжело это не было.
В кавказской политике России Дагестан, занимавший важное стратегическое положение в регионе, играл весьма заметную роль. Царизм отводил Дагестану особую роль в своей политике на Кавказе. А.И. Лилов так отмечал это: «…Дагестан играл весьма важную роль в истории горцев. Не говоря уже о том, что он, омусульманившись более других горских провинций, имел решительное влияние на распространение мусульманства между горцами, здесь преимущественно находили опору своих действий, в борьбе с русскими, горские имамы: Кази-Мухаммед, Гамзат-бек и Шамиль» .
Дагестан и Чечня в Кавказской войне были очень взаимосвязаны. Война эта началась в 1818 году, с основания Ермоловым на берегах Сунжи крепости Грозная. На помощь чеченцам, поднявшимся на освободительную борьбу, сразу же приходят дагестанцы – тысяча кавалеристов во главе с аварским феодалом Нур-Магомедом, ближайшим родственником Султан-Ахмет-хана Аварского. В 1840 г. Чечня станет частью теократического государства Шамиля – Имамата. Совместная освободительная, антиколониальная борьба чеченцев и дагестанцев будет продолжаться почти четверть века. Первые же совместные выступления горцев Дагестана и Чечни против царских колонизаторов приходятся на период наместничества А.П. Ермолова. И порождены они были его политикой.
Главный урок «ермоловского этапа» Кавказской войны – возникающие на Северном Кавказе проблемы нельзя решать военным путем, нельзя решать без привлечения самих горцев. «Если макроистория мало чему учит, то на микроуровне у конкретных процессов можно почерпнуть немало насущного. Таков драгоценный опыт Кавказской войны – малоизученный и объективно не проанализированный. Необходимый сегодня отнюдь не только в своей боевой части, но и как опыт поиска компромиссных решений, опыт вовлечения самих горцев в разрешение конфликта» .
Фигура А.П. Ермолова, его деятельность вызывала споры уже при его жизни. Оценки его личности вызывают острые дискуссии и сегодня. Безусловно, это была противоречивая личность. Талантливый военачальник, герой Отечественной войны 1812 г., любимец русской армии – все это бесспорно. Споры начинаются, когда речь заходит о его деятельности на Северном Кавказе. С конца ХХ столетия стали во множестве появляться публикации (в связи с чеченским кризисом), восхваляющие Ермолова, как крупного администратора, мудрого государственного деятеля, сильного хозяйственника и т.д. При этом абсолютно замалчивается его деятельность как «усмирителя» Северного Кавказа. Замалчивается сознательно, поскольку в противном случае придется говорить о том, какими бесчеловечными, жестокими методами проводилось это «усмирение». Но, не распространяясь о подробностях, эти авторы все время подчеркивают, что у Ермолова был некий «универсальный способ» покорения горцев, благодаря которому он добивался блестящих результатов. В 2006 г. в Ростове-на-Дону вышла монография В.А. Матвеева, в котором можно найти блестящий образец подобных (вышеприведенных) размышлений. Рискуя надоесть читателю, тем не менее приведем длинную выдержку из этой работы: «Были, конечно, обоюдные разрушения в ходе боевых действий, но были и построенные самые большие и красивые мечети в чеченских и других селениях на деньги, выделенные из личных средств «главных виновников» покорения. Например, генерала А.П. Ермолова. Жесткие меры он предпринимал лишь после того, как «…самая крайность к тому понудила», чтобы снисходительность, с учетом специфики края, населенного «народами непросвещенными», не воспринималась за «слабость». Наказаниям, по распоряжению А.П. Ермолова, подвергались только изменники и те, кто занимался грабежами, совершая набеги на русские и туземные селения, принявшие подданство империи.
Строгость, как разъяснял сам генерал, способна предупредить «много преступлений», а меры экономической блокады против непокорных заставят, «крови… не проливая», переменить «разбойнический образ жизни» тех, кто занимается набегами. По его убеждению, «Россия должна повелевать властию, а не просьбами». Восточные реальности, с которыми приходилось сталкиваться представителям русской власти на Кавказе и иных азиатских окраинах империи, неизменно подтверждали правоту А.П. Ермолова. «Смелые рейды» производили «впечатление на горцев». Нередко после их осуществления население различных аулов, в том числе и остававшихся непокорными, встречали русские военные соединения «приветствиями и поздравлениями». Выдающиеся государственные деятели европейского масштаба также признавали, основываясь на своем собственном опыте, притягательную силу «решительной и смелой политики» . В подобных рассуждениях смешаны совершенная неправда и эмоции «национал-патриотов», появившихся в последнее время в России и призывающих «давить» всех «инородцев», как «давили их в старину». Но здесь нет объективного анализа историка-исследователя. Ни в Чечне, ни в Дагестане за весь период ермоловского десятилетия не было построено ни одной мечети за «казенный кошт», тем более – на средства Ермолова. Разрушены и сожжены – да. Ермолов подвергал наказанию не только виновных. За антироссийские деяния отдельных лиц подвергали уничтожению целые селения. Наказания по принципу круговой поруки стали при Ермолове системой действий. Уничтожение Трамова аула в Кабарде в 1818 г., Старосунженского селения в 1818 г. и аула Дады-Юрт в 1919 г. в Чечне и салатавских аулов в конце августа 1819 г. в Дагестане – тому пример. Горцы, боровшиеся за свою свободу, для В.А. Матвеева – «изменники». Но вот незадача – для Наполеона русские партизаны, воевавшие в его тылу против французских захватчиков, тоже были «изменниками». «Восточные реальности», «подтверждавшие правоту Ермолова» — это вообще потрясающий пассаж. Никакие «реальности» не могут служить оправданием для массовых репрессий, жестокостей, уничтожения десятков аулов, которые совершались российской армией по приказу Ермолова. Как можно говорить о «цивилизаторской миссии» России на Кавказе, если она выполнялась такими средствами. Или же В.А. Матвеев согласен с принципом, что на Кавказе «и добро надо делать насилием»?
«Смелые рейды» российской армии, которыми так восхищается В.А. Матвеев, произвели на горцев такое «впечатление», что они после Ермолова целых несколько десятилетий воевали против России. За ошибки Ермолова своей кровью и своими жизнями расплачивались русские солдаты и офицеры. Правда заключается в этом, а не в ура-патриотических, кавказофобских рассуждениях В.А. Матвеева и его единомышленников. Есть тут и другой момент. Рассуждения, подобные вышеприведенным, полные неприкрытого цинизма, демонстрируют глубокое неуважение к исторической памяти горцев. Разумеется, в науке должны быть дискуссии, должны быть разные мнения. Именно они двигают науку. Но есть области в общественных науках, которые требуют уважительного, деликатного подхода. Это, прежде всего, вопросы, касающиеся межнациональных отношений и исторической памяти народов.
Но, к счастью, в русском обществе и в Х1Х веке (и даже среди офицеров Кавказской армии), и сегодня были и есть авторы, которые исходят из того, что Кавказская война была взаимной русско-горской трагедией, пытаются разобраться в ее сущности и истоках, с уважением относятся и к горцам, которые в большинстве своем отстаивали свою свободу, и к русским солдатам, которые воевали за имперские интересы Петербурга. С точки зрения этих авторов, А.П. Ермолов был «безжалостным покорителем Кавказа, убежденнейшим строителем империи» . На научной конференции в Махачкале в 1989 году также отмечалось: «Покорение народов Северного Кавказа сопровождалось экспроприацией их земель, эскалацией военных действий против «непокорных» аулов и т.д. Особенно эта система была возведена в ранг государственной политики при А.П. Ермолове» . Ф.А. Щербина, историк Х1Х века, которого трудно упрекнуть в симпатиях к горцам, был вынужден признавать, что А.П. Ермолов «был рьяным приверженцем опустошительной войны с горцами и щедро награждал исполнителей его карательных планов» .

ГЛАВА 1. ДАГЕСТАН В ПОЛИТИКЕ РОССИИ В НАЧАЛЕ Х1Х ВЕКА

1.1. Общественно-экономическое положение в Дагестане в начале Х1Х века.

Дагестан – «Страна гор» — находится между Главным Кавказским хребтом (на юго-западе), Андийским хребтом (на северо-западе) и Каспийским морем (на востоке). Географически Дагестан делится на равнинный и горный. П.И. Ковалевский считал, что Дагестан подразделяется на три части : Нагорный, Приморский и долины Самурскую и Кюринско-Табасаранскую .
К началу Х1Х в. в плане этническом, социально-экономическом и политическом Дагестан представлял собой пеструю картину. Общая численность населения – приблизительно 500 тыс. человек . Оно делилось на множество народностей, говорящих на разных языках. Наиболее крупными среди них были аварцы, даргинцы, лезгины, кумыки, лакцы и табасаранцы . В плане этнической консолидации дальше всего из дагестанских народов продвинулись кумыки . Различен был и уровень общественно-экономического развития Дагестана: от развитых феодальных отношений в Приморском Дагестане и раннефеодальных, отягощенных патриархально-общинными пережитками в горных районах. Милютин считал, что в этих районах проживало около половины населения Дагестана. «Приблизительно можно полагать, — писал он, — что все владения ханские вместе составляют по числу народонаселения около половины всего Дагестана. Из остальной половины, раздробленной на множество обществ независимых, некоторые, по своему положению между сильными владениями ханскими, принуждаемы были по временам склоняться под зависимость последних: но это временное владычество ханов основано было только на их личном могуществе или на влиянии нравственном» .
В политическом отношении к нач. Х1Х в. Дагестан характеризуется крайней феодальной раздробленностью: здесь насчитывалось, по одним сведениям, 24 полунезависимых феодальных владения и более 60 союзов сельских общин, известных под названием «вольных обществ» , по другим – 12 феодальных владений и множество «вольных обществ» . «В общем весь Дагестан дробился на 75 и более частей, и каждая из них представляла собой самостоятельный удел, где сидели «независимые» феодальные князьки» . Наиболее развитой частью в общественно — экономическом отношении был Южный Дагестан, приморская низменность и предгорная зона, где и были расположены основные феодальный владения. Общественно-экономический строй горных районов Северного и Среднего Дагестана имел ряд сходных черт с прилегающими к ним районами Чечни.
Некоторые авторы Х1Х в. полагали, что в ряде дагестанских владений существовала форма монархического правления. С.М. Броневский к таковым относил Тарковское, Каракайтагское, Табасаранское и Казыкумухское владения . И. Бларамберг добавлял к ним еще и Аварское ханство, и Элисуйское султанство . Оба автора отмечали, что «монархическое» и «аристократическое» (к последнему они относили систему правления кумыков) правления «правильнее можно назвать феодальным, потому что князья и ханы … всю разделяют власть со своими вассалами…» , т.е. указывали на четко сложившуюся в этих владениях систему феодально–сословной иерархии. И.Ф. Бларамберг считал, что население Кавказа (сюда он относил, в частности, Кабарду и феодальные владения Дагестана) делится на три сословия: владетельные князья, дворяне, духовенство и два класса – крестьяне, пленники и рабы . С.М. Броневский к владетельным князьям относил шамхала Тарковского, ханов Казыкумухского, Аварского, уцмия Каракайтагского и кадия Табасаранского . Дворянство, по мнению Бларамберга, — это мелкие вассалы князей: беки или баи, мурзы, уздени и т.д. . Приблизительно на такую же картину социальной дифференциации у кумыков указывал и П.И. Ковалевский .
На существование у народов Дагестана в рассматриваемое время сложной социальной иерархии указывали и современные историки .
В целом к началу Х1Х в. дагестанское население делилось на два основных класса: феодалов и крестьянства. Феодалы, в свою очередь, подразделялись на ряд категорий. Верхушку феодального класса (и дагестанского общества) составляли владетельные князья (или феодальные династии), носившие различные титулы: уцмий каракайтагский, аварский (хан) нуцал, шамхал тарковский, майсум и кадий табасаранские, казикумухский хан, елисуйский султан, кумыкские (эндиреевский, аксайский и костековский) князья. На втором месте в социальной иерархии дагестанского общества стояли беки, в большинстве своем являвшиеся родственниками владетельных князей. Бекское сословие также не было единым по своему социальному положению: оно делилось на два разряда: халис – беки и чанка-беки. К первому разряду относились потомки владетельных фамилий (шамхальского, уцмийского и т.д.), рожденные от равного брака. Они считались чистокровными беками и пользовались широкими правами (владение, наследование имущества и т.д.) . Чанка-беки имели более ограниченные права. «Чанка. Так называются дети от неравных браков владетелей и беков. Права чанков не определены положительно; большей частью они пользуются значением, которое придают им их отцы, и те из них, которые произошли от матерей непростолюдинок, именуются тоже беками. Дети же чанков, происходящих от жен простого сословия, не имеют права на звание бека и, хотя называются чанками, в правах ничем не отличаются от обыкновенных узденей» . Таким образом, положение чанка-беков зависело от того статуса, который им придавали их отцы и братья — полноправные беки. П.Пржеславский определял чанка-беков, как «род ханских вассалов» . Беки считались вассалами дагестанских владетелей – шамхалов, уцмиев и т.д. и по обычаю должны были подчиняться им. Беки были наследственными землевладельцами, обладая в своих владениях почти неограниченной властью, чинили суд и расправу над раятами и чагарами. Они «управляли раятами, водили на войну, чинили суд и расправу между ними по адату, а иногда и по своему убеждению» , «налагали на виновных штрафы в свою пользу, даже могли казнить смертию» . Беки собирали с зависимых людей доходы, заставляли отбывать различные повинности. По первому требованию владетеля беки, как их вассалы, должны были являться со своими отрядами из нукеров и ополченцев, а во время военного похода они и командовали ими. К господствующей верхушке дагестанского общества примыкали первостепенные уздени (или сала-уздени) и мусульманское духовенство. У кумыков, по мнению Ф.И. Леонтовича, «первостепенные уздени составляют второй класс … после князей» .
Дагестан являлся своеобразным духовным центром мусульман Северного Кавказа. Здесь находились наиболее авторитетные и известные в регионе духовные лица. Некоторые из них имели своих учеников и последователей, возглавляли религиозные школы и направления. Именно в Дагестане проходили религиозное обучение будущие муллы и кадии для многих районов Северного Кавказа. В самом Дагестане духовенство имело значительное влияние на общественную жизнь . «… Дагестан играл весьма важную роль в истории горцев, — отмечал А.И. Лилов.- Не говоря уже о том, что он, омусульманившись более других горских провинций, имел решительное влияние на распространение мусульманства между горцами» . Духовенство в Дагестане «имеет приличную власть и уважение», — указывал С.М. Броневский .
Духовенство в Дагестане имело значительно больше веса и влияния, чем в Чечне. Во-1-х, здесь более развитыми были феодальные отношения; был сложившийся класс феодалов, который нуждался в поддержке духовенства. В Дагестане «мусульманское духовенство и мечеть выступали надежной идеологической опорой феодализма, оправдывая феодальную эксплуатацию», — отмечал Г.А. Гаджиев . Во-2-х, ислам в Дагестане утвердился намного раньше, чем в Чечне, пустил глубокие корни и религиозность населения также была здесь выше. В Дагестане, как считал М.Н. Покровский, ислам кормил, прямо и в буквальном смысле, добрую долю населения; оттого оно и относилось к исламу так сознательно, как нигде, и в то время, как в гораздо более богатых Чечне и Кабарде мусульманство еле прикрывало сверху «первобытные религиозные верования» массы населения, в нищем Дагестане богословские споры и жизнь по тарикату были обычным «домашним делом» . Дагестанское духовенство обладало и немалой экономической силой: доходы от закята, пожертвования в пользу мечети, на содержание духовных школ (медресе). В результате «мусульманское духовенство в Дагестане составляло особую привилегированную касту» , часть господствующего класса, которому принадлежали земли и скот, причем вакуфных земель на территории союзов сельских обществ было больше, чем в ханствах . И в количественном отношении духовных лиц в Дагестане было намного больше, чем в Кабарде и Чечне. По данным середины Х1Х в., в Дагестане насчитывалось 8600 чел., принадлежащих к духовному сословию, т.е. примерно по одному на каждые 10 крестьянских дворов .
Зависимая, эксплуатируемая часть дагестанского населения состояла также из нескольких групп: уздени, раяты, чагары и терекемейцы. Как и в Чечне, основную массу производителей в Дагестане составляли уздени, т.е. незакрепощенные крестьяне или крестьяне-общинники. Дагестанское узденство (как и все горское) не было единым в социальном отношении. Как уже указывалось выше, первостепенные уздени относились к классу феодалов. Основная же масса узденей, жившая в феодальных владениях, являясь юридически свободной, обязана была выполнять различные феодальные повинности. «Из второстепенных и третьеступенных узденей мало кто имеет собственной земли. По большей части они живут на землях, принадлежащих князьям или первостепенным узденям, на известных условиях, т.е. платят первым в год известную подать; сверх того, выходят на сгон, т.е. на сенокосы и проч., барщины же не отправляют», — писал о кумыкских узденях Ф.И. Леонтович . У. Алиев также считал, что дагестанские уздени в основной своей массе не имели недвижимой собственности и находились в «поземельной зависимости» от беков, на чьих землях они имели право наследственного пользования. За это уздени должны были нести определенные повинности, установленные обычаем, а в некоторых селениях отбывали даже барщину (три дня в году с каждого двора) . В горных же районах Дагестана, в союзах сельских общин, к началу Х1Х в. еще существовала определенная прослойка свободных узденей, которые имели свои земли и вели самостоятельное хозяйство .
Раяты и чагары составляли категории крепостных крестьян. Они были лишены права перехода от одного феодала к другому . Однако феодал не мог продать раята или выгнать его из селения. Часть чагар (так называемые второстепенные чагары) были лишены даже этого мизерного права и по своему положению мало чем отличались от рабов . На положении крепостных находились и терекемейцы – небольшая этническая группа азербайджанцев, которая проживала в Кайтагском уцмийстве и на Кумыкской равнине. Термин «терекеме» со временем превращается из этнического в социальный. Им стали обозначать определенную категорию зависимого крестьянства .
Как и в Чечне, самой бесправной частью зависимого населения Дагестана являлись рабы. Основной источник рабства – это пленные, захватываемые во время набегов на соседние районы Закавказья, а иногда – и в соседних дагестанских владениях во время междуусобных столкновений . Кроме того, в рабов превращали беглых раятов, чагаров, несостоятельных должников и кровников. Лишенные всяких прав – личных, имущественных и т.д., рабы использовались в качестве прислуги, а также в полевых работах . Так же, как и в Чечне, рабы в Дагестане являлись предметом купли – продажи, а часть отпускалась на волю, наделялась землей и превращалась в крепостных крестьян. Численность рабов в Дагестане была относительно невелика (4811 чел. в сер. Х1Х в.) ; следовательно, они не могли играть сколько-нибудь заметной роли в хозяйственной жизни дагестанцев.
Этнические, общественно-экономические и исторические причины привели к тому, что Дагестан и к началу Х1Х в. оставался в политическом отношении крайне раздробленным. Правда, дагестанские владетели пытались регулировать свои взаимоотношения, заключая между собой различные соглашения или адаты, при помощи которых они решали пограничные и территориальные вопросы, условия пользования пастбищами, порядок и время перегона скота. Заключались союзы владетелей как в междуусобной борьбе, так и для выработки определенной общей линии во внешней политике . Однако, междуусобная борьба была постоянным явлением в политической жизни Дагестана. Причем, зачастую острая борьба происходила и внутри семейств дагестанских правителей. С.М. Броневский писал по этому поводу: «Соперничество до ненависти и непримиримой злобы, допускаемое между владельцами единокровными так, что вооружение брата на брата, сына против отца, не почитаемо у них за диковинку» .
В конце ХУ111 – нач. Х1Х в. в Северном Дагестане самым крупным владением являлось шамхальство Тарковское. Кроме него, здесь существовали семь фактически независимых владений: Буйнак, Эндери, Аксай, Костек, Карабудахкент и Казанищи. В Южном Дагестане имелось 10 феодальных владений: ханства Дербентское, Кюринское, Курахское, Какинское, Рутульское, майсумство Табасаранское, владения кадия Табасаранского, султанства Элисуйское и Утамышское и уцмийство Каракайтагское. Пять ханств находилось в Горном Дагестане: Аварское, Мехтулинское, Казикумухское, Сиухское и Гоцатльское.
В горных районах были расположены также 68 «вольных обществ» — союзов сельских общин, из которых 41 были аварскими, 9 – даргинскими, 11 – лезгинскими. 3 – табасаранскими, 2 – агульскими и 2 – рутульскими .
Численность населения в наиболее крупных дагестанских феодальных владениях в рассматриваемое время была следующей: в кумыкских княжествах Аксай, Эндери и Костек – 12 тыс. дворов; в шамхальстве Тарковском – 12 тыс.; в уцмийстве Каракайтагском – 25 тыс.; в табасаранских владениях – 10 тыс.; в Аварском ханстве – 20 тыс.; в акушинских и дженгутаевских землях – 35 тыс. дворов . Правда, эти данные С.М. Броневского несколько не совпадают с цифрами о численности населения этих территорий, собранными майором А.Г. Серебровым в 1796г. По данным последнего, владения Аварского хана составляли 30 тыс. дворов, майсума и кадия табасаранского – 17 тыс. дворов .
И.Ф. Бларамберг и С.М. Броневский считали, что кавказские феодальные владетели, в том числе дагестанские, деля власть со своими вассалами, не имели «явного самовластия» . Однако данные архивных документов и других авторов Х1Х в. говорят о том, что дагестанские правители являлись к началу Х1Х в. полновластными и самовластными хозяевами в своих владениях, пользуясь неограниченными правами. П. Зубов писал: «Шамхал Тарковский управляет самовластно, как государь неограниченный, всем своим владением … Уцмий Каракайдахский управляет также самовластно своим владением…» . То же самое подчеркивал П.Г.Бутков: «Шамхал Тарковский есть самовластный владелец, и тяжбы своих подданных сам решает деспотически» .
Дагестанские правители не имели своего постоянного войска. Однако каждый из них имел постоянную боевую дружину – нукеров или личную гвардию, которая составляла ядро его военной силы. При необходимости собрать значительное войско (защита от внешнего нападения, поход, междуусобные столкновения), в дагестанских владениях существовала своеобразная воинская повинность: каждый двор должен был выставлять по одному человеку. «Уцмия владения все жители на случай надобности в войске на защищение границ своих дают с каждого двора по одному человеку», — отмечал Д.И. Тихонов . В случае же отказа крестьянина-общинника идти на воинские сборы «разоряют весь дом и грабят имение» . Высшая военная власть над нукерами и над народным ополчением во время походов и войн принадлежала феодальному правителю.
Вопросы внешней политики, войны и мира, торговых сношений, установления пошлин правители решали самовластно. Они же осуществляли верховный суд, наказывали неповинующихся, разрешали все споры, возникающие внутри их владений между джамаатами и отдельными феодалами. Для управления владениями у дагестанских правителей имелся несложный государственный аппарат. Различные обязанности по управлению выполняли визири, назначаемые из числа беков или первостепенных узденей. К решению важных вопросов внутренней и внешней политики, к решению части судебных дел привлекалось и духовенство.
На местном уровне – в селениях – власть была представлена старшинами – картами, которые следили за порядком, решали спорные вопросы, проблемы хозяйственного значения. В начале Х1Х в. в дагестанских селениях некоторую роль в общественной жизни еще играли сельские сходы, но ведущая роль и здесь принадлежала феодальным представителям. Повседневными, текущими делами в общинах занимались также кевхи, избираемые из числа общинной же верхушки. Они разбирали дела по адату.
К началу Х1Х в. феодальные отношения наиболее развиты были в кумыкских княжествах, расположенных в Приморском Дагестане. Среди них самым крупным и влиятельным было шамхальство Тарковское. Авторитет и влияние шамхала признавали не только в Дагестане, но и среди остальных народов Северного Кавказа, особенно в Чечне . Военным союзником шамхала выступал Акушинский союз вольных обществ .
Среди южнодагестанских феодальных владений заметно выделялось уцмийство Каракайтагское, делившееся на две части: Нижний и Верхний Кайтаг. В социально-экономическом отношении эти две части уцмийства были развиты неодинаково. В Нижнем Кайтаге полностью господствовали феодальные отношения и большую часть населения здесь составляли крепостные крестьяне – раяты. В Верхнем же Кайтаге феодальные отношения были развиты еще слабо и уздени – свободные общинники составляли здесь еще значительную часть общества. Эту часть Кайтага называли «узденским или вольным Кайтагом» .
Казикумухское, Аварское и Мехтулинское владения были самыми крупными в Среднем и Центральном Дагестане. Сила Аварского хана заключалась в его влиянии на окружающие его владение союзы сельских общин аварцев. Владения же хана Казикумухского были самыми крупными по пастбищным и пахотным землям . Ханы казыкумухские имели значительное политическое влияние в Дагестане.
Вышеприведенная картина социально-политической структуры Дагестана показывает скорее несостоятельность, чем спорность утверждения (встречающегося у некоторых современных авторов) о том, «большинство горских племен к началу кавказской войны находились на этапе родоплеменного строя в «активной стадии» военной демократии, с большими или меньшими элементами феодализации» . Подобная характеристика, по-нашему мнению, не может быть применима к уровню общественно-экономического развития ни одного народа Северного Кавказа к концу первой четверти Х1Х в.
Приблизительно половина дагестанской территории и населения приходилось на так называемые вольные общества . «Неточным термином «вольные общества» (введенным русскими исследователями Х1Х в.) в исторической литературе именовались относительно независимые от посторонней власти раннефеодального типа сельские общины, объединенные в один союз вокруг более крупного селения» . Союзы сельских общин были расположены в более отсталых в социально-экономическом отношении горных районах Дагестана. Наиболее крупными среди них были Акушинское (Акуша-Дарго), Джаро-Белоканское, Салатавское, Койсубулинское, Андалалское, Гумбетовское, Ахтыпаринское, Докузпаринское, Рутульское и ряд других. Большинство авторов Х1Х в. считали, что в союзах сельских общин Дагестана, как и в Чечне, господствовали родовые отношения. «По социальному строю лезгин наисовершенный демократ, — писал П.И. Ковалевский. – Лезгины не имели ни князей, ни дворян, ни родовых старшин. Все они были равны, все они были независимы, все они были свободолюбивы до бесконечности» . Генерал А.А. Вельяминов отмечал: «В Дагестане есть два значительных общества, не имеющие ни беков, ни владельцев, коих власть была бы наследственная. Акушинский народ составляет первое из сих обществ, по силам и народонаселению значительнейшее, нежели второе, известное под названием койсубулинцев. Сии последние, подобно чеченцам, никакой власти не признают» . Горная часть дагестанского «населения и в гражданском устройстве преимущественно сохранила первобытные формы… В этих обществах не существует различия сословий», — подчеркивал А. Милютин . Однако, как и в Чечне, в «вольных обществах» Дагестана не было ни народовластия, ни «равенства». Все это было в значительной степени декларацией, поскольку при избрании старшин в этих обществах основную роль играла общинная верхушка. Во многих союзах сельских общин должность старшин становилась наследственной, как, например, в Акуша-Дарго, где кадий сосредоточил в своих руках и светскую, и духовную власть, создав фактически систему теократического правления . В дагестанских союзах сельских общин к началу Х1Х в. уже четко наблюдалась социальная дифференциация: феодализирующаяся общинная верхушка, духовенство, свободное и зависимое узденство, рабы . Сложилась и соответствующая система землевладения и землепользования: частные пахотные и сенокосные, общинные и вакуфные земли. Причем основной формой собственности на землю была частная .
Основным занятием населения Дагестана было земледелие и животноводство. Земледелие в основном было развито в равнинном Дагестане. В горных районах условия для земледелия были ограниченными и потому здесь население преимущественно занималось отгонным животноводством; особенно развито было овцеводство . А поскольку в горах Дагестана проживало свыше половины его населения, своего хлеба здесь хватало лишь на несколько месяцев. Недостающий хлеб горцы-дагестанцы приобретали у жителей равнины – дагестанцев и чеченцев. Дагестанские горные общества практически не могли существовать без торгового обмена с равнинным Дагестаном, Чечней, Грузией, Азербайджаном, чем и стали пользоваться царские власти, превратив право на торговлю в одно из средств покорения Дагестана.
В Дагестане относительно были развиты различные домашние промыслы, хотя ремесло, как правило, еще не отделилось от земледелия и скотоводства. Домашние промыслы обеспечивали нужды населения в одежде, обуви, предметах домашнего обихода, сельскохозяйственном инвентаре, холодном и огнестрельном оружии. Наиболее развитыми были ремесла по обработке шерсти, кожи, дерева, металла, гончарное производство. На Северном Кавказе славилось оружие ремесленников из Кубачи .
Часть продукции животноводства, земледелия и ремесла становилась объектом торговли. Торговые связи существовали не только между отдельными дагестанскими феодальными владениями и союзами сельских общин, но и с Россией, Ираном, Грузией, азербайджанскими ханствами. В нач. Х1Х в. крупными торговыми центрами в Дагестане были селения Эндери, Буртунай, Араканы, Чох, Согратль, Цудахар, Казикумух, Ахты, Анди, г. Дербент .
Для регулярной армии Дагестан представлял чрезвычайно трудный театр военных действий. Горы занимали почти четыре пятых его территории. Только приморская полоса и Кумыкия представляли равнину. Поздней осенью, зимой и ранней весной горные перевалы из-за снегов были практически непроходимыми. Как отмечала Лесли Бланч, в Дагестане «бесконечный лабиринт пропастей и фантастическое нагромождение скал создают впечатление проклятой бездны, настоящего ада, куда занесло солдат на их погибель» . «…Внутренняя часть Дагестана состоит вся из громадных возвышенных плоскостей, между которыми реки текут в глубоких ущельях, похожих на трещины. Поднимаясь как бы террасами или отрывистыми уступами, горы внутреннего Дагестана чрезвычайно каменисты, обнажены, бесплодны; от того край вообще чрезвычайно дик и суров; дороги здесь доступны только для пешеходов и разве для вьюков; а потому в отношении к военным действиям это самая недоступная часть Кавказских гор. … Для селений избраны горцами места самые недоступные и утесистые… Каждое почти Дагестанское селение может служить крепостцою», — указывал А Милютин .
Дагестанские феодальные владения, выступавшие в первой четверти Х1Х в. против России, обладали значительными военными силами. Хан казикумухский мог выставить от 7 до 8 тыс. вооруженных людей , аварский хан – 4500 человек , уцмий каракайтагский- более 8 тыс. чел., майсум и кадий табасаранские – около 10 тыс. человек и т.д.
Как и все северокавказские горцы, дагестанцы отличались высокими военными качествами. «Храбрость, отважность, неустрашимость… есть общие свойства лезгин», а «каракайдаки народ храбрый, отважный и решительный…», — отмечал П. Зубов . Лезгин «любил войну, любил оружие, страшно им дорожил и в совершенстве им владел», – считал П.И. Ковалевский . «Все сословия мусульман в Дагестане, по образу жизни, соседственной с неприятелем, должны быть причислены к военному сословию, каждый житель конный есть всадник – фланкер, а каждый пеший – ловкий застрельщик», — подчеркивал А. Пржеславский . По мнению Н.А. Волконского, дагестанцы «воинственны и до крайности свободолюбивы» .
Если чеченцы редко защищали свои селения, предпочитая нападать на противника в лесу, при переходах, то дагестанские горцы следовали несколько иной тактике: их дома, сложенные из камня, были удобны для защиты. «…При защите селения они (дагестанцы. – Авт.) постоянно страшны и если уж решились держаться, то каждый дом оспаривают до последней крайности. …При вторжениях в места их жительства, они смело встречают в крепких позициях, усиленных завалами, башнями, канавами с навесом (блиндажем) для защиты от гранат; занимают пещеры, овраги, переправы через реки и дерутся с удивительной решимостью» .
Как отмечает А. Милютин, российское владычество быстрее утвердилось на равнинной части Кавказа, но «в густых лесах Чечни и в неприступных, каменистых горах Дагестана — встречались непреодолимые препятствия для окончательного покорения народа воинственного и необузданного» .

1.2. ГЕОРГИЕВСКИЙ ДОГОВОР 1802 ГОДА.
Россия вышла к границам Северного Кавказа в середине ХУ1 века. С этого времени, с переменной активностью, Петербург последовательно стремился к укреплению своих позиций в этом регионе. Причем на протяжении длительного времени, вплоть до конца ХУ111 в., политика России на Северном Кавказе отличалась гибкостью и стремлением уйти от конфронтации с населением этого региона. Это объяснялось тем, что регион был необходим России как опорная база, военно-политический плацдарм в борьбе с Османской империей, Крымским ханством и Ираном, утверждение в котором не только позволяло отвести угрозу нападения последних на русские поселения на Северном Кавказе, но и посредством эффективного использования антитурецкого и антииранского потенциала народов всего региона нанести военно-политическое поражение данным государствам, долгое время угрожавшим безопасности и интересам России на южном направлении. Поэтому военно-политические отношения России с феодальными владениями и обществами Северного Кавказа строились в основном как союзнические или же на основе взаимного нейтралитета.
В ХУ1-ХУ111 вв. в Петербурге понимали, что утверждение России на Северном Кавказе с помощью силовых методов сопряжено с более чем значительными материальными и духовными затратами и, в конечном итоге, бесперспективно. Поэтому на протяжении длительного времени, вплоть до последней трети ХУ111 в., Россия предпочитала использовать на Северном Кавказе не военные, а политические и экономические меры, добиваясь, как правило, мирного решения возникавших конфликтов с горцами, применяя военную силу только как крайнее, необходимое и единственно возможное средство для стабилизации военно-политической обстановки. При этом следует указать на то, что в процессе своей экспансии Россия не претендовала на полное господство в регионе, а осуществляла административную власть, привлекая для управления регионом представителей местной феодальной верхушки .
С конца ХУ111 – начала Х1Х в. царизм решает проблему присоединения народов Северного Кавказа преимущественно силовыми, военными методами. Съезд дагестанских и пограничных с ними азербайджанских владельцев в 1802 г. в Георгиевске и его решения занимают особое место в российско-северокавказских отношениях, поскольку они показали, что и в тот период царизм в определенных условиях готов был вновь использовать и политические методы в решении этой проблемы, в зависимости от ситуации в различных частях края. В Кабарде и в Чечне, которых Петербург уже считал формально присоединенными к России, проводилась политика устрашения по отношению ко всем слоям населения. В отношении Дагестана, фактически независимого к началу Х1Х в., остающегося еще объектом борьбы между Ираном и Россией, требовалась более осторожная политика, иной подход.
Военные экспедиции царских войск в Кабарду и Чечню в конце ХУ111 в. создали в Петербурге иллюзию, что эти районы «замирены» и не угрожают пока ни сообщению с Грузией, ни российской власти в крае. Но укрепление российских позиций на Северном Кавказе, дальнейшее овладение Закавказьем было невозможно без установления российского влияния (пока речь не шла о реальном господстве) в Дагестане.
Во время кавказского похода В. Зубова в 1796 г. большинство дагестанских феодалов приняло сторону России и изъявило готовность вступить в российское подданство. В июле 1799 г. Павел 1 подтвердил подданство давнишнего союзника России в Дагестане — шамхала Тарковского. Сам шамхал Мехти был возведен в чин генерал-лейтенанта с ежегодным жалованьем в 6 тыс. руб. В том же году в российское подданство были приняты уцмий Кайтагский (чин 4 класса и 2 тыс. рублей ежегодного жалованья) и кадий Табасаранский (чин 4 кл. и 1,5 тыс. руб.); было подтверждено подданство кумыкских владений и Андийского союза сельских обществ . Желание вступить в российское подданство изъявляли и другие дагестанские владетели . Р. М. Магомедов пишет, что дагестанские владетели в условиях российско-турецко-иранского противоборства на Северном Кавказе выработали своеобразную «политику лавирования», состоящую из следующих моментов: 1) не допускать ни поглощения, ни столкновения с сильными соседями; 2) по возможности использовать любой поворот в их отношениях, дабы занять более выгодное положение; 3) не допускать в Дагестане никакого управления извне . Эта «политика лавирования» дагестанских владельцев вполне оправдывала себя до тех пор, пока Россия вела в Дагестане «политику компромисса». Они видели, что к концу ХУ111 в. Россия одерживает верх над Турцией и Ираном в борьбе за Северный Кавказ и потому, исходя из своей традиционной политики, готовы были принять российское подданство, но только в качестве союзников России, с сохранением своей самостоятельности. До сих пор дагестанские феодалы (те же кумыкские князья), считавшиеся под покровительством России, рассматривались как ее союзники, получали чины и жалованье, а их подданные получали право свободной торговли в российских пределах. Сами же дагестанские владельцы имели лишь одну обязанность – сохранение верности России. Никаких повинностей и податей не несли и их подвластные . При этом немаловажным фактором являлось и то, что народы Дагестана к концу ХУ111 в. имели широкие экономические связи с Россией. Следует указать и на то, что «политика компромисса», «политика ласканий» в отношении горских феодалов со стороны России дольше всего продолжалась именно в Дагестане. Вплоть до 1806 г. царская администрация не вмешивалась и во внутренние дела дагестанских владельцев. Наконец, до 1818 г., т.е. до Ермолова, Дагестан не испытывал таких разорительных карательных походов, каким подверглись Кабарда и Чечня в конце ХУ111 в. Видимо, основную роль тут сыграл тот факт, что до 1813 г. (до Гюлистанского договора) Дагестан формально считался иранской сферой влияния и России, во избежание международных осложнений, приходилось считаться с этим фактом и воздерживаться от прямого военного вмешательства в дагестанские дела (пока не началась русско-иранская война 1804-1813 гг.).
Дагестанские феодалы постоянно конфликтовали между собой и с соседними (азербайджанскими, кабардинскими) владельцами. Царизм умело использовал эти конфликты, поддерживая то одну, то другую сторону и фактически стал выполнять при этом роль третейского судьи. Благодаря такому подходу многие владения Кавказа, в том числе и Дагестана, вовлекались в орбиту политического влияния России. В качестве примера можно привести междуусобную борьбу бывшего Дербенсткого правителя Ших-Али-хана и его родственников. 3 июня 1801 г. брат Ших-Али-хана, правитель Дербента Гасан-Али-хан доносит в Коллегию иностранных дел, что «брат его Шейх-Али-хан, вопреки примеру предков своих и желания всех дербентских жителей, яко бунтовщик, восстал противу славного российского войска» . 5 июля того же года посланник Ших-Али-хана Мирза Аскер сообщает в Петербург, что его хозяин не только не выступает против России, но, напротив, просит «принять по-прежнему в высокое» российское «подданство и покровительство» и прислать ему в помощь отряд российских войск, который будет «находиться у него в повиновении». Он обещает, что с помощью этих войск, «истребя противника …Мустафа-хана Ширванского, все дагестанские земли, начиная с моря до пределов талышинских и оттуда до самой Шаки, присоединить к империи всероссийской…» . В качестве дополнительного аргумента в свою пользу Ших-Али-хан сообщал в Петербург, что союзниками его выступают шамхал Тарковский, уцмий каракайтагский, табасаранские владельцы, т.е. те дагестанские правители, которые придерживались в тот период пророссийской ориентации. Совершенно очевидно, что Ших-Али-хан пытался использовать российские войска и российский авторитет для утверждения своего влияния в Дагестане и части Азербайджана. Но Ших-Али-хан, выступивший еще в 1796 г., во время похода В. Зубова, против России, был известен в Петербурге как проперсидски настроенный владелец и весьма ненадежный союзник и потому никакой помощи ему не оказали. Напуганный этим обращением Ших-Али-хана к России, с подобной же просьбой – прислать ему для защиты два российских полка – обращается в Петербург и Дербентский правитель Гасан-Али-хан . Вскоре братья помирились: Гасан-Али-хан стал править в Дербенте, а Ших-Али-хан – в Кубе. В 1802 г. Гасан-Али-хан умер, но, несмотря на все попытки, Ших-Али-хану не вернули Дербентское ханство. С согласия Петербурга, временно управлять Дербентом стала его сестра Периджи-ханум, жена шамхала Тарковского. Правда, несколько позже Ших-Али-хану удалось вновь стать правителем Дербента (до полного изгнания отсюда в 1806 г.) . И в последующий период дагестанские феодалы в борьбе за ханский престол будут постоянно прибегать к посредничеству и помощи российской стороны. Это говорило и том, что уже в начале Х1Х в., до событий 1806 г., Россия среди дагестанских владельцев пользовалась высоким авторитетом и все они вынуждены были считаться с ее позицией. Сущность колониальной политики царизма в Дагестане в то время особо не проявлялась и большинство феодалов и союзов сельских обществ в своей внешней политике ориентировалось на Россию . В этом свете вряд ли можно согласиться с мнением В. Лапина, что «при Петре 1, и сто лет спустя при Александре 1 дагестанцев вынудили принять русское подданство силой оружия» . В 1722 г., во время Персидского похода Петра 1, большая часть дагестанских владельцев добровольно, без применения силы, изъявила желание принять российское подданство. Подобное же наблюдалось и на рубеже ХУ111-Х1Х вв.
Примечательно то обстоятельство, что Петербург в 1801-1802 гг. не спешит с принятием в российское подданство всех желающих дагестанских владельцев. На их ходатайства из Петербурга отвечают, что «они приняты будут в свое время, о чем и предпишется» . Видимо, эти отказы объясняются тем, что правительство в 1802 г. уже приняло решение о попытке создания союза кавказских владельцев под покровительством России и потому предпочитало втягивать дагестанских ханов в свою политическую орбиту через эту форму.
Исключение было сделано лишь для Аварского Султан-Ахмед-хана. Скорее всего, тут в расчет принималось то, что Аварское ханство имело серьезное влияние в Нагорном Дагестане, особенно среди аварских союзов сельских обществ. Добровольное вступление Аварского ханства в российское подданство должно было усилить пророссийскую ориентацию «вольных обществ» и удержать их от набегов на Грузию.
3 октября 1802 г. Александр 1 в специальном рескрипте извещает нового наместника на Кавказе П.Д.Цицианова о вступлении Султан-Ахмед-хана Аварского в российское подданство. Царь обязывает Цицианова принять присягу у хана и выплачивать ему ежегодное жалованье в 5 тыс. руб. серебром . Огромная сумма жалованья (даже такой надежный и последовательный союзник России, как шамхал Тарковский, получал лишь 6 тыс. руб. в год) говорила о том значении, которое придавалось Петербургом подданству Аварского хана. И это – несмотря на то, что весной 1802 г. аварцы во главе с Султан-Ахмед-ханом напали на российские войска, расположенные в долине р. Алазань. Петербург очень надеялся, что Аварский хан, вступив в российское подданство, не только сам прекратит набеги на Грузию, но и будет удерживать от этого остальных горцев Дагестана. В упомянутом рескрипте Александра 1 указывалось: «…Чтоб хан сей подлинно имел всевозможную попечительность об ограждении безопасности как собственных областей его, так и прилагаемых к оным пределов Грузии от набегов неприятельских и при том содержал в готовности войско свое на случай употребления его к службе империи если обстоятельства того потребуют…» . Петербург был в тот момент вынужден согласиться и с тем, что подданство Аварского ханства носило во многом формальный характер. С.С. Эсадзе так писал об этом: «Авария в 1803 г. присягнула России с условием сохранить права своих ханов на прежнем основании; хотя Авария и считалась в зависимости, но подданство это было более фиктивное…» .
Впервые идея о создании федеративного союза из владений Дагестана и Северного Азербайджана была выдвинута Павлом 1 и осталась нереализованной. Однако обращения многих дагестанских владельцев к России с просьбами принять их в российское подданство в конце ХУ111 – начале Х1Х в. создали в правительственных кругах в Петербурге уверенность, что идея эта вполне осуществима. В июне 1801 г. управляющий Азиатским департаментом Коллегии иностранных дел С. Л. Лашкарев (талантливый дипломат-востоковед, который на рубеже ХУ111-Х1Х вв. оказывал заметное влияние на формирование восточной политики России) составил пространное «Доношение на рассмотрение и соизволение» под заглавием: «Общая записка высокому министерству от нижеподписавшегося о ханах персидских, России преданных». С.Л.Лашкарев писал, что настало время представить свои «слабые мысли» о «всех ханах вообще и о прочих народах, близ Каспийского моря обитающих, и сколько все они соседством своим и настоящим их положением могут империи Всероссийской быть полезны к распространению торговли ее в Персию, Бухарию и Хиву, а также к утверждению пограничной по Кавказской линии безопасности и тишины». С.Л.Лашкарев считал, что если положить конец конфликтам между пророссийски настроенными ханами и «учредить» «между ими дружбу и согласие» «под высоким императорским покровительством», то Иран «не отважится уже делать ни на кого из них неприятельское нападение» . По мнению Лашкарева, к «ханам персидским, России преданным», относились Дербентский, Талышинский, Бакинский и другие. Поскольку «Тарковский шамхал давно находится под покровительством и в подданстве империи Всероссийской, в коем с недавнего времени состоит и уцмий Каракайдакский и кадий Табасаранский, кои все удостоены чинами его императорского величества и получают пенсионы», то надлежит предписать и им «с вышеозначенными ханами быть в дружбе и союзе». Создание такого союза дагестанских и азербайджанских ханов, по мысли С.Л.Лашарева, решит и проблему приведения под российское подданство остальных северокавказских горцев. «Горские же своевольные жители, окружаемые владениями тех ханов, обращаясь в ничто, за немалое себе счастие сочтут и то, когда удостоят и их принятия в высокое Российского двора покровительство, о чем, конечно, домогаться не преминут. И посредством такового постановления всей Кавказской линии добавится вящая безопасность и спокойствие и не будет… надобности содержать на ней толь большого числа войск» . Таким образом, Лашкарев предполагал, что создание союза дагестанских и азербайджанских владельцев под покровительством России решит в целом проблему присоединения всего Северного Кавказа к ней мирными средствами.
«Общая записка» была одобрена вице-канцлером Куракиными и по его поручению Лашкарев составляет проект «Высочайшего рескрипта к главнокомандующему в Грузии и астраханскому военному губернатору» Кноррингу, который и был подписан Александром 1 24 декабря 1801 г. Одновременно к дагестанским и североазербайджанским ханам, «России преданным», были отправлены соответствующие грамоты и письма.
В своем рескрипте царь указал Кноррингу, что для распространения «торговли в Азии и к доставлению Кавказской линии и персидским областям, мне приверженным, вящей безопасности и тишины я положил установить между помянутыми ханами и горскими владениями, для общаго их и народов их блага, твердый союз и дружеское под верховным моим покровительством согласие…» . Александр 1 предписывает Кноррингу «особыми письмами» предложить дагестанским владельцам и североазербайджанским ханам, «что буде, пользуясь моей защитой и покровительством, подлинно желают себе и областям своим того благоденствия, которое не иначе получить могут, как через установление дружеской между ими связи и согласия», «соединить их в сем союзе так», чтобы «составляя как бы едино тело и один народ, разделенный на разных правителей, под верховным моим покровительством и охранением состоящих…». Кнорринг должен был собрать этих владельцев и «объяснить пространно вред, происходящий от взаимной их вражды и несогласия и от обид, какие они наносят другим, заводя раздор между собою…» . Эти предписания показывают, насколько в Петербурге и правительство (в данном случае – Коллегия иностранных дел) и царь плохо знали реальную ситуацию на Кавказе, как будто бы горским владельцам можно было «объяснить…вред», происходящий от их междуусобиц и они добровольно могли составить «едино тело и один народ». Н. Ф. Дубровин писал по этому поводу: «Полагая, что представители ханской власти способны, подобно европейским дворам, заключать союзные трактаты и в точности исполнять их, наше правительство надеялось примирить их между собою путем переговоров и в то же время обеспечить нашу торговлю на Каспийском море» .
Интересно отметить, что вступление горских владельцев в планируемый союз вовсе не означало их переход под российское подданство. Создавалась как бы двуступенчатая схема присоединения владений Северного Кавказа к России: сперва вступление их в создаваемый союз ханств, а затем – переход в прямое российское подданство. Причем один и тот же владелец мог быть в данном союзе и в подданстве России. «А как таковым союзом положится конец всякой между теми ханами и горскими владельцами вражде и неприязненности, — указывал Александр 1, — то если б они стали просить о принятии их в мое покровительство, имеете их обнадежить оным и когда пожелают отправить от себя депутатов, их сюда препроводить…» . Таким образом, вступление горских владельцев в создаваемый союз становилось как бы обязательным условием принятия их в дальнейшем в российское подданство.
Александр 1, создавая федерацию кавказских правителей, надеялся объединить феодально раздробленные владения Северо-Восточного Кавказа, образовать из них заслон против ирано-турецкой агрессии, создать условия для нормального развития и расширения российской торговли на Востоке , прежде всего с Ираном и через Иран, подготовить политические и экономические предпосылки для присоединения Дагестана и Азербайджана к России.
Хотя в рескрипте царя Кноррингу говорилось лишь о семи кавказских владениях, которые должны были составить ядро будущего союза, переговоры с ними заняли длительное время и лишь 20 сентября 1802 г. удалось собрать в Георгиевске съезд представителей Талышинского, Кубинского и Дербентского ханств, шамхала Тарковского, уцмия Кайтагского, майсума и кадия Табасаранского. Переговоры о создании союза кавказских владельцев проходили с самого начала в трудной обстановке из-за разногласий между делегатами и их взаимных претензий. Некоторые представители добивались подписания с ними отдельных договоров, которые давали бы их владельцам особые привилегия. Так, представитель Ших-Али-хана требовал, чтобы Россия предоставила «его владетелю» «войско и приличную сумму денег». Наконец, после длительных и напряженных переговоров, 26 декабря 1802 г. был подписан Георгиевский договор о создании федеративного союза кавказских владельцев под покровительством России. Он обязывал их и горские общества быть преданными России, прекратить междуусобные распри, разбирать взаимные споры и претензии «дружески», оказывать друг другу помощь в борьбе против агрессии Ирана, создать необходимые условия для развития торговых связей на Кавказе. В договоре особо отмечалось, что нарушители взятых на себя обязательств будут подвергнуты строжайшему наказанию . Дагестанские владельцы, вошедшие в союз, получали ежегодное жалованье, размер которого зависел от характера и давности их отношений с Россией, их политической значимости. Так, шамхал Тарковский, «предки» которого, по данным С.М.Броневского, «в подданстве с 1717 года», получал 6 тыс. руб., уцмий Каракайтагский Рустом, «предки которого вступили в подданство в 1728 году» — 2 тыс. руб., его брат Разий – 600 руб., кадий Табасаранский – 1500 руб., табасаранские «независимые владельцы Сохраб-бек маасум и Махмуд-бек – по 450 руб.». Ших-Али-хан Дербентский и Мустафа-хан Талышинский, довольно часто нарушавшие данную ими присягу верности России, очевидно, в наказание, были приняты в союз без какого-либо жалованья .
Историки довольно высоко оценивают значение Георгиевского договора для последующего развития российско-дагестанских отношений. «Георгиевский договор имел важное значение в дальнейшем развитии взаимоотношений Восточного Кавказа с Россией», — пишет В.Г.Гаджиев . По мнению А.Л. Нарочницкого, этот договор способствовал сплочению владетелей и союзов сельских обществ Северо-Восточного Кавказа под покровительством России для защиты от шахских притязаний и ослабления взаимных раздоров…» .
Представляется, что Георгиевский договор 1802 г. во многом носил формальный и декларативный характер. Для его функционирования и существования в тогдашнем Дагестане и Азербайджане не было ни экономических, ни политических условий. Дагестанские ханства были очень слабо связаны между собой экономически, находились в весьма сложных политических взаимоотношениях. «…Бесконечные междуусобицы и вражда феодальных владетелей обрекали на провал любую попытку объединения» горских «феодальных владений» . Георгиевский договор 1802 г. не оказал никакого влияния на практическую деятельность России в дальнейшем на Северо-Восточном Кавказе. Продолжались и междуусобицы подписавших его кавказских владельцев, а также их грабежи против торговых караванов . Как отмечал П.Г.Бутков, «уцмий и потом ненаказанно чинил грабительства …при кораблекрушениях, при берегах его» .
В то же время заключение Георгиевского договора свидетельствовало о сохранении определенной гибкости в северокавказской политике России и в начале Х1Х в., когда в разных частях региона царизм применял неодинаковые методы для установления своего господства: предельно жесткие действия против Кабарды и Чечни и продолжение «политики ласканий» в отношении дагестанских феодалов. Разумеется, съезд кавказских владельцев в Георгиевске не прошел бесследно для российско- кавказских отношений: он в определенной степени ускорил и облегчил процесс сближения России и дагестанских феодалов в 1806 г.
Немаловажным фактором, сделавшим невозможным существование и результативность федеративного союза горских владельцев под покровительством России в начале Х1Х в., было и то, что в сентябре 1802 г. главой кавказской администрации вместо нерешительного и бездеятельного («слабого» и «бесхарактерного») Кнорринга был назначен генерал-лейтенант князь П.Д.Цицианов. Официально должность его называлась: «инспектор Кавказской линии, астраханский военный губернатор и главнокомандующий в Грузии». Фактически это был наместник царя на Кавказе.
В Х11 в. на Руси наместниками назывались должностные лица, возглавлявшие местное самоуправление. В середине ХУ1 в. наместники были упразднены. Однако в 1775 г., в связи с усилением централизованной власти была введена должность генерал-губернатора или «государева наместника», который возглавлял управление нескольких губерний. Согласно губернской реформе 1775 г., наместник имел чрезвычайные полномочия, как представитель «высшей политической власти в местности». Эта должность признавалась пригодной только для некоторых территорий империи, имевших особую значимость и находившихся на военном положении. Как правило, генерал-губернатор (наместник) возглавлял и вооруженные силы на вверенной ему территории. Кавказское наместничество в составе Кавказской и Астраханской губерний было образовано указом Екатерины 11 от 5 мая 1785 г. Первым кавказским наместником (термин «генерал-губернатор» к Кавказу обычно не применялся) был назначен генерал-поручик П.С.Потемкин, который нес ответственность лишь перед Екатериной 11 . С тех пор на эту должность назначались только военные лица, пользующиеся особым доверием монарха. В 1796 г. Павел 1 упразднил должность кавказского наместника. Глав российской администрации на Кавказе стали называть «главнокомандующий войсками», «главноуправляющий в Грузии», «инспектор Кавказской линии», «Астраханский военный губернатор» и т.д. Наместничество на Кавказе официально было восстановлено лишь в 1844 г. Но главы кавказской администрации по своим полномочиям и положению оставались наместниками и потому в исторической литературе за ними осталось традиционное название – «наместник Кавказа».
Северный Кавказ, в силу своей специфичности (разноязыкости, разнообразия верований, дробности, неоднородности уровня развития и т.п.) требовал особенно искусного типа государственного деятеля – дипломата, администратора, политика, военного стратега. «Сочетание этих качеств – явление редчайшее, если не сказать, невозможное». В Петербурге же считали, что главная задача на Северном Кавказе – это «умиротворение» края. Исходя из этой посылки, все полновластие в регионе всегда вручалось человеку военному, со всеми вытекающими отсюда последствиями, а именно приверженностью его к чисто силовому решению не только проблемы «покорности», но и межплеменных или внутриплеменных распрей. В глазах же тогдашних военных применение силы, «наказание непокорных» было не только привычно, но и оправдано. Все кавказские наместники с конца ХУ111 в. и вплоть до окончания Кавказской войны были военными. В тогдашней России существовало убеждение, что военный – профессия универсальная, что он может возглавить любую отрасль политики .
Российские императоры очень строго подходили к отбору наместников на Кавказе, так как это было очень важное звено в осуществлении августейших планов. Наместники имели право прямого обращения к императору, выдвижения предложений согласования с ними своих принципиальных действий, и потому ясно, что это должны были быть лица, которым бы император доверял. Каждый из них искал такого человека, которому бы он мог отдать управление большой, бурлящей и периодически становящейся ареной военных действий с Османской империей и Ираном территорией. Для Александра 1 такими доверенными лицами на Кавказе были генералы П.Д. Цицианов и А.П. Ермолов, руководившие кавказскими войсками и гражданской администрацией .
Наместники на Кавказе обладали практически неограниченной властью. В какой-то степени это было оправдано сложной, зачастую военной, обстановкой. Петербург был далеко, а местная обстановка требовала быстро и эффективно принимать решения, что было возможно лишь при централизации власти в одних руках. Подчинение и ответственность лишь перед царем давали возможность оперативно принимать решения, не оглядываясь особо на министерства. Но это имело и массу отрицательных сторон, так как система управления на Кавказе приняла сугубо военизированный характер, «фактически осуществлялась военная диктатура» . При этом нужно учесть, что на Кавказ зачастую попадали далеко не лучшие представители российского офицерства и генералитета. В. Савинов в середине Х1Х в. отмечал: «Как ни перевертываешь страницы летописца, желая встретить что-нибудь утешительное в делах и порядках Кавказской линии от 1782 г. по 1816 г., везде останавливаешься без всякой надежды на утешительное сказание: являются только распри начальников, неловкости их действий, их же ничем неоправдываемые ошибки, казнокрадство и предательство чиновников пред правительством, неразумное обращение с покоренною страною и лужи, потоки крови, пролитой ни за что, ни про что. …В начальники же линии…, точно к довершению неудобств и неурядиц, назначались люди неспособные, иногда бойкие вояки, но плохие тактики, иногда весьма добродетельные командиры…, иногда просто враги вверенного им края, как, например, генерал Дель-Поцо . Кавказский корпус «был местом ссылки отнюдь не только гвардейских дуэлянтов или политически неблагонадежных. Командование корпусов, расположенных в России, старались сбыть на Кавказ всех, кого не хотело видеть у себя под началом. Ермолов в свое время пытался положить конец такой практике засорения корпуса пьяницами, нечистыми на руку людьми, нерадивыми по службе офицерами и солдатами. Ему это удалось только отчасти» . Отсюда понятно, какому произволу могли подвергаться горцы, когда вся власть на Северном Кавказе была в руках военных.
В силу огромных полномочий кавказских наместников, многое, «что и как» происходило на Кавказе (т.е. формы и методы колониальной политики), зависело от их характера и личных качеств. Поэтому остановимся несколько подробно на личности князя П. Д. Цицианова.
В исторической литературе Х1Х века, как и следовало ожидать, деятельность его на Кавказе и его личность оцениваются очень высоко. «Павел Дмитриевич Цицианов был первым и выдающимся главноначальствующим на Кавказе, — писал Ф.А.Смирнов. – С именем П.Д.Цицианова соединяется славная деятельность его на Кавказе в самое трудное время» . «При великих способностях и знаниях военного человека, он одарен был умом проницательным и чрезвычайной терпеливостью в проведении всякой трудности; обладал и способностями для гражданской службы, — отмечал П.Зубов . «Талантливый и верный слуга русского правительства, прекрасно понимавший задачи русского владычества на Кавказе и всецело посвятивший свою жизнь осуществлению этих задач»,- так характеризовал П.Д.Цицианова В.Е.Романовский . «Князь Цицианов пользовался репутацией доблестного воина и выдающегося государственного деятеля», — отмечал С. Эсадзе . Однако и в дореволюционной литературе были авторы, довольно критически оценивавшие П.Д.Цицианова. К ним прежде всего относится его соратник генерал-лейтенант С.А.Тучков, долгие годы служивший с ним и близко его знавший. «Он был одарен от природы острым разумом, довольно образован воспитанием, познанием и долговременной опытностью, — пишет С.А.Тучков о Цицианове, — был честным и хотел быть справедливым; но в сем последнем нередко ошибался. При этом был он вспыльчив, горд, дерзок, самолюбив и упрям до той степени, что наконец, чрез то лишился жизни. Считая себя умнее и опытнее всех, весьма редко принимал он чьи-либо советы. Мало было среди его подчиненных таких людей, о которых имел бы он хорошее мнение» . Эта характеристика личных качеств П.Д.Цицианова объясняет многое в его отношениях с кавказскими владельцами и в целом в его деятельности на Кавказе.
В советской и российской историографии оценки Цицианова совсем иные. Р.М.Магомедов называет его одним «из самых жестоких ставленников царизма на Кавказе», который «основной своей задачей считал беспощадную борьбу с горскими массами…» . Х.М.Ибрагимбейли отмечал, что П.Д.Цицианов «отличался презрительным и жестоким отношением к народам Кавказа» . «Сторонник энергичных и крутых военных мер по распространению российской власти на Кавказе» , «надежный проводник интересов царского правительства» , «честолюбивый и падкий на низкую лесть», Цицианов «разыгрывал роль всесильного сатрапа» . По мнению Я. Гордина, именно Цицианов заложил фундамент того многообразного, жестокого, трагического явления, которое называется Кавказской войной. Именно он определил основные черты взаимоотношений России и горских народов на десятилетия вперед, именно он наметил основы и силовой, и мирной политики . Цицианов «без особых трудностей принял роль восточного деспота и именно в этой роли (как оказалось, весьма продуктивной и прагматичной) предстал как полномочный представитель императора на Кавказе, — отмечает В. Лапин. – Антиперсидская, антиазербайджанская и антигорская настроенность Цицианова видна невооруженным глазом. Выражениями «собачья душа», «ослиный ум», обещаниями все сжечь, «вынуть из детей и жен утробы», вымыть сапоги кровью адресата наполнены его письма местным владетелям» .
Однако в конце ХХ столетия наметилась определенная тенденция не только к оправданию, но и к возвеличиванию П.Д.Цицианова. Так, в 1997 г. появилась статья А.В.Шишова, который пишет, что Цицианов относится к плеяде российских полководцев Х1Х в., «чьи славные деяния и заслуги перед отечеством» оказались незаслуженно забытыми. Шишов считает, что «велика заслуга князя П.Д.Цицианова, силою оружия и искусством дипломатии (этого наместника можно восхвалять за что угодно, только не за «искусство дипломатии» на Кавказе.- Г.Ш.) склонявшего к покорности ориентировавшихся на исламские державы местных владык» . Как и авторы Х1Х в. Н.Ф.Дубровин, М.Острогорский, Ф.А.Смирнов , А.В.Шишов полагает вполне оправданным грубое и высокомерное поведение П.Д. Цицианова с кавказскими владельцами, применение к ним силы, так как это было «в полном соответствии с морально-этическими нормами той противоречивой эпохи и обычаями местных правителей» .
Как мы уже отмечали впереди, кавказские наместники имели огромные полномочия. Князь П.Д.Цицианов, которому действительно предстояло решить сложные задачи: наведение порядка в Грузии, расширение российских владений в Закавказье и усмирение северокавказских горцев – получил еще и дополнительные права. Указом Сената в ноябре 1802 г. он был назначен «главным военным и гражданским начальником на Кавказе» (до этого эти две должности были разделены). Вскоре после назначения на Кавказ Александр1 указывал Цицианову: «Я разрешить должен вопрос ваш, чтобы большое расстояние и медленность в получении предписаний, от оного проистекающая, не могла затруднить вас в исправлении дел, на вас возложенных, вы же по сему пункту совершенно развязаны, и мне остается только повторить, чтоб вы отнюдь не затрудняли себя ожиданием на всякое дело отсель предписаний, но чтоб распоряжались в оных как наилучше для пользы службы моей признаете» . В рескриптах Цицианову от 3 января и 27 мая 1803 г. Александр 1 еще раз указывает: «…Желая, чтобы вы оных (инструкций. – Г.Ш.) сколько можно менее были стеснены», «я поручаю вам, для установления лучшего порядка…соединить часть гражданскую в одном военном начальнике…» . Таким образом, император «признал необходимым подчинить ему край во всех отношениях» . Дубровин Н.Ф. отмечал, что «Александр предоставил ему (Цицианову. – Г.Ш.) право … распоряжаться по усмотрению, не ожидая распоряжений из Петербурга. …Желая доставить главноуправляющему все средства к уничтожению вкоренившихся злоупотреблений, император признал необходимым подчинить ему все места и лица, входившие в состав управлений вверенных ему областей и губерний» . П.Д.Цицианов в качестве наместника Кавказа имел полномочий значительно больше, чем все его предшественники. Однако ему и этих прав покажется недостаточно и в 1805 г. в специальном рапорте царю он будет просить еще более увеличить власть и полномочия инспекторов Кавказской линии .
Наделенные огромными полномочиями и практически неподконтрольные никому (кроме царя, который всегда весьма смутно представлял себе северокавказские реалии), наместники осуществляли свою власть на Кавказе через военачальников (наделяя их, соответственно, огромной малоконтрольной властью на местах), далеко не всегда имеющих нужные деловые и человеческие качества, тем более – добросовестность. «Самые же горцы, расположенные по линии, не питали к нам решительно ни боязни, ни уважения, ни доверия, – писал В. Савинов. – Последнего от них мы не имели права и требовать. Грубое коварство наших начальников с давних пор засвидетельствовало пред горцами нашу немощь вести свои дела строго-дипломатично или держать свое слово, в которое крепко верует горец. Перед ними мы неоднажды оставались в этом деле виноватыми. Так, например, граф Гудович, в первое свое командование линиею, пригласил в Георгиевск выборных из кабардинских князей, под видом совещания об устройстве в земле их административного порядка, и представителей митинга отправил в ссылку; Дель-Поцо, совершенство всего безобразного и бессовестного, под видом вытребования из плена нашего майора, Шевцова, долго томил в Кизлярской крепости преданнейшего слугу России, князя Шефи: казаки же, при своих впадениях в аулы горцев, для избежания излишних издержек на содержание пленных, …резали на месте жен, детей и стариков закубанских…» .
П.Д. Цицианову при его назначении наместником Кавказа Петербург поставил еще одну (кроме покорения края) важную задачу: навести порядок в административном управлении. Дело в том, что большая часть российских чиновников на Кавказе погрязла в коррупции. «При Кнорринге должность губернатора, или по тогдашнему, правителя Грузии, занимал Коваленский, пользовавшийся в крае общим нерасположением за свое корыстолюбие, самовластие и надменность. Он правил Грузией как самостоятельный владелец и имел неограниченное влияние на бесхарактерного Кнорринга. Печальное положение вновь присоединенного края обратило, наконец, на себя внимание Петербурга. Слабый Кнорринг был отозван в 1802 г. и заменен энергичным князем П.Д. Цициановым, а Коваленский предан суду Сената за многочисленные злоупотребления и корыстолюбие. Можно представить себе, каковы были, при таких начальниках, мелкие чиновники в новом, совершенно неустроенном, крае, служба в котором приравнивалась к ссылке. Очевидно, что контингент чиновников, отправившихся искать счастья в Грузии (под Грузией понимали в первой половине Х1Х в. весь Кавказ. – Авт.), мог составиться никак не из лучших представителей служилого сословия, не отличавшегося тогда и в самой России высоким образовательным и нравственным цензом.
…Произвол и корыстолюбие достигли в Грузии такого развития, что даже сам кн. Цицианов должен был признать себя бессильным в борьбе с ними. Ходатайствуя в 1805 году об отозвании его с Кавказа, он не скрыл от императора Александра 1, что дурной состав гражданской администрации «есть одна из тех побочных причин, кои заставляют его считать удаление от службы верховным благоденствием; один человек, ищущий истребить мздоимство и исполненный усердием к службе отечества и к защите неимущих для насыщения мздоимцев богатства не может принести пользы службе» .
П.Д.Цицианов прибыл в Георгиевск (центр Кавказского наместничества) в начале декабря 1802 г., имея предписание канцлера А.Воронцова закончить начатое при Кнорринге создание федеративного союза кавказских владельцев . К этому времени основные вопросы на съезде были более или менее утрясены и разработка итогового документа — Георгиевского договора – шла уже к концу. Убежденный противник «политики ласканий», каких-либо союзнических отношений с кавказскими владельцами, уверенный, что применение силы представляет собой универсальный способ решения любых проблем, П.Д.Цицианов еще более утвердился в своих взглядах, ознакомившись с обстановкой на съезде, где царили раздоры и взаимная неприемлемость горских правителей. Он считал, что каждый из кавказских владельцев, принявших российское подданство, есть «лицо, ему подвластное» и потому полагал излишним заключать с ними какие-либо соглашения, относиться к ним как к союзникам, пусть даже и зависимым. И уже на четвертый день своего пребывания в Георгиевске, 7 декабря 1802 г. он пишет Александру 1 о своем неприятии создаваемого союза кавказских владельцев: «Смею донести Вашему Императорскому Величеству, что интересы всех сих ханов, будучи потивоположны друг другу, дают причину сомневаться о твердости сего взаимного союза» . В подобных же выражениях П.Д.Цицианов выражает свое несогласие с созданием федеративного союза кавказских владельцев в отношении к министру иностранных дел графу А. Воронцову, написанному на следующий день, 8 декабря . Категорически не желая подписывать с горскими владельцами никаких политических договоров, наместник буквально забрасывает Петербург рапортами, в которых он еще и еще раз твердит о необходимости отказа от союзнических отношений с ними. В отношении к графу А.Воронцову от 21 декабря 1802 г. он утверждает: «Подданство вообще ханов персидских и горских владельцев есть мнимое: поелику оно не удерживает их от хищничества и притеснений торговли. …Итак, чем менее подданства, тем менее оскорбления достоинству Империи». П.Д.Цицианов убеждает Воронцова в необходимости отказаться от выплаты жалованья горским владельцам, так как это только наносит вред престижу России и вовсе не способствует их преданности ей. «…В Азии политика есть сила, — убеждает он министра,- добродетель лучшая владельца – храбрость, способы – деньги для найма войска. Итак, чем беднее, тем покойнее» .
Из-за дальности расстояния Петербург никак не мог отреагировать на отчаянные послания П.Д.Цицианова, а того жестко поджимало время. Политическая ситуация в Грузии была довольно напряженной: часть царского дома Багратидов, в особенности царевичи Александр, Юлон и Парнаоз, а также некоторая часть грузинского дворянства выступили против лишения Грузии государственности и вообще против присоединения ее к России. Надо было навести порядок и в административном управлении Грузией, так и как и этот вопрос не был решен Кноррингом. Все это требовало присутствия П.Д.Цицианова в Закавказье и он больше не мог тянуть с подписанием Георгиевского договора, который, как уже отмечалось, был подписан 26 декабря 1802 г. Однако, наместник Кавказа, формально выполнив волю Петербурга о создании федеративного союза кавказских владельцев, вовсе не считал себя обязанным отказаться в дальнейшем от своего видения подчинения и управления Кавказом. Тем более он не собирался придерживаться той «политики ласканий», которой был порожден Георгиевский договор. В феодально раздробленных, вечно враждующих между собой кавказских владельцах П.Д.Цицианов не видел серьезных противников. Тем более таковыми не являлись, по его представлению, северокавказские горцы. Наместнику казалось, что с помощью российской армии он в короткое время подчинит весь Кавказ. Это его представление предельно четко и лаконично выражено в его письме к хану Аварскому от 2 февраля 1804 г.: «…Кто имеет честь командовать, как я, непобедимым Всероссийским войском, тот весь Дагестан считает за мух и желает иметь случай на деле то показать…» . Надо было совершенно не знать менталитет северокавказского горца, тем более горского аристократа, чтобы так его оскорблять и думать, что после этого последний не станет лютым врагом своего оскорбителя. Для П.Д.Цицианова же оскорбление («уничижение», «приведение в ничтожество») кавказских владельцев станет нормой и формой его общения с ними.
В то же время официальный Петербург, в отличие от кавказского наместника, придавал серьезное значение Георгиевскому договору 1802 г. Об этом говорит хотя бы тот факт, что в том же году Петербург известил многих кавказских владельцев (шамхала Тарковского, уцмия Каракайтагского, владельцев буйнакского, костековского, аксайского, брагунского, целый ряд чеченских старшин – алдынского, шалинского, атагинских и др. о заключении данного договора, как бы показывая им, что Россия стремится к присоединению Кавказа именно политико-дипломатическими средствами, сохраняя внутреннюю автономию региональных политических образований, особо не ущемляя их самостоятельность. «Многие положения Георгиевского трактата легли в основу подданнических грамот Русского правительства к северокавказским народам и их правителям этого времени. Россия предлагала владетелям Северного Кавказа свое покровительство, оговаривая при этом отношения их с другими государствами. …В этих грамотах русское правительство брало на себя обязательство не вмешиваться во внутренние дела горских правителей» .
В начале Х1Х в. Россия имела на Кавказе относительно незначительные военные силы. Здесь располагались 33 батальона пехоты, 4 драгунских и 5 донских казачьих полков (это — кроме терских и черноморских казаков) . В Петербурге понимали, что этих сил мало для решительных действий по покорению Кавказа, к которым должен был приступить Цицианов и поэтому в октябре 1802 г. Александр 1 сообщает ему, что дополнительно направляет на Кавказ 2 полка – мушкетерский и егерский – для «усиления…Кавказской инспекции» . Летом 1804 г., в связи с началом русско-иранской войны и антироссийскими восстаниями в Кабарде и Осетии на Кавказ были отправлены еще один мушкетерский полк, 2 полка донских казаков и артиллерийская полурота . В результате к 1804 г. (ко времени серьезных военных действий против горцев и Ирана) в распоряжении кавказского наместника находилась 13 тыс.армия из пехоты и конницы (по данным А.Л.Нарочницкого – 15 тыс.) . Это войско было разбросано по всей Кавказской линии и Закавказью. Но все компенсировалось высокими боевыми качествами Кавказской армии. Кавказский корпус был самой боеспособной частью российской армии и во многих отношениях представлял собой исключение. Ведя постоянные бои, он был менее подвержен казенщине и «плац-парадной муштре», отчего страдали большинство частей российского войска. Дисциплина в нем была не такой палочной, отношения командиров и подчиненных – более тесными . Главную силу русской армии составляла артиллерия, против которой горцы в первой четверти Х1Х в. были бессильны и еще не приспособились к ее действию. Кавказское командование могло в любой момент собрать в одном месте экспедиционный отряд из нескольких тысяч солдат и казаков, усиленных огневой мощью артиллерии. Спаянный железной воинской дисциплиной, такой военный кулак российской армии становился очень серьезной силой против горцев (даже при значительном численном превосходстве последних), вооруженных только ружьями и холодным оружием, совершенно не знакомых даже с понятиями воинской дисциплины. Поэтому горское ополчение в первой четверти Х1Х в. почти всегда проигрывало фронтальные сражения и было сильно только своими партизанскими действиями.
Человек военный, предельно амбициозный и честолюбивый, П.Д.Цицианов стремится побыстрее приступить к решительным военным действиям по установлению российской власти на Кавказе. Успехи на этом направлении давали ему возможность «показать пред молодым императором военные свои способности» , доказать верность избранной им тактики и методов покорения края и делали бы в принципе невозможным следование мирным, политическим средствам в отношениях с горцами.
С 1801 г. Ших-Али-хан Дербентский настойчиво добивался предоставления ему в помощь российских войск для подчинения соседних территорий. Цицианов решает вмешаться в конфликт между ним и Ширванским ханом. «чтобы низвергнуть последнего и привести в ничтожество первого» , и занять российскими войсками Дербент, Баку и Сальяны. Но подобное серьезное дело требовало одобрения его Петербургом, так как оно, безусловно, означало нарушение российской стороной Георгиевского договора и его принципов. В представлении министру иностранных дел А.Воронцову от 8 января 1803 г. (т.е. спустя буквально две недели после подписания Георгиевского договора) кавказский наместник испрашивает разрешение на предполагаемую экспедицию и пишет далее: «Способы, которые теперь открываются, несомнительно усугубятся при разрешении образа моего поведения с ханами и горскими владельцами, ибо должен я откровенно пред в.с. изъясниться, что уже в таком случае и буде воспоследует прямое соизволение Е.И.В. повелеть мне действовать сообразно известному плану завоевания, правила кротости и человеколюбия невместны будут в отношениях моих с хищными, коварными и вероломными народами, которые предлежать будут в пути моем к усмирению или обласканию; напротив того, я не предвижу полезнейшего для нас средства, как содержать их тогда и теперь во вражде междуусобных и даже иногда возжигать оные, дабы тем удобнее отвлекать внимание их от наших движений» . «Вражда есть пища и упражнения горских народов, — докладывает тогда же Цицианов в рапорте Александру 1, — Видя силу российского оружия, в Кавказе водворенного, они прибегают к нам, прося друг против друга помощи и т.о. сами ходатайствуют о собственной гибели. Не смея одобрить пред человеколюбивым сердцем В.И.В. сию систему завоевания, должен сказать, что она необходима в настоящих обстоятельствах…» . На первый взгляд создается впечатление, что метод «разделяй и властвуй», предлагаемый П.Д.Цициановым в отношении горских феодалов, совершенно расходится с политикой Александра 1, который, создавая федеративный союз кавказских феодалов, в первую очередь требовал от них прекращения междуусобиц. Очевидное расхождение между политикой царя и его кавказского наместника налицо. Я. Гордин считает, что в кавказской политике позиции Петербурга и Цицианова «радикально рознились». В Петербурге считали, что нужно идти именно по пути вовлечения ханов в русское подданство и всевозможными мирными способами закреплять их в этом положении. Наместник же был убежден, что только демонстрация силы и ослабление системы ханств с последующим ее уничтожением может привести к желаемым результатам – установлению российского господства на Кавказе . А.В.Шишов полагает, что Цицианов «пересмотрел государственную политику в отношении местных ханов» .
П.Д.Цицианов не пересматривал и не менял в корне кавказскую политику царского правительства в начале Х1Х в. Он знал, что Александр 1 в принципе выступает за установление российского господства на всем Кавказе и расхождение у наместника с царем в выполнении этой задачи, как мы увидим далее, было лишь во времени, отчасти в методах и то лишь относительно Дагестана. На остальной же территории Кавказа (а позже и Дагестана) Цицианов волен был сам выбирать средства, методы и формы покорения, лишь бы был результат. Иначе зачем император в 1802 – 1804 гг. присылал ему на Кавказ дополнительные войска? Наконец, выступая на словах против феодальных междуусобиц на Кавказе, Александр 1 при назначении Цицианова дал ему четкое и недвусмыссленное указание: «…Что касается до горских народов, то едва ли не лучшею или не коренною политикою нашею существовать должно, дабы отвращать между ними всякое единомыслие…» .
Кавказская политика Александра 1 была крайне непоследовательной, зачастую противоречивой и путаной, что позволяло наиболее решительным кавказским наместникам (как Цицианов и Ермолов) действовать на Кавказе, исходя из собственных представлений о благе державы и целесообразности применения тех или иных методов колониальной политики. Император и его кавказские наместники были едины в одном – в стремлении установить российское господство на Кавказе. П.Д.Цицианов пытался осуществить эту цель как можно быстрее и потому выбирал преимущественно военные средства. В Петербурге предпочитали действовать осторожно и последовательно, применяя как военные, так и политико-экономические средства.
Александр 1, ознакомившись с предложением Цицианова занять ряд прикаспийских городов в начале 1803 г., не стал в принципе возражать против этого. Он поручил изучить вопрос графу В.Зубову, как знатоку кавказских дел. Зубов считал, что подобные военные мероприятия должны быть хорошо подготовлены: нужно точно знать, сколько для этого требуется войск, обеспечить их необходимым количеством продовольствия и боеприпасов, продумать систему управления занятыми районами. Ввиду всего этого, по мнению гр. Зубова, предполагаемая операция не могла быть предпринята ранее мая 1804 г. Кроме того, он считал необходимым учесть, что занятие Дербента и других прикаспийских городов подорвет доверие горских владетелей к российскому правительству и прервет тот политический диалог, который наметился в Георгиевске в 1802 г.
Министр иностранных дел А.Воронцов категорически выступил против данного похода, опасаясь, что это вызовет обострение русско-иранских и русско-турецких отношений .
Исходя из этих мнений, император в рескрипте к Цицианову от 19 марта 1803 года указывает, что занятие Дербента, Баку и Сальян представляется ему преждевременным, так как это может встревожить дагестанских ханов, только что подписавших Георгиевский договор. Александр 1 в принципе не отвергает целесообразность занятия прикаспийских городов, но, как это рекомендовал Зубов, предлагает Цицианову повременить с этим . Как видим, царь – «либерал» вовсе не против использования военной силы для покорения кавказских территорий, но он предпочитает действовать с осторожностью и наверняка. Таким образом, российская сторона, так же, как и дагестанские владельцы, не собиралась следовать в своей реальной практике (если это ей было выгодно) мирным принципам Георгиевского договора 1802 г.
Успех военной экспедиции против джаро-белоканских лезгин в начале марта 1803 г. окончательно уверил П.Д.Цицианова в ненужности политического диалога с местными владельцами в деле установления российского господства на Северном Кавказе и в своих донесениях в Петербург от 26 марта 1803 г. он ставит крест на существовании федеративного союза кавказских феодалов под покровительством России. «…Без силы оружия ни жалованьем, ни союзами невозможно будет воздержать от варварских обычаев сих закоренелых в грабительстве народов, — пишет он царю, — хотя и есть дружелюбное и союзное постановление между персидскими ханами и горскими владельцами под верховным покровительством В.И.В.» . «…Непозволительные поступки дагестанских в хищничестве неукротимых владельцев и самое событие на опытах всего того, что я имел щастие представить вашему сиятельству из Георгиевска при заключении с ханами и горскими владельцами дружелюбного и союзного постановления, которого существование, сколько мне известно, есть в числе вещей невозможных», — отмечает Цицианов в донесении А.Воронцову . В этом же послании наместник изложит еще один свой принцип действий на Кавказе: «Страх и корысть суть две первенствующие причины, коими руководствуются в Азии дела и приключения. Побуждаем рвением к службе Е.И.В., я дерзнул признать правило противоположное прежде бывшей здесь системы и вместо того, чтобы жалованьем и подарками определенными для умягчения нравов горских народов, платить некоторый род дани, за мнимое их подданство, я требую дани от чарской провинции…»
П.Д.Цицианов был непреклонным противником сохранения в какой-либо форме и степени самостоятельности кавказских народов и полагал, что сохранение власти кавказских феодалов в их владениях несовместимо с задачей установления в крае российского владычества. Наместник против «мнимого подданства», он требует полного покорения. А выдача жалованья («дани») покоренным, по его мнению, оскорбительно для достоинства России и потому он категорически против этого. А ведь жалованье было одним из притягательных моментов для феодалов, подписавших Георгиевский договор.
В своих дальнейших действиях на Кавказе П.Д.Цицианов совершенно не будет учитывать факт существования федеративного союза местных владельцев и сделает безусловную ставку на применение военной силы для установления российской власти в крае. «В Азии все убеждения и переговоры суть ничто, а сила все», — заявлял он . В своих донесениях в Петербург он больше не будет возвращаться к теме Георгиевского договора, тем более, что и само царское правительство, столкнувшись с несоблюдением его условий кавказскими владельцами и учитывая непреклонную позицию П.Д.Цицианова, «позабудет» о факте существования этого «федеративного союза».
Подобная непоследовательность в принципах кавказской политики станет правилом для царского правительства и Александра 1 в дальнейшем. После провала «Георгиевского эксперимента» политика России на Северном Кавказе стала принимать все более откровенный колониальный характер.

3. ПОХОДЫ РОССИЙСКИХ ВОЙСК В ДЖАРО-БЕЛОКАНЫ
В НАЧАЛЕ Х1Х ВЕКА.
Укрепление позиций России на Кавказе в конце ХУ111-начале Х1Х в., и в особенности – присоединение Грузии – еще более усилили реваншистские настроения Ирана в отношении Закавказья и Восточного Кавказа. Стремление Ирана к осуществлению этих планов возросло после начавшегося в конце 1800-го года сближения с Англией. Именно поиски могущественных союзников в борьбе с Россией за утверждение на Кавказе явились одним из побудительных мотивов со стороны Ирана при заключении англо-иранского политического договора 1801 г. Англия же надеялась укреплением своих позиций в Иране обезопасить границы своих владений в Индии от возможных посягательств со стороны Франции и «уравновесить» успехи России в Закавказье. Хотя в целом англо-иранский договор 1801 г. и носил ярко выраженный антифранцузский характер, его 4 статья была направлена прежде всего против России: «Если когда-либо афганский король или кто-нибудь из европейской нации начнет войну или враждебные действия с какой-либо из договаривающихся сторон, правительство Британии пошлет морским путем в один из портов Персии королю Персии и его приближенным в требуемом количестве военное снаряжение с необходимым обслуживающим персоналом» . Под этим «кто-нибудь из европейской нации» в иранском правительстве однозначно имели в виду Россию.
В Петербурге, где вынашивались планы присоединения всего Закавказья (Александр 1 указывал Цицианову на необходимость обеспечить «беспрепятстсвенное сообщение между Бакою и Грузией… по занятии Имеретии и Мингрелии, соединив… Каспийское море с Черным…») , прекрасно осознавали, что это вызовет неизбежно войну с Ираном и к ней надо готовиться. С этой точки зрения, прежде всего, нужно было обезопасить свой тыл. Опыт предыдущих русско-иранских и русско-турецких войн показывал, что накануне и во время их Иран и Турция засылали на Кавказ массу эмиссаров, подстрекая горцев к выступлениям против России под флагом «защиты ислама». Антироссийская деятельность турецко-иранской агентуры резко усилилась после присоединения Грузии к России. Так, Кнорринг в 1802 г. доносил в Петербург, что турки призывают южнодагестанских феодалов напасть на Грузию и изгнать оттуда русские войска . Фактически роль иранского агента выполнял беглый грузинский царевич Александр, развернувший в первые два десятилетия Х1Х в. активную антироссийскую пропаганду на Кавказе. По образному выражению А.П.Берже, восточные и европейские державы, подстрекая горцев к антироссийским выступлениям, пытались использовать их «как средство загребать жар чужими руками» . Среди горских феодалов находились и такие, кто в силу различных причин, а зачастую – преследуя свои узкоэгоистические интересы, поддавались на уговоры Ирана и Турции. По мнению А.И.Брегвадзе, «особую податливость по отношению к внешней политике Османской империи и Ирана проявляли дагестанские и джаро-белоканские феодалы. Турция и Иран намеренно подстрекали их к набегам на Грузию…Под османо-иранским давлением владения дагестанских и джаро-белоканских феодалов стали плацдармом для набегов на Грузию» . Разумеется, сказанное не может однозначно относиться к большинству дагестанских феодалов, с конца ХУ111 в. преимущественно ориентировавшихся на Россию, но, как будет показано дальше, отдельные дагестанские владельцы действительно придерживались проиранских позиций. Дагестан же и с точки зрения отражения иранской агрессии на Кавказе, и для обеспечения безопасности Грузии приобретал важное стратегическое значение для России. Особенно это касалось территории Джаро-Белоканского союза сельских обществ, откуда осуществлялись постоянные вторжения дагестанцев в Грузию и откуда – в случае войны России с Ираном – мог быть нанесен удар с тыла по русской армии, обороняющей Закавказье. Стратегические интересы России после присоединения Грузии в качестве первоочередной задачи требовали покорения Джаро-Белоканского «вольного общества». «Для доставления Грузии еще большего обеспечения безопасности нужно было наказать, усмирить и, буде возможно, покорить Джарскую лезгинскую республику», — отмечал С.М.Броневский .
У России в ее кавказской, восточной политике наблюдалась какая-то цепь трагических «необходимостей». Геополитические, торгово-экономические, военно-стратегические интересы России требовали выхода к Черному и Каспийскому морям, овладения Закавказьем. Господство в Закавказье было невозможно без подчинения Северного Кавказа. Обеспечение покорности Северного Кавказа потребовало долгих лет войны с горцами и страшных жертв с обеих сторон.
Одной из причин (согласно официальной точки зрения – самой главной) военных походов царской армии против джаро-белоканских лезгин были их набеги на Грузию. «Мирные занятия князя Цицианова прерваны были …походом против джарцев, белаканцев и лезгинцев, за рекою Олазанью живущих, — писал П.Зубов, — которые в продолжение целого столетия, привыкши разорять Грузию, не оставляли производить в действие своих злонамеренных покушений. Он решился уничтожить сие опасное гнездо» . И. Петрушевский полагал, что с середины ХУ111 в. набеги джаро-белоканских лезгин на Грузию представляли собой «организованную охоту за людьми», «коммерческие предприятия, организуемые феодализированной родовой знатью» . Набеги на Грузию были источником доходов и для некоторой части феодалов из Нагорного и Южного Дагестана. Присоединение Грузии к России не остановило набеги лезгин на грузинские земли. Донесения кавказской военной администрации за 1802-1803 гг. говорят, что нападения небольших лезгинских отрядов на Грузию и захват ими людей и скота носили довольно регулярный характер и в этот период . Однако, по мнению И.Петрушевского, мелкие набеги отдельных отрядов джаро-белоканцев сами по себе мало беспокоили царское правительство и забота о защите мирных жителей Грузии были только предлогом для похода в Джаро-Белаканы. Главной причиной его было желание обезопасить российский тыл от сильного врага в будущих войнах с Турцией и Персией . Эту точку зрения Петрушевского подтверждает и отношение П.Д.Цицианова к генералу Гулякову от 12 марта 1803 г., в котором он пишет, что «сие впадение (т.е. поход русских войск в Джары в начале марта того года) нужно было для обеспечения границы…» .
С момента присоединения Грузии Петербург и кавказское командование ожидали вторжения сюда крупных сил джаро-белоканских лезгин и их дагестанских союзников. «Миролюбивый» Александр 1 уже в октябре 1801 г. указывает Кноррингу, что если «таковые покушения лезгин не прекратятся…наказывать репрезалью всякое их предприятие во владения наши» .
Следует указать на то, что царские власти не использовали возможность мирного урегулирования отношений с джаро-белоканцами. В 1801 г. старшины последних несколько раз обращались к Кноррингу и командующему русскими войсками в Грузии генералу Лазареву с предложением вступить под покровительство России, но при обязательном сохранении их самостоятельности. Российские же власти требовали от джаро-белоканцев полного подчинения и выдачи аманатов из наиболее известных семейств . В 1802 г. этот наметившийся политический диалог между джаро-белоканцами и российскими властями по вине последних не был продолжен. Набеги лезгин на Грузию возобновились и прибывший на Кавказ новый наместник П.Д.Цицианов стал готовить военную экспедицию против них, намереваясь «или усмирить, или истребить их с лица земли» . 2 марта 1803 г. экспедиционный отряд в составе русских частей (1482 пехотинца, 2 орудия) и грузинской милиции (около 5 тыс. чел.) под командованием ген. Гулякова выступил против джаро-белоканцев. Лезгины оказали упорное сопротивление, но против частей регулярной армии и артиллерии устоять не смогли и были разбиты в результате серьезных боев 5 и 7 марта 1803 г. Российская армия «истребила все ближайшие селения и самые Белаканы обратила в развалины…» . При этом было убито до 500 лезгин (в том числе и мирных жителей) и взято в плен 44 мужчины, 92 женщины и два беглых грузинских князя .
Экспедиция в Джаро-Белоканы была первой крупной военной операцией российских войск против горцев с начала царствования Александра 1, сопровождавшаяся уничтожением и пленением мирных жителей и истреблением аулов. 12 марта 1803 г. П.Д.Цицианов подробно проинформирует царя об этих событиях, назвав их «печальным происшествием, случившимся при покорении Белакан, которые преданы были огню и конечному разорению». Интересно и то, что в уничтожении Белокан и его жителей наместник обвинит грузинскую милицию . Как будет показано ниже, сами Джары будут взяты царскими войсками без особого сопротивления и не будут уничтожены. Этого окажется достаточно, чтобы Александр 1 одобрил в целом всю деятельность П.Д.Цицианова и генерала Гулякова по покорению Джаро-_Белоканской области. В рескрипте царя от 18 мая 1803 г. при подведении им итогов этой операции и отразится еще раз вся двойственность его кавказской политики: «Удовольствие мое за возвращение сей древней области (т.е. Джаро-Белокан. – Г.Ш.) царства грузинского … тем для меня приятнее вам изъявить, что благоразумным распоряжением вашим учинено сие завоевание в столь малою с нашей стороны потерею и предупреждена гибель жителей и разорение их селений. Генерал-майору Гулякову за деятельное усердие его и сохранение военной дисциплины объявить мое благоволение…» . Здесь нет ни одного слова об истребленном Белокане и уничтоженных, плененных его жителях (хотя император знал об этом). Вполне объяснимо, что после такого отзыва царя об их действиях для наместника и российских генералов на Кавказе все его увещевания о «кротком и ласковом» обращении с горцами оставались пустой декларацией.
П.Д.Цицианов решил извлечь максимальные выгоды из поражения лезгин под Белаканами, подобно которому те «на своей земле… никогда еще не испытывали» . Он предъявил белоканцам жесткие требования: отказать отныне царевичу Александру в убежище, принять в Джарах и Белоканах русские гарнизоны, уплатить дань и выдать аманатов. Однако джарцы, надеясь на помощь шекинского хана (помощь из Дагестана не могла прийти, так как в это время года горы были покрыты снегом и потому непроходимы) отказались выполнить эти требования, особенно пункт о выплате дани. Российские войска двинулись к Джарам и 29 марта, после небольшого боя, заняли их. После этого джаро-белоканские лезгины были вынуждены принять все условия Цицианова. В апреле 1803 г. в Тифлисе их представители (9 старшин) приняли присягу о подданстве России. Статьи присяги предусматривали «вечное подданство» лезгин России, уплату дани – «1100 литров шелку»- ежегодно, постройку редута у брода Урдо, выдачу аманатов и недопущение через свои владения нападений на Грузию . Учитывая, что основные силы джаро-белоканских лезгин еще сохранились, а с открытием горных перевалов к ним могла подойти еще помощь из Дагестана, П.Д.Цицианов не решился полностью лишить их самостоятельности и оставил им внутреннюю автономию или внутреннее самоуправление. Опасаясь, что набеги лезгин на Грузию могут продолжаться, П.Д.Цицианов укрепляет дагестано-грузинскую границу. При броде Урдо на реке Алазань был построен редут Александровский с батальонным гарнизоном. Кроме того, в верхнем и нижнем течении этой реки (при Царицыном колодце и у урочища Карагач) были построены укрепления для 4 рот Кабардинского мушкетерского полка .
Из всех условий, принятых на себя джаро-белоканскими лезгинами, единственным, обязательным к выполнению, оказалась выплата дани. Российская администрация на Кавказе была не в состоянии (из-за малочисленности войск) содержать гарнизоны в Джарах и Белоканах. Но лезгины и это единственное условие их подданства России выполняли весьма нерегулярно, надеясь получить помощь из Дагестана. И эта помощь вскоре им была оказана. Часть дагестанских феодалов не хотела мириться с тем, что они теряли немалые доходы от прекращения набегов на Грузию . Определенную роль сыграла и подстрекательская деятельность Ирана, призывавшего дагестанских владельцев к нападению на Грузию . Безусловно, было и третье обстоятельство: военная операция против джаро-белоканских лезгин крайне встревожила пограничных с ними дагестанских владельцев, которые стали опасаться за судьбу своих владений. Среди них были Аварский хан и Сурхай-хан Казыкумухский, которые решили, что необходимо оказать помощь джаро-белоканцам, пока российские войска не подошли непосредственно к их владениям .
Сурхай-хан Казыкумухский был одним из сильных и авторитетных владельцев Дагестана, с влиянием которого на дагестанцев вынуждены были считаться и царские власти. Даже Цицианов, глубоко презиравший кавказских владельцев и всех горцев вообще, относившийся к ним с крайним пренебрежением, вынужден был делать исключение для Сурхай-хана. В характеристике дагестанским владельцам, данным Цициановым в 1803 г. в донесении в Петербург, он отмечал: «Сурхай-хан Казыкумыцкий: весьма храбр, почтен от всего Дагестана, непримиримый враг христиан, хитер, тверд и осторожен» . Цицианов, противник каких-либо переговоров с кавказскими владельцами и выплат им жалованья, полагал, что к Сурхай-хану нужен особый подход, так как «польза России требует, чтоб он искал войти в подданство хотя бы по примеру других и надлежало пожертвовать некоторою суммою ему на жалованье, ибо по случаю приобретения Грузии, для обеспечения ее от набегов во облегчение наших войск, оное мнится мне необходимым» .
Отношения между Сурхай-ханом Казыкумухским и российскими властями были весьма сложными. Впервые он вступил в открытый конфликт с Россией в конце ХУ111 в., в период похода В.Зубова в Дагестан. Тогда же под угрозой оружия он был вынужден принять российское подданство . В критических для себя ситуациях, присягая на верность России, Сурхай-хан легко нарушал свои обязательства и в целом придерживался проиранской ориентации. По мнению В.А.Потто, одна из важных причин его постоянной антироссийской позиции заключалась в претензиях на господство во всем Южном Дагестане. Барьером на пути осуществления этих планов с конца ХУ111 в. и стала Россия . Антироссийские позиции Сурхай-хана, в силу его авторитета в Дагестане, оказывали в определенный период известное влияние на поведение части феодалов.
Верно оценивая силу и влияние Сурхай-хана, Цицианов явно ошибался, полагая, что «прочие же, как хан аварский и кадий табасаранский по юношеству их недостойны еще внимания, а надлежит посредством их собственных чиновников ими управлять» . Исходя из подобых представлений, П.Д.Цицианов будет обращаться с Ахмед-ханом Аварским в предельно оскорбительном тоне. «…Не слабой мухе, каков Аварский хан, против непобедимого российского оружия брать гордый голос и думать устрашить меня, поседевшего под ружьем» — вот образец его отношений с частью дагестанских владельцев. Подобное обращение, по мнению наместника, показывало им величие и силу России, ничтожество ее противников. Он сознательно загонял северокавказских феодалов в тупик: снести оскорбление и угрозы означало для них потерю достоинства и авторитета, вступить же в конфликт с главнокомандующим – дать повод к занятию своих владений российскими войсками. Подобной прямолинейной и откровенно провокационной политикой Цицианов еще до 1806 г. настроил часть дагестанских владельцев против России, толкнул их к сближению с Ираном.
Султан-Ахмед-хан Аварский, ставший правителем в молодом возрасте, честолюбивый и гордый, начал свое ханствование с того, что вступил в 1802 г. в подданство России и вовсе не выказывал себя в тот период ни противником России, ни сторонником Ирана. Оскорбительное обращение с ним кавказского наместника, нежелание считаться с его ханским достоинством и привилегиями (эту линию продолжит и А.П.Ермолов) станет важнейшей причиной того, что Султан-Ахмед-хан Аварский станет постепенно непримиримым врагом России.
Осенью 1803 г. отряды дагестанцев под руководством Сурхай-хана Казыкумухского и аварского старшины Алисканда, численностью до 6 тыс. человек, вступили в Джаро-Белоканскую область с целью напасть на русские войска в Грузии. Ободренные этой военной помощью, джаро-белоканцы прекратили совсем выплату дани России и возобновили набеги на Грузию. 3 октября 1803 г. П.Д.Цицианов обратился к джаро-белоканским жителям с грозным предупреждением: «…Один обман суть основанием всех ваших уверений… кротость моя и милосердие не действуют над вами. …Видно вы не чувствуете моей жалости к пролитию вашей крови реками и лишению домов ваших и имения; ждите времени, соберите всех дагестанцев и готовтесь промерзнуть в снегу между гор, буде стоять устрашитесь. …Увидим, помогут ли вам дагестанцы выгнать меня и будут ли в состоянии оное сделать. …Кровь моя кипит, как вода в котле, члены все дрожат от ярости – не генерала я к вам пришлю с войсками, а сам приду, земли вашей области покрою кровью вашей, и она покраснеет; но вы, яко зайцы, уйдете в ущелья и там вас достану, и буде не от меча, то от стужи поколеете». Цицианов требует от джаро-белоканцев немедленно выплатить дань как выражение покорности России .Однако, лезгины отказались подчиниться требованию наместника и перешли к активным военным действиям против царских войск. 21 октября 1803 г. дагестанцы (численностью до 10 тыс. человек) под командованием Сурхай-хана и старшины Алисканда напали на отряд Гулякова у деревни Могало (урочище Пейкаро), но были отбиты и отступили. По этому поводу Цицианов 2 ноября 1803 г. писал Аварскому хану: «На днях Алисканд, Аварской области принадлежащий и ваш родственник, с Сурхай-ханом и многими из ваших владений людьми, перешел Алазань в Магало, атаковал генерал-майора Гулякова в ночи, но недолго дерзость его продолжалась, и он через полчаса как заяц со всеми своими войсками должен был бежать опять за Алазань, оставя на месте и в реке до 300 сих ваших зайцев или мух, кои до сих пор не верят, что воробьи не могут вести войну с орлами» .
Главная цель, поставленная Цициановым в начале 1803 г., при начале военной кампании против джаро-белоканских лезгин – обезопасить тыл российских войск в Грузии – оказалась невыполненной. Готовясь к активным действиям по подчинению всего Закавказья, он не мог дольше терпеть подобное положение. В декабре 1803 г. наместник приказал ген. Гулякову, «признавая необходимым, в пример другим, заставить их (т.е. лезгин. – Г.Ш.) уважать заключенные условия и вместе с тем обеспечить Грузию от беспрестанных разорений», вступить в Джаро-Белоканскую область, вытеснить оттуда «пришлых» дагестанцев и полностью покорить местных лезгин . Александр 1 полностью одобрил предполагаемую карательную экспедицию. В рескрипте Цицианову он указывал: «…Порученное генерал-майору Гулякову наказание Чарской провинции за вероломство ее, покажет достаточно народам страны сея, чего они ожидать имеют и от милосердия россиян и от наказания их за несоблюдение доброй веры и не выполнения обещанного» .
31 декабря 1803 г. Гуляков, имея в своем распоряжении 10 рот пехоты, гренадерский батальон, две роты егерей, казачью команду и 5 орудий (всего около 2,5 тыс. чел.), выступил в поход . Первый бой состоялся на правом берегу р. Алазань, у лезгинской деревни Баматло, где дагестанское ополчение было разбито после ожесточенного боя. Дагестанцы понесли большие потери. По словам Р.М.Магомедова, после этого боя «Гуляков в течение двух недель опустошил всю Джаро-Белоканскую область. Горцы истреблялись. От упорно сопротивлявшихся аулов не осталось камня на камне» . Гуляков, уверенный, что сопротивление дагестанцев сломлено, решил воспользоваться ситуацией и проникнуть в Нагорный Дагестан, чтобы устрашить аварцев. Однако, 15 января 1804 г. в Закатальском ущелье российские войска были окружены ополченцами Сурхай-хана и лезгинами. Лишь после тяжелого боя и с большими потерями (одних убитых свыше 300 человек) российскому отряду удалось выйти из окружения и отступить. Был убит генерал Гуляков . Как писал Цицианову участник этого боя граф Воронцов (будущий наместник Кавказа): «Бог знает, как мы оттуда вышли; никто из нас не думал пережить этот день» . Из донесения Воронцова явствовало, что российский отряд попал в засаду из-за самоуверенности и неосторожности Гулякова, который повел его в ущелье безо всякой разведки и воинских предосторожностей.
Сурхай-хан, воодушевленный победой в Закатальском ущелье, предлагал продолжать сопротивление царским войскам. Однако в лагере джаро-белоканцев произошел раскол; часть из них, опасаясь истребления своих аулов и считая дальнейшую борьбу бесперспективной, стала выступать за мир с Россией. В результате лезгины прекратили всякое сопротивление и приняли прежние условия Цицианова. Сурхай-хан вернулся в Казикумух . Видимо, при этом определенную роль сыграло и то, что Цицианов, проявив столь не свойственную ему дипломатичность, обещал не только не наказывать Сурхай-хана (в случае прекращения сопротивления) за помощь джаро-белоканцам, но и вознести «его выше всех дагестанских владетелей силою непобедимого оружия» .
В Петербурге были серьезно обеспокоены разгромом отряда Гулякова и готовы предпринять против джаро-белоканских лезгин самые жесткие меры. Министр иностранных дел А. Воронцов в письме к П.Д.Цицианову от 6 февраля 1804 г. запрашивал: «Желал бы я весьма знать мнение ваше о лезгинцах. Так как истребление их для спокойствия Грузии и около нее весьма желательно…» . Если так писал член «Негласного комитета», человек далеко не реакционных взглядов, то вряд ли стоит удивляться Р.А.Фадееву, который отмечал: «Чтобы очистить Закавказье от лезгинских шаек, надобно было, в продолжение 15 лет, истреблять их, как истребляют хищных зврей…» .
Однако с весны 1804 г. все внимание России на Кавказе было сосредоточено на Закавказье, где начались военные действия с Ираном и на Кавказской линии, а также на событиях вдоль Военно-Грузинской дороги. Проблема джаро-белоканских лезгин отошла на второй план, тем более, что они практически перестали с этого времени (за редким исключением) совершать набеги на Грузию.
Походы царских войск против джаро-белоканских лезгин в 1803-1804 гг. со всей очевидностью показали, что военным путем, методами устрашения покорить горцев будет чрезвычайно трудно и сложно. Ни угрозы Цицианова, ни военные действия Гулякова не сломили окончательно сопротивление джарцев. Они лишь на время уменьшили нападения лезгин на российские войска и на Грузию и уже в 1806 г., после убийства Цицианова, кавказской администрации вновь пришлось заниматься проблемой покорения Джаро-Белоканской области.

3. Изменения в политике России на Северном Кавказе в 1806 г.

В 1801-1804 годы (фактически вплоть до апреля 1805 г.) Россия придерживалась нейтралитета в европейских делах и пыталась проводить политику равноудаленности от Франции и Англии. В этот период максимальное внимание во внешней политике было направлено на усиление ее позиций на Северном Кавказе и расширение сферы господства в Закавказье. В выполнении этих планов (в основном в Закавказье) П.Д. Цицианов добился заметных успехов. В течение 1804-1805 гг. он, действуя где силой, где военно-политическим давлением, добился присоединения к России Имеретии, Мингрелии, Кахетии, Шекинского, Ширванского, Гянжинского и Карабахского владений. Таким образом, российская власть была установлена на большей части Закавказья. Иран, начавший войну с Россией в 1804 г., так и не смог остановить успешное наступление русской армии в Закавказье. Неудачей закончились и попытки Ирана поднять население мусульманских ханств против России. Зато российские успехи на Кавказе встревожили Турцию, Англию и Францию.
В 1803 г. в Европе возобновилась война между Англией и Францией. Одновременно началось обострение русско-французских отношений и в 1804 г. дипломатические отношения между ними были разорваны. Англия и Россия, при наличии общего противника – Франции – взаимно были заинтересованы в заключении антифранцузского союза, который и был образован в апреле 1805 года. Он стал основой для третьей антифранцузской коалиции, сложившейся в августе того же года в составе Англии, России, Швеции и Австрии. Осенью того же года в Европе вновь разгорелась «большая» война.
Ряд советских авторов (Н.С. Киняпина, Б.П. Балаян, Н.А. Кузнецова) полагают, что Англия, воюя с Францией и заинтересованная в союзе с Россией, с 1803 г. и до заключения Тильзитского мира между Россией и Францией, воздерживалась от проведения активной антирусской политики на Востоке. Не предоставляла она открыто и военную помощь Ирану, опасаясь обострения отношений с Петербургом . Р.А. Иониссян не согласен с этой точкой зрения. «В исторической литературе долгое время господствовало мнение, — пишет он, — что Англия и Франция вели… борьбу против России на Востоке лишь в те годы, когда они находились с ней в неприятельских отношениях. Подобные утверждения нельзя признать соответствующими исторической действительности. Факты, наоборот, свидетельствуют о том, что обе западные державы натравливали Турцию и Иран на Россию и оказывали активную помощь иранским правящим кругам в осуществлении их агрессивных замыслов в отношении Закавказья также и в те годы, когда они оба были официальными союзниками России» .
Представляется, что точка зрения Р.А. Иониссяна близка к истине. Так, в середине августа 1807 г. министр иностранных дел России Будберг писал кавказскому наместнику И.В. Гудовичу, что иранский шах Баба-хан (Фетх-Али-шах), проводя политику затягивания переговоров о мире, надеется на помощь Франции . И это – спустя не более месяца после подписания Тильзитского мира (7 июля 1807 г.), по которому Франция стала союзницей России и обязалась принудить Иран к прекращению войны с Россией. Ту же самую политику в отношении России проводила Англия. В июле 1812 г. (когда Англия была официальной союзницей России) кавказский наместник Н.Ф. Ртищев докладывал министру иностранных дел Н.П. Румянцеву: «…Желание наследника Персии сблизиться к миру, кажется, есть искренно…, но что влияние посторонной державы, т.е. Англии, весьма много действует на тейранский кабинет, который связывает Аббас-Мирзу в достижении его цели… Нельзя не отметить, преимущественной наклонности к выгодам Персии» английского посредника в русско-персидских переговорах . Так что в своей кавказской политике России с конца ХУ111 в. и практически весь Х1Х век приходилось противостоять как 2-м восточным державам – Ирану и Турции, так и западным – Франции и Англии, несмотря на заключаемые время от времени соглашения о союзе с каждой из них.
С конца ХУ111 в. Россия стремилась придерживаться мирных отношений с Турцией. Последняя, переживающая на рубеже ХУ111-Х1Х вв. глубочайший политический и экономический кризис, не была способна к новой войне с Россией, хотя очень болезненно относилась к ее успехам на Кавказе. Пользуясь обострением турецко-французских отношений в конце ХУ111 в. (из-за Египетского похода Наполеона Бонапарта), Россия стала добиваться заключения с Портой нового союзного договора (первый был подписан в 1799 году). Русско-турецкий союзный оборонительный договор был подписан 23 сентября 1805 г. Он предусматривал взаимную военную помощь, свободный проход российских военных кораблей через проливы Босфор и Дарданеллы в военное время. Черное море закрывалось для военных судов третьих стран . Безусловно, в условиях войны с Ираном и надвигающейся войны с Францией это была крупная дипломатическая победа России, Определенные силы в Турции, в том числе и сам султан Селим 111, были недовольны заключением этого договора. Французские дипломаты, опираясь на эти силы, стали прилагать максимум усилий для срыва данного договора, носившего явный антифранцузский характер .
Разгром французами русской и австрийской армий под Аустерлицем 2 декабря 1805 г. усилили позиции Франции в Турции. С этого времени начинается отход Порты от России и стран антифранцузской коалиции и ее сближение с Францией. Последняя, обещая Турции военную помощь, возвращение Крыма, требовала от нее разрыва с Россией, заключения турецко-французского союза и в конечном счете – объявления войны Петербургу. Франция крайне была заинтересована в том, чтобы связать Россию еще одной войной – на этот раз с Турцией, чтобы отвлечь военные силы царизма от европейского театра войны. В июле 1806 г. в Стамбул прибыл французский посол генерал Себастиани, который и должен был добиться выполнения этих целей Франции. Под его давлением султан Селим 111 сформировал новое правительство из числа сторонников Франции. В Турцию также прибыли французские офицеры, которые занялись перевооружением дунайских крепостей, Босфорских укреплений и реорганизацией турецкой армии. В Турции стала усиленно раздуваться антироссийская пропаганда. Россия в 1806 г. стояла на пороге еще одной войны.
В конце 1805 – начале 1806 г. положение России и без того было очень тяжелым. В Европе она воевала с Францией, на Кавказе – с Ираном. В декабре 1805 г. П.Д. Цицианов с отрядом около 3 тыс. человек при 10 орудиях двинулся из Гянджи к Баку. В феврале 1806 г., во время переговоров под стенами Баку, он был убит племянником бакинского хана. Из-за дальности расстояния назначение нового главнокомандующего на Кавказ из Петербурга затянулось во времени и это вызвало определенное замешательство в верхах кавказской администрации. На Кавказской линии главным начальником в крае объявил себя генерал Глазенап, в Закавказье – генералы Несветаев и Портнягин. Между этими генералами началась борьба за верховенство на Кавказе. «Руководствуясь правилами старшинства, Глазенап признал генерала Несветаева временным командующим, но оставил за собою право давать ему приказания из Георгиевска. Портнягин не согласился с авторитетом Глазенапа и не хотел отказаться от власти. Как он, так и Несветаев требовали, чтобы начальники частей относились к ним по делам службы; каждый отдавал свои приказания, делал распоряжения и требовал их исполнения. Дела в Закавказье с каждым днем все более и более запутывались и двойственность власти вела только к беспорядкам» . Наконец, 2 июня 1806 г. новым главой кавказской администрации был назначен «весьма опытный и острожный, хотя уже престарелый и бездеятельный гр. И.В. Гудович» . В отличие от Цицианова, Тормасова, Ермолова И.В. Гудович не был новичком на Кавказе и относительно хорошо знал его. «…Лицо, бывшее на Кавказе и несколько знакомое с положением тамошнего края,- писал о нем Дубровин.- …Гордый и самонадеянный, он не принимал ничьих советов, не уважал постороннего мнения и полагал, что хорошо знает край и тамошнее положение дел» . Граф Иван Васильевич Гудович принадлежал к «небольшому числу серьезно образованных людей» ХУ111 столетия. Он слушал университетские лекции в Кенигсберге, Галле и Лейпциге. Службу начал офицером с 1759 г. Участник русско-турецких войн 1768-1774, 1787-1791 гг. В 1791-1799 гг. был дважды (с небольшим перерывом в 1796 г.) кавказским наместником .
Назначение в 1806 г. на должность главнокомандующего на Кавказе именно такого человека, как И.В. Гудович, не было, конечно, случайным. Россия, воюющая в Европе с Францией, в Закавказье с Ираном, стоящая на пороге войны с Турцией, не могла вести на Кавказе ту активную наступательную политику по утверждению здесь своего господства, как это было при Цицианове. Нужна была другая, более осторожная, более осмотрительная политика, когда надо было думать не о новых территориальных приобретениях, а об удержании имеющихся позиций. И на эту роль, с точки зрения Петербурга, более других годился именно И.В. Гудович, человек осторожных действий, считающийся знатоком Кавказа и его обычаев. По мнению Гудовича, «успокоить и привести в повиновение» горские племена легче всего было мерами «кротости и гуманности, нежели оружием, которым, хотя они поражены и будут, но, имея верное убежище, уйдут в горы, будут всегда питать непримиримое мщение, им сродное, за поражение, а особливо за нанесенный вред их имению». Александр 1 в целом одобрил (как всегда) подобный подход Гудовича к горской проблеме .
К весне 1806 г. и в Петербурге тоже понимали, что продолжать прежнюю активную наступательную политику на Кавказе Россия не сможет и требуется ее определенная корректировка. В апреле 1806 г. Министерство иностранных дел представило на рассмотрение Александра 1 «Предначертания» (автором их был Чарторыйский) о политике России на Кавказе, в том числе и на Северном Кавказе. Это была программа действий России на Северном Кавказе в новых условиях, возникших в связи с международными осложнениями.
Сделав обзор военно-политической ситуации на Кавказе, указав на такой негативный фактор для России, как малочисленность ее войск, разбросанных по Кавказской линии и в Закавказье, учитывая печальный опыт 1804 г. (когда Военно-Грузинская дорога была заблокирована горцами), автор «Предначертаний» приходит к выводу, что военно-политическая ситуация в Закавказье во многом будет зависеть от безопасности сообщения по Военно-Грузинской дороге. «Ежели взять в рассуждение, что Грузия, будучи совершенно отрезана от Кавказской линии независимыми горскими народами, сообщается с оною Кавказским ущельем, которою проход… подвержен бывает пресечению вовсе, от разлива Терека и по причине недоброжелательности горских народов, то из сего явствует, что устроение прочной дороги в Кавказском ущелье, несмотря ни на какие трудности и издержки, есть начальный шаг, без коего все прочие не могут иметь надлежащей связи. Итак, учредить беспечное сообщение Кавказской линии с Грузией есть первый шаг необходимо нужный», — отмечается в «Предначертаниях» . Безопасность Военно-Грузинской дороги, в свою очередь, напрямую зависела от спокойствия на Северном Кавказе, от поведения горских феодалов. Особое значение при этом придавалось Дагестану, прилегающему к границам Азербайджана и Грузии. Видимо, Кабарда и Осетия после жестокого подавления восстаний 1804 г. особых опасений у царских властей не вызывали. В качестве важнейшего средства упрочения позиций России на Северном Кавказе предполагалось расширить и укрепить союз с горскими феодалами, превратить их в опору российской власти в крае. В этих целях указывалось на необходимость «привлечения преданности персидских и горских владельцев, дабы тем самым приготовить и облегчить будущие предприятия» .
«Предначертания» Министерства иностранных дел показывают, что в Петербурге весьма скептически и своеобразно относились к подданству горских народов. «Вообще подданство горских народов должно понимать токмо наружным и ни мало недействительным, — отмечается там. — Усердие их достаточно будет изъявлено, когда они останутся в бездействии против полков российских» . А ведь к весне 1806 г. большая часть горских народов – кабардинцы, осетины, чеченцы, ингуши и значительная часть дагестанских владельцев считаются в подданстве России. Видимо, события в Кабарде и Осетии в 1804 г., обострение российско-вайнахских отношений создали в Петербурге впечатление о полной непокорности всех горских народов, о формальном («наружном») характере их подданства России, которое зиждется только на страхе перед российским оружием. Именно подобные представления Петербурга и кавказской администрации и породили походы в Дагестан в 1806 году и в Чечню в 1807 г. На самом же деле и в Кабарде, и в Осетии, и в Дагестане, и в Чечне были феодалы и горские общества, которые считали себя в российском подданстве, стремились иметь с Россией мирные торгово-экономические и политические отношения, но были против грубого вмешательства царизма в их внутренние дела.
В Закавказье, где шла война с Ираном и на Северном Кавказе Министерство иностранных дел наметило общую линию — «действовать соразмерно с военными силами и с местными удобностями, которые заменяют иногда военные силы» . На иранском фронте в Закавказье предполагалось «на сей раз ограничить, прекратить … военные действия и воздержаться от новых завоеваний, впредь до удобнейшего времени, за исключением занятия Баку…» .
Подавлению сопротивления горцев Северного Кавказа, их полному покорению царское правительство придавало в данный момент исключительное значение, даже большее, чем окончательному подчинению Закавказья и победе на иранском фронте. Поэтому в «Предначертаниях» предлагалось: «С горскими народами вести войну по прежнему, сохраняя возможную бдительность для отвращения их наглостей, соразмеряя, однакоже наказание с преступлением…» .
Установка «с горскими народами вести войну по прежнему» не означала открытия военных действий против всех непокорных горцев Северного Кавказа: в Петербурге отдавали себе отчет, что для этого у России пока просто нет необходимых военных сил. Она предполагала сохранение, защиту достигнутых позиций, отражение нападений горцев на Кавказскую линию, совершение отдельных военных экспедиций («набегов») против тех или иных горских народов, т.е. активную оборонительную тактику (в весьма специфическом понимании тогдашнего царского военного командования в регионе). «Единственный способ, — говорилось дальше в документе, — могущий быть действительным и полезным против горских народов, состоит в том, чтобы довольствуясь наружными знаками их подданства, стараться держать их в блокаде. Военные границы по рекам Тереку и Алазани…
Сие время бездействия или лучше сказать оборонительной системы, употребить на внутреннее устроение новоприобретенных областей…» . Тут следует выделить два момента. Тактика военно-экономической блокады, объявленная и проводимая ранее против Кабарды. теперь предполагается распространить против всех северокавказских народов. Во-2-х, по Тереку (с северной стороны, с российской) и по Алазани (с юга, от Грузии) определяются не административно-политическия границы, а «военные». Расположенные между ними горские народы, следовательно, признаются в политическом подданстве России. Более того, в силу обстоятельств, временно, царизм готов «довольствоваться наружными знаками их подданства», лишь бы они вели себя мирно.
В условиях обострения международной обстановки в Европе и на Востоке некоторые сановники в Петербурге предлагали радикальные проекты, осуществление которых должно было раз и навсегда покончить с проблемой северокавказских горцев. К таковым относилась и служебная записка коллежского ассессора Лофицкого «Замечания о Грузии», поданная им царю также в апреле 1806 г., т.е. почти одновременно с «Предначертаниями» Министерства иностранных дел. Он предлагал предпринять жесткие и решительные меры для немедленного покорения горцев. В частности, «чеченцев же и ингушевцев, — по его мнению, — весьма бы полезно было вывесть вовсе из ущельев настоящего их жительства на другие пустопорожние российские земли, ибо народы сии по закоронелости в разбойничестве, ничем уняты быть не могут, как или истреблением вовсе наций тех или выводом на другие земли. Для удобнейшего совершения столь важных действий российские войска поохотить половиною добычею, которая может быть приобретена на сем военном театре; а другую половину употребить на домашние обзаведения завоеванных народов, кои и должны уже быть всегда под общими законоположениями Российской империи. А сверх того, иметь их в строжайшем надзоре, дабы не могли иметь ни оружия, ни других способов на произведение вновь мятежа. Земли же, лежащие между кавказскими горами и реками Малкою и Тереком, населить природными россиянами, поелику те земли наивыгоднейшие для земледелия, скотоводства и других заведений, при хорошем климате и коими без пользы для человечества доселе владеют оные хищные народы…» . Однако для выполнения данного проекта у России в тот момент не было соответствующих сил и возможностей, к тому же в Петербурге понимали, что даже попытка его осуществления вызовет всеобщее восстание горцев. Поэтому «Записка» Софицкого, как явно авантюрная, была оставлена без внимания.
«Предначертания» же Министерства иностранных дел от 16 апреля 1806 г., составленные с учетом реальной обстановки на Кавказе, были одобрены Александром 1 и стали программой действий царского правительства на Кавказе на ближайшие годы. Таким образом, Россия на Северном Кавказе временно отказывалась от активных действий по установлению здесь своего реального господства. Эта линия будет продолжаться вплоть до окончания наполеоновских войн. «…Политические события в Европе отвлекали внимание правительства в иную сторону, — отмечал Н.Ф. Дубровин, — так что деятельность наша в Азии и у подошвы Кавказских гор становилась второстепенною» . «…В первый период войны с 1799 по 1815 год, мысль о необходимости и неизбежности покорения русской власти всех горских племен вовсе не имелась в виду», — писал другой автор Х1Х в. Это утверждение верно лишь в отношении периода 1806-1815 гг.
В виду крайне тяжелого военного положения для антифранцузской коалиции в Европе царское правительство спешило в 1806 г. добиться заключения перемирия с Ираном в Закавказье. Как отмечает О.П. Маркова, оно было крайне заинтересовано в том, чтобы удержать Иран от активного выступления. Россия всеми средствами стремилась прекратить войну с Ираном и вместе с тем не соглашалась уступить никаких территорий из тех, что захватил Цицианов. «Русско-персидская война 1804-1813 гг. прерывалась многократными попытками правительства Александра 1 заключить мир» . В начале января 1807 г. Александр 1 писал И.В. Гудовичу: «Ко удовольствию моему, вскоре я получил известия, что чрез попечения Ваши учинен начальный шаг к мирным переговорам. Ныне сей предмет сделался столь важным, что достижение оного я признаю началом будущих успехов, и потому поручаю сие дело особенно Вашему старанию… Нахожу нужным только повторить мое желание, чтобы границы российские остались в том положении, в каком они ныне находятся, то есть по Куру и часть Аракса, заключающую в себе область Елизаветпольскую и ханство Карабагское» . Однако Министерство иностранных дел, более лучше представляющее себе то трудное положение, в которое попала Россия с началом войны с Турцией в конце 1806 г., считало, что на переговорах с Ираном Петербург должен вести себя более уступчиво. В документе «План негоциаций с Баба-ханом на случай войны с турками» МИД указывал: «1. Необходимо стараться заключить с Баба-ханом мир, не рассчитывая на него и не полагаясь на верность персов своим обязательствам, а с единственной целью помешать их объединению с Портою. 2. Для того, чтобы облегчить сближение с Баба-ханом, нужно отказаться от плана, предусматривающего установление границы по Куре и Араксу, отложив до более благоприятного времени осуществление этого проекта в полном объеме, и ограничиться пока сохранением того, что Россия имеет в Персии и в Дагестане, включая Баку, как очень важный морской порт и пункт коммуникаций» .
Для самого Ирана война с Россией развивалась далеко не так, как она надеялась. Русская армия в Закавказье, несмотря на свою малочисленность, оказывала иранским войскам мужественное сопротивление и им так и не удалось одержать ни одну серьезную победу. Война приняла затяжный характер, военно-экономические ресурсы Тегерана заканчивались. Английской помощи оказалось недостаточно, чтобы вытеснить российские войска из Закавказья. После поражения иранских войск летом 1806 г. шах, надеясь выиграть время и укрепить свою армию (на этот раз с помощью Франции), изъявил готовность пойти на переговоры . Переговоры эти шли очень тяжело, так как в них постоянно вмешивались Англия и Франция (разумеется, против России). Кроме того, на их ход самым прямым образом влияли положение на европейском театре войны и на русско-турецком фронте.
Победы Франции над русско-австрийской армией под Аустерлицем в декабре 1805 г. и над прусской армией в октябре 1806 г. под Иеной и Ауэрштадтом подняли престиж французов в Иране и Османской империи. Там приходят к выводу (поверив щедрым обещаниям Наполеона), что наступил благоприятный момент для завоевания Крыма и Кавказа, изгнав оттуда российские войска. Начинается стремительное сближение Франции с Ираном и Турцией. «1805-1808 гг. были годами исключительного влияния Наполеона в Иране», — считает О.П. Маркова . Наполеон пытался извлечь для себя максимум выгод из этой политической ситуации.
4 мая 1807 г. в Финкенштейне (Восточная Пруссия) был заключен франко-иранский договор о союзе, направленный против Англии и России. Франция гарантировала Ирану неприкосновенность его территории, признавала Грузию «законно принадлежащей» шаху, брала на себя обязательство заставить Россию эвакуировать свои войска из Закавказья и оказать Ирану помощь оружием и в реорганизации армии. Иран, в свою очередь, обязывался разорвать дипломатические и торговые отношения с Англией, и самое главное, разрешить свободный проход в Индию французских войск . Окрыленный шах сразу же занял жесткие позиции в отношении России. Гудович в донесении министру иностранных дел А.Я. Будбергу от 21 мая 1807 г. писал: «…Прибыл ко мне посланник от первого Бабаханова министра… Посланный его Мамед-бек… обратил разговор к старым границам Персии, полагая отныне Кизляр и включая весь Дагестан во владении Персии» .
Одновременно французские дипломаты развернули активную деятельность в Стамбуле, настраивая турок против России. Они убеждали султана и его министров, что военное могущество России окончательно сломлено и для Турции наступил благоприятный момент вытеснить русских из Крыма и с Кавказа. Под давлением Франции Порта заявила о закрытии черноморских проливов для российских военных кораблей и одновременно сместила господарей Молдавии и Валахии . На их место были назначены ставленники Наполеона.
В ноябре 1806 г. по приказу Александра 1 русские войска вступили в Молдавию и Валахию. По мнению А.М. Станиславской, царь тем самым стремился не только разрешить все спорные вопросы с Турцией, но и вовсе лишить Францию ее влияния на Порту. Кроме того, Александр 1 имел сведения, что Наполеон планирует занять французскими войсками Дунайские княжества . Александр 1 как бы наносил упреждающий удар. В результате началась русско-турецкая война 1806-1812 гг., хотя Порта официально объявила войну России лишь 5 января 1807 г. Военные действия между Россией и Турцией развернулись на двух фронтах: на Дунае и в Закавказье.
В марте-мае 1807 г. русская армия под командованием Гудовича предприняла неудачное наступление на Карс и Ахалкалаки, что сразу же сказалось на российско-иранских переговорах. Тегеран вновь потребовал установить российско-иранскую границу севернее Кизляра, претендуя уже не только на Грузию, но и на значительную часть Северо-Восточного Кавказа. Но и Россия не собиралась идти ни на какие уступки. Более того, она потребовала передачи ей Ереванского и Нахичеванского ханств. Переговоры зашли в тупик и Иран под подстрекательством Франции стал готовиться к возобновлению военных действий. Однако 19 июля 1807 г. 6 тыс. русских солдат у р. Арпа-чай нанесли тяжелое поражение 20-тысячному турецкому корпусу . В этих условиях Иран не рискнул возобновить военные действия и отвел свои войска к Нахичевани. До 1809 г. Тегеран так и не решился перейти в наступление. «Россия же хотела мира. Вот почему до 1809 г. больше разговаривали о мире и торговались о границах, чем воевали» .
После поражения русской армии под Фридляндом 14 июня 1807 г. Россия, учитывая свое тяжелое военное и экономическое положение (она к этому времени воевала уже с тремя государствами – Францией, Турцией и Ираном) запросила мира у Франции. Наполеон также был заинтересован в выходе России из антифранцузской коалиции, так как объявленная им экономическая блокада Англии была бессмысленна без участия в ней России, имевшей с Лондоном обширную торговлю. 7 июля в Тильзите Россия и Франция подписали «Договор о мире и дружбе» и секретный «Договор о наступательном и оборонительном союзе». Соглашения предусмаривали посредничество Франции в прекращении русско-турецкой войны и обязательство Наполеона выступить на стороне России против Турции, если последняя не примет французское посредничество . В августе 1807 г. в Слободзее (крепость на Дунае) начались переговоры о перемирии между Турцией и Россией. 14 сентября того же года в Узум-Килиши было подписано соглашение о перемирии между турецкими и русскими войсками на Кавказском фронте. Оно сохраняло свою силу до апреля 1809 г. Но из-за того, что и к этому времени стороны не сумели договориться об условиях мирного соглашения, военные действия возобновились.
Тильзитский договор фактически свел на нет действие франко-иранского Финкенштейнского мира, поскольку Франция стала теперь официальной союзницей России. Пользуясь обострением отношений Франции с Ираном и Турцией (обе восточные державы справедливо считали, что Наполеон предал их), на Среднем Востоке в дипломатическое наступление переходит Англия. 5 января 1809 г. был заключен англо-турецкий договор «о мире и дружбе», а 12 марта 1809 г. – англо-иранский договор «о союзе и дружбе». За разрыв с Францией и возобновление войны против России Англия обещала Ирану и Турции огромную финансовую помощь и поставки оружия. В Иран весной 1809 г. прибыли 30 английских военных инструкторов, которые доставили 20 новых орудий и 30 тысяч винтовок . Во многом при подстрекательстве англичан летом 1809 г. военные действия на русско-иранском фронте возобновились. «Война нынешнего лета, — доносил кавказский наместник А.П. Тормасов Н.П. Румянцеву 13 октября 1809 г., — подъятая персиянами, была следствием напряжений к сему англичан посредством рассыпанного в Персии щедрою рукою золота, сего любимого идола у всех азиятцев, коего они предпочитают всему. Сами персияне, даже и посланец, от наследника Персии ко мне приезжавший, не скрыл от меня в разговорах, что английский посол при персидском дворе не щадил денег, чтобы восстановить персидское правительство против России и разорвать мирные сношения. Но сия кампания окончена благополучно и все усилия персиян, невзирая на то, что они никогда не имели в собрании столь большого числа войск, как нынешнего лета, остались тщетными, а сие было поводом к тому, что правительство персиян таки обратилось к мирным предложениям» . Действительно, иранская армия была разгромлена русскими войсками под Ахалкалаки и Тегеран вновь предложил переговоры. Однако, из-за взаимонеприемлемых позиций (Иран требовал, кроме всего прочего, признания его прав на Дагестан), они закончились неудачей.
Усиление английского влияния в Стамбуле привело к возобновлению военных действий на русско-турецком фронте. Одновременно английские дипломаты сумели добиться сглаживания противоречий между Ираном и Турцией и «во имя борьбы с общим врагом» в августе 1810 г. добились заключения между ними союзного договора, направленного против России. Турецкий и иранский штабы начали разработку планов совместных военных действий в Закавказье против России. Однако многовековые турецко-иранские противоречия носили столь глубокий характер, что договориться между собой о каких-либо серьезных военных операциях, и тем более их провести, они не сумели.
Непрочность союзнических отношений с Францией и планы Наполеона о вторжении в Россию были очевидны для Петербурга и потому он был всемерно заинтересован в окончании русско-турецкой и русско-иранской войн. Русская армия под командованием М.И. Кутузова летом-осенью 1811 г. нанесла ряд серьезных поражений турецкой армии и Порта была вынуждена в мае 1812 г. подписать в Бухаресте мирный договор с Россией.
Выход из войны Турции, разгром в России армии Наполеона, а главное, серьезное поражение иранских войск на Закавказском фронте (например, под Ленкоранью) летом 1813 г. вынудили шаха пойти также на заключение мирного договора с Россией. По Гюлистанскому договору 1813 г. к России отошли Дагестан, Картли-Кахетия с Шурагельской провинцией, Имеретия, Гурия, Мингрелия, Абхазия и ханства – Карабахское, Гянджинское, Шекинское, Кубинское, Бакинское, Ширванское, Дербентское и Талышское . К договору был приложен «Сепаратный акт», согласно которому «посланник, имеющий право отправиться от Персидского двора с поздравлением к Российскому двору, повеленные ему от своего шаха просьбы предоставит на волю Великого императора. Главнокомандующий же Российский обещает по возможности употребить старание о просьбах Персии» . Таким образом, «Сепаратный акт» оставил возможность иранскому правительству вернуться в удобный ему момент к пересмотру условий мирного договора 1813 г. Иранская делегация еще в Гюлистане заявила, что будет добиваться пересмотра договора. И наконец, договор не закрепил точных границ между Ираном и Россией, что впоследствии станет причиной обострения российско-иранских отношений и одной из предпосылок новой войны в 1826-1828 г. «Гюлистанский мир не разрешил русско-иранских противоречий. С помощью Англии шах рассчитывал пересмотреть этот договор и восстановить прежние границы, несмотря на то, что эта бесперспективная политика не соответствовала ограниченным экономическим и военным возможностям Ирана после войны.» .
Российская сторона также не была довольна условиями Гюлистанского мира. Она стремилась присоединить всю Восточную Армению и даже часть собственно иранских прикаспийских территорий – южную часть Талыша и Гилянскую провинцию с портом Энзели . (Эти последние территории пытался присоединить к России еще Петр 1 и в 1723 г. Гилянь была занята русскими войсками. В 1920 г. пытались это сделать и большевики).
Таким образом, уже в содержании самого Гюлистанского договора, заключенного в спешке, в условиях продолжающейся войны в Европе и при посредничестве английских дипломатов, уже были заложены корни будущей русско-иранской войны.
Мы подробно остановились на анализе международных отношений первого десятилетия Х1Х в., так как они непосредственно влияли на политику России на Северном Кавказе, в том числе и на военно-политическую обстановку в регионе, на позиции отдельных горских обществ и владельцев. Очевидно, что Кавказ в целом и Северный Кавказ, в частности, играли заметную роль в восточной политике Англии и Франции. И наконец, именно осложнение международной обстановки в 1805-1806 гг. заставили царское правительство заметно снизить активность и темпы по установлению своего полного господства на Северном Кавказе.

4. Присоединение Дагестана к России. Политическое развитие Дагестана в 1806-1815 гг.

С началом русско-иранской (1806-1813 гг.) и русско-турецкой (1806-1812 гг.) войн резко возросло значение Дагестана как стратегического плацдарма для всех воюющих сторон. Дагестан имел обширную границу с Закавказьем и оказался в тылу воюющей здесь российской армии. Петербург и кавказское командование понимали, что успехи русской армии в Закавказье напрямую будут зависеть от политической обстановки в Дагестане.
В отличие от Кабарды и Чечни, где с конца ХУ111 в. царские власти взяли курс на установление своего контроля, жестоко подавляя любое проявление непокорности, в Дагестане царизм проводил осторожную политику, практически не вмешиваясь в его внутренние дела. В Петербурге исходили из того, что «…Дагестан, объемлющий пространство и неприступного порядка в горах Кавказских, представляет по наблюдению с нашей стороны особенный образ правления с сиими народами, различный от употребляемого с персиянами» . Российские власти и в начале Х1Х в. действовали в Дагестане (за исключением Джаро-Белоканской области) дипломатическими средствами, проводя «политику ласканий», покупая лояльность местных владельцев чинами и высокими жалованьями. Именно порождением этой политики и был Георгиевский договор 1802 г. Он показал стремление России и дагестанских феодалов к сохранению ранее уже сложившегося между ними военно-политического союза. Наиболее последовательными союзниками России в Дагестане были шамхал Тарковский и остальные кумыкские князья. Считаясь официально на российской службе, они в 1805 г. изъявили готовность «усердствуя пользе России…, предохранять границу от хищнических покушений, начиная от Щедринской станицы даже за Кизляр» .
Князь П.Д. Цицианов был противником вассально-союзнических отношений между Россией и горскими владельцами, считая, что они только мешают установлению российской власти в регионе. Присоединение значительной части Закавказья к России в 1804-1805 гг., отдельные успехи русской армии в войне с Ираном вновь убедили его в универсальности военных средств при покорении Кавказа. Никогда не отличавшийся дипломатическим тактом в отношениях с горскими владельцами, П.Д. Цицианов стал вести себя предельно грубо и вызывающе и с дагестанскими ханами. Пророссийскую ориентацию кавказских, в том числе и дагестанских, владельцев, обусловленную многими факторами, наместник объяснял предельно просто: «Если же татары края сего влекомы больше собственными побуждениями к нам, нежели к персидским владельцам, то ни от чего иного, как от того…, что силу российских войск видели, а сие последнее есть та единственная пружина, которую можно как держать их в должных границах благопристойности и благоустройства, так и быть уверену, что здешний житель ищет и искать будет сильного себе в покровители» .
С началом русско-иранской войны Цицианов, вопреки указаниям Петербурга о необходимости «кроткого и ласкового обхождения» с дагестанскими владельцами, переходит к тактике грубого и жесткого давления на них, требуя безусловной покорности. 14 ноября 1805 г. он направляет Ахмед-хану Аварскому послание. Наместник предупреждает хана, что если он хочет и далее получать жалованье и быть «под покровительством и подданством России», то он должен дать в аманаты своего брата. Кроме того, в послании указывается: «Как слабый сильному всегда повинуется, … будете… давать в дань ежегодно по 12 катеров (ослы и быки) – не для чего больше, как только бы по обычаю, существующему во всей Азии, показать тем зависимость свою от всероссийской империи» . Это было нечто новое в политике царских властей в Дагестане: до этого времени никто из владельцев не платил дани России и не выдавал аманатов. Требоваие Цицианова было нарушением сохранявшихся до сих военно-союзнических отношений между Россией и дагестанскими ханами и прямое покушение на их самостоятельность. Подобная политика Цицианова не могла не вызвать резкое недовольство у дагестанских владельцев. Все действия П.Д. Цицианова и в Дагестане, и в целом на Кавказе были порождены глубокой убежденностью, что здесь единственное средство политики – внушение страха. В рапорте Александру 1 от 7 апреля 1805 г. он это выразил (имея в виду Дагестан) предельно четко: «Не могу … не повторить всеподданнейше пред Вашим Имп. В-м. что все сии уверения и покорность возрождены страхом, коего действия суть единственные средства к содержанию всех соседственных ханов в тишине и спокойствии, без чего никакие предприятия не могут иметь успеха» .
Просчетами, недальновидной политикой царской администрации на Северном Кавказе умело пользовалась ирано-турецкая агентура. Начиная войну с Россией в 1804 г., персидский двор большие надежды возлагал на антироссийское восстание в Дагестане, что поставило бы закавказскую русскую армию меж двух огней. С началом войны многочисленные иранские агенты стали подбивать дагестанских ханов к войне с Россией, обещая за это немалые деньги от имени шаха. «От персидского шаха ко всем дагестанским владельцам предписано было, — говорилось в донесении П.Д. Цицианова в октябре 1804 г., — чтобы они прислали нарочных к нему для получения денежных награждений из казны, почему Али-Султан, Ших-Али-хан и Хамбутай послали с уверениями, ежели они получат великое награждение, то будут служить ему верно» . В фирманах шаха к дагестанским владельцам активно использовался и религиозный фактор – защита ислама от «русских гяуров» . Однако большинство дагестанских владельцев не поддалось на уговоры ирано-турецкой агентуры и сохранило верность России. Этому способствовали ряд факторов: к началу Х1Х в. было уже очевидно, что Иран и Турция в военно-экономическом отношении намного слабее России и последняя выигрывает борьбу за Кавказ; во-2-х, до 1805 г. Россия придерживалась с дагестанскими феодалами вассально-союзнических отношений, давала им чины и жалованье и не требовала исполнения никаких повинностей; их права и привилегии оставались неприкосновенными и была надежда, что это положение сохранится и впредь; в-3-х, к началу Х1Х в. многие дагестанские территории были тесно связаны с Россией торгово-экономическими отношениями и просто не могли без них обходиться. Не зря царские власти использовали право торговли для горцев в российских пределах как поощрение за покорность.
Некоторые дагестанские владельцы к началу Х1Х в. чувствовали себя настолько тесно связанными с Россией, что пытались даже участвовать в решении вопросов, касающихся управления северокавказским регионом. Так, аксаевский владелец Хаджи Муса-Бек в мае 1806 г. писал в Петербург: «Что касается до народов: Андреевского, Аксаевского, Кумыкского и черкесского, преданных престолу империи всероссийской, то все они крайне желают определения в здешний край такого главного командующего, который бы подобно бывшему там графу Валериану Алексеевичу Зубову, не делал бы никакого различия в христианах и магометанах и все единодушно говорят, что есть ли бы должность сия была поручена знающему здешние обстоятельства Ивану Петровичу Горичу, то все они почли бы оное не иначе, как особенное к себе монаршею милостию и исполняли бы высочайшие повеления охотно» . Однако российское командование на Северном Кавказе ни тогда, ни позже (вплоть до назначения наместником Кавказа князя А. Барятинского в 1856 г.) не хотело допускать представителей горской аристократии к решению вопросов о политическом статусе края и управления им.
И все же широко развернутая в Дагестане антироссийская агитация Ирана, подкрепленная золотом и щедрыми подарками, находила отклик среди отдельных феодалов, и ранее известных своей проиранской ориентацией, а также «среди одурманенной мусульманской религией части населения» . Наиболее открытую и активную проиранскую позицию заняли Ших-Али-хан Дербентский и Сурхай-хан (Хамбутай) Казикумухский, к которым примкнули Али-Султан Дженгутайский, родственник Султан-Ахмед-хана Аварского старшина Алисканд и некоторые другие феодалы. Они стали призывать горцев Дагестана к «священной войне» с Россией. Когда этот лозунг не нашел особой поддержки среди населения, они стали собирать наемные отряды. В начале 1806 г. кизлярский комендант М.А. Гоколов сообщал Глазенапу, что «казикумухский хан Хамбутай как из родных горских деревень, так и некоторых подвластных андреевских владельцев собирает к себе людей с обещанием платить каждому по 45 рублей для приумножения при себе войска; а те, соединенно бы с дербентским Ших-Али-ханом – поставить себе не только в оборону против России, но и всю возможность употреблений приостановить дальнейшие действия г-на ген.-от- инф. и кав. кн. Цицианова с корпусом» . Для создания наемного войска из дагестанцев персидский двор отпустил в 1806 году 30 тыс. червонцев .
В начале 1806 г. иранское командование, терпя в Закавказье неудачи от российских войск, разработало план совместного с дагестанцами наступления. Согласно ему, Сурхай-хан, Ших-Али-хан, владельцы Шекинский и Шемахинский, а также примкнувшие к ним другие феодалы должны были открыть военные действия против российских войск и отвлечь их от Елизаветполя к Нухе, а от Алазани – к Джарам «и тогда пересечь им сообщение и дороги к отступлению, истребить плоты, паромы и занять все переправы» . На помощь Сурхай-хану и его союзникам должны были прибыть иранские войска во главе с Аббас-Мирзой (иранский принц, наследник престола и командующий войсками Ирана) и грузинским царевичем Александром . Объединенные силы дагестанцев и иранцев должны были окружить и уничтожить российские войска прежде, чем подоспеет помощь из Тифлиса .
Н.А. Смирнов писал: «Многие видные представители класса феодалов (царевич Александр в Грузии, хан Кахикумухский Сурхай и др.) выступали в качестве инициаторов и организаторов движений, направленных против России. Поскольку эти движения ставили своей целью борьбу с колониальным режимом царизма, а крестьянские массы вносили в них идею борьбы против эксплуататоров, в том числе и против собственных феодалов, эти движения пользовались большой популярностью» . Вряд ли подобная оценка справедлива в отношении действий Сурхай-хана Казикумухского, царевича Александра, Ших-Али-хана Дербенсткого в 1806-1813 гг., которые фактически помогали Ирану захватывать свою родину. Именно потому их и не поддержали в массе своей даже собственные подданные, которые по обычаям обязаны были пойти за своими владельцами. В.Г. Гаджиев совершенно справедливо указывал, что попытки Ших-Али-хана и Сурхай-хана в период русско-иранской и русско-турецкой войн начала Х1Х в. организовать сопротивление русским войскам не следует считать борьбой за сохранение независимости . Подобную же точку зрения высказывал и Г.А. Джахиев: «В конкретной исторической обстановке того периода борьбу Сурхай-хана и Ших-Али-хана против России нельзя рассматривать как борьбу за независимость. Они встали на сторону врагов своего народа. Их антирусская позиция скорее была продиктована борьбой за власть, ради которой они готовы были пойти на все» . Действительно, одно дело, когда северокавказские горцы и отдельные феодалы в периоды антиколониальных выступлений против России устанавливали связи с Ираном и Турцией, в надежде получить от них помощь оружием и финансами и совсем другое – когда оказывается прямая военная помощь Персии в захвате собственной страны. А именно такой характер носила деятельность Сурхай-хана и его союзников в 1804-1812 гг., когда шах открыто пытался захватить Закавказье и Дагестан. А что означало иранское господство и иранское завоевание – это хорошо было известно дагестанскому народу из своего исторического прошлого.
План совместных действий части дагестанских феодалов и иранских войск создавал серьезную угрозу для российской армии в Закавказье и в целом российским позициям на Кавказе. От кавказского командования требовались срочные меры, чтобы сорвать иранский план.
В Петербурге, как мы отмечали впереди, весной 1806 г., в соответствии с «Предначертаниями» А. Чарторыйского, решено было отказаться от наступательной тактики на Северном Кавказе. В особенности это относилось к Дагестану, которому в этом документе уделялось больше всего внимания. Это свидетельствовало о том, что в тот период царское правительство придавало этому региону исключительно важное стратегическое значение. В нем отмечалось, что большинство дагестанских владельцев считаются в российском подданстве, хотя оно и носит «токмо наружный характер» и «ни мало недействительно» . «Из знатнейших дагестанских владельцев Сурхай-хан Хамбутай Казы Кумыцкий, есть един непокорившийся под российскую державу», — подчеркивалось в «Предначертаниях». В то же время А. Чарторыйский советует быть осторожным по отношению к Казыкумухскому владельцу, поскольку тот имеет значительное влияние в Дагестане. «Благоразумие и храбрость его, — отмечается в документе, — привели к нему почтение … всех горских народов. Неоднократно испытал он силы свои бесчетные против русского оружия. Должно ожидать, что со временем необходимость заставит его прибегнуть к Российскому покровительству…» . Здесь нужно обратить внимание на то, что, несмотря на известные антироссийские настроения Сурхай-хана, в Петербурге его не считают явным врагом России и выражают надежду на установление с ним подданнических отношений. Тем самым для кавказской администрации оставляется поле для политического маневра в отношениях с этим непоследовательным, но влиятельным дагестанским владельцем.
В Петербурге в целом знали о попытках Ирана поднять в Дагестане антироссийское восстание, осознавали и возможные пагубные последствия в случае их успеха. Тем не менее, правительство не планировало введение войск в Дагестан, исходя из нескольких соображений: оно опасалось, что это может вызвать сопротивление у дагестанского населения; не было гарантий, что большинство дагестанских владельцев сохранят свою лояльность при вступлении российской армии в их владения. Войск на Кавказской линии было мало и поэтому в Петербурге не решались оголить ее, направив в Дагестан их основной костяк. Не была исключена и возможность вторжения горцев из-за Кубани, из Кабарды и Чечни в российские пределы, так как и в этих районах активно работала ирано-турецкая агентура. Небольшой же экспедиционный отряд в случае вооруженного сопротивления дагестанцев мог быть разбит и тогда ситуация в Дагестане вообще вышла бы из-под контроля российских властей. Наконец, Россия пыталась начать мирные переговоры с Персией и прекратить с ней войну в виду осложнения российско-турецких отношений. В случае вступления российских войск в Дагестан и их неудачи здесь эта цель стала бы недостижимой. Исходя из всего этого, Министерство иностранных дел во «всеподданнейшем докладе» от 16 апреля 1806 г. рекомендовало в отношении Дагестана иную тактику: «…Дагестан непременно и надолго еще нужно держать в блокаде, не поддаваясь ни мало во внутренность гор, хотя бы представилась к оному временная удобность. Ибо между могущей быть пользою и опасностью нет никакой соразмерности» . Однако кавказское командование не стало прислушиваться к этим указаниям Петербурга. У него было свое видение военно-политической ситуации в Дагестане.
После убийства Цицианова среди кавказского командования некоторое время наблюдалось определенное замешательство. Тем не менее, командующий войсками на Кавказской линии г.-м. Глазенап, узнав об активизации антироссийских сил в Дагестане, решил предпринять срочные меры, не ожидая указаний из Петербурга. «Предвидя, что все дагестанские племена, воспользовавшись случаем, обрушатся на Грузию», он в начале апреля 1806 г. (когда в Петербурге еще только обсуждали вопрос об изменении политики на Северном Кавказе) отправил с Кавказской линии к границам Дагестана Троицкий пехотный полк с 6 орудиями и стал готовить для похода туда экспедиционный отряд. Ситуация в Дагестане «обязывает меня отвратить от общего предприятия, — доносил Глазенап в Петербург,- и сделать диверсию движением отряда войск из Кизляра ко владениям дагестанским» . В середине апреля отряд перешел Терек и стал на Кумыкской равнине . Только уже выступив в поход, Глазенап поставил об этом в известность Петербург. В рапортах от 24 апреля (к этому времени он еще не мог получить из столицы одобренные царем «Предначертания» Чарторыйского) и 20 мая 1806 г. генерал излагает цели похода и свое видение путей усмирения Дагестана. Глазенап всячески пытается успокоить Петербург, заявляя, что не собирается действовать силой против всех дагестанских владельцев, что его поход носит масштабно-ограниченный характер. В рапорте от 24 апреля, отправленного сразу же после переправы через Терек, он докладывает А. Чарторыйскому: «…Ненужным полагаю раздражать дагестанских владельцев нашествием на их владения понеже хотя оные и посягнули поднять оружие но не произвели ничего в действо на границах Грузии». Целью своего похода Глазенап называет наказание лишь одного Сурхай-хана Казыкумухского, «дерзнувшего сделать нападение обще с лезгинами на Александрийский редут» и которому надо «дать восчувствовать … силу российского оружия» . В рапорте от 20 мая генерал пишет, что предпринятый им поход в Дагестан – это лишь демонстрация силы, чтобы удержать дагестанских владельцев от антироссийских выступлений. «…Сей поход не что иное, как диверсия для отвращения Дагестана от покушений на Грузию, который устрашен будучи якобы приближением многочисленной армии, с трепетом ожидает на кого падет ярость наказания и отказались от всех предложений Баба-хана и бакинского Гусейн-Кули-хана к содействию… Притом я чистосердечно осмелюсь пред высочайшей особой Его императорского величества объяснить, что отряд столь малочислен, что никакого чувствительного вреда не может нанести Дагестану, огражденному трудностями местных положений. …А мне только дойти до Тарков, и отобрать от всех владельцев залоги верности… и под предлогом их покорности возвратиться на линию…» .
Эти донесения Глазенапа свидетельствуют, что он не ставил себе задачу военным путем покорить Дагестан. Очевидно, что чувствовал он себя весьма неуверенно и конец похода представлялся ему довольно туманно. Это была отчаянная попытка (действительно, очень смелая) при крайней малочисленности войск на Кавказской линии, небольшими силами удержать дагестанских владельцев от антироссийского восстания и в крайнем случае – выступить против Ших-Али-хана и Сурхай-хана – если они не изъявят покорность. Поведение остальных дагестанских владельцев для Глазенапа казалось трудно предсказуемым, так как еще в июле 1805 г. П.Д. Цицианов предупреждал его, что шамхал Тарковский, Али-Султан Дженгутаевский и Ших-Али-хан Дербентский «отправили от себя посланца к Баба-хану сердарю с изъяснением о готовности их содействоать ему против России…» .
Однако, как уже отмечалось выше, большинство дагестанских владельцев сохранило верность России в период русско-иранской войны 1804-1813 гг. и поход российских войск в Дагестан в 1806 г. превратился в самое настоящее «триумфальное шествие». Уже в апреле, в самом начале похода, Глазенап сообщает в Петербург, что шамхал Тарковский «истинно приверженный и верный подданный Е.И.В., во всех случаях оказывает свою помощь и усердие» . Позже войско шамхала присоединилось к российской армии. 2 июня 1806 г. Глазенап доносит А. Чарторыйскому, что «по прибытии моем в Кизляр удостоверился я, что дагестанские владельцы вообще повергают себя к покровительству всемилостивейшего нашего государя за исключением дербентского хана…» . Уцмий Каракайтагский и Табасаранские владельцы также предложили Глазенапу свою военную помощь. Всячески помогали русским войскам и жители Приморского Дагестана: строили и чинили мосты, дороги, изъявляли желание вступить в российскую армию и участвовать в войне с Ираном и поддерживающим его феодалами . Когда в Петербурге увидели, что явную непокорность в Дагестане оказывают только Ших-Али-хан и Сурхай- хан, здесь было принято решение извлечь из ситуации максимум выгоды. Глазенап получил приказ захватить Дербент, занимавший важное стратегическое место на берегу Каспийского моря, как промежуточное звено между Россией и Закавказьем. Непокорный Дербент мешал движению русских войск к Баку. К тому же его опасно было оставлять в тылу отряда, направляющегося на покорение Бакинского ханства. В июне Глазенап двинулся к Дербенту. Правитель Дербента Ших-Али-хан решил вместе с наемным лезгинским войском оказать сопротивление российской армии. Однако население Дербента не хотело войны и выступило за мирную сдачу города. Ших-Али-хан не пользовался ни поддержкой, ни уважением у подвластного ему населения. «Погрузясь во все пороки и злодеяния», он «похищал девиц, лучших красавиц в Дербенте, отнимал супруг у отчаянных мужей, и после со смехом отсылал их обратно; ни слезы красавиц, ни бешенство мужей, ни просьбы отцов и матерей, не смягчали сладострастного деспота» . Дербентское население ожидало российские войска как своих освободителей и когда Ших-Али-хан не согласился с его требованием сдать город без боя, против него было поднято восстание. Ших-Али-хан бежал в горы к Сурхай-хану . П.Г. Бутков так описывал эти события: «Возмущение, вспыхнувшее в Дербенте вследствие расточительного и распутного поведения Шейх-Али-хана, усиливается при вести о походе русских. Хан принужден бежать, а жители тогда же извещают о том глазенапа, изъявляя свою покорность и прося его поспешить занятием города войсками.
24 июня. Дербентские жители приведены к присяге на подданство России» .
22 июня русские войска без боя вошли в Дербент, правителем которого был назначен один из преданных России азербайджанских ханов – Албена-бек Ахматов. 26 июня Глазенап докладывал Александру 1: «…Столь славный древний персидский город Дербент покорен отрядом войск под начальством моим без урона и пролития крови» . Бежавший в горы Ших-Али-хан попытался собрать силы для возвращения Дербента. Крайне заинтересован в удержании этого города-порта в руках Ших-Али-хана был и шахский двор, считавший, что это не только важный стратегический пункт, но и плацдарм, очаг для поддержания постоянной напряженности в Приморском Дагестане. Возвращение Дербента могло бы повлиять и на позиции остальных дагестанских феодалов. Поэтому Тегеран срочно направил Ших-Али-хану крупную сумму денег и военную помощь. Архивный источник сообщает: «по слухам, на помощь к ним (сторонникам Ших-Али-хана. – Г.Ш.) прибыл даже персидский отряд в две тысячи человек с четырьмя орудиями. Но русские быстро рассеяли отряды Ших-Али-хана, Сурхай-хана и заставили персов поспешно отступить…» .
Учитывая важное стратегическое положение Дербента, в нем было установлено прямое российское управление. Ханство же Дербентское было передано шамхалу Тарковскому за его «верную службу» России. В грамоте Александра 1 шамхалу от 10 сентября 1806 г. отмечалось: «…В вознаграждение усердия к службе и верности к императорскому престолу нашему пожаловать в достоинство хана Дербентского…позволяем вам пользоваться всеми доходами хана Дербентского по прежним правам и обычаям, за исключением города Дербента и доходов оного, которые должны поступать в нашу императорскую казну» . Титул дербентского хана был закреплен за шамхалом наследственно. Следует отметить, что в 1806 г. целый ряд дагестанских феодалов оказали серьезную помощь российским войскам. В списке для награждения, представленном генералом Глазенапом в Петербург, указывалось: «Мегди хан Тарковский: оказал многие верноподданические услуги во время бытности генерал-лейтенанта Глазенапа в Дагестане.
Брат шамхала кн. Шабаз Бамбетов. Мирза Гиреев Кайсух Оралов. Нынешний правитель Дербента Алнабек Ахматов. Способствовали низложению Дербентского Ших-Али-хана. Приличное жалованье и знаки отличия».
Победа русского оружия в Дагестане была облегчена и тем, что на ее стороне активно выступили и некоторые азербайджанские владельцы. Так, 9 мая 1806 г. у местечка Гюниюк состоялся серьезный бой между отрядами Сурхай-хана (сюда входили казыкумухцы, джарцы, аварцы) и союзником России Селим-ханом Шекинским. Еще до подхода российских войск, задержавшихся из-за трудностей перехода через горы, шекинцы разбили Сурхай-хана. Он потерял около 1 тыс. человек убитыми, более 800 человек попало в плен. Сам Сурхай-хан и его сын были ранены. Генерал Глазенап в донесении А.А. Чарторыйскому от 6 июня 1806 г. докладывал: «Вашему сиятельству имею честь почтеннейше донести о разбитии Сурхай-хана Хамбутайского и казыкумыцкого 9-го числа прошедшего мая, Селим-ханом Шекинским без содействия отряда российских войск, расположенного в его владении.
…Притом доношу о выгодах, полученных чрез сие победу тем, что изменнические горские селения не только делаются теперь покорными, подают лучших своих старшин в аманаты и обязуются всю невнесенную доселе ими дань уплатить без промедления и впредь вносить оную» .
Из Дербента российские войска под командованием генерала Булгакова (в августе 1806 г., по настоянию нового главнокомандующего на Кавказе И.В. Гудовича Глазенап был отправлен в отставку и вместо него командующим войсками на Кавказской линии был назначен Булгаков, отозванный из запаса) направились к Баку. Город был взят без боя. Отсюда Булгаков выступил к Кубе, который являлся владением Ших-Али-хана. На этот раз хан даже не попытался оказать сопротивление и российские войска свободно вступили в город. «Ших-Али-хан … прислал к нему (Булгакову. – Г.Ш.) с покорною, принося раскаяние свое в учиненных им поступках и принята от него присяга на верноподданство» . Тем не менее Булгаков, не веривший в искренность Ших-Али-хана, отстранил его от управления Кубинским ханством, разрешив ему проживание (без права выезда) в выбранной им деревне. Однако хан в очередной раз нарушил данную им присягу и бежал в Казикумух .
Тем временем ситуация на самой Кавказской линии становилась весьма напряженной. «Оставленная почти без войск», Линия «переживала тяжелое время. На всем ее протяжении происходили беспрерывные грабежи и хищнические набеги горцев» . Кроме того, на зиму был запланирован поход в Чечню. Тем не менее, Булгаков решил перед уходом из Дагестана или окончательно разгромить, или привести к присяге последнего непокорного дагестанского хана – Сурхай–хана Казикумухского. В начале декабря 1806 г. российские войска вышли к аулу Цейхур, находившегося почти в центре Казикумуха и предъявили Сурхай-хану ультиматум: подписать трактат о подданстве России или его владение будет занято. Согласно условиям трактата, Сурхай-хан должен был выплачивать ежегодно 7 тыс. червонцев в российскую казну, выдать в аманаты одного из своих сыновей и дать разрешение на постройку российской крепости на территории своего владения. Под предлогом того, что его не устраивают выдвигаемые российской стороной условия, Сурхай-хан долго тянул с подписанием соглашения. «Сопротивление казикумухского хана подписать трактат было настолько упорно, а желание графа Гудовича привести его в подданство России настолько непреодолимо. – писал Н.Ф. Дубровин, — что он не мог скрыть своего нетерпения, подписал трактат ранее хана, решился сбавить дань до 3. 000 червонцев и уничтожить пункт о построении крепости для русских войск в Казикумухском владении…» . Сурхай-хан собрал до 20 тыс. вооруженных людей, но он уже испытал на себе силу российского оружия и знал о высокой боеспособности русских солдат; российский же отряд был немногочисленным, измотан длительными переходами и потому обе стороны не особенно стремились к вооруженному столкновению. С учетом всего этого российская сторона ставила весьма скромную задачу: — «наклонить Сурхай-хана ко вступлению в формальные обязанности подданства» . Переговоры затянулись и «позднее время года и опасение быть застигнутым зимою в горах заставили Булгакова удовольствоваться одною присягою хана Казыкумухского» .
В 1806 г. практически все дагестанские владельцы и часть «вольных обществ» приняли или вновь подтвердили свое подданство России . Документ свидетельствует: «Владельцы дагестанские бывали всегда независимы от Персии и независимо каждый управлял своим владением, состоя с давних времен под покровительством и подданством России. Дербент, Тарку, владельцы каракайтагские, табасаранские, аварские и другие суть неоспоримые тому доказательства» . 3 декабря 1808 г. Александр 1 указывал Гудовичу: «Если вы признаете за нужное для прекращения колебаний мыслей в тамошних народах и дабы знали они, что … области, прибегающие под мою защиту, не могут быть отлучны от оной, довести до сведения ханов и владельцев Дагестана, Ширвана и всех областей, входящих в предначертанную границу, что отныне, впредь, Кура, Аракс и Арпачай имеют быть границей между российским и персидским владениями (таким образом, Чечня и Ингушетия также оказывались внутри российских владений. Г.Ш.) я разрешаю вам сделать в том смысле от имени вашей прокламацию» . Наместник Кавказа А.П. Тормасов 3 июля 1810 г. писал министру иностранных дел Н.П. Румянцеву, что все дагестанские владения, кроме ханства Казикумухского, «находятся в прямом подданстве его императорского величества», «приобретенные оружием или трактатами сведенные в непосредственное подданство России» .
Таким образом, можно говорить о том, что в 1806 г. де-факто состоялось присоединение Дагестана к России. Крупнейший востоковед Х1Х в. М. Казем-Бек также считал, что «окончательное покорение Дагестана русскими» произошло в 1806 г. В пользу этого утверждения свидетельствует и то, что именно с 1806 г. царские власти начинают устанавливать прямое российское управление в отдельных частях Дагестана (в Дербенте, Кубе), отстраняют одних дагестанских ханов от власти (Ших-Али-хана в 1806 г., Сурхай-хана в 1812 г.) и передают их владения (или часть их) другим феодалам (шамхалу, Аслан-беку и др.). И, наконец, начинают устанавливать в некоторых дагестанских владениях налоги – дань в российскую казну, «как явный знак покорности» . Россия действует с 1806 г. в Дагестане как на собственной территории. «Все эти приобретения окончательно утверждены были за Россией в 1813 г. Гюлистанским договором, которым Персия отказалась от всех притязаний на Грузию и Дагестан»,- отмечал источник Х1Х в. Гюлистанский мирный договор лишь юридически, формально, с точки зрения международного права, оформил присоединение Дагестана к России.
Русско-иранский договор 1813 г. напоминал многочисленные соглашения европейских держав (в первую очередь – между Англией и Францией) в ХУ111-Х1Х вв. о разделе территорий в Азии и Африке. Но при этом следует подчеркнуть одну особенность российско-дагестанских отношений: Гюлистанский договор лишь внешне оформил сложившую к 1813 г. данность: большинство дагестанских владельцев и определенная часть «вольных обществ» без особого принуждения, практически самостоятельно (слово «добровольно» стало слишком уж нарицательным) приняли к этому времени российское подданство. Разумеется, вовсе не понимая под этим лишение их самостоятельности и установление в их стране колониальных порядков. «Во время русско-иранской войны 1804-1813 годов и русско-турецкой войны 1806-1812 гг. многие горцы не участвовали в сражениях ни на той, ни на другой стороне. Их в целом удовлетворяли новые положительные сдвиги российской политики в Дагестане», — отмечал Р. Абдулатипов .
Военная экспедиция 1806 г. в Дагестан принесла России огромный военно-политический успех. Был не только сорван план иранского двора о совместном военном выступлении с частью дагестанских и азербайджанских феодалов, но и фактически присоединена большая часть Дагестана. В Петербурге были чрезвычайно довольны неожиданными результатами похода Глазенапа-Булгакова и поведением дагестанских владельцев. Царское правительство решило щедро наградить последних за их помощь российским войскам и за их верность России. «Во изъявление высочайшего благоволения за оказанные услуги горскими владельцами и беками государь император всемилостивейше трактовал следующие награждения:
Мегдию шамхалу Тарковскому золотую медаль осыпанную бриллиантами с надписью за усердие и верность ценою до 5000 рублей, на голубой ленте; 40 аршин бархату разных цветов, 100 аршин тонкого сукна и 50 аршин атласу разных цветов; да сверх того шестеро заводных часов ценою от 100 до 150 руб. для раздачи его чиновникам.
Аксаевскому владельцу капитану Шефи Темирову и первому Дербентскому старшине Албани-беку Ахметову чин майорский с назначением каждому по окладу чина жалованья». Награждены были также родственники и приближенные шамхала . В начале 1807 г. целый ряд дагестанских владельцев получили высокие жалованья и офицерские чины: генерал-майора – Султан-Ахмед-хан Аварский и уцмий Каракайтагский, полковника – кадий Табасаранский, подполковника – табасаранские феодалы Максум-бек, Махмуд-бек, Мустафа-бек и др.
В 1805 г., когда к России были присоединены целый ряд закавказских ханств, в Петербурге встал вопрос об обложении их данью. 11 июля того же года Чарторыйский писал Цицианову: «…Взяты здесь на рассуждение следующие вопросы: 1) Полезно ли для политических видов России при первом шаге налагать дани на сии новоприобретенные владения?» . После обсуждения этого вопроса в правительстве, взаимных консультаций между Петербургом и кавказской администрацией были приняты «правила высочайше постановленные касательно взимания даней с новопокоряющихся народов: чтобы дани служили единственно знаком покорности без малейшего для них отягощений, основывая оные на избытках естественных произведений и промышленности народной. Но притом нужно сохранить хотя название дани, сколько бы она не была маловажна, сходно с Азиатскими обычаями, дабы иметь явный знак покорности» .
Решение о наложении дани, первоначально принятое в отношении закавказских ханств, считавшихся до присоединения (далеко не добровольного) к России персидскими владениями, в 1806 г. кавказские власти автоматически распространили и на Дагестан, где политическая ситуация была совершенно иной.
До 1806 г. Петербург вел в отношении Дагестана весьма осторожную политику (во многом из-за опасений вызвать недовольство Ирана). События в Кабарде и Чечне в начале Х1Х в. показали, что методы жесткого давления, попытки установления российских административных порядков вызывают острое недовольство у феодалов и народных масс, ведут к вооруженному сопротивлению. Поэтому с 1806-1807 гг. в Кабарде и Чечне царизм переходит к более гибким методам в проведении своей политики, идет на определенные уступки. В Дагестане же, напротив, царское правительство резко активизирует свою деятельность по установлению здесь своего господства. В Кабарде и Чечне к началу Х1Х в. российские власти не делали даже попыток установить дань или налоги; в Дагестане же начали именно с этого. Налоги с местного населения и прямое управление метрополии – это первые и наиболее серьезные признаки установления колониального режима в присоединенных районах. Например, англичане в Индии установление своего колониального господства начинали именно с этого. Возможно, принятие (подтверждение) российского подданства дагестанскими владельцами и «вольными обществами» в 1806 г. создали у российских властей иллюзию, что дагестанцы не окажут серьезного сопротивления и установлению в их стране российского господства и колониальных порядков. Это «заблуждение» царизма приведет к массовому взрыву народного недовольства в Дагестане. Кавказские власти и в Дагестане не учли того важнейшего обстоятельства, что владельцы и сельские общества присягали на подданство России, стремясь к установлению военно-политического союза с могущественным соседом, к развитию с ним торгово-экономических отношений на взаимовыгодных условиях, но вовсе не были готовы поступаться своей политической и экономической самостоятельностью. Х.М. Хашаев писал по этому поводу: «Между подданством отдельных правителей Дагестана до Х1Х в. и вхождением всего Дагестана в состав России в начале Х1Х в. есть разница…». До 1806 г. дагестанские феодалы не несли никаких повинностей и податей. После же присоединения Дагестана к России в начале Х1Х в. феодальные владения и «вольные общества» уже должны были нести определенные повинности. Царизм уже не стеснялся смещать непокорных и назначать лояльных ему правителей, которые находились под контролем командиров воинских частей, введенных в Дагестан в 1806 г.
Р.М. Магомедов подчеркивал, что до 1807 г. в дагестанской политике России преобладала «тактика компромисса», но с этого времени начинает нарастать «жестокое категоричное администрирование». «Командиры частей Отдельного Кавказского корпуса,- пишет он, — вмешиваются во внутренние дела дагестанских земель, появляются контрибуции и налоги, затем появляются и приставы – политические агенты главнокомандующего при местных владетелях, которых отстраняют от внешней политики. Ограничивают в военных и судебных акциях. А подчас даже отстраняют от власти и заменяют. При этом все шире применяется военное и экономическое давление.
Контраст имперской политики до и после 1813 г.. конечно же, объясняется тем, что Россия твердою ногою встала в Закавказье и Дагестан потерял свою роль политического буфера между нею и восточными державами, став как бы «внутренней» территорией империи» . Добавим, что с 1806 г. российские власти рассматривали Дагестан уже как неотъемлемую часть империи, причем, с их точки зрения, более покорную, чем Кабарда и Чечня и потому вели себя здесь совершенно беззастенчиво.
Важнейшим условием и признаком принятия российского подданства становилась выплата дани горцами. (Из предписания Петербурга П.Д. Цицианову: «Принять за правило в самом теснейшем смысле, налагать на народы, приходящие в подданство, политические дани деньгами, изделиями или естественными произведениями…» ). Причем, кроме оговоренной в присяге суммы дани с населения брали все, что было необходимо для войск: скот, хлеб, масло, сено и др. Крестьяне обязаны были чинить дороги, расчищать снег, поставлять подводы, обеспечивать войска квартирами, снабжать их топливом и т.д. Объем податей и повинностей, которые несли крестьяне до 1806 г., резко увеличились. Теперь им надо было платить и феодалу и царским властям (вполне понятно, что дань России феодалы платили не из своей доли доходов). Население Кюринского ханства с 1813 г., кроме обычных податей и повинностей «своим» феодалам, должны были платить 3 тыс. червонцев и 24 тыс. пудов зерна, т.е. в среднем 6 рублей деньгами и 5 пудов зерна с каждого крестьянского двора . В несколько раз выросли подати и повинности в отошедшем к шамхалу Дербентском ханстве, в Мехтулинском и Каракайтагском владениях .
После завоевания Англией Бенгальской провинции Индии во второй половине ХУ111 в. колонизаторы провели здесь ряд земельно-налоговых реформ и резко увеличили налоги, что привело к смерти от голода нескольких миллионов крестьян и ремесленников. Точно так же резкий рост налогов в пользу феодалов и царской казны в Кюринском ханстве привели в 1813-1814 годах к гибели от голода и болезней более трети его жителей . Таким образом, начало установления колониальных порядков в Дагестане тяжело ударило прежде всего по интересам и социально-экономическому положению трудового крестьянства. Экономические и политические интересы преданных России феодалов пока не особенно пострадали. Более того, они стали увеличивать свою власть, подати и повинности над крестьянами. Уверенные, что в случае возмущения закрепощаемого и беспощадно угнетаемого крестьянства они будут защищены российскими войсками, феодалы деспотически обращались с подвластным населением. Не считаясь ни с чем: ни с традициями, ни с обычаями, «ни с адатом, ни с шариатом», они решали дела «как бог на душу положит», выносили варварские приговоры и тут же приводили их в исполнение . К этому следует добавить полнейший произвол, творимый над трудовым населением Дагестана со стороны царских чиновников и военачальников. Даже генерал Паулуччи вынужден был признавать в 1812 ., что «при личном обозрении мною владений здешнего края Бакинского, Кубинского и Дербентского, встретил я многие беспорядки и злоупотребления со стороны образа нашего в оных управления и неудовольствие народа» . Так, постепенно, создавались предпосылки, которые позже, в 20-50-е годы Х1Х в., приведут к массовому народно-освободительному движению в Дагестане.
С 1806 г. царские власти начинают устанавливать в Дагестане свое прямое управление. Отстранив Ших-Али-хана от правления в Дербентском и Кубинском ханствах, Россия устанавливает здесь свою власть. В феврале 1812 г. в г. Дербенте создается главное управление Дербенсткой и Кубинской провинциями в лице военно-окружных начальников. Одновременно учреждается городской суд (диван) во главе с комендантом крепости. Членами его были два бека и два горожанина, роль которых в суде была весьма незначительной: все решал председатель – комендант крепости Дербент. Состав суда утверждался наместником Кавказа. В ведении дербентского суда были гражданские и маловажные уголовные дела. Более серьезные дела рассматривались военным судом, состоявшим из офицеров . Х. М. Хашаев считал, что власть главного управления в Дербенте распространялась на «многие владения Дагестана» . Создание подобных органов российского управления вело уже к ущемлению политических прав и привилегий дагестанских феодалов, что станет одной из причин возникновения так называемого «ханского движения» в Дагестане в 1818 г.
Таким образом, уже с 1806 г. Россия в Дагестане де-факто начала устанавливать колониальные порядки (налоги – «дань», управление). В то же время следует отметить, что в тот период (в начале Х1Х в.) они распространялись только на часть Дагестана и большинство его населения еще не успело почувствовать всю их тяжесть. Поэтому дагестанцы в своем подавляющем большинстве и не поддержали антироссийские выступления Ших-Али-хана и его союзников.
Бывший дербентский хан быстро изменил присяге на верность России и в 1807-1809 гг. продолжал свою проиранскую деятельность. М. Казем-Бек пишет, что горцы не хотели участвовать в авантюрах Ших-Али-хана и, чтобы привлечь их, он прибегал к обману, запугиванию, а чаще всего к подкупам. Костяк его отряда состоял из изгоев дагестанского общества. «Молодые люди, недовольные своею судьбою на родине, часто предпринимали «бегство к хану», как они выражались и вступали в службу к нему; нередко бесприютные, обиженные людьми сильными в обществе, отправлялись туда же с целью отомстить своим врагам за обиду; наконец, отправлялись к хану все преступники, которые как-нибудь могли ускользнуть от преследования местного начальства» . Иногда сторонники Ших-Али-хана пытались загнать горцев в его отряды силой и угрозами. Так, Али-Султан Дженгутайский заявлял акушинцам, что у того, кто не присоединится к Ших-Али-хану, «отнимут вола и разорят дом» . Как свидетельствует другой документ, нукеры дербентского хана ездили по дагестанским аулам и требовали, «чтоб из каждых двух домов был выставлен один боец, а которые не послушают, у того дом разорят и имения отняты будут» . Создаваемые таким образом отряды не годились для выполнения высокой миссии освободительной борьбы, а были годны только для грабительских набегов, чем, собственно говоря, в 1807-1809 годах и занимался Ших-Али-хан. Он «почти еженедельно посылал своих нукеров с отборными акушинцами делать неожиданные нападения на Дербент и его окрестности» . «Ших-Али-хан, вступив в Табасарани в союз со своим зятем Абдулла-Беком, не переставал время от времени появляться оттуда с небольшой конницей в Дербентском и Кубинском владениях и убегать в Табасарань с похищенной и награбленной добычей»,- добавляет Алкадари . Таким образом, Ших-Али-хан грабил и разорял в первую очередь свое бывшее подвластное население, видимо, мстил им за то, что они не поддержали его в антироссийских выступлениях. Российским властям трудно было бороться с набегами Ших-Али-хана, так как он каждый раз скрывался в горах, пользуясь гостеприимством уцмия каракайтагского и кадия табасаранского. Этому мешала и малочисленность войск — к 1809 г. их численность составляла 43 тыс. чел.: 27,5 тыс. пехоты и 15,5 тыс. кавалерии . Но эти силы были разбросаны по всему Кавказу. Большая часть их была задействована в Закавказье в войнах против Ирана и Турции. В этих условиях кавказское командование объявило, что выдаст 1500 червонцев за доставку хана живым и 700 червонцев – за его голову . Видимо, охотники за такими деньгами нашлись бы, так как Ших-Али-хан после этого объявления быстро сбежал под защиту Сурхай-хана.
В 1809 г., после заключения англо-иранского и англо-турецкого договоров резко увеличилась финансовая и военная помощь Англии новым союзникам на Среднем Востоке. Одним из условий этой помощи была активизация военных действий Ирана и Турции против России, особенно на Кавказе. Перемирие на русско-иранском и русско-турецком фронтах было прервано и военные действия возобновились. Одновременно ирано-турецкая агентура стала снова призывать горцев Восточного Кавказа к антироссийским выступлениям. Эти призывы подкреплялись щедрыми денежными подарками . Ших-Али-хану было отправлено «судно с денежной казной и разными товарами, на которые он будет нанимать лезгин» . Деньги и фирманы шаха и султана с призывами подняться на «священную войну» против России получили почти все крупнейшие дагестанские владельцы. На эти призывы прежде всего откликнулись Ших-Али-хан, Сурхай-хан и Али-Султан Дженгутайский. Стали проявлять колебания и даже участвовать в некоторых нападениях на российские посты Ахмед-хан Аварский и уцмий Каракайтагский Адиль-хан . Не без воздействия турецко-иранской агентуры начались волнения и в Грузии. Говоря о политической ситуации на Кавказе в 1809-1810 гг., Михайловский-Данилевский писал: «…В Грузии бродило сильное волнение в умах, поддерживаемое персиянами; Абхазия бунтовала; имеретинский царь Соломон отложился от России; в Дагестане готовилось восстание против нас при первом над нами успехе Персии» .
Из всех антироссийских выступлений дагестанских феодалов в период русско-иранской войны 1804-1813 гг. наиболее серьезным является восстание в Кубинской провинции в 1810 г., в котором активное участие принял Ших-Али-хан . С 1806 г. Кубинская провинция фактически находилась под российским управлением. В Кубе располагался российский гарнизон. Царские военачальники бесцеремонно вмешивались в дела местных феодалов. Были установлены высокие налоги (подати и повинности) для крестьян. Все это вызывало недовольство тех и других. Г.А. Джахиев отмечает, что в Кубинской провинции «с 1810 г. происходили выступления крестьян против засилья колониальной администрации. Некоторые беки также были недовольны Россией за ущемление их прав и прежних привилегий» . О.П. Маркова также считала, что в 1810-1811 гг. в Кубинской провинции происходило крестьянское восстание . «Восстание охватило всю Кубинскую провинцию», — утверждал и дореволюционный источник . Ших-Али-хан в союзе с Сурхай-ханом Казикумухским и при активном подстрекательстве и помощи Ирана и Турции решил использовать ситуацию для восстановления своей власти в Кубинской провинции и для отработки ирано-турецких денег. В июне 1810 г. с трехтысячным отрядом он вторгся в Кубинскую провинцию и осадил город Кубу, где находился российский гарнизон из двух батальонов Севастопольского полка, «достаточно сильных, чтобы разбить мятежников», но которые «не решались выступить в поле и ждали напрасной помощи со стороны татарских ханов» . Крайне нерешительно вел себя и генерал Репин, командовавший войсками в районе Баку, Кубы и Дербента. Отряд (рота Севастопольского полка и бакинское ополчение) под командованием майора Левицкого, посланный Репиным в августе 1810 г. на разгром Ших-Али-хана, после первого же боя с повстанцами вернулся обратно в Баку. В 1810 г. «менее удачно шли наши дела в Дагестане и в Кубинской области, — писал П.И. Ковалевский. – Изгнанный Кубинский Ших-Али-хан направился в Дагестан и начал мутить там лезгин, Аварию, Каракайтаг и прочее. Много его успеху способствовала полная неспособность Кубинских русских властей» . Одновременно Мустафа-хан Ширванский распространил среди жителей Кубинской провинции слух о том, что данное ханство возвращено царем своему бывшему правителю – Ших-Али-хану . Усиленную агитацию среди населения Кубинской провинции в пользу Ших-Али-хана вела и иранская агентура, подкупая местных феодалов. Жители Кубинской провинции ненавидели своего бывшего правителя и вовсе не желали его возвращения. Однако они были сбиты с толку всеми этими слухами, а главное, тем, что российские войска не предпринимали решительных шагов для их защиты от Ших-Али-хана. В результате обманутое население провинции стало склоняться на сторону Ших-Али-хана. Гасан Алкадари писал, что «в 1225 (1810) году Ших-Али-хан собрал некоторое количество конницы из населения Табасарани, прибыл в Кубинский уезд…, склонил на свою сторону жителей селений Кубинского владения и с ними осадил город Кубу» . А.-К.-А. Бакиханов также подчеркивал, что в 1810 г. Ших-Али-хан «пришел из Табасарана… и с помощью Хамбутай-бека Хазринского и других кубинских жителей, около четырех месяцев владел Кубинской провинцией, исключая города…» . Х.М. Ибрагимбейли отмечал, что в «ошибочном выборе действий» Репина, в нерешительности российских войск в подавлении восстания в Кубинской провинции был виноват и сам тогдашний главнокомандующий на Кавказе А.П. Тормасов, «так как с самого начала он противился активной тактике» . Нам представляется, что в отношении Тормасова дело было не в отсутствии у него опыта военачальника или смелости принимать решения. В условиях активных военных действий в Закавказье против турок и иранцев он не хотел снимать с фронта воинские подразделения и политическими маневрами надеялся расколоть союз Ших-Али-хана и Сурхай-хана, чтобы затем с малыми силами справиться с ними поодиночке. Об этом свидетельствует донесение А.П. Тормасова Н.П. Румянцеву от 3 июля 1810 г., где он отмечает, что Сурхай-хан Хамбутай имеет «сильное влияние на большую часть Дагестана» и его переход «в непосредственное подданство Российской империи» было бы чрезвычайно «полезно для здешнего края». Однако, несмотря на то, что его владение «со всех сторон окружено землями и народами покорившимися под державу Е.И.В.», он «один остается непреклонным». По мнению главнокомандующего, главная опасность от независимости и «непокоренности» Сурхай-хана не столько в том, что «он, содействуя всегда персидскому правительству против России, вспомоществуя ветреному Ших-Али бывшему Дербентскому и Кубинскому хану производит разные шалости, разбои и набеги в Кубинском и Дербентском владениях», сколько в обстоятельстве, что он «по влиянию своему на Дагестан возбудил покорившихся уже дагестанцев, равно и тех, кои еще не покорены к враждебному против нас расположению». И потому Сурхай-хан – «самый беспокойный сосед в здешнем краю, требующий всегдашней против него осторожности». А.П. Тормасов докладывает Н.П. Румянцеву, что он пытался дипломатическим путем договориться с Казикумухским ханом о подписании им договора (трактата) о его подданстве России, но успеха в этом не достиг. Тогда он решил «обратить на него силу оружия и чрез засиление покорить его ханство». Но готовившаяся военная экспедиция против него была сорвана возобновившимися военными действиями с Турцией и Ираном. «…Чтобы избегнуть чрезвычайного развлечения наших войск», Тормасов решил снова возобновить переговоры с Сурхай-ханом. Причем на этот раз он не требует от хана безоговорочного подданства, а «лишь спокойного соседства и дачи аманатов». Переговоры с Сурхай-ханом по поручению наместника вел генерал-лейтенант российской службы Джафар-Кули-хан Шекинский. В конечном итоге казикумухский хан согласился на очередное принятие российского подданства путем подписания «обязательного письма» (но не трактата). Текст этого документа совершенно не похож на остальные присяги горских владельцев и сельских общин и в принципе не содержал в себе никаких обязательств ни для одной из договаривающихся сторон. «Я…обязываюсь с совершенным усердием исполнять повеления мне высочайшего двора Е.И.В. с тем, чтобы как я, так и подвластные мои не были обижены и также присягнул я на святом Коране в удостоверении сего условного, но обязательного письма», — отмечалось в документе . Это был вынужденный компромисс с обеих сторон. Тем не менее, подписанием этого «письма» была достигнута определенная политическая нейтрализация Сурхай-хана, который вынужден был на некоторое время удерживаться от активных антироссийских выступлений. Именно в этом видел значение этого «письма» А.П. Тормасов. «…Действия перемены в Казыкумухском владельце явно уже обнаруживаются в нашу пользу в том, что ветреный Ших-Али-хан большие причинявший беспокойства чрез набеги, — докладывал наместник в Петербург, — теперь весьма обессилел. Лишась важнейшей своей подпоры в Сурхай-хане, так как уже некоторые ветреные дагестанские народы, подкреплявшие Ших-Али-хана, следуя распоряжению Казыкумыцкого хана, ныне от него отстали» . Кавказская администрация не обманывалась насчет благонадежности Сурхай-хана, убежденного противника России, уже не раз нарушавшего данную им присягу, но ни разу не подписавшего трактат о подданстве России. Тормасов лишь предлагал выждать «благоприятнейшей перемены в неприязненных делах здешнего края с Персиею и Турецкими пашалыками, дабы после … с большею уверенностью в успехах вновь приступить с требованиями к Сурхай-хану о непременной подписке трактата на вечное подданство российской империи, так как без сего обойтись невозможно, для того, чтобы владение сие одно только в средине других оное окружающих и находящихся в прямом подданстве Е.И.В. остается хотя в зависимости России, но на таковом основании, которого нельзя назвать совершенно твердым и притом власть наша в Дагестане долго не утвердится на прочной ноге, доколе владение сие не будет состоять одной из провинций здешнего края, как состоят ныне прочие владения, приобретенные оружием или трактатами сведенные в непосредственное подданство России» . Кавказское командование больше не собиралось терпеть независимое состояние дагестанских владений, в том числе и Казыкумухского .
Благодаря подписанию «условного письма» в 1810 г. Сурхай-хан был удержан кавказскими властями от активного участия в восстании в Кубинской провинции. На помощь Ших-Али-хану сюда прибыл лишь сын Сурхай-хана Нух-бек с небольшим отрядом.
Видя неспособность Репина подавить Кубинское восстание, Тормасов был вынужден в начале октября 1810 г. снять с русско-иранского фронта часть российских войск (800 человек пехоты и 200 казаков при двух орудиях) и во главе с полковником Лисаневичем направить их против Ших-Али-хана. В помощь им была придана шекинская и ширванская конница (свыше 1000 сабель). 4 октября российские войска нанесли первое поражение воинству Ших-Али-хана, а 25 октября у табасаранской деревни Эрси он был окончательно разбит. «Отправленный в Кубинскую область г.-м. Лисаневич открывает военные действия, — отмечал П.Г. Бутков. – Он всюду поражает бунтовщиков и принуждает Шейх-Али-хана искать убежище у своего родственника табасаранского кадия Абдулла-бека. Оба, с 5 тыс. чел., укрепляются в местечке Эрси. Лисаневич берет Эрси приступом. Шейх-Али-хан скрывается в горы. Кубинская область покоряется без сопротивления, а сообщение между Кубою, Дербентом и Баку восстанавливается. Военные действия прекращаются в ноябре» .
Лисаневич «с огнем и мечом» прошелся по селениям Кубинской провинции. «…Примерно наказав бунтовщиков и взяв от населения аманатов», он «возвратился в Кубу, где вся сия провинция преклонила свою повинную голову» . «Восстание, поднятое одним из ненавистных… народу бывших феодалов, каким являлся Шейхали-хан, было реакционным, — отмечал Х.М. Ибрагимбейли. – Оно было направлено на восстановление феодальной раздробленности и жестокой ханской тирании в Кубинской провинции. Движущей силой этого восстания был не народ, а проирански настроенные феодально-клерикальные элементы» .
1811 год выдался чрезвычайно тяжелым для российских властей на Кавказе. Неудачная попытка русских войск в начале года захватить Ахалцых была преподнесена иранскими и турецкими эмиссарами как начало изгнания России со всего Кавказа. Ситуация усугублялась еще и тем, что Петербург, готовясь к войне с наполеоновской Францией, приказал Тормасову срочно отправить в Россию три полка с Кавказской линии и один – из Грузии . В результате вновь активизировались проирански настроенные феодалы Дагестана, прежде всего неугомонный Ших-Али-хан. «Весь Дагестан волновался, угрожая отторгнуть» от России Кубинскую провинцию . Дербентский комендант сообщал Тормасову о «новых заговорах дагестанцев к мятежу» .
У российских главнокомандующих на Кавказе сложилась практика: в критических ситуациях обращаться напрямую к тому или иному горскому народу. Так было и на этот раз. 31 января 1811 г. генерал А.П. Тормасов обратился с прокламацией к дагестанским народам, призывая их не поддаваться на подстрекательства антироссийски настроенных феодалов и ирано-турецких эмиссаров. «Великий мой Г.И. повелел Российскому правительству приложить все старания к улучшению их благосостояния, — писал Тормасов, — дозволил им иметь свободный въезд во все земли, принадлежащие к России, дозволил по торговле пользоваться всеми правами, какими пользуются природные подданные России… Если же, паче чаяния, вы отклонитесь от сих предлагаемых вам выгод и спокойной жизни под покровительством всемилостивейшего Г.И., по неблагоразумию своему предпочтя жизнь хищную…, будете … производить набеги и грабежи, то ведайте, что чрез сие повлечете на себя праведное наказание». Тормасов заявляет, что в этом случае для дагестанцев будет запрещена торговля в российских пределах, выпас скота на равнине и в конечном итоге – применена сила оружия . Трудно судить, насколько подействовала на дагестанское население данная прокламация Тормасова, но большая часть его в тот период действительно осталась верна России. Как сообщал в июле 1811 г. дербентский комендант, «начиная от Тарков до Койсу и до Кизляра, никто не согласен принять сторону Ших-Али-хана…» .
Однако, небольшая часть дагестанских феодалов, обманутая временным поражением российских войск в Закавказье и подкупленная шахским и султанским золотом, решила весной 1811 г. выступить против России. Ших-Али-хану удалось склонить на свою сторону Сурхай-хана, часть акушинцев, Хасан-хана Дженгутайского и даже Султан-Ахмед-хана Аварского . Эти феодалы, используя вновь присланные из Тегерана огромные денежные средства, развернули летом-осенью 1811 г. кипучую деятельность по всему Дагестану, собирая наемные отряды. «Осенью же шах-заде через нарочных от себя доставил Ших-Али-хану еще четыре тысяч червонцев, дабы он успел согласить на свою сторону акушинцев, дженгутайцев, аварцев и самого уцмия каракайтагского, — сообщает архивный источник. – Во владениях дженгутайском и акушинском по всем деревням через ясаулов приказано собирать с каждого дома людей, кто только может действовать оружием» . В марте 1811 г. к дагестанским народам обратились иранский шах и принц Аббас-Мирза с призывом подняться на борьбу за «освобождение от русских» Дагестана и Ширвана . «Турецкий двор равным образом обратил внимание свое на дагестанские народы и истощил все свои усилия, чтобы восстановить их против России» . Однако, большинство дагестанских феодалов и на этот раз не поддалось на ирано-турецкие провокации. Даже в сложных условиях 1811 г. до конца верными России остались шамхал Тарковский, уцмий Каракайтагский, кадий Табасаранский и другие феодалы. Как сообщал Тормасов Н.П. Румянцеву, «уцмий Адиль-хан…, хотя и был многократно преклоняем изменником Ших Алием на вредные помыслы против российских войск, но оставаясь непреклонным не только не подал на себя немалого подозрения в сообществе с Ших Алием и прочими неблагонадежными людьми, но даже … находился все время при отряде (российском.- Г.Ш.) со своим войском и показывал всегда при непоколебимой верности совершенное усердие». Такую же верность и услуги оказали и сын шамхала Тарковского и 2 сына кадия Табасаранского .
Российское командование в Азербайджане и Дагестане (генералы Репин и Гурьев) были в курсе событий в Дагестане, но не приняли своевременных мер, чтобы остановить организацию наемного войска Ших-Али-хана и его сообщников. В какой-то мере повторялась ситуация 1810 г. в Кубинской провинции. Гурьев и Репин сваливали друг на друга обязанность противодействовать Ших-Али-хану . К тому же началась очередная перетасовка в верхах кавказского командования. В сентябре 1811 г. Тормасов был отозван с Кавказа и назначен командующим 3-й Резервной армией на Волыни. Он пробыл наместником Кавказа недолго – с 1809 по 1811 год. Хороший военачальник и дипломат, Тормасов искренне пытался разобраться в специфических условиях и особенностях Северного Кавказа. Он не был сторонником жестких мер против горцев и именно по его инициативе были приняты практические шаги по расширению торгово-экономических отношений между горскими народами и русскими поселениями. Как писал Михайловский-Данилевский, «до сих пор не оценены важные заслуги, оказанные Тормасовым в Грузии, и вообще мало известно его достославное служение на разных театрах войны. В Грузии начальствовал он три года, при обстоятельствах трудных, когда Россия воевала с Персией и Турцией, возбуждаемыми против нас золотом и внушениями англичан, тогдашних неприятелей России. Не имея никогда более 19 тыс. человек под ружьем, Тормасов уничтожал все предприятия персиян и турок, укрощал бунты и вел войну оборонительную, самую трудную в Закавказском крае» .
После отзыва Тормасова в Россию управление Кавказом было разделено. Командующим войсками на Кавказской линии был назначен генерал-лейтенант Н.Ф. Ртищев, а в Закавказье – генерал-лейтенант маркиз Паулуччи. Крепость Владикавказ считалась границей вверенных ему территорий. В начале 1812 г. Паулуччи также был отозван в Россию и главнокомандующим на Кавказе был назначен Ртищев. Военную службу он начал в 1773 г., долгое время служил на западной границе России. С 1808 г. воевал на Кавказе на русско-турецком фронте. В 1809 г. получил чин генерал-лейтенанта и был назначен сперва командующим 19-й пехотной дивизией, а в феврале 1812 г. – командующим войсками на Кавказской линии . Даже официальные издания вынуждены были отмечать, что Н.Ф. Ртищев к моменту назначения наместником Кавказа был уже «человек преклонных лет, не отличавшийся ни решительностью характера, ни выдающимися заслугами» . Н.Ф. Ртищев, действительно, не отличался полководческими талантами, но это, безусловно, был добросовестный и умелый генерал . Россия готовилась к тяжелой войне с Наполеоном и известные военачальники (как А.П. Тормасов, Ф.О. Паулуччи) отзывались к западной границе империи. Кавказ в этих условиях отходил на второй план (к началу 1812 года в принципе уже было очевидно, что Турция и Иран проигрывают войну с Россией). Здесь главной задачей становилось сохранение достигнутых позиций. В Петербурге сочли, что с выполнением этой задачи вполне справится и такой генерал, как Н.Ф. Ртищев. Тем более, что на закавказском фронте под его началом были такие опытные и решительные военачальники, как Котляревский, Хатунцев.
Ртищев, человек по природе нерешительный и мягкий, преклонных лет, «слишком буквально понял гуманные декларации молодого императора, призывавшего своих кавказских наместников действовать по возможности мирными средствами. Воевать Ртищеву, разумеется, приходилось, но свои отношения с горскими народами, как с ханствами, так и с вольными обществами, он попытался построить по системе, отличной от цициановской» . И не вина Ртищева, что время его наместничества на Кавказе (1812-1816 гг.) пришлось на период, когда в Дагестане, Чечне, Осетии и Кабарде стали устанавливаться начала колониальных порядков, которые неизбежно (это была общая закономерность во взаимоотношениях европейских метрополий и восточных колоний) вызывали протест со стороны свободных общинников и части феодалов. Вряд ли справедлив был А.П. Ермолов, который позже жестоко критиковал Н.Ф. Ртищева, как безвольного и нерешительного человека, «разрушителя цициановского дела». Если бы Ртищев действовал на Северном Кавказе методами Цицианова и самого Ермолова, то, возможно, взрыв народного недовольства произошел бы здесь не в 1820-е годы, а значительно раньше. А. Берже, в отличие от Ермолова, так писал о периоде наместничества Ртищева: «…Ртищев был… предоставлен самому себе и тем средствам, какие находились в его распоряжении. …Он не только не мог рассчитывать на новое подкрепление его войсками, но даже по делам меньшей важности бывал вынужден приносить жалобы императору Александру на встречаемое к себе равнодушие.
Тем не менее, весь период времени, имеющий крайними пределами 1811 и 1816 годы, должен занять в летописи Русского владычества на Кавказе одно из самых видных мест по событиям, имевшим несомненно громадное влияние на дальнейшие судьбы края» .
Кадровые перемещения в верхах кавказского командования мешали принятию необходимых мер по наведению порядка и спокойствия в Дагестане.
В октябре 1811 г. Ших – Али-хан с почти восьмитысячным «войском» двинулся на Кубу. Паулуччи по этому поводу докладывал в Петербург: «…Получив сведения чрез бакинского коменданта о возникающем между дагестанцами волнении, и что бунтовщик Ших-али, получив от Бабаханова сына деньги, согласил на свою сторону разной сволочи до шести тысяч человек и покушается разорять Кубинскую провинцию, предписал г-м. Гурьеву предупредить приближение дагестанцев» . 6 ноября 1811 г. у селения Зейхур (на реке Самур) состоялось кровопролитное сражение, в котором российский отряд по вине генерала Гурьева был разбит . Н.Ф. Дубровин так описывает эту битву: «Едва наши войска стали входить в ущелье гор, покрытых густым лесом, как лезгины со всех сторон насели на отряд. Неудобный строй, в который г.-м. Гурьев поставил свой отряд, был причиной того, что нижные чины должны были драться в одиночку без поддержки друг друга. По неприступности гор артиллерия не могла принять участия в деле, и хотя в течение шести часов, до захождения солнца, кипел самый ожесточенный бой, но он кончился отступлением нашего отряда, потерявшего более 300 человек убитыми и ранеными» . На помощь Гурьеву из Ширвана в срочном порядке был направлен российский отряд под командованием генерала Хатунцева, известного своей решительностью и смелостью. 21 ноября того же года у селения Рустов российские войска под общим командованием Хатунцева наголову разбили «войско» Ших-Али-хана.
Кавказское командование сочло момент наиболее подходящим для покорения Казикумухского ханства. Хатунцеву было приказано двинуть войска в Южный Дагестан и заставить Сурхай-хана подписать договор о подданстве России и выдать Ших-Али-хана. «Покончив с Ших-Али-ханом, Хатунцев решил наказать Сурхай-хана, — писал П.И. Ковалевский, а если он не раскается, то лишить его ханства и назначить на его место Аслан-бек-хана (племянник Сурхай-хана, перешедший на сторону России. – Авт.)» . В декабре 1811 г. Хатунцев вступил во владения Сурхай-хана и начал с ним переговоры. Хан отказался выполнить условия российского командования и, по своему обыкновению, начал тянуть время, надеясь, что с наступлением холодов, как в 1806 г., русские войска уйдут. Однако Хатунцев 5 декабря двинулся вглубь владений Сурхая, «действуя в оных оружием… и несколько сопротивляющихся деревень Сурхай-хану принадлежащих», предал «огню и мечу» . Н.Ф. Дубровин также отмечал, что Хатунцев «на пути сжег шесть деревень, разрешил кубинцам брать все, что им полезно» . 30 декабря 1811 г. Паулуччи докладывал министру иностранных дел России Н.П. румянцеву: «3 декабря я имел честь уведомить об изменнических поступках Сурхай-хана Хамбутая Казыкумыцкого, который был главнейшею пружиной возбуждения лезгинцев к поднятию оружия противу войск Е.И.В. и что я не оставлю сего коварного хана примерно наказать, дабы в том краю восстановить прочное спокойствие. Итак в силу моих предписаний г.-м. Хатунцев вступив уже с войсками в земли казыкумыцкого владения, действует в оных оружием и успел несколько сопротивляющихся деревень Сурхай хану принадлежащих предать огню и мечу.
Пять дней тому назад сей хан прислал ко мне нарочного своего чиновника с жалобой на открытых против него военных действиях и препоручил мне словесно донести, что сей бунтовщик Ших Али хан (по разбитии его г.-м. Хатунцевым удалившегося в Сурхай-ханское владение) имеет в своей власти и что он как верный подданный Е.И.В. недопустит его более выставлять оружие против России. Вместе с сим для подкрепления своей просьбы об удалении российских войск действующих в его землях, он в то же время чрез сего самого чиновника предлагал мне выдать во власть России изменщика Ших Али хана, с тем однакож, если я с моей стороны выдам ему Аслан-Бека». Паулуччи отказался принять это предложение Сурхай-хана, однако он соглашался на прекращение военных действий в Казыкумыцком ханстве при условии выдачи Шейх-Али-хана. Предлагался и другой вариант – выдать в аманаты «любимого сына» Сурхай-хана. В случае невыполнения этих условий российское командование угрожало «лишить Сурхай-хана Кюринской области и постановить в оной ханом высочайшего утверждения Е.И. В. сего самого Аслан-бека непримиримого ему врага» .
14 декабря российские войска после ожесточенного штурма взяли крепость Кюри, центр Кюринской провинции, принадлежащий Сурхай-хану. Эта провинция составляла основу экономики владений Сурхай-хана и была хлебной житницей его ханства. Расположенная в Южном Дагестане, орошаемая двумя реками – Гуриани и Кюрах-чай, она составляла 2 тыс. кв. км., и имела население около 5 тыс. дворов. «Обильное хлебопашество и скотоводство» были главными занятиями жителей провинции, «отличавшихся своим трудолюбием от всех прочих обитателей Дагестана» .
Кавказское командование приходит к выводу, что Сурхай-хана надо наказать, лишив Кюринской провинции и тем самым ослабить экономически. Ф. Паулуччи в рапорте Н.П. Румянцеву от 30 декабря 1811 г. предлагает «лишить его (Сурхай-хана. – Г.Ш.) Кюринской области и поставить в оной ханом с высочайшего утверждения Е.И.В. сего самого Аслан-Бека (племянника Сурхай-хана, перешедшего на сторону России. – Г.Ш.) непримиримого его врага. Область же Кюринская, лежащая на плоскости, коего Сурхай-хан защитить не может, и которая впрочем составляет наибогатейшую часть его владения питающего всех подвластных ему жителей, коль скоро будет отнята от него, то он лишится важнейшей своей подпоры и принужден будет необходимостью преклонить свою непокорную голову пред силою и властью Е.И.В.» . Паулуччи считал нецелесообразным обращение Кюринской области «в одну из провинций российских на основании нашего порядка», т.е. введение здесь прямого российского управления, так как это могло вызвать возмущение населения и для удержания его в покорности и «обуздания хищных ея соседей» здесь пришлось бы держать большой и сильный гарнизон. Этого Россия не могла себе позволить из-за малочисленности войск на Кавказе и из-за продолжающихся военных действий в Закавказье. Поэтому Паулуччи считал «выгодным» сохранить в Кюринской провинции «привычную» ханскую власть, которая сама себя будет защищать . Петербург полностью одобрил предложение кавказского командования и в январе 1812 г. было объявлено о создании отдельного Кюринского ханства, правителем которого был назначен преданный России Аслан-бек, возведенный в ханское достоинство. Правда, сама крепость Кюри передавалась «в непосредственное ведомство российского коменданта и гарнизона» . Сурхай-хан лишился богатейшей части своих владений. Разу же после занятия российскими войсками Кюринской провинции к Хатунцеву явились «со всех деревень Кюринского владения старшины и духовные чиновники с двумя старейшинами от каждой деревни», просившие принять их в российское подданство . С подобным же ходатайством к Хатунцеву обратились представители Ахтыпаринского, Мискинджинского, Ахтынского, Докузпаринского и других вольных обществ Южного Дагестана . 9 февраля 1812 г. Паулуччи доносил Александру 1, что «вольные общества лезгинцев также стали изъявлять покорность» .
Аслан-хан был назначен правителем Кюринского ханства на особых условиях, которые были оговорены в документе, подписанном им и генералом Хатунцевым 4 января 1812 г. В первой статье (артикуле) (всего их было 11) Аслан-хан от своего имени и от имени своих наследников заявлял, что «торжественно и подтвердительно» отказывается «от всякого вассальства, под каким-бы титулом не было, также от всякой зависимости от Персии или иной державы. И сим объявляю пред лицом всего света, что я не признаю над собою и преемниками моими иного самодержавия, кроме верховной власти е.и.в. всероссийского…». Российская сторона обещала «почитать» народы Кюринского ханства «яко своих верноподданных, не различая нимало» с другим населением империи; власть Аслан-хана объявлялась наследственной, ему предоставлялись все прерогативы правителя во внутреннем управлении ханством. Понимая, что Сурхай-хан будет пытаться вернуть отнятое у него владение, в Кюринской крепости ставился российский гарнизон (2 батальона пехоты с пушками).
Аслан-хан был ставленником российских властей, полностью от них зависимым и потому на него (точнее, на жителей его ханства) были наложены довольно тяжелые повинности (по сравнению с другими дагестанскими владениями). Он обязывался снабжать российские войска «провиантом по числу людей так, чтобы всегда в запасе онаго было достаточное число и войска не имели бы им малейшего недостатка с заплатою» 2 рубля серебром за каждую четверть, обеспечить «выгодные квартиры» для солдат и офицеров Кюринского гарнизона и «снабжать их потребным числом дров». В знак подданства Аслан-хан должен был вносить «дань в казну е.и.в. по 3 тыс. червонных и по 3 тыс. четвертей хлеба в год» .
По плану кавказского командования (донесение Паулуччи Алексадру 1 от 9 февраля 1812 г.) Хатунцев во время своего зимнего похода в Дагестан должен был «наказать их (лезгин. – Г.Ш.) примерно, вселить между ими почтение и страх к оружию Е.И.В. и на долгое время водворить спокойствие в сей земле…» . Главное место при этом отводилось покорению и приведению к присяге Сурхай-хана Казыкумухского. Последний после поражения в Кюринской области в декабре 1811 г. в военном отношении был крайне ослаблен. И главное – от него стали отходить его союзники – феодалы. Как доносил Паулуччи в Петербург в феврале 1812 г., «штурм Кюринской крепости …привел в такой ужас Сурхай хановых сообщников, что они все с стремительностью оставив его удалились к своим независимым обществам. После чего изменник сей … принужден был поспешно бежать по тесному ущелью в свое гористое, бесплодное и беднейшее кащыкумыцкое владение» . Однако Хатунцев не стал преследовать Сурхай-хана и покорять Казыкумухское владение зимой 1812 г. из-за того, «что как в самом Кази-Кумухе, так и в окружности оного в многих деревнях существует ныне зараза» . Паулуччи в своем донесении царю объяснял это тем, что в ущелье Казыкумухского владения лежал глубокий снег и российским войскам трудно было преследовать Сурхай-хана .
Хатунцев оставил небольшой российский гарнизон в Курахе и с основным отрядом вернулся в Ширван. Как отмечал В.Г. Гаджиев, «возвращение русского отряда было непростительной ошибкой, которую в скором будущем пришлось исправлять» . Видимо, Хатунцев, уходя безрезультатно из владений Сурхай-хана, исходил из того, что тот в результате последних поражений ослаблен настолько, что вряд ли в ближайшем будущем сможет представлять сколько-нибудь серьезную угрозу для российской власти в Дагестане. Ермолов позже в этом плане окажется более последовательным.
Сурхай-хан оказался наиболее упорным и убежденным противником России и в равной степени – сторонником Ирана. Как только российские войска ушли из Южного Дагестана, он возобновил свои враждебные действия против России. Сурхай-хан получил от шаха фирман на владение Кюринским ханством и крупную сумму денег и стал совершать нападения на Аслан-хана, пытаясь вернуть себе Кюринское ханство. Однако, в отличие от прежних времен, Сурхай-хан был не в состоянии набрать крупное ополчение, так как акушинцы, аварцы, цудахарцы и другие дагестанские общества стали отказывать ему в поддержке . Как доносил Паулуччи в Петербург, «общества, признававшие над собою власть Сурхай-хана, ныне от него отклонились, ищут покровительства России, засылая с предложениями, что они будут жить спокойно и в залог дают аманатов» . Единственно, определенные колебания в верности России стал проявлять (видимо, не без воздействия иранских денег) уцмий каракайтагский. В этих условиях, в июне 1812 г. в Южный Дагестан снова под командованием Хатунцева были направлены российские войска. Вступление его отряда в Башлы предупредило возможное выступление уцмия, который вновь подтвердил торжественно свою верность России . В июле российские войска вступили во владения Сурхай-хана и Хатунцев в ультимативной форме потребовал от него распустить свое ополчение и присягнуть на подданство России . Лишившись поддержки соседних обществ и поняв безысходность своего положения, Сурхай-хан решил присягнуть на верность России. Однако он вновь не прибыл лично к Хатунцеву на подписание присяги, а «прислал…с любимым своим сыном Муртуз-Али предложенную ему присягу, утвержденную им по обычаю на святом Коране подписью и печатью, извиняясь, что сам он по причине старости и слабости здоровья своего» явиться к Хатунцеву не может . Тогда же к Хатунцеву прибыли «акушинского и всего даргинского народа кадии и почетные старшины», которые также присягнули на подданство России . В.Г. Гаджиев считает, что с принятием в российское подданство Казикумухского ханства и Акуша-Дарго «завершился длившийся многие годы процесс вхождения Дагестана в русское подданство» . По мнению Р.М. Магомедова, «в основном оно носило добровольный характер» .
В период русско-иранской войны 1804-1813 гг. Дагестан был наиболее «горячей точкой» для России на Северном Кавказе, постоянно отвлекавшей ее военные силы и внимание от закавказского фронта. «Поголовного восстания в горах (имеется в виду Дагестан. – Г.Ш.) во все это время, собственно, не было, — отмечает В.А. Потто. – Но там несколько лет кряду продолжалось мятежное волнение умов, рыскали хищнические шайки и гнездились закоренелые подстрекатели бунтов: Шейх-Али-хан, Сурхай-хан казыкумыкский, хан аварский, и, наконец, царевич Александр, бежавший сюда после неудач, испытанных в Грузии. Генерал Хатунцев, распологавший весьма небольшими силами, не мог действовать наступательно, но он пять лет стоял бессменным стражем Дагестана и удержал полнейшее спокойствие в этой части Кавказа» . Действительно, генерал Хатунцев в дагестанских событиях 1810-1815 гг. показал себя способным военачальником, хорошо разбиравшимся в особенностях кавказского театра войны и местных условий, обычаев. В отличие от Глазенапа, Булгакова, Лисаневича и многих других российских военачальников на Кавказе, он не прибегал к лишним жестокостям по отношению к горцам и неплохо владел приемами восточной дипломатии. В исторической литературе Х1Х-ХХ вв. его деятельность не получила, на наш взгляд, достойной оценки и соответствующего исследования.
Главной причиной антироссийских выступлений в Дагестане в 1804-1813 гг., безусловно, было вмешательство в дагестанские дела восточных держав – Ирана и Турции, т.е. они были вызваны прежде всего не внутренними, а внешними обстоятельствами. Полагаем, что для России с 1806 г. дагестанские дела были уже ее внутренней проблемой. С окончанием русско-турецкой и русско-иранской войн начала Х1Х в. деятельность иностранной агентуры на Северном Кавказе, в том числе и в Дагестане, временно снизилась. Пропорционально спала и активность антироссийских сил в Дагестане. Лишь один Сурхай-хан Казыкумухский, в очередной раз нарушив данную им присягу на верность России, стал предпринимать судорожные усилия для возвращения себе Кюринской провинции. Еще в начале 1813 г. он прорвался в Кюринское ханство, разбив российский пост у селения Ричи. Однако Кюринская милиция во главе с Аслан-ханом (Хатунцев прислал ему в помощь 50 солдат и одно орудие) разгромили «воинство» Сурхай-хана у селения Керхей . Не поддержанный никем из дагестанцев, Сурхай-хан в сопровождении 30 своих родственников бежал в Персию, надеясь получить помощь у шаха. Н.Ф. Ртищев мог бы воспользоваться этим обстоятельством (т.е. нарушением Сурхай-ханом присяги на верность России, нападением на Кюринское ханство и бегством его в Иран), чтобы лишить Сурхай-хана его казыкумухского владения и ввести там прямое российское управление. Цицианов и Ермолов так и поступили бы. Однако Ртищев считал, что нужно сохранить традиционную, веками сложившуюся систему власти на Кавказе и в целом ориентировался в проведении своей политики на кавказских феодалов. Он не стал разрушать ханскую власть в Казикумухе и лишь ввел здесь временное управление Аслан-хана Кюринского. Заключение Гюлистанского мира поставило Сурхай-хана в Персии в «весьма щекотливое положение и, обманутый в своих ожиданиях», он вернулся в Казикумух . Аслан-хан бежал в Кюринское ханство и Сурхай восстановил свою власть в Казикумухе. Ртищев предпочел не вмешиваться в эти события в Южном Дагестане, чтобы не обострять ситуацию.
Видимо, казикумухцы встретили Сурхай-хана далеко не ласково и он, чтобы укрепить свою власть и поднять сильно упавший авторитет, вынужден был пойти на шаг, примера которому нет в истории взаимоотношений дагестанских ханов и их подвластных. Сразу же после возвращения из Персии он собрал представителей различных слоев населения своего ханства и заключил с ними письменное соглашение, в котором говорилось: «Сим объявляется народу с сего дня…, что благородный эмир Сурхай-хан и кадий Сунгур Кумухский и остальные главари города Кумуха, их вожди, старейшины и ученые, почетные и простые люди заключили договор о том, что будут содействовать друг другу в честном поведении и богобоязненности, что будут все одинаково сражаться с врагом…» . Видимо, этот последний пункт и был самым важным для Сурхай-хана – он надеялся, что казикумухцы поддержат его в борьбе за возвращение Кюринской области. Разумеется, сам он ничего не собирался менять в образе и методах своего правления. Однако и эта уловка не помогла. Когда летом 1815 года он попытался организовать нападение на Кюринское ханство, то его поддержало всего около тысячи человек. Этот его отряд был наголову разбит в первом же столкновении с русским батальоном на границе владения Аслан-хана .
После заключения Гюлистанского мира происходит активизация деятельности кавказской администрации по укреплению российских позиций в Дагестане, что закономерно вызвало недовольство у населения, в конечном итоге приведшее здесь к новым военным столкновениям . «После войны России с Турцией и Персией Дагестан в 1813 г. был присоединен к России, — отмечал Г.-А. Даниялов. – С этих пор царское правительство твердо стало на точку зрения включения Дагестана в состав Российской империи и начало устанавливать свои порядки, не считаясь с обычаями местных жителей.
После присоединения Дагестана дальнейшую борьбу с горцами царское правительство рассматривало не как внешнюю войну с независимой страной, а как усмирение своих восставших подданных, что позволяло не считаться ни с какими нормами международного права» .
Уже к 1815 году в отдельных частях Дагестана стало нарастать народное недовольство, вызванное непосильными податями и повинностями, резко возросшими с установлением здесь российской власти, произволом со стороны феодалов и колониальной администрации. Недовольны были и некоторые феодалы, чьи права и привилегии оказались ограниченными. Начало установления реального колониального господства России в Дагестане закономерно вело к появлению недовольства со стороны покоренного населения. Это почувствовал и не отличавшийся особой политической дальновидностью Н.Ф. Ртищев, который 10 июня 1815 г. докладывал в Петербург: «…Начинающиеся открываться беспокойства в Дагестане, требуют также особенного внимания и всей военной осторожности» . «Что касается Дагестана, — писал А.Берже об этом периоде, — …хотя влияние наше здесь и упрочивалось более и более, но для полного успокоения этого края требовалось еще много времени и усилий. Кроме Мегди шамхала Тарковского, отличавшегося всегда искренней преданностью к России, мы могли рассчитывать разве еще на Адиль-хана уцмия Каракайтагского и Аслан-хана Кюринского; прочие же владельцы продолжали выказывать к нам втайне враждебное расположение» .
Приблизительно так же оценивали ситуацию в Дагестане и российские авторы начала Х1Х в.: «Ко времени Ермолова… весь приморский Дагестан или Прикаспийский Дагестан оказался в середине русских владений. Судьба его, можно сказать, была предрешена. И север, где лежало шамхальство Тарковское, и юг, где были древние ханства: Дербентское, Кубинское, Бакинское и наконец, Кюринское… находились в тесной зависимости от русских и частью, как Дербент, Куба и Баку, обратились даже в простые русские провинции. Все остальные земли, примыкавшие ближе к горам, пользовались еще относительной независимостью, и хотя, за исключением Даргинских обществ, не раз присягали на верность русскому государству, но эта присяга была чисто фиктивная, и действия владельцев вовсе не подлежали нашему контролю. Акуша, Каракайтаг, Табасарань и даже маленькая Мехтула не только не принимали на себя никаких обязательств, не только не платили дани, а напротив сами домогались получать некоторую дань в виде чинов и пенсий, жалуемых их владельцам. …Авария давно уже считалась в русском, хотя и фиктивном подданстве.
Дагестанские ханства не один раз за свои измены испытывали на себе тяжесть русского оружия. Это удерживало их от открытой борьбы, но не мешало им ненавидеть русских и не терять удобного случая вредить нам, где было только можно.
Претензии их не имели пределов.
Предместники Ермолова предлагали даже казикумухскому хану и каракайтагскому уцмию чины генерал-майоров с 2-х тыс. окладом, и оба они с негодованием отказались, требуя, чтобы их сравняли с шамхалом, имевшим чин генерал-лейтенанта и 6 тыс. жалованья. Подобные предложения, делаемые людям, явно враждебным России, поселяли в них только мысль, что их ласкают из боязни, и дерзость их возрастала по мере нашей уступчивости» .
Принятие горскими владельцами и обществами российского подданства было лишь первым, предварительным шагом на пути установления в крае царской власти. Как только Россия начинала предпринимать меры по установлению здесь своей реальной власти – это немедленно вело к возникновению недовольства и у феодалов и у простого населения. И тогда вооруженный российско-горский конфликт становился неизбежным. Дагестан и Россия к концу 1815 г. приближались к этому порогу.

ГЛАВА 2. ДАГЕСТАН В ПЛАНАХ КАВКАЗСКОГО НАМЕСТНИКА А.П. ЕРМОЛОВА.

1. Укрепление международного положения России и назначение А.П. Ермолова наместником Кавказа

Ведущая роль России в разгроме наполеоновской Франции усилили ее вес и влияние в Европе. Решения Венского конгресса, приведшие к созданию системы общих договоров и соглашений между европейскими государствами, казалось, надолго обезопасили западные границы России и определили ее ведущее место в «европейском концерте». Петербург получил возможность вновь вплотную заняться делами на Востоке, состояние которых к 1816 г., в отличие от европейских, было далеко не блестящим. «По окончании тяжелых для России наполеоновских войн мы получили возможность обратить должное внимание на Кавказ и двинуть туда более значительные силы для удержания за собой наших новых приобретений», — отмечал автор начала ХХ в. .
Гюлистанский договор 1813 г. не разрешил русско-иранские противоречия на Кавказе. «Гюлистанский трактат, — писал Е.П. Ковалевский,- …заключен был на-скоро… То время было для нас исполнено иных, более существенных тревог и забот, а потому… он носит на себе все следы работы спешной, неудовлетворительной; в нем остались некоторые пробелы, в которые противная сторона могла вносить всякие толкования, сообразно со своими выгодами» . Шах, вынужденный признать вхождение большей части Закавказья и Дагестана в состав России, жаждал реванша и надеялся вернуть Ирану часть кавказских территорий. Воспользовавшись тем, что демаркация новой русско-иранской границы и ратификация Гюлистанского договора затянулись (российское правительство было занято войной с Францией), а также нечеткостью формулировок некоторых статей этого трактата, Фетх Али-шах направил в 1814 г. своего посла Мирзу Аболь Хасан-хана в Россию. Перед ним была поставлена задача добиться от Петербурга территориальных уступок на Кавказе. Это требование Ирана было изложено в ноте шахского посла к министру иностранных дел К. Нессельроде от 20 января 1816 г. Одновременно давление на Россию в пользу Ирана начал оказывать Лондон. Английский дипломат Гор Узли, специально прибывший в Петербург для поддержки шахского посла Мирзу Абол Хасан-хана, в письме управляющему МИД Вейдемейеру писал: «По моему мнению, естественной границей между Россией и Персией должна быть река Терек и кряж кавказских гор. Хищные обитатели тех неприступных мест не могут быть никогда ни истреблены, ни укрощены, но всегда вредны для вас по своей необузданности и многолюдию» . В это же время Турция, по наущению той же Англии, отказалась возобновить переговоры с Россией о практической реализации условий Бухарестского договора 1812 г. Более того, Порта в 1816 г. потребовала вернуть ей все черноморское побережье Кавказа и Западную Грузию . «Так для России в первые же годы «венской системы» возникла опасная напряженность в Закавказье, на Ближнем и Среднем Востоке» .
Российское правительство не поддалось совместному нажиму Ирана, Турции и Англии и в ноте от 22 марта 1816 г. твердо заявило о своем намерении сохранить условия Гюлистанского мира. В то же время, не желая обострять отношения с Ираном, Петербург объявил, что для разрешения спорных вопросов в Тегеран будет направлено специальное посольство .
Выполнение условий Бухарестского и Гюлистанского мирных договоров, расширение и укрепление влияния России на Среднем и Ближнем Востоке во многом зависели от позиций России на Кавказе. Таким образом, получалась взаимозависимая прочная связка: Россия-Кавказ- Средний Восток. Л.С. Семенов отмечал, что «если обеспечение внешних границ позволяло приступить к полному подчинению Кавказа, то господство на Кавказе России усиливало ее влияние в Турции, Иране и Средней Азии» .
К 1816 г. большая часть Закавказья де-факто и де-юре уже принадлежала России. Северокавказский регион также рассматривался «Россией уже в рамках своей внутренней политики» . Однако Северный Кавказ, формально считавшийся уже присоединенным к России, в некоторых горных районах (особенно к югу от Кубани-Терека), оставался фактически независимым. Царские военные власти практически не контролировали данные районы (это в особенности относилось к горным районам Дагестана и Чечни) . Генерал-лейтенант князь А.И. Гагарин отмечал, что «только чеченцы левого берега Сунжи были нам совершенно покорны; жители же лесной Чечни явно не признавали над ними власти, но были с нами в сношениях и искали у нас правосудия против притеснений соседей… Чеченцы были (сравнительно) лучшие наши подданные на Кавказе» . По мнению А.А. Богуславского, большая часть дагестанских владений «состояла лишь в номинальной зависимости от России (причиной чему – наши постоянные войны с Персией и Турцией»), кабардинцы «давно уже приняли подданство России», а «чеченцы ни за что не хотели покориться России», но к рассматриваемому времени российские войска, приложив «много труда и крови», заставили чеченцев «признать над собой власть русского императора» . Таким образом, Чечня, Дагестан и Кабарда к 1816 г. формально считались в подданстве России, но последняя пока не осуществляла полного контроля над горными частями этих трех территорий. И, наконец, народы Северного Кавказа сохраняли «свою идеологическую независимость и, соответственно, администрацию для внутреннего управления» . Но в целом, «с начала Х1Х в. русские утвердили свою гегемонию в регионе» . Однако реальное господство на Северном Кавказе России еще предстояло утверждать. «…В результате войн на Кавказе и за его пределами Россия де- юре закрепила за собой большую часть территории Северного Кавказа, за исключением его юго-западной оконечности, остававшейся в сфере влияния Порты. Вне российского контроля продолжали оставаться труднодоступные горные районы Северного и Центрального Дагестана и Южной Чечни. Власть империи не распространялась и на горные долины Закубанской Черкесии. Эти территории служили убежищем для всех недовольных властью России и бежавших за Кавказскую укрепленную линию. Предстояло объединить под властью империи весь регион де-факто, используя передышку, наступившую после заключения мирных договоров» .
В этих условиях по-прежнему продолжались нападения горцев на Кавказскую линию и Военно-Грузинскую дорогу. О безопасном сообщении между центральной Россией и Закавказьем говорить пока не приходилось. Геополитические и стратегические интересы России в Закавказье и на Среднем Востоке требовали снова полного покорения, «замирения» Северного Кавказа. Царское правительство не могло далее успешно осуществлять свои внешнеполитические цели на Востоке, не укрепившись прочно и окончательно на Северном Кавказе . Как и в начале Х1Х в., в период назначения на Кавказ наместником (главноуправляющим) П.Д. Цицианова, Россия приступала к активной политике в этом регионе. Нужен был достойный продолжатель курса Цицианова, такой же энергичный, решительный, жесткий и бескомпромиссный, который во имя интересов самодержавия и территориального расширения Российского государства был бы готов действовать безоглядно и с применением любых средств.
Войны начала Х1Х в. (русско-иранская, русско-турецкая, с наполеоновской Францией) чрезвычайно расстроили финансы России. Большая часть ее армии находилась на западной границе. Все это вело к тому, что Россия была пока не в состоянии вести крупные военные операции на Кавказе и против своих восточных соперников – Турции и Ирана. Обостряющиеся же отношения с ними говорили о неизбежности новых конфликтов. В Петербурге очевидна была и скорейшая необходимость полного покорения народов Северного Кавказа. Предстояло незначительными силами сделать то, для чего требовались крупные военные формирования. В этих условиях Александр 1 принял решение направить на Кавказ в качестве наместника одного из самых выдающихся (а на тот момент – после Суворова и Кутузова – и самого выдающегося) военных деятелей России – генерала А.П. Ермолова. В апреле 1816 г. А.П. Ермолов был вызван в Петербург, а 24 мая – назначен главнокомандующим на Кавказ. Указом от 29 июня того же года он был утвержден командующим Отдельным Грузинским корпусом, главноуправляющим гражданской частью в Грузии, Астраханской и Кавказской губерниях и чрезвычайным послом в Иран.
Алексей Петрович Ермолов родился в 1777 г. в небогатой дворянской семье. (Род дворян Ермоловых происходил от Мурзы-Аслан-Ермола, в 1506 г. приехавшего из Золотой Орды в Москву и здесь принявшего крещение). В 17 лет под командованием А.В. Суворова принял активное участие в боевых действиях в Польше, показав большую личную храбрость в подавлении справедливой вооруженной борьбы польского народа. За польскую кампанию Ермолов получил свою первую награду – орден Св. Георгия 4-й степени. В 1796 г. в составе экспедиционного корпуса В. Зубова впервые попал на Кавказ и за «отличие в штурме Дербента» был награжден орденом Св. Владимира 4-й степени. В 1798 г. по ложному обвинению в участии в военном заговоре был арестован и заточен в Петропавловскую крепость. 2 года находился в ссылке в Костроме. С 1805 г. (с Аустерлица) участвовал почти во всех военных действиях русской армии против Франции. Один из прославленных героев Отечественной войны 1812 г. В 1814 г. командовал объединенными российско-прусскими войсками при взятии Парижа. После разгрома Франции – командир гренадерского корпуса (одна из высших должностей в российской армии) . Кавалер почти всех тогдашних российских и европейских орденов.
В работах многих историков утвердилось мнение, что назначение Ермолова наместником Кавказа было своего рода ссылкой, куда популярного генерала отправили в результате происков и интриг Аракчеева и Волконского . Однако авторы Х1Х в. и сам Ермолов доказывают, что это не так и он сам добивался назначения на Кавказ. Прекрасный знаток кавказской истории А. Берже в предисловии к У1 тому АКАК писал, что «мысль сделаться когда-либо его (Кавказа.- Г.Ш.) начальником стала лучшей мечтою его (Ермолова. – Г.Ш.) жизни» . Один из биографов Ермолова – Ф.М. Уманец также указывал, что «страстное, сознательное стремление на Восток…- особенность личного характера и исторического значения Ермолова. …Никто отчетливей Ермолова не смотрел на задачу России на Востоке и никто не превзощел его в умении беречь русскую силу в ее роковом стремлении к заветной исторической цели» .
Как уже отмечалось впереди, после окончания войны с Францией А.П. Ермолов был назначен командиром гренадерского корпуса. Однако, будничная, мирная и спокойная жизнь, «перспектива всеобщего мира» не устраивала кипучую и деятельную натуру генерала. Он даже начал думать об отставке. Единственным районом, где Россия в это время готовилась вести активную военно-политическую линию, был Кавказ и Средний Восток. Край от Петербурга далекий, где верховный начальник будет иметь полную и неограниченную власть и широчайшее поле деятельности. Тут очень кстати освобождается место главнокомандующего на Кавказе – уходит в отставку Ртищев. А.П. Ермолов, имевший широкие связи при дворе и прежде всего – с графом Аракчеевым, князем Волконским (начальником Главного штаба) и дежурным генералом при императоре гр. А.А.Закревским, начинает зондировать почву насчет своего назначения наместником Кавказа . В феврале 1816 г. он пишет А.А. Закревскому: « Письмо твое получил. Одну вещь приятную сказал ты мне, что Ртищев подал в отставку. Это весьма хорошо, но для ли меня ли судьба сберегает сие счастие. Поистине скажу тебе, что во сне грезится та сторона (Кавказ. – Г.Ш.) и все прочие желания умерли. Не хочу скрыть от тебя, что гренадерский корпус меня сокрушает и я боюсь его. Не упускай случая помочь мне и отправить на Восток» . В своих «Записках» Ермолов подчеркивает, что «всегда желал я сего назначения и тогда даже, как по чину не мог иметь на то права» . Таким образом, «идея главного начальства на Кавказе принадлежит самому Ермолову и никому более» . С Востоком Ермолов связывал не только перспективу полного покорения Кавказа, но и более широкие – распространение влияния России на весь Средний Восток, Среднюю Азию, расширение границ державы за счет территорий Турции и Ирана. «В Европе не дадут нам ни шагу без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам», — отмечает он . По приказу Ермолова офицеры-квартирмейстеры, входившие в состав его посольства в Иран в 1817 г., по пути в Тегеран производили топографическую съемку местности. По собственной инициативе он в 1818 г. посылает в Хиву и Бухару офицера Главного штаба – Н.Н. Муравьева – с разведывательными целями. Ермолов имел серьезные планы насчет сопредельных России восточных государств и поэтому начал целенаправленно изучать театр возможных в будущем военных действий. Как большинство военных, Ермолов жаждал войны (в данном случае – с Турцией и Ираном), которая еще больше возвысила бы его, увеличила бы его славу. Ермолов «бросал русско-петровские взоры на Турцию, Персию, Бухару, Хиву, Индию», — отмечал Н. Шильдер . Но в конце второго-начале третьего десятилетия Х1Х в. такая война была не в интересах России (она не была готова к крупным военным действиям на Востоке) и во имя этих интересов генерал готов на время отказаться от своих честолюбивых замыслов. В письме к А.А. Закревскому от 13 апреля 1820 г. он подчеркнет: «Странно многим покажется желание мое мира с соседями, но я давно уже рассуждаю более о пользе Государства, нежели о собственной» . Этот принцип — «польза Государства» — станет девизом, манифестом и смыслом всех его действий на Кавказе.
Созданная в начале Х1Х в. система административного управления на Северном Кавказе была весьма несовершенной. Так, в Кавказской губернии были два высших начальника – командующий Кавказской линией и гражданский губернатор. Функции и права их не были четко разграничены, что вызывало между ними постоянные трения, выливавщиеся в многочисленные взаимные жалобы в Петербург и негативно сказывавшиеся на положение дел в крае. И. Дебу по этому поводу писал: «Завелась между обоими управлениями колкая и неприязненная переписка, которая немало послужила к продолжению…разорения Кавказского края» . По инициативе военного министра в 1810 г. для исследования ситуации на месте была назначена комиссия под руководством г.-м. Вердеревского. Комитет министров, рассмотревший отчет Вердеревского, отметил, что последний «полагает нужным подчинить гражданскую власть военному начальнику на Кавказской линии командующему, объясняя, что безопасность Кавказской губернии совершенно зависит от бдительного надзора кордонной стражи в военном начальстве состоящей» . Комитет министров пришел к выводу, что удобнее было бы поручить Кавказскую и Астраханскую губернии военному начальству» и в результате было принято решение о подчинении гражданских властей военным. Кавказская губерния была передана в ведение главноуправляющего в Грузии. Однако гражданская власть также сохранялась. Ее функции и права военного руководства по-прежнему четко определены не были.
Еще до приезда на Кавказ, находясь еще в Петербурге, А.П. Ермолов тщательно ознакомился с инструкциями правительства о правах главноуправляющих в Грузии, данных в 1801 г. Кноррингу и в 1802 г. Цицианову и увидел далеко не полную урегулированность взаимоотношений между военными и гражданскими властями Кавказа. Видимо, Ермолов уже тогда понял, что в Петербурге весьма смутное представление о реальном положении дел на Кавказе. Он приходит к выводу, что для успешного выполнения поставленных перед ним задач – дальнейшее продвижение в Закавказье, урегулирование отношений с Персией и установление военно-политического контроля над Северным Кавказом – ему нужна максимальная самостоятельность, а для этого – полная концентрация всей власти в крае в руках главнокомандующего. В июне 1816 г. А.П. Ермолов подал царю специальную «Записку», в которой он дал анализ существующей системы управления на Кавказе и собственное видение ее в будущем. Он писал, что данный военно-административный механизм на Кавказе лишен необходимой самостоятельности и находится в слишком большой зависимости от различных министерств в Петербурге. «…Намерение В.И.В. ясно, — пишет он. – Вы желали соединить в лице главного начальника Астраханского, Кавказского и Грузинского краем все единство власти столь необходимое по отдаленности той страны» . Однако эта цель, по мнению А.П. Ермолова, не достигнута, так как реальные права главноуправляющего Кавказом не соответствуют его званию. «Сообразовав права сии, — пишет он в «Записке», — я встретил в них неясность, которая при самом начале остановит меня в свободном действии» . А.П. Ермолов просит для себя почти неограниченной власти, полной «свободы действий», чтобы и командование войсками и управление краем были переданы ему, в одни руки. Ни один кавказский чиновник, минуя его, не должен обращаться в Петербург. Действия же главнокомандующего должны контролировать только царь, Сенат и министры. И, наконец, он должен иметь право единолично распоряжаться «экономическими суммами, в ведении моем состоящих» . Таким образом, Ермолов претендовал на абсолютно неограниченную власть и самостоятельную политику на Кавказе. Д.Л. Ватейшвили писал, что «желание генерала было уважено и Ермолов прибыл в Грузию полновластным верховным правителем, наделенным почти такими же правами, как в свое время Цицианов» . Это не совсем так. В правительстве России министр внутренних дел и управляющий министерством юстиции выступили против наделения А.П. Ермолова требуемыми им особыми полномочиями, полагая, что это снимет ответственность главнокомандующего на Кавказе перед Комитетом министров. Александр 1, несмотря на свое особо доверительное отношение к Ермолову, вынужден был прислушаться к мнению Комитета министров. 20 июля 1816 г. он издал указ, согласно которому Ермолову запрещалось самостоятельно что-либо изменять в системе административного управления краем, но подтверждалось, что он может руководствоваться «теми правилами», которые были установлены для его предшественников. Таким образом, он действительно наделялся теми же полномочиями, которые были у Цицианова (а они, действительно, были огромными и почти неограниченными), но дополнительных, особых прав не получил. Ермолов их получит позже, по частям, в особенности в 1818 и 1822 годах . О том, насколько высоки были полномочия, данные Ермолову царем, говорит и рескрипт императора от 18 июля 1818 г.: «Усматривая из донесения вашего, что поселенные на Кавказской линии казачьи полки, пользуясь послаблением своих командиров, пришли до такой степени беспорядка, что, к возвращению их в должное устройство, недостаточно средств обыкновенных, я предоставляю вам лично, силою сего Указа моего, власть, присвоенную Главнокомандующим в седьмом пункте Учреждения, о большой действующей армии и Указом 1815 г., декабря 12, оставленную при них и в мирное время утверждать окончательно и приводить в исполнение приговоры военных судов о всех обер-офицерах иррегулярных войск вверенного вам края, приговариваемых к лишению чинов» .
В сентябре 1816 г. А.П. Ермолов прибыл в Георгиевск и после недолгого ознакомления с состоянием дел на Кавказской линии, в октябре того же года отправился в Тифлис. Здесь он пробудет до апреля 1817 г., а затем отправится с посольством в Персию. За первые полгода пребывания на Кавказе Ермолов детально ознакомился с делами в регионе, составил о них свое мнение и в принципе наметил основные направления своей будущей деятельности. Прибыв на Кавказ, Ермолов и не стал ждать особых, дополнительных полномочий. Он де-факто сделал себя полноправным правителем этого огромного края. Как отмечал Денис Давыдов, «он присвоил себе права, превышавшие власть» и «сам назначил начальников на Кавказскую линию, в Абхазии и Дагестане. Оставшись вполне довольным образом действий шамхала Тарковского, он священным именем государя наградил его семью тысячами подданных, таким же образом он наградил Аслан-хана Кюринского ханством Казыкумухским, заключавшим в себе не менее пятнадцати тысяч жителей, и Бековича и Татар-хана наградил огромными землями в Кабарде» . Высказывая время от времени одобрение или порицание за отдельные действия А.П. Ермолова, Петербург в целом практически не ограничивал его ни в чем. 30 ноября 1823 г. начальник Главного штаба Дибич в отношении к Ермолову подчеркивал это: «…Никогда не было высочайшего желания ограничивать ваше Высокопревосходительство в таких мерах, какие вы для сохранения безопасности наших границ находите удобнейшими…» .
Личность и деятельность А.П. Ермолова на Кавказе неоднозначно оценивалась в исторической литературе Х1Х-ХХ вв. И дело не только в тенденциозности, пристрастиях или идеологической ангажированности тех или иных авторов. Дело, скорей, и в далеко неоднозначной, сложной и глубоко противоречивой фигуре и действиях самого А.П. Ермолова. Однако при всем при этом оценки личности Ермолова в конце Х1Х в. и сто лет спустя – в конце ХХ в. – почти совпадают. «В блестящем ряде деятелей еще недавнего прошлого нашей народной и государственной жизни Ермолов принадлежит к числу тех немногих, на которых во все грядущие века с удивленным вниманием и глубоким сочувствием остановится взор каждого русского, кому дорога русская национальная слава» . «А.П. Ермолов был бесспорно выдающимся деятелем в царствование императора Александра 1 и принадлежал к числу лиц, пользовавшихся наибольшею симпатиею современников. Эту симпатию он сохранил до своей кончины, и с именем Ермолова потомки связывают образ вполне русского человека, одаренного блестящими способностями» . Ермолов «был человек блестящего ума, беспредельной честности, безграничной храбрости, прямоты и любви к родине» . Вот лишь три примера из длинного ряда безгранично хвалебных отзывов о Ермолове авторов Х1Х в.
В конце ХХ столетия, в связи с затянувшимся чеченским кризисом в российском обществе резко возрос интерес к личности А.П. Ермолова, как к покорителю горцев и в российской печати появилось немало публикаций, в целом восхваляющих этого боевого генерала . Наиболее выдержанной с научной точки зрения нам представляется характеристика Ермолова, данная В.В. Дегоевым: « Высокообразованный генерал с широкими взглядами, честными и благородными помыслами, прославленный герой 1812 года и любимец армии, патриот России, никогда не пресмыкавшийся перед властью, Ермолов был личностью противоречивой и загадочной», — пишет он .
В 30-70-е годы ХХ в. в кавказоведческой литературе А.П. Ермолова описывали, по меткому выражению В.Г. Гаджиева, «только черной краской» . Так, И.К. Ениколопов писал: «Особенно прославился своей жестокостью «проконсул Кавказа» А.П. Ермолов, самый ярый проводник колониальной политики самодержавия на Кавказе. Проводимая им при покорении отдельных народностей «система» отличалась подлинным варварством. Особенно печальную известность оставил Ермолов у чеченцев» . С.К. Бушуев называл Ермолова «самым ревностным исполнителем… «зверской, волчьей» завоевательной политики царизма» . Х.Х. Рамазанов отмечал, что «имя Ермолова по жестокостям и совершенным злодеяниям, смело можно ставить в ряд с именами Аракчеева, Муравьева-Вешателя и т.д. Ермолов огнем и мечом захватывал аулы, истребляя до основания непокорных и расстреливая сотни ни в чем не повинных людей» .
Как видим, диапазон оценок и мнений о Ермолове очень широк – от безудержной идеализации до гневного осуждения. Найти «золотую середину», оставаться беспристрастным, когда пишешь о деятельности такого человека и военачальника, как А.П. Ермолов, довольно сложно. Легче всего выносить оценки и вердикты в адрес ушедших поколений и исторических деятелей с высоты начала ХХ1 века и сегодняшнего общественного сознания, чем попытаться понять, почему ход истории был таким, а государственные и военные деятели поступали так, а не иначе.
Когда читаешь письма и записки Ермолова, его приказы различным военачальникам на Кавказе, где он называет горцев и горскую аристократию «мошенниками», «хищниками» и т.п., приказывает уничтожать селения горцев, их хлеб, сады, казнить их безжалостно – создается впечатление, что их автор – самый настоящий восточный деспот, изувер и грубый солдафон, который, осуждая азиатские нравы с позиций европейских, боролся с ними такими же варварскими, азиатскими методами. (После подавления восстания в Кахетии в 1820 г. «проконсул» запишет в своем дневнике: «Бунтующие селения были разорены и сожжены, сады и виноградники вырублены до корня, и через многие годы не придут изменники в первобытное состояние. Нищета крайняя будет им казнью» ). Однако А.П. Ермолов «был человеком широкого кругозора и обширного образования». Он свободно владел рядом иностранных языков – французским, немецким, итальянским и латинским. Постоянно читал и перечитывал латинских классиков, а Тит Ливий был его любимым автором. Сильно увлекался историей, особенно античностью, ее политическими деятелями, даже сыновей своих назвал римскими именами – Клавдий и Север . Видимо, именно поэтому, с видимым удовольствием носил прозвище «проконсул Кавказа» (впервые так его назвал великий князь Константин Павлович) .
Многие стороны 11-летней деятельности Ермолова на посту главнокомандующего на Кавказе объясняются особенностями его характера, личных его качеств (что вполне объяснимо при практически неограниченной власти, которой он здесь пользовался). Поручик лейб-гвардии Семеновского полка А.В. Чичерин, служивший под началом Ермолова, в своем дневнике отмечал, что «он по характеру свиреп и завистлив, в нем гораздо больше самолюбия, чем мужества, необходимого воину…» . А.П. Ермолов обладал гипертрофированным чувством честолюбия и жаждой власти, был предельно самолюбив и амбициозен. «Честолюбие, безмерное и всепоглощающее честолюбие было определяющей чертой характера Ермолова. Казалось, что честолюбивая жажда власти не имела у Ермолова предела…», – подчеркивал С.А. Экштут . Н.А. Волконский отмечал, что Ермолов «при всех своих достоинствах», «имел и недостатки…неуступчивость, упрямство и самоуверенность» . Н.Ф. Дубровин, чрезвычайно высоко оценивавший Ермолова как военачальника и государственного деятеля, вынужден был отметить, что тот «имел большие недостатки в характере. …В нем был тот огромный недостаток, что он считал себя выше всех, был горд и не признавал возможным подчиняться кому бы то ни было, в строгом смысле дисциплины. Ермолов был настойчив, упрям и вспыльчив – качества, весьма неудобные и невыгодные для подчиненного» . Даже высочайшая воля императора, не говоря уже об указаниях его министров, не были для Ермолова безусловным законом. Практически по всем важным вопросам он имел свое собственное мнение и зачастую поступал в соответствии с ним.
А.П. Ермолов был патриотом в самом высоком смысле этого слова, державником и во имя расширения границ Российского государства, укрепления его как великой державы он готов был пойти и на нарушение воли императора и на применение любых средств. В 1817 г. в отношении к Александру 1 он напишет: «Я не спрашиваю Вашего Императорского Величества на сей предмет повеления (об упразднении ханской власти.- Г.Ш.): обязанности мои истолкуют попечения Вашего Величества о благе народов, покорствующих высокой Державе Вашей. Правила мои: не призывать власти Государя моего там, где она благотворить не может. Необходимость наказания предоставляю я законам. По возвращении из Персии, согласуясь с обстоятельствами, приступлю я к некоторым необходимым преобразованиям» . Ермолов был глубоко убежден, что Россия, решая на Кавказе стратегические и политические задачи огромной государственной важности, несла благо, «свет цивилизации» в среду «диких», непросвещенных племен и народностей, что его деятельность здесь сверхблагородна – России она принесет новых «верноподданных», а последним – «жизнь гражданскую». «До тех пор, как не узнают коротко правил моих, и точного намерения сделать пользу здешнему краю, многие будут недовольны и дойдут вопли до вас, — пишет он А.А.Закревскому, — но вы не бойтесь, все будут довольны впоследствии» . «При наличии столь благородной цели вопрос о средствах имел для Ермолова второстепенное значение» .
А.П. Ермолов, действительно, был талантливым военачальником. Неплохим администратором, но трудно согласиться с утверждениями, что он был «талантливым политиком», обладал «дипломатическими способностями» . Вся его деятельность на Северном Кавказе, его политика по отношению к феодалам, к рядовым горцам, к Ирану, а главное, итоги его 11-летнего пребывания в этом регионе доказывают обратное. Он действовал здесь «с удручающей казарменной прямолинейностью, которая плохо соответствовала масштабам его личности» . Ермолов в своей политике на Северном Кавказе абсолютно не учитывал мгноговековую историю, традиции и нравы местных народов. Для него как будто не существовало предыдущего (почти трехвекового) опыта русско-северокавказских взаимоотношений. Если он и вспоминал о нем, то только в плане негативном, «как не надо действовать». «Здесь мои предместники слабостью своею избаловали всех ханов и подобную им каналью…, — отмечает Ермолов в письме к А.А.Закревскому от 18 ноября 1816 г.- …Вели с ними переписку как с любовницами, такие нежности, сладости и точно как будто мы у них во власти. Я начал вразумлять их, что беспорядков я терпеть не умею, а порядок требует обязанности послушания и что таковое советую я им иметь к воле моего и их государя, и что я берусь научить их сообразоваться с той волею» . Если бы Ермолов был бы «талантливым политиком», то он должен был бы смотреть чуть вперед, а не стремиться только к сиюминутным тактическим успехам, к поверхностной, внешней покорности горцев и конечно, предвидеть, к чему может привести в отношениях с горцами ставка только на силу оружия. Знаменитый партизанский командир времен Отечественной войны 1812 г., известный литератор и двоюродный брат А.П. Ермолова Денис Давыдов, буквально боготворивший его, отмечал, что «Ермолов… будучи исключительно отличным военным человеком, не был никогда приготовлен к административной деятельности» и сам сознавал «в себе недостаток сведений и опытности», почитал «себя всегда невеждой в административном отношении» . Н.А. Волконский, также большой поклонник Ермолова, подчеркивал, что он не был «политиком, а тем более дипломатом» . «В отличие от своих предшественников, новый царский наместник (Ермолов. – Г.Ш.) оставил в стороне административную и дипломатическую деятельность, обратился почти исключительно к военной», — отмечает современный военный историк А.В. Шишов . Свои обширные познания в области мировой истории и международных отношений Ермолов не считал нужным (а главное – и возможным) применять в отношениях с горцами, поскольку они, в его глазах, в общем-то и не люди в общепринятом (европейском) смысле слова. Горские народы «знают свое невежество. Не в претензии быть людьми» (Ермолов- М.С. Воронцову) , поскольку обладают только «скотской глупостью» (Ермолов- Закревскому) и «едва по глупости своей уподобляются людям» (Ермолов-Мадатову) . Использовать ненасильственные, особенно политические средства в отношениях с горцами, в утверждении российской власти на Северном Кавказе Ермолов считал бесполезным. «…Народ (горцы.- Г.Ш.) не заслуживает того попечения, тех забот, которые имеет о них правительство, и дарованные им преимущества есть бисер, брошенный перед свиньями», — пишет он А.А. Закревскому . Для обеспечения «безопасности и спокойствия» во «вверенном его управлению краем» он «сознательно поставил задачу завоевания Кавказских гор» .
Будучи горячим патриотом России, любя и уважая русский народ, переживая за его беды, А.П. Ермолов почему-то не признавал за горцами элементарных прав – право любить свою родину, уважать свои традиции, обычаи, веру и т.д. Тем более – право защищать их. Это вынужден отмечать и один из компетентных современных горячих поклонников этого генерала – Ю.Ю. Клычников: «В мемуарах, посвященных войне 1812 г. Алексей Петрович вспоминал о пережитом: «Разрушение Смоленска познакомило меня с новым совершенно для меня чувством, которого войны, вне пределов отечества выносимые, не сообщают. Не видел я опустошения земли собственной, не видел пылающих городов моего отечества. В первый раз в жизни коснулся ушей моих стон соотчичей, в первый раз раскрылись глаза на ужас бедственного их положения. Великодушие почитаю я даром Божества, но едва ли бы дал я ему место прежде отмщения!». Однако, придя на Кавказ, боевой генерал обрушился с теми же бедами на головы непокорных горцев, осмелившихся не подчиниться победителям в Великой войне. И здесь, быть может, скрывается стремление не повторить вновь подобных ужасов на своей земле, пусть даже за счет крови и слез других народов» . Но уважаемый Ю.Ю. Клычников «забывает» тут подчеркнуть одну «маленькую» разницу: французы во главе с Наполеоном в 1812 г. вторглись в Россию как захватчики; северокавказские горцы никогда (подчеркиваем – НИКОГДА) за многовековую историю русско-горских взаимоотношений не нападали на русские земли, никогда не выступали в качестве захватчиков, агрессоров в отношении русского народа и России в целом. Перед Ермоловым горцы были «виноваты» лишь в одном: в том, что они отстаивали собственную землю и свободу. Хотя это и было их священное право. Оценивая действия и поступки Ермолова на Северном Кавказе, видимо, нужно учитывать и следующий фактор: для него и для многих его современников-европоцентристов горцы были дикарями и варварами, по отношению к которым можно было пренебречь нравственными нормами «цивилизованного», т.е. европейского мира. Горцы просто изымались из сферы действия этих норм. Проливать кровь горцев, насильственно связывая их историческую судьбу с судьбой России, казалось им естественным. Покорение Кавказа, насильственное приобщение его жителей к европейскому, «цивилизованному» миру воспринималось европоцентристами (одним из которых был и Ермолов) как несомненное и безусловное благо – абсолютное благо как для России, так и для горцев. Изменение быта и всего жизненного уклада «дикарей» и «варваров» не вызывало у них возражений или сомнений. «Подчинение раздробленных и враждующих друг с другом племен российской государственности означало для них обретение подлинного политического бытия – конец предыстории и переход от варварства к цивилизации6 для Ермолова порядок был синонимом прогресса» .
Действия Ермолова против горцев в 1818-1826 гг. поражают своей жестокостью, зачастую – неоправданной и бессмысленной. Даже составители «Юбилейного сборника к столетию присоединения Грузии к России» в 1901 г. вынуждены были подчеркнуть, что он создал систему «строгих наказаний, мер суровых, доходящих иногда до жестокости…» . При малейшем непослушании и непокорности горцев по приказу Ермолова уничтожались тысячи людей и десятки населенных пунктов. В качестве примера можно привести несколько указаний «проконсула» своим подчиненным. Так, 31 мая 1819 г. он предписывал командующему войсками в Дагестане барону Г.В. Вреде: «Во всяких случаях, когда дерзнет кто-либо возмущать спокойствие подданных г.и. или примером буйства и независимости внушать неповиновение к законной власти, ваше превосходительство действия вредных людей извольте уничтожить оружием и другими от вас зависящими средствами» . 22 августа того же года подобное же указание получает ген. Мадатов: «…При малейшей защите истреблять необходимо, и, тем пользуясь, не обременять себя излишним и тягостным числом пленных…» . До назначения Ермолова на Кавказ горских аманатов, в случае возмущения выдавших их селений или владельцев, ссылали в Сибирь. С 1818 г. их стали, по прямому указанию наместника, вешать. («Извольте объявить мирным мошенникам, что есть мое повеление наказывать смертью аманатов») . Дело доходило до того, что некоторые кавказские военачальники, видя неоправданную жестокость этого указания, просили разрешения не применять его без разбора, особенно к детям. Так, командующий войсками в Дагестане ген. Пестель в рапорте Ермолову от 16 ноября 1818 г. писал, что он получил его приказ о казни в Дербенте 29 аманатов (после восстания в дагестанском селении Башлы): «Имею честь донести, — продолжает он, — что о 17 дано уже повеление…, а остальных 12, как малолетние, и действительно дети людей, оказавших согласие в верности, но не могших удержать общего возмущения, осмеливаюсь просить их помилования…» . В 1820 г. А.П. Ермолов, в качестве меры борьбы с похищениями российских офицеров и требований выкупа с них, приказал захватить большое количество молодых чеченских женщин, которые затем были проданы в рабство по цене 1 рубль серебром, а небольшая часть – роздана русским офицерам в наложницы . Военный талант и европейское образование А.П. Ермолова, его отношения с собственными солдатами и офицерами (предельно заботливое) были настолько несовместимы с его чрезмерно жестоким обращением с горцами, что вызывали недоумение и непонимание даже у его соратников по Кавказской войне. Так, Н.Н. Муравьев-Карский записывал в своем дневнике: «Главнокомандующий до такой степени забывался, что даже собственными руками наказывал несчастных жителей. Жестокие поступки, которыми он себя ознаменовал…, совсем несовместимы со свойственным ему добродушием» . А.С. Грибоедов, восторженный поклонник Ермолова, отмечал в своих воспоминаниях: «Я сказал в глаза Алексею Петровичу вот что: «Зная ваши правила, ваш образ мыслей, приходишь в недоумение потому что не знаешь, как согласить их с вашими действиями; на деле вы совершенный деспот» . Жестокие действия российских войск на Северном Кавказе и сам Ермолов, и авторы Х1Х в. пытались оправдать «жестокостью местных нравов». Денис Давыдов, которого вряд ли можно упрекнуть в реакционности взглядов, писал о Ермолове: «Жестокие, по-видимому, обращение его с туземцами было лишь следствием необходимости и глубокого понимания духа и характера народа, с которым ему приходилось иметь дело» . На рубеже ХХ-ХХ1 вв. эту точку зрения стали поддерживать целый ряд авторов . В действиях Ермолова на Северном Кавказе (особенно в первые годы его пребывания здесь) буквально поражают «вызывающе-презрительное отношение к общепринятым нормам нравственности и потрясающая убежденность в своей правоте» . В письме к А.А. Закревскому (май 1820 г.) «проконсул» пишет о горцах: «…Народы прекрасной страны весьма склонны к бунтам, а знают, что я человек не весьма снисходительный и остерегаются.
Надобно признаться, что меня здесь очень не любят, но и то правда, что Правительство ничего не теряет, ибо столько же боятся. С здешнею дичью (подчеркнуто нами. – Авт.) не много выиграешь благостию» .
Было бы грубым социологическим упрощением представлять жестокие действия А.П.Ермолова только его личностными качествами. Он не был ни садистом, ни человеконенавистником. М.М. Блиев и В.В. Дегоев вполне справедливо подчеркивают, что «нельзя, однако, думать, будто А.П. Ермолов вынашивал идеи геноцида» горцев . Упрощениями нам кажутся и утверждения некоторых авторов о том, что Ермолов «считал всех горцев врагами русских» и «поставил себе правило уничтожать в крае всякую нерусскую национальность» . Для выполнения этой задачи ни у «проконсула Кавказа», ни у царского правительства не было ни практических (для экономической эксплуатации края нужны рабочие руки), ни идеологических резонов. Да и осуществить эту цель (даже если она и была бы поставлена) Россия была не в состоянии.
Жестокая ермоловская «система» покорения горцев, отчасти, была порождена другими причинами.
К 1816 г., т.е. на момент назначения А.П. Ермолова наместником Кавказа, численность российских войск здесь составляла 50-56 тыс. человек при 132 орудиях . На Кавказской линии из них находилось около половины, да и те были разбросаны по всему кордону. Они с трудом отражали постоянные нападения горцев. Покорить же последних силой оружия с такими незначительными силами было чрезвычайно сложно. «Приняв команду над Грузинским корпусом, при первом взгляде на пространство земель не мог я не чувствовать, сколько недостаточно число войск, корпус составляющих», — писал Ермолов . «Проконсул» прекрасно понимал, что надежнейшее средство сохранять покорность горцев – это держать российские гарнизоны во всех владениях Дагестана, в важнейших пунктах Чечни и Кабарды. Но эту «роскошь» он себе позволить не мог: не хватало войск. В письме к А.А. Закревскому от 9 июля 1818 г. он подчеркивает это: «Если все силой и оружием, у государя не станет солдат. Я был бы сумасшедший, если бы думал Дагестан удерживать силой; там у меня четыре батальона весьма некомплектных и самых скверных полков… Дагестанцев двадцать и более тысяч легко собраться могут» .
В этих условиях предельная жестокость с непокорными горцами должна была заменить, видимо, нехватку средств и военных сил, стать универсальным средством их покорения, прекращения междуусобиц и «беспорядков», в целом – «замирении» края. «Раз членами уравнения является малочисленность русского войска на Кавказе, раз слабость оккупации является основной формой общественной жизни завоеванной страны – крутые меры неизбежны. …При данных условиях Ермолов не мог быть кроток, потому что у него было мало войска», — писал О.М. Уманец . Поэтому «Ермолов действовал только террором» . «Россия хочет покорить Кавказ во что бы то ни стало, — заявлял генерал Засс, командовавший в 20-х годах Х1Х в. Правым флангом кавказской линии. – С народами, нашими неприятелями, чем взять, как не страхом и угрозой? Тут не годится филантропия и А.П. Ермолов, вешая беспощадно, грабя и сожигая аулы, только этим и успевал больше нашего» . Но даже дореволюционные авторы, при всем своем восхвалении Ермолова, все же вынуждены были ставить вопрос об исторической оправданности его жестоких действий на Кавказе. «…Все сомнения в характере ермоловского управления Кавказом, — писал О.М. Уманец, — сводятся к тому: был ли он неумолим именно на столько, на сколько это необходимо, чтобы поразить воображение горца и, приведя в трепет непокорные племена, смирить Кавказ, или, в этом случае, перешел пределы человечности и благоразумия? »
А.П. Ермолов был из той когорты высших и выдающихся российских военачальников, которые во имя самодержавия и в интересах России готовы были подавлять силой любое проявление непокорства государству и воле самодержца. Великий полководец А.В. Суворов безжалостно расправился на Кубани с ногайцами, не желавшими, по воле Екатерины 11, переселиться в Сибирь, участвовал в подавлении пугачевского восстания и сопротивления поляков во время третьего раздела Польши. И не мучился при этом никакими нравственными проблемами. Жестокие действия А.П. Ермолова не были порождены его антикавказскими чувствами. Как отмечал Е.П. Ковалевский, «Ермолов не питал большого уважения к человечеству вообще…» . Думается, что для Ермолова не было особой разницы, кого подавлять (наказывать) – поляков или кавказских горцев – если они нарушали государственный «порядок» и не хотели подчиняться государственной власти. П.А. Вяземский подчеркивал, что А.П. Ермолов «в сущности, …был человек власти и порядка» . Высшей целью и высшей справедливостью для Ермолова (и для его учителя Суворова) были «национальные интересы России, в данном случае – на Кавказе. Те, кто силой противодействовал этим интересам, становились его личными врагами, с которыми он обращался беспощадно» . Рассуждая о действиях Ермолова на Северном Кавказе, В. Дегоев пишет: « Обвинять Ермолова в жестокости – также справедливо (или несправедливо), как осуждать горцев за «варварские» методы ведения войны. У каждой стороны была своя правда, свои мерила ценностей, своя высшая идея, освобождавшая от всяких сомнений по поводу средств ее воплощения» . (В 1861 г. в газете «Северная пчела» была опубликована статья В. Савинова, который также считал, что «жестокости Алексея Петровича не превосходили жестокостей горцев») . Трудно согласиться с подобными утверждениями. Нельзя сравнивать государственно-организованную жестокость российских войск под командованием Ермолова и стихийные действия горцев. И Дебу, служивший на Кавказе много лет (в первой четверти Х1Х в.) писал: «Неистовства, производимые полудикими и необразованными народами, не должны, по мнению моему, служить примером для прославившихся в мире славных российских воинов…
Да не обагрится победоносный меч Русских воинов невинной кровью немощных младенцев или беззащитных женщин» .
Ни в какие сравнения не идут и результаты действий российской армии и горцев – сотни уничтоженных горских аулов и многие тысячи убитых горцев (сколько их погибло в результате Кавказской войны – не знает никто), с одной стороны и около 1100 солдат (за 1818-1827 гг.) – с другой . Ни один горский набег на кавказскую линию не может быть сравним с уничтоженными по приказу Ермолова в 1818-1826 гг. чеченскими, дагестанскими и кабардинскими аулами. И, наконец, совершенно недопустимо сравнивать (оценивать по одной шкале) действия Ермолова – завоевателя (а таковым он был на Северном Кавказе при любых раскладах) со справедливой борьбой горцев, защищавших свою землю и свободу. «Правда» Ермолова и «правда» горцев – явления совершенно разного характера. Такие же, как «правда» Наполеона и «правда» Кутузова.
А.П. Ермолов прибыл на Кавказ в сентябре 1816 года. Пытливый человек, не принимающийся за решение какой-либо проблемы без ее соответствующего изучения (в том плане и в разрезе, в котором он считал нужным), генерал в течение почти года изучал Северный Кавказ. Свое видение Дагестана, ее политических и социально-экономических особенностей он позже изложит в своих «Записках». Характеризуя дагестанских владельцев, он во многом исходит из их сложившихся отношений с Россией. Симпатии и антипатии А.П. Ермолова к дагестанским феодалам формируются одного из критерия: лояльность, преданность России. Причем – постоянно доказываемые и подтверждаемые делами. Следует отметить, что многие оценки и наблюдения Ермолова в целом обоснованны. Свой «экскурс» по Дагестану генерал начинает с Куринского ханства. «Куринское ханство получило свое бытие в недавнем времени. Им управляет полковник Аслан-хан, человек, правительству приверженный» . Итак, Аслан-хан определен как сторонник России. И он действительно был таковым: он стал ее военно-политической опорой в Дагестане, верным и последовательным проводником колониальной политики царизма, активно помогая в подавлении антироссийских выступлений, в установлении российской власти в крае. И в то же время Ермолов подчеркивает: «Население (Куринского ханства. – Авт.) малое, жители обременены налогами, дань 30 тыс. четвертей пшеницы, платимая казне, чрезвычайно их разоряет». Генерал совершенно справедливо полагает, что это – очень большой налог. Но при этом он не учитывает другое: ведь кроме этого, официального, налога, были для куринцев и еще подати, платимые местным, «своим» феодалам.
Непримиримым противником российской власти в Дагестане, яростным борцом за независимость своего владения был Сурхай-хан Казикумухский, человек весьма авторитетный и влиятельный во всем Дагестане. Разумеется, для А.П. Ермолова, радетеля безусловной и безраздельной власти России на Кавказе, он был врагом. «Проконсул» и дает ему соответствующую характеристику. «Казыкумыцкое ханство во владении Сурхай-хана, человека самого коварного, готового на всякие злодеяния. По древности своего происхождения он весьма уважаем; между горскими народами имеет сильные связи, ко вреду нашему им употребляемые. Участвуя во всех предпрятиях дагестанцев против нас и будучи наконец наказан отделением части владения его, из коей составлено Куринское ханство, данное родственнику его врагу его непримиримому, отмщевающему жестокую обиду, бежал в Турцию. В командование генерала Ртищева возвратился, изгнал в отсутствие его управляющего владетеля и, пользуясь твердыми и почти непроходимыми местами гористой страны, остался без наказания».
В отличие от А.П. Ермолова, кавказский наместник Ртищев, предшественник «проконсула», был сторонником (там, где и когда это было возможным) мирного решения проблем взаимоотношений горских владельцев и обществ с Россией. Он пытался договориться с Сурхай-ханом о принятии последним российского подданства мирным путем, что было абсолютно неприемлемо для Ермолова. Это четко прослеживается в дальнейших рассуждениях Ермолова о взаимоотношениях Ртищева с Сухай-ханом. «Но если генерала ртищева отвлекали важнейшие занятия, мог он, по крайней мере, не входить в сношения с явным изменником и злодеем, в сношение, которое не иначе должен он разуметь, как прощение его преступлений. Ханство Казыкумыцкое, по словам людей, хорошо его знающих, имеет жителей до 15 тыс. семейств. Хан никакой дани не платит» . Следовательно, для Ермолова очевидны две вещи: Сурхай-хан – противник России и признавать российскую власть над собой не собирается.
Последовательно непримиримым противником России в Дагестане, наравне с Сурхай-ханом Казикумухским выступит с 1818 года Султан Ахмед-хан Аварский. И таковым его сделала жесткая и бескомпромиссная политика А.П. Ермолова. Ведь, как уже отмечалось впереди, с начала Х1Х в. Аварское ханство считалось в подданстве России, а его владетель получал жалованье, как находящийся на военной службе у Петербурга. Это вынужден признавать (правда, буквально сквозь зубы, с большим негодованием, и генерал Ермолов. «Аварское ханство во владении генерал-майора султана Агмед-хана, лежит в средине гор Кавказских, отовсюду почти неприступных, и никогда русские в нем не бывали. Жители оного бедны, ведут жизнь самую суровую, наклонностей воинственных, — пишет Ермолов.-
— Последний пред сим владетель Умай-хан был знаменит в здешних странах военными своими подвигами. Не раз удачные делал на Грузию нападения, разорил серебряные и медные его заводы. Пользуясь дружбою ахалцыхского паши, чрез земли его вступал в Имеретию. Прошел однажды Эриванскую область беспрепятственно, но близ города Нахичевана был разбит персиянами. Долгое время благоприятствовавшее ему счастие привязало к нему горские народы, алчные добычи, и он являлся, сопровождаем будучи большими силами. Он приучил их к грабежам, и Грузия, можно сказать, почти беззащитная, внутренними раздорами истребляемая, удовлетворяла их алчности. Долго еще после смерти Умай-хана врывались они в Грузию многочисленными партиями, но не было уже счастливого предводителя, и Грузия покоилась под защитою российских войск, от которых незадолго до смерти испытал он поражение.
Теперешний хан, не знаю почему, получает жалованье 5 тыс. рублей серебром (можно подумать, что Ермолов не знал, за что российское правительство платило жалованье горским владельцам. – Авт.), уверяя, что он нам приносит пользу влиянием своим на горские народы Дагестана, которых будто воздерживает от нападений на Грузию. Сему верили многие из моих предместников, и я показываю ему вид до времени. Хан сей дани никакой не платит, никаких обязанностей на себя не принимал. В тифлисе содержится от него аманат на казенном иждивении» . Итак, Ермолов изначально показывает, не скрывая, свое негативное отношение к Султан Ахмед-хану аварскому, хотя к началу его «проконсульства» последний особых антироссийских поступков не совершал. При таком изначальном отношении Ермолова к Аварскому хану конфликт между ними был неизбежен и заранее предопределен.
Дагестанские владетели первой четверти Х1Х в. были людьми разными (что вполне естественно). И по характеру, и по отношению к России. Были последовательные сторонники России (как шамхал Тарковский, Аслан-хан Кюринский), были ее непримиримые противники (как Сурхай-хан Казыкумухский). Но были и колеблющиеся, еще не определившиеся твердо со своими позициями и симпатиями. К последним прежде всего относился Адиль- Гирей, уцмий Каракайтагский. Эти последние, при соответствующем (прежде всего уважительном) отношении к себе и к своим имущественным правам готовы были признать российскую власть. Но для этого нужна была тонкая, дипломатическая линия со стороны росийских представителей. Однако Ермолов был противником подобного курса. Он считал унизительным для величия России «заигрывать» с горскими владельцами. Он предпочитал силой заставить их уважать Россию и ее власть. Для «проконсула» на Северном Кавказе существовали только два цвета – белый (беспрекословно признающие российскую власть) и черный (противники России, не признающие ее власть). Промежуточных цветов, тем более многоцветья в политической палитре Кавказа для генерала не существовало.
К «колеблющейся» категории дагестанских владельцев принадлежал Адиль-Гирей, уцмий Каратайтагский. «Уцмей Каракайдацкий владетель провинции, соседственной Дербенту, признает зависимость от России, но всегда в связи с народами, нам не благоприятствующими; и подозревая, что начальству известно изменническое его поведение, имеет к оному совершенную недоверчивость, и еще не было никого из русских, с коим бы виделся он, не сделав предварительно условий, и без сопровождения многолюдной толпы. Во владениях его нередко бывают беспокойства, и он не всегда достаточно имеет власти смирять их, паче между жителями, гористую часть земли занимающими.
Уцмей дани в казну не платит, никаких обязанностей не имеет, ниже за безопасность проезжающих через его владения не ответствует. Русские иначе, как с благонадежным конвоем, проезжать не могут».
Сему владетелю, равно как и хану Казыкумыкскому, предместники мои предлагали чин генерал-майора с 2 тыс. рублей серебром жалованья, но они отвергли с негодованием, что не хотели сравнить их с шамхалом Тарковским, который имеет чин генерал-лейтенанта и 6 тыс. рублей ежегодно.
Не могли подобные предложения наград людям, явно нам не доброжелательствующим, не поселить в них мысли, что их ласкают из боязни, и оттого возрастала дерзость их» .
По мнению А.П. Ермолова, во всем Дагестане у России были лишь два более или менее верных союзника: Аслан-хан Кюринский и шамхал Тарковский. «Далее за костековскими владениями, близ устья реки Койсу, лежат земли, Мехти-шамхалу Тарковскому генерал-лейтенанту принадлежащие. Владетель сей замечен правительству весьма приверженным, как были и отец его в царствование Екатерины 11-й, чина тайного советника удостоенный.
Шамхалы были прежде весьма сильными в Дагестане, коего народы им повиновались, но теперешнего шамхала соседи живут во вражде с ним, возмущают подданных его, и сие причиною, что он более прежнего ищет покровительства начальства.
Город Тарки расположен на самой коммуникации нашей от Кизляра к Дербенту, и предместники мои желали, чтобы шамхал принял войска наши, которые хотели поместить у него в виде почетного караула, но он отказал в том.
Такова была недоверчивость самого благонамеренного из владетелей…» . «Ермолов своим пытливым, проницательным умом сразу разгадал ту роль, какую играли все эти ханы, выставлявшие себя друзьями России, и своею прямою политикою вынудили их сбросить личину и перейти от тайных к более откровенным действиям», — отмечал дореволюционный источник .
В результате терпеливой, постепенной, преимущественно мирной, политической деятельности в течение ХУ1-ХУ111 вв. России удалось значительно укрепить свои позиции на Северном Кавказе, в том числе и в Дагестане. Твердая пророссийская позиция отдельных дагестанских владетелей и была результатом этой политики. Но, как уже отмечалось выше, среди них были и колеблющиеся, и противники России. Несомненно, продолжение политики «ласканий», уже опробованной в ХУ1-ХУ111 вв., привела бы в конечном итоге к признанию всем Дагестаном российского подданства. Но эта долговременная и терпеливая политика не устраивала кипучую натуру генерала А.П. Ермолова. Он был уверен, что решительные силовые действия приведут к быстрым результатам – установлению безусловной российской власти в Дагестане, да и на всем Кавказе. Ермолов был убежден, что все горские владетели не приняли российское подданство до сих пор только потому, что его предшественники не были достаточно решительны и настойчивы, проявляли слабость. «Обширные занятия начальников здешнего края, — отмечает он, — малые вообще средства не допускали их употребить нужные строгости, а нередко власть наша или мало признаваема была, или не с надлежащим уважением» . Дагестанские владетели, по мнению Ермолова, с малым «чистосердечием расположены были» к России. «Тишина и некоторое устройство удерживалось одним страхом, повсюду пребывание войск было необходимо. Охранение обширных границ требовало оных в большом количестве, в особенности Кавказская линия подвержена была беспрестанным набегам» . Эту ситуацию Ермолов собирался в корне изменить. При этом он абсолютно не хотел понимать одну, но весьма важную, особенность психологии северокавказских горцев: они готовы были признать и уважать величие России не за грубое, жестокое применение против них силы, а за уважительное, человеческое отношение к ним со стороны ее представителей, за ее культуру и экономику. Язык силы горцы не понимали. Он вызывал у них полное отторжение и соответственно – сопротивление. Это А.П. Ермолов поймет лишь в конце своего «проконсульства». Всемирно известный российский кинорежиссер Никита Михалков, рассуждая о политике России на Северном Кавказе, писал: «На мой взгляд, мы все делали в Чечне «не так» с самого начала, когда 15 лет назад заварили всю эту кашу. Я считаю, что это трагическая ошибка, в основе которой безграмотность и бескультурье людей, вдруг решивших, что за два дня тремя батальонами можно решить чеченскую проблему. Они не читали – я уж не говорю про мемуары генерала Ермолова и других исторических личностей, пытавшихся решить эту проблему 200 лет назад, — они не читали Льва Николаевича Толстого. И только потом до них дошло, что неважно, сколько чеченцев, важно то, что у них мальчики уже с пяти лет носят кинжал. Они воспитаны совсем не так, как мы, они выросли в совершенно иных условиях – исторически, генетически. И остается только радоваться, что обстановка там несколько стабилизировалась – дай Бог, чтобы и дальше так шло. Единственный способ решить чеченский вопрос – сделать себя необходимым этим людям. Они должны нуждаться в нас, в нашей дружбе, в нашей помощи. Вот этим путем и надо было идти с самого начала» .

2. Ермоловский план покорения народов Северного Кавказа.

Подробный, в завершенном виде план покорения народов Северного Кавказа был изложен А.П. Ермоловым в рапортах Александру 1 в ноябре 1817 и в мае 1818 г. Складывался же он постепенно в течение 1816-1817 годов. Главное место в этом плане отводилось переносу кордонной линии с Терека-Малки к самым подножиям гор, созданию второй (после Кавказской линии) параллели российских военных укреплений. Одновременно предполагалось выселить горцев (особенно чеченцев) с равнинных, плодородных земель в горы и использовать голод (который неизбежно возникнет в этом случае) как дополнительный, но весьма важный метод их покорения. Он ляжет в основу его последующей стратегии и получит в исторической литературе название военно-экономической блокады. Уже в январе 1817 г. в письме к А.А. Закревскому Ермолов пишет: «В рассуждении чеченцев я не намерен следовать примеру многих господ генералов, которые, нападая на них в местах неприступных, не добивались успеха. Они менее привлекательны, но были часто более жестокими» .
Весьма важное место в «обустройстве» Северного Кавказа А.П. Ермолов отводил в создании российской власти в регионе. Самостоятельным ханам не было места в той системе административного управления Кавказом, которую собирался вводить «проконсул» — системе прямого или косвенного российского управления, системе полновластия и полного контроля российской администрации над подчиняемыми территориями. Ханы, как посредники между российской властью и рядовыми горцами Ермолову были не нужны, они были лишним звеном в создаваемой им системе административного управления на Кавказе. «Перспективы края он видел в полном отстранении местной знати от решения политических вопросов и водворения российского управления» . Кроме того, многолетняя практика показывала, что северокавказские владельцы в любое время могут изменить присяге верности России и поднять мятеж против нее. «Деспотическое управление ханов и князей, — писал О.М. Уманец, — …было силой, которая, хотя и торговала собой, но, в то же время, объединяла дух сопротивления и охраняла старый быт. Масса горцев увлекалась каким-нибудь фанатиком и только. Аристократия обыкновенно делала покорный вид, но, при первом случае, давала народному энтузиазму организацию и целесообразно направление. Маленькие люди обыкновенно только по недоразумению и недоразвитости стояли против влияния России: они сопротивлялись настолько, насколько новые порядки стесняли их в отдельных случаях. Кавказская аристократия сопротивлялась потому, что старые порядки давали ей единственное средство сохранить прежнее положение. Ханы, князья и хаджи боролись за старый порядок потому, что только при нем могли удержать за собой деспотическое влияние на полудикие племена. По этой причине… не только магометанские фамилии, но даже большинство членов грузинского царского семейства… были нашими противниками.
Итак, соединенное со справедливостью ослабление местной аристократии и освобождение народных масс из-под его влияния было, как нельзя более, в видах России» . И.П. Петрушевский считал, что ликвидация политической власти ханов – это «политическая подготовка ожидавшейся войны с Ираном – очищение тыла от неблагонадежных правителей, но не желание ввести в ханствах единообразную систему управления по русским образцам» . Со второй частью этого утверждения весьма трудно согласиться.
Многие авторы в Х1Х-ХХ вв. высказывали мысль о том, что А.П. Ермолов начал лишать кавказских владельцев политической власти лишь тогда, когда они вооруженным путем выступили против России, а покорных ханов не трогали, даже наделяли их дополнительными землями и зависимыми крестьянами. По времени (с 1818 г.) эти два процесса совпали – начало вооруженной борьбы горских владельцев против царизма («ханское движение» в Дагестане) и начало лишения их политической власти и даже владений. Но принципиальное решение о подчинении всех северокавказских территорий российской административной власти и лишении феодалов их политической власти в своих владениях было принято Ермоловым уже в начале 1817 г., когда никаких массовых антироссийских выступлений в регионе еще не было. Политическая судьба северокавказских владельцев была предрешена Ермоловым с самого начала его наместничества. Уже через три месяца после приезда на Кавказ Ермолов докладывал Александру 1: «…Области, ханами управляемые, долго противустанут всякому устройству, ибо данные им трактаты, предоставляют им прежнюю власть. Управление ханствами даровано им наследственно. Благодетельные российские законы не иначе могут распространяться на богатые и изобильные области сии, как в случае прекращения наследственной линии или измены ханов. Покойный генерал князь Цицианов, при недостатке средств со стороны нашей…, присоединил ханства к России. Необходимость вырвала у него в пользу ханов трактаты снисходительные. Впоследствии ощутительно было сколько они противны пользам нашим, отяготительны для народа и сколько потому с намерениями Вашего Императорского Величества не согласуются» .
Как и его предшественники, «проконсул» считал самым надежным средством закрепления России на Северном Кавказе колонизацию (заселение) края казаками и русскими переселенцами из внутренних губерний империи. В конце 1816 г. Ермолов доложил в Петербург свои предложения по этому вопросу. На их основании Александр 1 направил ему 6 марта 1817 г. предписание, согласно которому казакам Правого фланга (на Кубани и по Малке) отводилось по 30 десятин земли на душу, чиновникам и штаб-офицерам – по 300 десятин, а «прочим старшинам» — по 60 десятин; на Левом фланге (по Тереку) – казакам – по 30 десятин, штаб-офицерам – 400 десятин, «прочим старшинам» — 100 десятин. При этом царь указывал: «Иметь в виду всевозможное сохранение выгод казенных поселян и азиатских народов, оседлую и кочевую жизнь ведущих, и чтобы те и другие не чувствовали при том никакого стеснения» . Как обычно, в решении и этого вопроса Александр 1 проявил присущую ему двойственность: вряд ли он не понимал, что нельзя наделить такими огромными землями новых колонистов, не «стесняя» при этом местное горское население. А.П. Ермолов это понимал и потому готовился изгнать горцев (в первую очередь – чеченцев), с равнинных территорий, из терско-сунженско-сулакского бассейна, чтобы отдать эти земли русским поселенцам.
Новый наместник Кавказа поставил перед собой грандиозную задачу (которая в таком смысле и объеме не была поставлена ни одним из его предшественников) – в кратчайшие сроки полностью покорить народы Северного Кавказа. Одновременно, чтобы сделать это необратимым процессом, создать в регионе (повсеместно) новую систему административного управления, превращая его в обычную провинцию Россию. Незадолго до отъезда в Персию Ермолов писал М.С.Воронцову: «Когда ворочусь из Персии, введу перемену в образе их управления. …Богатое и изобильное владение… будет Российским округом» .
Несмотря на весь свой несомненный талант военачальника, Ермолов в первые годы пребывания на Кавказе так и не понял специфики этого региона, особенно Северного Кавказа. Ему казалось, что российской армии, разгромившей лучшие тогда в Европе французские войска, ничего не стоит одержать победу над неорганизованными толпами «диких» горцев. Он считал, что это не сделано раньше только потому, что его предшественники были «слабыми и неспособными» (за исключением «славного Цицианова», после смерти которого «не было ему подобного»). Были «граф Гудович, гордейший из всех скотов», и «Ртищев, создание совершенством неспособности отличное» . У них не было плана, а соответственно – системы и последовательности в действиях. Ермолов полагал, что «в виду могущественности России и «малой значительности» горцев ему доступно решение любых проблем» . Поэтому на решение безусловно трудной задачи – полного покорения горцев- он отводил кратчайшие сроки. «Мне надобно три года мира (без внешних войн.- Г.Ш.), чтобы не быть отвлечену отсюда, — пишет он А.А. Закревскому 9 января 1817г. — …В три года с ними управлюсь по крайней мере настолько, что они будут разуметь обязанности свои правительству и Государю…» .
Осуждая своих предшественников за «слабость» в их действиях, А.П. Ермолов не понимал, что силовые, насильственные методы – не самые эффективные и результативные для достижения конечной цели царизма на Северном Кавказе – присоединения его народов к России. Герой Бородина и Кульма, рассуждая с точки зрения образованного европейца, вполне резонно полагал, что горцы должны покориться силе (а громадное военное превосходство России над силами северокавказцев было совершенно очевидным). Особенности миропонимания, мировосприятия и культуры горца и то, что внешняя свобода составляет основу всего этого – для Ермолова было абсолютно непонятно. Тормасов и Ртищев, во всяком случае, пытались понять особый мир горца или хотя бы приблизиться к этому пониманию и частично учитывали это в своей политике в регионе. Ермолов же с недоумением и удивлением воскликнет в 1818 г.: «Они (чеченцы. – Г.Ш.) даже не постигают самого удобопонятного права – права сильного! Они противятся» .
Уже в первые месяцы своего пребывания в регионе новый главнокомандующий предполагает применить силу не столько для военного разгрома сопротивляющихся горцев (он такового вовсе и не ожидал), сколько для устрашения остальных. Позже он объяснит эту свою тактику следующим образом: «Снисхождение в глазах азиатов – знак слабости и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо. Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены» . В начале же своего пребывания на Кавказе Ермолов сформулировал этот принцип несколько мягче: «первоначально стравливаю (горцев. – Г.Ш.) между собою, чтобы не вздумалось им быть вместе против нас и некоторым уже обещал истребление, а другим – казнь аманатов… Не уподоблюсь слабостью моим предместникам…» .
Особенности кавказского края наместник понимал как необходимость особо жесткого отношения к местному населению. «Если кротость и милосердие государя делают ему бессмертную славу между народами европейскими, то здесь снисходительное наказание преступлений, народами непросвещенными, принимается за слабость. Здесь за важное преступление необходима казнь, и строгость сия предупредила бы много преступлений, — пишет Ермолов Закревскому 21 марта 1817 г. – Не считайте меня жестоким. Я хочу, принеся в жертву справедливому наказанию несколько разбойников, избавить от преступления невинных, которых вовлечет одна надежда мало соразмерного наказания» . В последующий период жестокие действия – уничтожение аулов и казни их жителей – будут использоваться «проконсулом» зачастую в качестве профилактических мер, «примера ужаса ради». Так будут уничтожены Трамов аул в Кабарде в 1818 г., Дады-Юрт в Чечне в 1919 г., ряд селений в Дагестане в том же году, не говоря уже о казнях аманатов, ссылке горцев в Сибирь и отдачу их в солдаты.
П.Д. Цицианов в нач. Х1Х в. также был предельно жестким по отношению к горцам. Однако он больше угрожал словами и не всегда угрозы приводил в действие. А.П. Ермолов в этом смысле пошел дальше уважаемого им предшественника: у «проконсула» в этом плане слова не расходились с делом. «…Он пугает грубое воображение слушателей палками, виселицами, всякого рода казнями, пожарами; это на словах, а на деле тоже смиряет оружием ослушников, вешает, жжет их села…», — отмечал А.С. Грибоедов .
Итак, с самого начала своего пребывания на Кавказе Ермолов в качестве универсального метода в покорении горцев и наведения «порядка» на Северном Кавказе выбирает устрашение, достигаемое с помощью крайней жестокости. О.Р. Айрапетов, рассуждая о методах действий Ермолова на Кавказе, ставит вопрос: мог ли он проводить иную политику, имея в своем распоряжении слишком незначительные силы и перед лицом враждебных восточных держав – Турции и Персии? Айрапетов приходит к выводу, что у генерала вряд ли была другая альтернатива . С этим можно согласиться в том случае, что при тех сроках (3 года), которые сам себе поставил Ермолов для полного покорения региона и включения его в российскую административную систему – да, возможно, и не было особого выбора. Но ведь главнокомандующий сам определил сроки и методы выполнения стоящей перед ним задачи. Другой путь присоединения народов Северного Кавказа к России – как многоактного, долговременного процесса с преимущественным использованием политических и экономических средств (что вовсе не исключало бы и применение силы в особых случаях) – А.П. Ермолов изначально и не рассматривал. Это при том, что Петербург в 1816-1817 гг. никаких конкретных сроков и конкретных задач в покорении Северного Кавказа перед Ермоловым и не ставил. В.А. Потто указывал, что в столице «никак не могли себе уяснить, что такое затевается на Кавказе, …и к чему приведут наступательные действия» .
Центральными районами на Северном Кавказе, занимавшими важнейшее стратегическое положение, от ситуации в которых зависела и обстановка в регионе в целом, были Дагестан, Кабарда и Чечня. «Дагестан, Чечня и Кабарда находились в середине наших владений… и сильно тревожат границы наши. Поэтому с 1817 года открыты против этих племен наступательные действия»,- отмечал архивный источник . Однако в 1817 г. А.П. Ермолов не предпринимал никаких военных мероприятий в Дагестане и Кабарде. Вышеприведенное относится только к Чечне.
Основные действия по покорению Северного Кавказа Ермолов начинает в 1818 г., и начинает именно с Чечни. Но еще в 1817 г., еще до конца не ознакомившись с краем, занятый посольством в Персию (апрель-октябрь 1817 года), главнокомандующий, не запланировавший на этот год военных действий на Кавказе, делает исключение для Чечни.
Анализируя в 1817 г. военно-политическую ситуацию на Северном Кавказе, Ермолов приходит к выводу, что наибольшую трудность в «наведении порядка» здесь представляют Дагестан и Чечня. «Кабардинцы, язвою опустошаемые и обессиленные», не представляли на тот момент особой опасности для российских позиций в крае и главнокомандующему казалось, что Кабарду он сумеет без особых проблем подчинить российской власти . Основное значение Ермолов придавал Дагестану и Чечне. Источник Х1Х в. отмечал, что Ермолов, перед которым были поставлены весьма большие задачи, имел в своем распоряжении слишком мало сил и «потому…ограничился необходимейшими действиями со стороны Чечни и Дагестана против горцев, занимавших восточную группу Кавказских гор» .
Есть известное выражение Ермолова: «Кавказ – это огромная крепость». Дагестан он считал цитаделью этой крепости, в «которой храбрый гарнизон… мог отбиться от нападавшего противника и отстоять свою независимость. Дагестан главным образом и обращал на себя внимание Ермолова» . Однако «проконсул» приходит к выводу, что покорить Дагестан невозможно без преждевременного покорения Чечни, так как последняя является источником военной помощи и хлеба для дагестанцев. Так Дагестан и Чечня, народы которых имели многовековые традиции дружбы, взаимопомощи и торгово-экономического сотрудничества, оказались связанными в единый узел в стратегических планах царского командования в конце второго десятилетия Х1Х в. Ермолов, едва прибыв на Кавказ, верно определил значение Чечни для Дагестана и для Северного Кавказа в целом. (Ведь и в 1859 г. Дагестан прекратил вооруженное сопротивление только тогда, когда прежде покорилась Чечня). «Ермолов… понимал значение Чечни в жизни горных племен и, не имея средств вести борьбу одновременно на двух театрах войны, решил начать военные действия именно с покорения чеченцев. Падение Чечни должно было лишить Дагестан, замкнутый в своих суровых бесплодных горах, последних средств к существованию и заставить гарнизон положить оружие» .
Геополитическое и экономическое значение Чечни в регионе Северо-Восточного Кавказа метко охарактеризовал Потто. Он считал, что она находилась «первой на пути распространения русского владычества», была ближайшей к русским владениям и главное, «со своими богатыми горными пастбищами», «роскошными оазисами выделанных полей» являлась «житницей бесплодного каменистого Дагестана». В силу этих обстоятельств, по его мнению, нельзя было «принудить к покорности и мирной жизни горные народы восточной полосы Кавказа», не покорив прежде Чечню . Полунезависимое положение Чечни, сложившееся после поражения восстания шейха Мансура, не устраивало русское командование, отмечал Н.И. Покровский. «С одной стороны, манили плодородные земли по Сунже, оставшиеся в полном распоряжении чеченцев, с другой же – необходимость полного подчинения чеченцев диктовалась военным положением в Закавказье, особенно в конце десятых годов, когда уже чувствовались будущие иранская и турецкая войны. И вот у генерала Ермолова возникает мысль о захвате сунженских земель» . В начале своего пребывания на Кавказе Ермолову казалось, что покорение Чечни, где отсутствовала государственность и народ был раздроблен на множество самостоятельных обществ, т.е. не было единства, представляет «гораздо менее трудностей», чем «суровый и недоступный Дагестан» . Однако Ермолов очень скоро убедился, что чеченцы представляют из себя весьма серьезную силу. Самый крупный этнос на Северном Кавказе, чеченцы оказали в первой половине Х1Х в. самое упорное, долговременное и организованное сопротивление царским войскам. Таких поражений и таких жертв, как в Чечне, российская армия в Х1Х в. не понесла ни в одном другом районе Северного Кавказа. За 11 лет пребывания Ермолова на Кавказе он не уделял столько сил, времени и внимания ни одной другой части этого региона, как Чечне. И в письмах Ермолова больше всего места уделяется Чечне и вопросам ее покорения.
В 1817 г. Ермолов не ставил задачу покорения народов Северного Кавказа. Он понимал, что она требует соответствующей подготовки: составления детального плана действий, усиления войск на Кавказской линии, урегулирования отношений с Ираном. Действия в Чечне в 1817 г. носили скорее оборонительный характер, чем наступательный.
Ермолов, знакомясь с военно-политической ситуацией в северокавказском регионе, «особенное внимание обратил на усмирение горских народов, беспокоивших своими набегами Кавказскую линию» . «Проконсул» приходит к выводу, что из всех северокавказских народов чеченцы – «народ дерзкий и опасный» . Их успешные нападения на линию оказывают вредное влияние на остальных горцев, которые начинают следовать их примеру. Они утверждаются в «мнении, что чеченцы непреодолимы и потому ищут дружбы их и согласия. Мнение сие производит большой для нас вред» . Одним из основополагающих принципов деятельности Ермолова была неотвратимость наказания за любое антироссийское выступление горцев. Как ни был занят наместник подготовкой посольства в Иран, он твердо решил предпринять ряд мер против чеченцев, чтобы хотя бы на время обезопасить Кавказскую линию. 21 марта 1817 г. он пишет по этому поводу А.А. Закревскому (дежурный генерал должен знать о его ближайших планах – ведь последующая реакция Петербурга непредсказуема): «Не опасайтесь намерения моего наказать чеченцев. Я без пути ничего не предприму. Против разбойников не тщеславие ведет меня. Они не сделают мне военной славы, но сносить невозможно наглости и дерзости их и пример их питает возмутительный дух в других народах, которые злодейства их видя не наказанными, уверены в недостатке средств наших и не признают власти» .
В первое время пребывания нового наместника на Кавказе основным источником о состоянии дел на Кавказской линии для него был командующий здесь войсками г.-м. Дельпоццо. Это видно и по тому, что Ермолов практически полностью одобряет предложение генерала от марта 1816 г. о необходимости решительных действий против чеченцев, в свое время отвергнутое Ртищевым. В конце октября 1816 г. он предписывает Дельпоццо: объявить мирным чеченцам по Тереку, чтобы они «воспрещали» проход через свои селения «хищникам» или сообщали бы о готовящихся нападениях на кордон. В противном случае, заявляет он, «я накажу их оружием, изгоню в горы, где истребят их или неприятели или моровая язва» . Однако в тот момент подобная угроза на притеречных чеченцев не подействовала: во-1-х, они даже при желании не могли остановить набеги горных жителей на линию; во-2-х, еще не успели осознать, что с назначением на Кавказ Ермолова принципиально изменилось отношение к ним (и ко всем горцам) со стороны российских властей. Они еще не понимали, что времена малых экспедиций царских войск, переговоров, присяг о верности – все это отошло в прошлое. В 1816-1817 гг. нападения горцев, и особенно чеченцев, на Кавказскую линию продолжались. Исходя из этого, А.П. Ермолов в начале апреля 1817 г. пишет Дельпоццо: «…Думать должен, что велики самовольства и хищничество чеченцев, когда ваше истощили терпение. …Не скрою от вас … правила моего: люблю страхом предупреждать преступление; не менее однако же согласен с мнением вашим и разрешаю вашему превосходительству сделать экспедицию. … Русский солдат не должен возвращаться, не оставив по себе страха в сердцах непокорных» . А.П. Ермолов все больше утверждается в мысли, что страх, устрашение путем жестокого применения силы является вернейшим средством для покорения горцев. «…Я в горах между неприязненными нам народами начинаю поселять величайший ужас. Трепещут и называют хуже Цицианова. Имею уже известие о чеченцах. Ожидают казни и гнева моего и боязнь проложила пути к их сердцу. Они видят, что я ловко принимаюсь за них» .
Одновременно с разрешением военной экспедиции против чеченцев «проконсул» приказал Дельпоццо построить военное укрепление в 50 верстах от Назрановской крепости в нижнем течении реки Сунжи . Крепость эта, получившая название Преградный Стан, была построена в течение лета-осени 1817 г., положив начало Сунженской линии. В ней были размещены рота Владикавказского гарнизона, казачья сотня и 2 орудия.
Российские власти на Северном Кавказе всегда использовали древнеримский принцип «разделяй и властвуй», натравливая одни горские народы на другие. Ермолов довел этот прием до утонченности: он пытался разделить даже один народ, настраивая одну его часть против другой. И надо отдать ему должное – преуспел в этом. В конце сентября 1816 г., во время пребывания наместника во Владикавказе (по пути из Георгиевска в Тифлис) к нему явилась делегация карабулаков и ингушей, которая просила разрешения на поселение в бассейне Сунжи. В тактических целях, чтобы наверняка добиться своего, делегаты заявили, что они являются врагами чеченцев и, подобно назрановским ингушам (напомнив о назрановских событиях 1809-1810 гг.), обязуются служить России. Ермолов, надеясь со временем использовать их против чеченцев, разрешил им поселиться на том месте, где в 1817 г. и была построена крепость Преградный Стан. «Теперешней весною устраивается на Сунже редут новый и выселяются из гор к нему народы злодеи чеченцев», — писал наместник 17 апреля 1817 г. А.А.Закревскому . Вообще следует отметить, что Ермолов из всех северокавказских горцев единственно хорошо отзывался об ингушах – «народ воинственный», но «кроткий и трудолюбивый», занимающийся «скотоводством и хлебопашеством» .
По примеру Преградного Стана Ермолов решил создавать вайнахские поселения при всех военных укреплениях, которые будут построены по реке Сунже. Поселенцы должны были выполнять двоякую задачу: защищать российские крепости и снабжать их гарнизоны продовольствием, дровами и сеном. «Таким образом, через несколько лет по Сунже построится целая цепь редутов и при них заведутся селения, которые, будучи охраняемы самими жителями, оградят левый фланг Кавказской линии, теперь совершенно открытый для нападений, — писал Ермолов М.С. Воронцову в апреле 1817 г. – Я большую пользу нахожу уже в том, что вместо русских будут истребляемы другие, а на линии водворится через то гораздо большее спокойствие» .
С весны до осени 1817 г. Ермолов находился с посольской миссией в Иране. Дельпоццо в его отсутствие пытался навести порядок на Кавказской линии, остановить нападения горцев. Он ввел войска (6 рот егерей и 300 казаков) в кумыкские владения, арестовал 18 их князей и потребовал от них собрать деньги на выкуп находящегося в чеченском плену майора Швецова. Кумыкские владельцы вынуждены были собрать требуемую сумму (обобрав собственных подвластных). Одновременно Дельпоццо потребовал, чтобы все чеченцы, проживающие на Кумыкской равнине, «были изгнаны, и все аулы их истреблены до основания» . Однако чеченцы отказались выполнить это требование и в этом их поддержали кумыки. У Дельпоццо не было достаточных военных сил, чтобы насильственно переселить чеченцев с Кумыкской равнины (это в 1819 г. сделает Ермолов) и он вынужден был отказаться пока от этого намерения.
Дельпоццо имел разрешение (не приказ) главнокомандующего на военную экспедицию в Чечню. Но в течение 1817 г. поход в Чечню не был совершен. Дельпоццо, помня об уроках экспедиции Булгакова в 1807 г., считал, что его военных сил явно недостаточно для «наказания» чеченцев и решил пока воздержаться от этого. Эта нерешительность, спасшая от разорения чеченские аулы, стоила генерал-майору его военной карьеры. Весной 1818 г. он был смещен с должности командующего Кавказской линией за «мягкость и нерешительность» и отправлен в отставку. Правда, по личному ходатайству А.П. Ермолова он получил хорошую пенсию – «столовые деньги» — 6 тыс. руб. в год.
Начало строительства крепости Преградный Стан вызвало усиление нападений чеченцев на Кавказскую линию. «Уже не поодиночке, а целыми крупными конными партиями» чеченцы прорывались за Терек и нападали на казачьи станицы и военные посты. Ими были уничтождены кордонные сторожевые посты Буковский, Банный и Сунженский. У Ивановской станицы они отбили и угнали за Терек большой табун. Частыми стали прорывы чеченцев в ногайские степи через кордонную линию между Кизляр-Шанцем и Щедринской станицей. Партизанская борьба чеченцев в 1817 г. держала «гарнизоны и укрепления в состоянии постоянной тревоги» . Когда Ермолов в октябре 1817 г. вернулся из Ирана, он был буквально «завален донесениями о происшествиях на левом фланге» . Остановить эту волну нападений чеченцев на Кавказскую линию Дельпоццо оказался не в состоянии. Об организации военной экспедиции в Чечню нечего было и говорить. «Так как шалости чеченцев день ото дня есть дерзновеннее, — доносил он А.П. Ермолову в ноябре 1817 г., — то я приказал снять все посты по Тереку, кои в нынешнее время, не принося никакой пользы, подвергаются сами опасности быть вырезанными, а взамен их учредил на открытых местах только денные… Проезд от Червленной до Ивановской крепости вовсе прекращен и жителям дозволено ездить только один раз в день вместе с разъездом и то, когда дорога будет осмотрена» . А.П. Ермолов и сам отмечал, что в 1817 г. «со стороны Кавказской линии наиболее беспокойств и разбоев производили чеченцы» .
Нам представляется, что резкие отзывы «проконсула» о чеченцах, многие нелестные прозвища, которые он им давал, были вызваны тем раздражением, которое было порождено у него их военной активностью в 1817 г., когда он из-за нехватки времени и сил не мог нанести Чечне ответного удара. Именно в это время он в сердцах воскликнет: «Сего народа (чеченцев. – Г.Ш.), конечно, нет под солнцем ни гнуснее, ни коварнее, ни преступнее, у них и чумы не бывает» . (Явный намек на Кабарду, где в первом десятилетии Х1Х в. из-за эпидемии чумы погибло около ¾ населения). Авторы многотомного издания «УРВК» писали по этому поводу: «Ермолов вообще не скупился на резкие выражения относительно горцев; но этот презрительный тон вызывался в нем более политическим расчетом, чем действительными взглядами на противника». Наместник считал, что «каждая похвала их (чеченцев. – Г.Ш. ) храбрости только поощряла бы их дерзость» . Очевидно и то, что Ермолов начал покорение Северного Кавказа с Чечни не только из-за его геополитического положения и экономической роли в регионе, но и из-за военной активности чеченцев в 1816-1817 гг., вызывавшей у него «справедливые опасения» за весь Левый фланг .
Не имеющие государственности и соответственно – единых органов управления, способных принимать далеко идущие политические решения (т.е. не допустить военную конфронтацию с Россией), чеченцы своими регулярными нападениями на Кавказскую линию навлекли на себя страшный гнев наместника Кавказа.
В сентябре 1817 г. Дельпоццо доложил в Петербург (из-за отсутствия в Тифлисе Ермолова) о строительстве крепости Преградный стан, об участившихся нападениях чеченцев на Кавказскую линию и о возможной экспедиции в Чечню. Судя по реакции официального Петербурга, такая активность кавказских властей была для столицы неожиданностью. Правительство опасалось обострения ситуации на Северном Кавказе при неурегулированности отношений с Ираном (результаты посольской миссии Ермолова были еще неизвестны). Начальник Главного штаба по «высочайшему повелению» потребовал от Дельпоццо отчета о его действиях, а также представления в Петербург всех инструкций, оставленных ему главнокомандующим относительно горцев. Растерянный Дельпоццо, не зная, кому угодить (Петербургу или Ермолову), заявил, что никаких иных приказов или инструкций о действиях против горцев у него нет, кроме повеления построить крепость Преградный Стан . В этих условиях А.П. Ермолову, сразу после возвращения из Ирана, пришлось доложить в Петербург о своих планах относительно действий на Северном Кавказе. Так в ноябре 1817 г. и 14 мая 1818 г. появились два документа с изложением программы действий А.П. Ермолова на Северном Кавказе. В первом, составленном в спешке, сразу после возвращения из Ирана, «проконсул» излагает лишь основные направления своей политики, во втором – уже детальную, развернутую программу. Основное внимание в ней уделено покорению Чечни, так как «дорого купленными опытами пришлось… убедиться в том, что Чечню нельзя покорить одним ударом и что прочного завоевания можно достигнуть лишь при соблюдении постепенности и систематичности в действиях» .
За весь доермоловский период в кавказской политике России не существовало сколько-нибудь цельной программы последовательных действий или, выражаясь словами авторов Х1Х в., «общего плана действий против кавказских горцев» . А. Зиссерман отмечал, что с 80-х годов прошло (т.е. ХУ111. – Г.Ш.) столетия, в течение тридцати лет, всякий командовавший на Кавказе генерал, да и местные начальники, действовали преимущественно по собственному усмотрению; никакой системы, никакой руководящей идеи не существовало, никто как бы и не подумал задаться вопросом: какие наши цели, к чему мы стремимся? Оставаться ли на линиях рек Кубани, Терека, Алазани, защищая в тылу лежащий край от вторжений черкес, чеченцев, лезгин или же действовать в смысле усмирения этих воинственно-хищных народцев, или же покорить их совсем, овладев всею занятою ими по обоим сторонам хребта обширной частью кавказского перешейка?» . Российские войска на Северном Кавказе не раз предпринимали наступательные действия против горцев и до 1818 г., однако они «состояли в том, что русские вторгались в земли горцев, разоряли их аулы, угоняли скот и затем возвращались домой. …Ермолов же начал, по определенному заранее плану, правильные наступательные действия против горских племен с целью прочного покорения их русскому владычеству», добиваясь «не временного умиротворения, а полного завоевания Кавказских гор» .
При назначении Ермолова на Кавказ Александр 1 и его правительство поставили перед ним лишь общую задачу – установление над краем военно-политического контроля России. Но в Петербурге довольно смутно представляли себе, «каким образом умиротворить весь Кавказ. Этот вопрос до сих пор занимал немногих и в разработке его правительство не принимало участия» . А.П. Ермолову самому предстояло разработать программу конкретных действий по выполнению поставленной перед ним задачи. М.М. Блиев и В.В. Дегоев подчеркивают, что при этом особое значение для Петербурга приобретали сроки . «…Ни Александр 1, ни позднее Николай 1, ни крупные сановники в Петербурге не представляли себе всей сложности задуманного дела, наивно полагая, что оно может быть выполнено в сжатые сроки, с минимальными людскими и финансовыми потерями, — пишут В.А. Георгиев и Н.Г. Георгиева. — Ермолов, прибыв на Кавказ, пришел прямо к противоположному мнению» . Мы ни в одном архивном источнике, ни в одном издании Х1Х в. не встретили указаний правительства и царя Ермолову относительно ускоренных темпов покорения Северного Кавказа. Вышеуказанные авторы в подтверждение своих утверждений также не приводят ни один источник. Сроки (2-3 года) покорения горских народов «проконсул» поставил себе сам, видимо, стремясь поскорее решить эту проблему и приступить к осуществлению своих честолюбивых планов относительно Турции и Ирана. Более того, документы говорят о том, что на протяжении всего наместничества Ермолова и Александр 1, и правительство постоянно пытались сдерживать его «наступательный пыл» в «усмирении» народов Северного Кавказа.
Как Ермолов и подчеркивал в письмах своим друзьям в Петербург в начале 1817 г., в его программе главное место отводилось переносу военной кордонной линии к самому подножию Кавказских гор. В Чечне – с Терека на Сунжу, в Дагестане – от устья Сунжи до Кизляра, чтобы «цепь укреплений, расположенных по р. Сунже, продолжить» через кумыкские земли до р. Сулака. В результате в Дагестане создается сообщение «с богатейшей Кубинской провинцией, а оттуда в Грузию». Перенос военной линии к подножиям гор (это предполагалось сделать и в Кабарде – «сближаясь к вершинам р. Кубани») преследовало сразу несколько целей. Военные укрепления намечалось строить в важнейших в военно-стратегическом отношении местах, чтобы закрыть горцам выход на равнину. (Например, крепость Грозная будет построена у «ворот Большой Чечни» — у Ханкальского ущелья). Новая линия должна была прервать или поставить под контроль российских войск сообщения разных горских народов друг с другом (одно из предназначений крепости Внезапной) . Одновременно военные укрепления должны были стать плацдармом для дальнейшего наступления на горские территории. «Устроив на Сунже крепости неподалеку от деревень их (чеченцев. – Г.Ш.), удобно будет внезапные делать нападения», — указывает А.П. Ермолов .
Вопросам покорения Кабарды и Дагестана в программе А.П. Ермолова отводится мало места. Основное внимание уделено Чечне. «Смирить чеченцев необходимо надобно» , — пишет он царю, так как они – «сильнейший народ и опаснейший; сверх того, вспомоществуемый соседями…» . Ермолов считал ошибкой своих предшественников то, что чеченцам разрешили селиться по правому берегу Терека. По его мнению, притеречные чеченцы, «именующиеся мирными», являются «наиопаснейшими разбойниками», поскольку «приглашают неприязненных нам на разбои, укрывают у себя, всеми средствами вспомоществуют им и сами бывают участниками». Как показывает донесение Ермолова Александру 1 от 14 мая 1818 г., он не особенно рассчитывал, что притеречные чеченцы покорно примут его условия: полное подчинение российской администрации, выдача аманатов и беглых российских солдат, уплата податей и выполнение массы повинностей – поставки леса, продовольствия, перевозка грузов, строительство дорог и т.п. И «проконсул» заранее приготовил им наказание – изгнание в горы. Более того, он стремится к этому – ему нужны свободная земля для поселения казаков и караногайцев. «Если в 1818 г. чеченцы, час от часу наглеющие, не воспрепятствуют устроить одно укрепление на Сунже, в месте, самом для нас опаснейшем, или если возможно будет успеть учредить два укрепления, то в будущем 1819 г., приведя их к окончанию, живущим между Тереком и Сунжей злодеям, мирными именующимся, предложу я правила для жизни и некоторые повинности, кои истолкуют им, что они подданные В.И.В., а не союзники, как они до сего времени о том мечтают. Если по надлежащему будут они повиноваться, то назначу по числу их нужное количество земли, разделив остальную между стесненными казаками и караногайцами; если же нет, то предложу им удалиться и присоединиться к прочим разбойникам… и в сем случае все земли останутся в распоряжении нашем» . В донесении Александру 1 А.П. Ермолов несколько смягчает краски и свое непременное желание выселить равнинных чеченцев в горы обуславливает условием: «если по надлежащему будут они повиноваться». Однако судьба равнинных чеченцев уже предрешена «проконсулом» — они должны быть переселены при любых условиях. И это совершенно ясно видно из его письма А.А. Закревскому, написанному еще 13 мая 1818 г.: «…В будущем некоторые из деревень, кои называются мирными и кои делают нам ужаснейший вред, получат благосклонное приглашение удалиться в горы и оставить прекраснейшие земли свои в пользу стесненных казаков и верных нам добрых нагайцев, около Кизляра живущих. Удалиться в горы значит на пищу св. Антония (т.е. на смерть. – Г.Ш.). Не надобно нам употреблять оружие, от стеснения они лучше нас друг друга истреблять станут. Вот вернейший план, которого если бы держались мои предместники, давно мы были бы покойны на линии» . П.И. Ковалевский не без основания подчеркивал, что «лучшею защитою от набегов хищных чеченцев было перенесение оборонительной линии с Терека на Сунжу, при чем все пахотные земли и пастбища вместе с мирными аулами переходили к русским» . М.М. Блиев и В.В. Дегоев считают, что в «программе А.П. Ермолова непродуманной являлась особенно та ее часть, где он рассматривал будущее устройство Чечни. …Решение депортировать чеченцев – одна из самых крупных ошибок, совершенных главнокомандующим на Кавказе». По их мнению, «насильственное переселение сводило на нет перспективу мирного решения вопросов, касавшихся этого крупного этнического массива» и, деформируя внутреннюю общественно-экономическую структуру чеченцев, делало неизбежным их сопротивление подобным действиям российских властей . Аналогичную же точку зрения высказывает и Н.А. Родионова .
Ермолов закладывает в свою программу высказанное им еще в начале 1817 года намерение лишить горских владельцев их политической власти. При этом исключение не делается даже для тех, кто давно доказал свою преданность России, в том числе и для шамхала Тарковского. Его план предусматривает введение российского гарнизона в его владения и установление российского контроля над тарковскими соляными озерами (которыми пользовались за плату все жители Северо-Восточного Кавказа).
Проблемы, цели и задачи новой политики России в регионе требовали перестройки ее политико-административной деятельности. Во-первых, предполагался переход от косвенной формы управления (посредством местных владетелей) к непосредственному подчинению всех государственных военно-феодальных образований региона российской власти. Это должно было в последующем способствовать более основательной колонизации региона. И именно в этом плане наместничество на Кавказе А.П. Ермолова стало определяющим в процессе реализации кавказской политики России .
Намеченные в своей программе мероприятия А.П. Ермолов рассчитывал осуществить за 2 года, но при одном непременном условии – увеличении численности войск на Кавказской линии, точнее, на Левом ее фланге, против чеченцев. «Ожидаю, что чеченцы не позволят нам спокойно продолжать работы, а…я не имею довольно войск на линии», — докладывает наместник царю. Он просит направить на Кавказскую линию один егерский полк из России и ставит Петербург в известность, что переводит сюда же 2 батальона из Грузии . Одновременно Ермолов стремится очистить Кавказскую армию от недостойных лиц. Дело в том, что среди ее солдат и офицеров было немало людей «небезукоризненного поведения», переведенных сюда из России за различные проступки и преступления, что сказывалось на моральном состоянии и боеспособности армии. А.П. Ермолов считал недопустимым подобное явление и обратился к императору с ходатайством прекратить практику перевода на Кавказ военных за уголовные преступления. Александр 1 удовлетворил эту просьбу. 6 апреля 1817 г. Ермолов издал по этому поводу специальный приказ: «Государь император… высочайше повелеть соизволил: В Грузинский отдельный корпус отныне впредь не отсылать чиновников, в чем-либо виновных, или солдат, за побеги и проступки наказанных. Отныне впредь господа офицеры не увидят между собою таковых, за поведение которых должны были бы они стыдиться. В рядах храбрых солдат Грузинского корпуса не встанут недостойные разделять с ними труды их и славу» .
Предшественники Ермолова редко следовали единой линии в осуществлении кавказской политики России. «Проконсул», истинный государственник, стремится к тому, чтобы предложенный им план покорения горцев стал бы правилом действий и для его преемников. Он пытается «покончить с бессистемностью в политике, неопределенностью желаний и вечным переделыванием и недоделыванием» . «Если благоугоден будет В.И.В. план сей, — пишет Ермолов царю, — то нужны на мое имя Высочайший указ в руководство и непременную цель преемникам моим. В предложении моем нет собственной моей пользы…Не всякого однако-же на моем месте могут быть одинаковые выгоды» .
Фактически программа А.П. Ермолова – это план военно-экономической блокады чеченцев, затем, на практике, распространенный им на Дагестан и Кабарду. «Надобно по реке Сунже занять все земли, удобные к возделыванию, и пастбищные места, на которых во все зимнее время укрывают стада свои от жестокого в горах холода, — считал Ермолов. – Оттеснив их ближе к горам и в беспрерывном содержа страхе, можно заставить их помышлять о собственной защите более, нежели о нападениях, которые тем затруднительнее сделаются, что надобно будет далеко проезжать позади цепи постов наших» . Таким образом, план Ермолова был направлен не только на защиту Кавказской линии от нападений (это уже для него не главная задача), но и на достижение полной покорности горцев (это – самое важное) путем установления военно-экономической блокады. Следующий шаг – это уже непосредственное подчинение горских обществ и правителей ханств российской военно-административной власти . «Новые укрепления, по замыслу командующего, должны были запереть горцев в ущельях и обеспечить их непосредственное подчинение российской военной администрации. Освободившиеся земли было предложено заселить казаками. Согласно плану Ермолова, русские войска продвигались в глубь предгорий Большого Кавказского хребта от Терека и Сунжи, выжигая «немирные» аулы и вырубая покрывавшие Малую Кабарду, и в особенности Южную Чечню (Ичкерию), дремучие леса. На сопротивление и набеги горцев Ермолов отвечал суровыми репрессиями и карательными экспедициями, полагая, что «жестокость здешних нравов нельзя укротить мягкосердечием» .
В документах (от ноября 1817 г., 14 и 20 мая 1818 г.) , в которых Ермолов излагал свою программу покорения горцев, в письмах к А.А. Закревскому (как дежурный генерал, последний имел постоянный доступ к царю и мог воздействовать на него) он постоянно подчеркивает, что не собирается действовать только силой оружия. Нам представляется, что наместник делал это преднамеренно: зная об играх Александра в либерализм, о его указаниях о «кротком и справедливом» отношении к горцам, он опасался, что его истинные намерения – все проблемы решать силой оружия – в Петербурге могут и не одобрить. Он уже «обжегся» один раз, потребовав для себя в июне 1816 г. чрезвычайных полномочий и потому предельно осторожен сейчас. Когда он добьется утверждения своей программы и приступит к ее осуществлению, он «забудет» об обещании не применять оружие против горцев. Более того, именно насильственные действия станут главным методом его политики на Северном Кавказе, а «малые экспедиции» против горцев – основной тактикой.
Петербург полностью утвердил план действий А.П. Ермолова на Северном Кавказе. Видимо, особых возражений в официальных кругах он не вызвал (на что и рассчитывал наместник), так как уже 10 января 1818 г. Александр 1 сообщает Ермолову, что он одобряет «в полной мере предложения Ваши» и направляет в его распоряжение 8-й егерский полк из Крыма . Позже, в июне 1818 года, царь издаст специальный указ (как и просил «проконсул»), в котором утвердит (и расширит) его план и изложит «правила для руководства» по покорению Северного Кавказа. «…Сообразив способы укрощения хищничеств чеченцев и сопредельных им народов…, — указывает Александр 1, — повелеваю вам, так и всем могущим впредь заступить ваше место:
1). Всевозможные употребить усилия к занятию укреплениями реки Сунжи во всем ее протяжении по предложению вашему и ничего иного не предпринимать, пока не обеспечено будет основательным образом занятое нами пространство.
2). По достижению сей цели предложить вооруженной рукой народам, обитающим между правым берегом Терека и левым Сунжи покорение и жизнь гражданскую или очищение занимаемого края от их племени («очищение… края от их племени» — это значительно больше и шире, чем то, что предлагал сам Ермолов в своем плане. – Г.Ш.). – Но в обоих случаях переселить за Терек желающих казаков, караногайцев и других обитателей Кавказской губернии по усмотрению начальства». Александр 1 одобряет предложения Ермолова о строительстве укрепленной линии через кумыкские владения до р. Сулака, а также «заложение крепости при Каменном мосте в верховьях Кубани для обуздания кабардинцев». В отличие от наместника, который предлагал лишь ввести небольшой отряд во владения шамхала Тарковского, Александр 1 предписывает «владения шамхала занять войсками и учредить чрез оные прочное сообщение от Терека в Южный Дагестан». Одновременно с переносом военно-кордонной линии к подножиям гор, царь указывает на необходимость установления на территориях между Тереком и Сунжей-Сулаком (т.е. контролируемых царскими властями) российской административной власти – «водворить гражданское устройство в пространстве, остающейся за нами». Представляется крайне важной завершающая часть указа Александра 1: «В заключение полагаю нужным еще повторить, что покорение горских народов должно производиться постепенно (это – к вопросу о сроках подчинения Северного Кавказа. – Г.Ш.), но основательно, занимая лишь то, что удержать за собою можно и не распространяться иначе, как став твердою ногою и обеспечив занятое пространство от покушений неприятельских» . Александр 1 тем самым предостерегает нового главнокомандующего на Кавказе от безосновательных и неоправданных военных экспедиций против горцев, которые довольно часто совершали царские военачальники. Однако Ермолов не только не уменьшил использование военной силы против горцев, но, напротив сделал это основой своей тактики на Северном Кавказе. Р. Абдулатипов отмечает, что «именно Ермолов ориентировал Александра 1 на подготовку к Кавказской войне, хотя российский самодержец был… активным сторонником проведения политики мирного включения Кавказа в состав России» . Г.Н. Казбек писал, что план покорения горцев, предложенный Ермоловым и утвержденный Александром 1, разрушил сам «проконсул», используя «широко развитую систему набегов», которая «со времен Ермолова получила гражданственность, а прикрытая его авторитетным именем, развилась впоследствии до больших размеров. Уже с этих пор план бумажный совершенно не сходился с ходом войны на месте» . Действительно, А.П. Ермолов в своей деятельности на Северном Кавказе очень редко следовал указанию Александра 1 «занимать лишь то, что за собою удержать можно». Сколько, с этой точки зрения, бесцельных кровавых военных экспедиций будет совершено по приказу наместника в леса Чечни и горы Кабарды в первой половине 20-х годов Х1Х в. Он исходил из собственного убеждения, что горцев нужно «наказывать» обязательно и всюду, если они проявляют малейшую непокорность российской власти. Так что при Ермолове «предписания из Петербурга весьма часто оставались неисполненными: находили тысячу предлогов, чтобы отступить от плана» .
Программа действий российских властей на Северном Кавказе, разработанная Ермоловым и одобренная Петербургом, методы ее выполнения были порождением «политики, имевшей своей целью не временный, непрочный мир, которого домогались прежде, — а полная победа, полное покорение России враждебных земель» . Вот в этой двойственности российской политики на северном Кавказе и заключалась трагедия горцев: с одной стороны, царские власти требовали от них покорности как от подданных и за млейшее непослушание наказывали как подданных, но во всем остальном они были жителями «враждебных земель».
Начиная с Цицианова, власть кавказских наместников была огромной. И в 1818 г., наметив общие задачи политики России на Северном Кавказе, Александр 1 указывал Ермолову: «Изъяснив вам мои виды, я представляю вашему благоразумению избрать способы исполнения и представить мне общий план к обладанию Кавказа, прерывающего наши усилия в войнах с Персиею и Портою Оттоманскою» . Тут нужно выделить два момента. Во-1-х, очевидно, что ответственность за многочисленные карательные экспедиции против чеченцев, дагестанцев и кабардинцев в 1818-1826 гг. целиком и полностью лежит на Ермолове. Ведь именно он выбирал формы и методы политики царизма в эти годы по присоединению северокавказских народов к России. И выбирал только насильственные. На это вынуждены были указывать и многие авторы Х1Х в. Так, И.И. Ореус писал: «…А.П. Ермолов убедил…государя в необходимости смирять горцев исключительно силою оружия» . Во-2-х, царь еще раз подчеркнул, что Петербург придает Северному Кавказу огромное стратегическое значение в его политике на Среднем Востоке – «прерывающего наши усилия».
Итак, к весне 1818 г. новый наместник разработал детальный план покорения народов Северного Кавказа, стержнем которого стала идея, выдвинутая в свое время П.Д. Цициановым – о переносе кордонной линии с Терека на Сунжу. К чести Ермолова, он и сам признавал, что «мысль сия мне не принадлежит. Генерал князь Цицианов хотел привести ее в исполнение, и при нем частию войск сделано обозрение течения реки Сунжи, но вскоре последовавшая смерть его воспрепятствовала оному» . Еще до издания соответствующего указа Александра 1, получив лишь общее одобрение Петербурга (10 января 1818 г.), Ермолов в апреле 1818 г. приступил к «замирению» Северного Кавказа.
Как и у большинства северокавказских народов, взаимоотношения дагестанцев с Россией складывались в сложной внутрирегиональной и в сложной международной обстановке. На этот процесс в ХУ1-Х1Х вв. влияло много факторов: и политика (точнее — ее методы) самой России на Северном Кавказе, и политика Османской империи и Ирана в регионе, и междуусобная борьба дагестанских феодалов, их взаимоотношения с этими державами. Но в целом, и в этой сложной обстановке, с ХУ1 в. шел непростой процесс сближения России и различных дагестанских владетелей. К началу Х1Х в. целый ряд дагестанских владетелей считались в российском подданстве и даже получали жалованье от царского правительства. Таким образом, у царского правительства была возможность продолжить эту тенденцию постепенного, мирного «втягивания» Дагестана (и других районов Северного Кавказа) в состав Российского государства. Конечно, этот путь был длительным, не одномоментным. Правительству же хотелось быстрого «умиротворения» северокавказского региона и установления здесь безусловного российского господства. И тут генерал А.П. Ермолов, безусловно, был хорошей «находкой» для исполнения этого плана. Предельно амбициозный, решительный, энергичный, он был готов использовать любые средства для осуществления возложенной на него задачи. Как человек сугубо военный, под «любыми средствами» он понимал преимущественно одно – использование силы, военных средств. Для установления в кратчайшие сроки российской власти в Чечне и в Дагестане Ермолов изначально планировал использование только военных средств. Использование мирных средств, как не дающих быстрого результата, и не предусматривалось генералом с самого начала в деле «умиротворения» края, особенно в Дагестане и в Чечне.

Глава 3. НАЧАЛО МАССОВОЙ АНТИКОЛОНИАЛЬНОЙ, ОСВОБОДИТЕЛЬНОЙ БОРЬБЫ В ДАГЕСТАНЕ. 1818-1820-й годы.

1. 1818 год. Начало «ханского движения» в Дагестане

«…Систематические военные действия по насильственному покорению горских народов поначалу натолкнулись на упорное сопротивление традиционных местных владетелей – ханов Аварского, Кази-Кумухского, Мехтулинского, Дербентского, майсума Табасаранского, уцмия Кайтагского, кадия Акушинского. Активное противодействие им оказали жители подвластных царизму районов Кумыкской плоскости, на протяжении многих лет испытывавшие угнетение со стороны военно-колониальных властей» .
Первая попытка оказать организованное сопротивление наступлению царизма на Северном Кавказе в «ермоловскую эпоху» была предпринята в Дагестане в 1818 г. Это было начало так называемого «ханского движения» (определение В.Г. Гаджиева ).
К 1816 г., к моменту назначения А.П. Ермолова наместником Кавказа, Россия имела в Дагестане наиболее прочные позиции по сравнению с другими районами Северного Кавказа. Практически все дагестанские владельцы признали российское подданство, на части территории Дагестана после 1806 г. было введено прямое российское управление. Следовательно, политика Ермолова в Дагестане должна была быть более умеренной, более гибкой и тогда можно было бы избежать того вооруженного противостояния, которого встретили здесь царские власти с 1818 года.
Начало установления российских административных порядков в Дагестане (в Дербентском, Кубинском, Кюринском ханствах в 1806-1812 гг.), безусловно, встревожило всех дагестанских ханов. Энергичная деятельность нового кавказского наместника А.П. Ермолова, строительство укреплений в Чечне (Преградный Стан, Грозная, Неотступный Стан), его жесткий, бескомпромиссный тон в обращении с дагестанскими владельцами показали им, что начинается новый и решающий этап в покорении северокавказских земель. Становилось очевидным, что будет уничтожена политическая самостоятельность и дагестанских ханов, ограничено их право на эксплуатацию своих подданных, запрещены набеги и работорговля, т.е. наступает конец их всевластию. Почти все дагестанские владельцы (за исключением шамхала Тарковского) обоснованно полагали, что царское правительство начинает резко урезывать их права и независимость . Да и само оскорбительно-пренебрежительное отношение Ермолова к горским владельцам показывало, что теперь российская власть не собирается считаться с их интересами (особенно – с политическими интересами). С. Эсадзе, рассуждая об отношениях между Ермоловым и кавказскими феодалами, отмечал: «Одна из главных причин, заставившая соединиться всех мусульман в общую организацию, была система, принятая Ермоловым по отношению к мусульманским провинциям. Большая часть их, покоренная еще Цициановым, оставалась в управлении прежних владетельных ханов, по-прежнему независимых друг от друга; польза от существования ханств в крае была очевидна, потому что, во-первых, это разъединяло некоторым образом население, в верности которого правительство не могло иметь полного убеждения; во-вторых, оставление за ханами владетельской власти давало правительству возможность проводить те или другие меры через нескольких лиц, которые действовали на массы, издавна признававших их законными властителями и побуждали население помогать правительству деньгами и оружием. В трудное для России время Отечественной войны…, когда казна была истощена настолько, что чиновники даже не получали жалованья; когда об усилении войск на Кавказе нечего было и думать, в это трудное время существенную и, можно сказать, незаменимую услугу правительству оказали те же ханы и владетели. С этими то ханами Ермолов обращался очень грубо и в переписке с ними не находил других выражений, кроме площадной брани, полагая, что таким образом можно держать население в постоянном страхе» .
События весны-лета 1818 года в Чечне – переход российских войск через Сунжу, начало строительства крепости Грозной, жесткая политика Ермолова по отношению к чеченцам, — сразу же получили широкий отклик по всему региону. «Как только молва об этом разнеслась по горам, как только чеченцы прислали просить помощи у дагестанских владельцев, последние собрались на Совет, и здесь-то возникла первая мысль образовать союз из всех дагестанских народов для борьбы с Россией. Не участвовали в этом союзе только шамхал Тарковский, да Адиль-Гирей, уцмий Каракайтагский; первый, как человек, действительно расположенный к России, а уцмий, как человек, находивший в этом свои личные, хотя далеко небескорыстные цели. Весь Дагестан разделился на два враждебных лагеря. С одной стороны стояли шамхал и уцмий, объявившие себя сторонниками России, с другой Авария, Мехтула и Казикумух, положившие между собою действовать единодушно. К ним скоро пристала Табасарань, где Абдул-бек Эрсинский, зять беглого Ших-Али-хана, успел сформировать вооруженные скопища. В то же самое время сам Ших-Али, при помощи персидского золота, привлек на сторону союза акушинского кадия и поднял воинственный, сильный и в высшей степени свободолюбивый народ акушинский» . «Активность Ермолова вызвала ответную реакцию горских народов. От партизанской войны они стали переходить к организованным выступлениям» .
Итак, летом 1818 г., большая часть дагестанских владельцев объединилась в военный союз для оказания сопротивления наступлению царизма. «В начале 1818 г. дагестанские народы подняли восстание, заключили между собой союз о совместных действиях против царских войск», — пишет М.Р. Гасанов . Подобную же оценку событиям 1818 г. в Дагестане дает и А.И. Омаров: «В Дагестане возникло стремление составить обширный союз народов, чтобы соединенными силами действовать против завоевателей» . Нам кажутся спорными эти утверждения. События 1818-1819 гг. в Дагестане вряд ли можно квалифицировать как народное восстание. Организатором и руководителем антироссийских вооруженных выступлений в этот период были феодалы, народ же активного, тем более самостоятельного участия в них не принимал. И конечно, дагестанские феодалы вовсе не стремились к созданию «союза народов». Вряд ли они даже мыслили в подобных категориях. Они пытались создать союз феодалов. И тут нужно подчеркнуть один весьма важный момент, на который в свое время указывал Н.Ф. Дубровин, повествуя о событиях в Дагестане в 1818-1819 гг.: «… Дагестанские владельцы не столько заботились о благе своих подданных, сколько о своей личной независимости, которой, по их мнению, угрожала величайшая опасность» . Дагестанские владельцы не смогли в 1818-1819 гг. убедить основную массу дагестанцев в том, что Россия угрожает их свободе, обычаям, традициям, вере, основополагающим принципам их жизни. В этом их убедят позже непродуманные и жестокие действия Ермолова. Дагестанские же феодалы в 1818-1820-м годах не смогли (скорее, не захотели) «достучаться» до умов и сердец народных масс Дагестана. В 1818-1819 же годах антироссийские выступления дагестанских феодалов виделись большинству дагестанцев как борьба за сохранение феодальных привилегий. Г.А. Джахиев отмечает, что политикой Ермолова в 1818-1819 годах в Дагестане были недовольны многие, «однако причины и степень недовольства различных социальных слоев горского общества были разные. Если крестьянство выступало одновременно против колониального режима и феодального гнета, то светские и духовные феодалы стремились вернуть утраченные позиции и привилегии» .
Потому-то дагестанцы и не приняли массового участия в «ханском движении». А у определенной части дагестанского населения (например, у терекемейцев, у казыкумухцев, жителей шамхальства) существовали надежды, что с установлением российской власти будет ограничен феодальный произвол, произойдет улучшение жизни. Увы, эти надежды не оправдались. Российская власть в тот период вела, кроме потери свободы, еще и к усилению феодального гнета. Ермолов не сумел предложить северокавказцам более предпочтительную перспективу по сравнению с существовавшими порядками. Уже в этом изначально был заложен конфликт между российской властью и горцами.
Патриарх отечественного кавказоведения Р.М. Магомедов писал, что в 1818 г. дагестанские феодалы, стремясь к объединению своих усилий, прежде всего обратились к традиционной, исторически апробированной форме военной организации, известной еще с доисламских времен, доказавшей свою высокую эффективность в борьбе против Надир-шаха: силы отдельных обществ и владений, сохраняя структурную самостоятельность, примыкают как вассалы либо союзники к дружине того или иного владетеля, состоящей из воинов-профессионалов (нукеров), играющих роль кадрового костяка, а сами военачальники – владетели объединяются, выдвигая одного из своей среды в качестве старшего, «первого среди равных» .
Наибольшую активность в создании первого дагестанского военного союза (их будет несколько) проявили Султан-Ахмед-хан Аварский, его брат Гасан-хан – владелец Мехтулинского ханства и Сурхай-хан Казыкумухский, которые и возглавили позже «ханское движение». «Первую скрипку» в этом «триумвирате» играл Аварский хан, в силу того, что «центром политической жизни Нагорного Дагестана издавна служила Авария…, некогда могучее ханство, располагавшее судьбами целого Дагестана и ко времени Ермолова еще удерживающее часть своего влияния» . Дореволюционный источник отмечал, что во главе антироссийского «заговора стал Ахмет-хан Аварский, генерал русской службы, получавший от нас по пяти тысяч жалованья. Но главным двигателем, душою, так сказать, союза являлся старший брат его Гассан-хан, владелец Мехтулы, пользовавшийся большим уважением среди туземного населения, именно за свою непримиримую ненависть к русским. Он первый составил нам оппозицию…» .
Даже в странах зарубежного Востока, где колониальная политика проводилась в ее «классических» варварских формах, среди социальных верхов не было единства в отношении метрополии. Тем более, не могло быть единства в рассматриваемое время среди дагестанских феодалов, многие из которых были связаны многолетними политическими и экономическими узами с Россией. В результате в 1818 г. социальные верхи Дагестана фактически раскололись на два лагеря . Р.М. Магомедов отмечает, что после 1813 г. часть дагестанских феодалов поняла, что в условиях ослабления Турции и Ирана , их поражения в борьбе за Кавказ и резкого усиления позиций России целесообразнее покориться последней и попытаться сохранить хотя бы часть своих привилегий (прежде всего права на эксплуатацию своих подданных). Другая же часть дагестанских ханов не смогла осознать исторических реалий, т.е. бесперспективности борьбы с Россией и «была готова ответить на этот «исторический вызов» в полном соответствии с традициями ХУ1-ХУ11 вв.» .
Нам кажется, что дело было не только в том, что некоторые дагестанские владетели оказались плохими «политическими реалистами». Скорее, они ни при каких условиях не хотели поступаться своими правами самостоятельных правителей. Они готовы были подписывать присяги о подданстве, получать высшие военные чины и жалованье, т.е. признавать формальную зависимость от России. Но как только царские власти потребовали от них реального подчинения и исполнения обязанностей подданных, дагестанские феодалы поднялись на вооруженную борьбу. «В феодальном обществе, — пишет Р.М. Магомедов, — считалось прерогативой правящего класса осуществлять военное и политическое руководство простым народом. История феодального Дагестана в этом отношении не была исключением» . Но ведь дагестанское общество и при имаме Шамиле оставалось феодальным, однако руководство вооруженной борьбой с Россией находилось не в руках феодалов. Дело, скорее, в том, что военно-политическая ситуация в Дагестане в 1818-1819 гг. и в конце 1820-х гг. была разной. Соответственно, разной была и идеология «ханского движения» и движения горцев под руководством дагестанских имамов.
Идеологией всех антироссийских выступлений на Северном Кавказе в первой четверти Х1Х в., т.е. до возникновения мюридистского движения, являлся «феодальный национализм», в основе которой лежат идеи войны за независимость и «возрождение» веры. В.Г. Гаджиев также считает, что вооруженные выступления 1817-1820-х гг. в Дагестане и Чечне «были порождением феодально-монархического национализма», когда «феодальные владетели, поднимаясь на борьбу, ставили целью вернуть себе утерянные привилегии и политическую власть во всем объеме» .
«Феодальный национализм» — это особое антиколониальное идеологическое направление, порожденное кажущимся единством интересов феодалов и крестьян в защите своей родины от внешнего посягательства. Непременный атрибут «феодального национализма» — это раскол внутри класса феодалов, вызванный различным отношением его представителей к колониальной власти.
Кажущаяся общность интересов феодалов и крестьян в антиколониальной борьбе отодвигала на второй план социальные противоречия и порождала иллюзию, что та часть социальных верхов, которая выступала против колониальных властей, является естественной защитницей интересов народа. «Ханская тирания была народу сноснее, нежели власть иноземцев, от которых отделяла его бездонная пропасть религии» . Эксплуатация, произвол, феодальный гнет связывались лишь с теми феодалами, которые выступали на стороне колонизаторов . Вот почему в «шариатском движении» в Кабарде в конце ХУ111-нач. Х1Х в. практически не было антифеодальных мотивов. Н.И. Покровский, анализируя отношение различных слоев горского общества к царизму в первой четверти Х1Х в., писал, что, «вспоминая о царизме, горец не мог одновременно не вспоминать о погибшем урожае, о разрушенном жилище, о вырезанной семье. И власть местного феодала, более близкая, казалась часто меньшим злом сравнительно с царской властью. Поэтому-то, возможно, и бывали случаи, когда феодал выступал вместе с массами против царизма, создавая впечатление(подчеркнуто нами. – Г.Ш.) единого национального фронта» .
Важной составной частью идеологии «феодального национализма» были лозунги защиты и возрождения веры. (А.П. Ермолов подчеркивал в 1819 г., что аварский хан «рассеивает слухи, что многие народы идут с ним для освобождения веры» ). Но она практически не содержала в себе социальные требования. Именно поэтому в движениях под лозунгами «феодального национализма» не участвовали широкие народные массы, они носили зачастую локальный характер. И в Дагестане в 1818-1819 гг. антироссийские выступления владельцев поддержали в основном лишь уздени. «Порядки крепостнической России вызывали у узденей резкий протест, и здесь дело не столько в налоговом прессе, сколько в психологии свободного человека», — отмечал А.Х. Рамазанов . Для народных масс колониальный гнет и связанное с ним усиление социальной эксплуатации были еще недостаточны (не достигли еще своей «критической массы»), чтобы они поднялись на освободительную борьбу. Репрессии «ермоловского десятилетия» ускорят этот процесс.
С назначением А.П. Ермолова наместником Кавказа политика России (пусть и в исполнении «проконсула») по отношению к дагестанским ханам изменилась. С их интересами больше не считались. Оставляя и даже еще больше расширяя их экономическое господство над населением, царизм начал лишать их политической власти, «превращая их в помещиков, причем в помещиков «третьего сорта». Ставя горского феодала- «владетеля» выше рядового горца, царизм держал его все же на самой последней ступеньке русской дворянской иерархии. Подобное положение не могло быть, однако, особенно по душе горскому дворянству» .
Дагестанские и кабардинские правители, имевшие многовековые традиции абсолютной власти, одномоментно не хотели и не могли (в силу традиции, менталитета, привычки) отказаться от важной – политической – части этой власти. Но и Россия не могла установить свое господство в крае, оставляя в руках феодалов политическую власть. Конфликт «восточные правители – колониальные власти» был общим явлением в зависимых странах Востока. Попытка англичан лишить правителей индийских княжеств их политической власти привела к целой серии антиколониальных восстаний в Индии в конце ХУ111-первой половине Х1Х в.
Правда, в российско-северокавказских взаимоотношениях была одна особенность, которая могла бы, при соответствующей политике, позволить избежать военного столкновения российских властей с местными правителями. Большинство северокавказских владельцев имело давно сложившиеся политические отношения с Россией. Царские власти, опираясь на них, могли бы установить свое господство, лишая ханов и князей их политической власти постепенно, по мере укрепления российских позиций в крае. В этом случае конфликт не стал бы неизбежным. Однако постепенность, политическая осторожность противоречили характеру и стратегии Ермолова. Он не считал горских владельцев реальными противниками, не видел за ними силу, способную бороться с российской державой и потому решил покончить с их политической самостоятельностью быстро и решительно.
В антироссийском лагере в 1818 г. оказалось большинство дагестанских владельцев – ханы аварский, мехтулинский, казыкумухский, майсум табасаранский, кадий акушинский и др. Выступить против России отказались лишь шамхал Тарковский и уцмий каракайтагский (последний- по тактическим соображениям). Уже в начале лета мехтулинский хан захватил часть владений шамхала, как сторонника России. Повстанцы планировали овладеть всеми землями шамхала и уцмия, вторгнуться в Кубинскую провинцию и Кюринское ханство . «Дагестанцы не оставляли, — отмечает Н.Ф. Дубровин, — своих намерений и приготовлялись, вместе с чеченцами, отстаивать свою стесненную независимость. Ших-Али-хан из Акуши отправил своих посланных к Абдул-беку эрсинскому, приглашая его в собрание и предлагая принять на себя возбуждение табасаранского народа к восстанию. Аварский Ахмет-хан отправил большую партию лезгинов в помощь чеченцам и заготовлял на долгое время запасы соли из тарковских озер, не встречая в том препятствий со стороны шамхала» . С наступлением осени антироссийская активность дагестанских владельцев резко усилилась. «…Аварский хан собирал под свои знамена дагестанцев, обещал им истребить наши войска, дать горцам полную свободу и изгнать русских. Ших-Али-хан составил себе отряд из акушинцев. Абдула-бек эрсинский формировал свою толпу из Табасарани» .
В организации антироссийских выступлений в Дагестане в 1818-1819 гг. свою провокационную роль, как всегда, сыграл и Иран. Надеясь использовать зарождающиеся в Дагестане антироссийские настроения в своих интересах, Тегеран в 1818-1819 гг. активизировал деятельность своей агентуры в регионе, значительно увеличил денежные подачки местным феодалам, о чем Ермолов докладывал в Петербург 10 августа 1818 г. В том же году ширванский хан получил 150 тыс. туманов для «возбуждения против России всего Дагестана» . Некоторые дагестанские феодалы были привлечены к антироссийскому союзу именно «при помощи персидского золота» .
Многие дагестанские (и другие горские) феодалы издавна были связаны с Ираном и Турцией, получали от них финансовую помощь, однако у нас нет документальных данных о том, что они ставили целью подчинить Дагестан этим восточным державам. Скорее, они пытались использовать Тегеран и Порту в качестве противовеса России. И потому нам кажется излишне категоричным утверждение Н.И. Покровского о том, что «горские феодалы, опираясь на Иран против России, по существу боролись не за независимость, а за подчинение гор другому хозяину» . Еще более резко о событиях в Дагестане в 1818-1819 гг. отзывался А.З. Иоселиани, считая, что «неприязнь к царской власти вызывалась не столько ее политикой, сколько враждебной деятельностью агентов Ирана и Турции» . Следует отметить, что советские авторы-кавказоведы важной причиной (почти наравне с внутренней) народных движений на Кавказе всегда считали иностранное влияние. Внешнеполитическому фактору народных выступлений они отводили значительно больше места, чем дореволюционные авторы. Видимо, в духе сталинских установок. К сожалению, эта инерция не изжита по сегодняшний день.
Еще осенью 1817 года, по возвращении из Персии, Ермолов запишет: «В Дагестане приметно было, что крылись намерения злые, и поведение Сурхай-хана Казыкумыцкого, тесные связи имеющего с Дагестаном, весьма были подозрительны. …Аварский хан Султан-Агмет частыми письмами уверял в преданности, но известно было мне, что действует совсем противно». Однако в тот момент особого внимания на все это «проконсул» не обратил: он пока не видел в Дагестане какой-либо серьезной угрозы для российской власти. Однако к концу весны 1818 г. ситуация меняется. Уже в начале лета 1818 г. до Ермолова доходят сведения о том, что в Дагестане начинается антироссийское «брожение». Шамхал Тарковский сообщает, что хан Мехтулинский захватил часть его владений . «В продолжение сего получил я от шамхала Тарковского уведомление, что брат хана аварского, управляющий небольшою провинциею, называемою Мехтулли, смежною с владениями шамхала, давно прежде угрожавший овладеть его деревнями, собрав толпу вооруженных, захватил некоторые из оных. Что акушинский народ, сильнейший в Дагестане и воинственный, подстрекаем будучи аварским ханом и более еще беглым дербентским Шиг-Али-ханом, которого укрывал у себя, и грузинским царевичем Александром, присылает к шамхалу старшин своих с требованием, чтобы, отказавшись от повиновения русским, присоединился он к нему и содействовал в предприемлемых им намерениях, или, в случае несогласия, выгонят его из владений. В подвластных своих примечал уже шамхал большое непослушание, и многие взяли сторону акушинцев». Одновременно г.-м. Пестель (командующий русскими войсками в Кубинской провинции) докладывает, что в Дагестане зарождается «дух мятежа», что «горские народы, наиболее злобствуя на шамхала за приверженность его к нашему правительству, намереваются сделать нападение на его земли; страшат также уцмия каракайдацкого, прибегнувшего наконец к покровительству нашему, и хотя поздно узнавшими, однако же нет для него другой надежной защиты. …Аварский хан, имеющий вражду с уцмием Каракайдацким, давал у себя убежище людям для него вредным и подослал таковых для произведения возмущения в его владениях» .
А.П. Ермолов, как уже отмечалось выше, не придал этим сообщениям серьезного значения. Он лишь приказал Пестелю взять небольшой отряд (два батальона пехоты, 6 орудий и «сколько можно собрать казаков») и выступить к резиденции уцмия Каракайтагского – сел. Башлы, чтобы отсюда одновременно угрожать акушинцам, мехтулинцам и казыкумухцам. Пестелю было приказано не входить в само селение Башлы и не «начинать военные действия» . А.П. Ермолов считал, что в разворачивающихся в Дагестане антироссийских событиях ведущую роль будут играть акушинцы, «народ сильный». Именно поэтому Пестелю было приказано стать на границе Каракайтага, «смежного с Акушою» и потребовать от акушинцев выдачи аманатов . Султан-Ахмет-хан Аварский пытался снять последнее требование Ермолова, доказывая, что «при его содействии акушинский народ останется спокойным и без этой меры, противной…обычаям Дагестана». Но Ермолов жестко стоял на своем. «Я когда чего требую, то никогда того уже не переменяю, — писал он Аварскому хану. – Аманаты от даргинского народа мне надобны и я их иметь буду, и присягу они дать должны. Может быть, они хотят иметь войска великого государя свидетелями оной – то и в этой чести я им не откажу». «Аманатов дать теперь же, а то будет поздно, — требует Ермолов. – Если нет, постигнет мошенников наказание, а вашему превосходительству, как другу их, доставлю я удовольствие дать им у себя в горах убежище. Земли их займу храбрыми государя моего войсками. Аманатов – или разорение» . Как видим, тон письма Ермолова Султан-Ахмет-хану предельно дерзкий и неуважительный. Он называет одного из наиболее авторитетных в Дагестане владетелей «другом мошенников». Совершенно очевидно, что «проконсул» намеренно идет на обострение отношений с Аварским ханом.
Все лето и осень 1818 года А.П. Ермолов и дагестанские ханы ведут друг с другом очень тонкую дипломатическую игру. Дагестанские владельцы, деятельно готовясь к вооруженной борьбе против России, собирая силы, уверяют Ермолова в своих мирных намерениях, в своей преданности России. «Распространившиеся слухи о скором прибытии значительного русского отряда заставили горцев, для отвращения грозившей им опасности, затянуть время в переговорах до наступления зимы, когда горы, покрытые снегом, были труднопроходимы, — пишет Н.ф. Дубровин. – Аварский хан вторично отправил посланного с письмом главнокомандующему, в котором писал, что брат его Хасан-хан всегда был и желает быть подданным русского императора, и чтобы рельефнее выставить свою верность, сообщал, будто бы акушинцы и даргинцы пошли на помощь кайтагцам» . Ермолов знал об антироссийских приготовлениях в Дагестане, но, будучи занятым в Чечне, делал вид, что верит в уверения Аварского хана, акушинцев и даргинцев об их преданности России. «Я брата вашего, — писал Ермолов Аварскому хану 17 сентября 1818 года, — и других подобных ему беков не разумею иначе, как или подданных моего великого государя, или как неприятелей русских. Я и в том, и в другом случае знаю, как мне поступать надлежить. Прошу ваше превосходительство сказать мне: тем или другим он быть избирает? … Не уверяйте меня, что подданные ваши не приходили на помощь чеченцам: они были; но я верю, что вы, как верноподданный государю императору, о том, конечно, не знали или удержать их не имели власти». «Что касается до того, — пишет Н.Ф. Дубровин, — что акушинцы и даргинцы обещали не делать вреда, то Ермолов одобрил их намерение и благодарил аварского хана за посредничество» .
Несмотря на начинающиеся волнения в Дагестане, наместник не собирался лично участвовать в их подавлении. Он полагал, что для успокоения дагестанцев достаточно будет сделать несколько грозных обращений к их ханам, послать туда отряд Пестеля и намеревался основное свое время осенью 1818 г. посвятить окончанию строительства кр. Грозной и «наведению порядка» в Чечне. Наиболее опасным участком на Кавказской линии ему представлялась именно Чечня. «Хотел осенью быть в Дагестане, что здешние обстоятельства не допускают, — писал он 9 июля 1818 г. из лагеря на Сунже А.А. Закревскому. – Весною же буду непременно и замыслам злодеев – удар. Тотчас между ими родится ссора, явятся предатели и ничего не будет сокровенного. Не из хвастовства скажу тебе…, что здесь одно имя мое заменяет несколько батальонов: трепет ужасный. Между здешними народами нельзя поступать иначе» . Даже когда Пестель занял Башлы и против него выступило объединенное ополчение дагестанцев, А.П. Ермолов по-прежнему не придаст должного значения нарастающим событиям в Дагестане. В письме к М.С. Воронцову от 20 октября 1818 года (за три дня до начала штурма повстанцами Башлы) наместник пишет: «…Ожидаю я, что они (дагестанцы. – Г.Ш.) придут к городу Башлы, постараются, сколько возможно более, выказать свои силы, постреляют из далека, ибо к пушкам не любят приближаться, и потому, по причине погоды, и потому, что затруднительно продовольствие для многочисленной сволочи, разойдутся по домам. Будущей весною, есть ли чуть возможно мне будет, я приду разведаться с мошенниками в собственные их жилища и тут будет конец и уцмиевскому достоинству…» .
Из-за неверной оценки Ермоловым военно-политической ситуации в Дагестане летом-осенью 1818 г. повстанцы здесь получили возможность собрать значительные силы и разгромить Пестеля. В результате российским войскам пришлось действовать по подавлению восстания в ноябре, в тяжелейших погодных условиях.
Возможно, на нежелание А.П. Ермолова выступать лично в поход в Дагестан повлияла и позиция Петербурга. Александр 1, как и прежде, был крайне непоследовательным в своей кавказской политике. Утверждая план Ермолова по покорению Северного Кавказа, царь, видимо, не ожидал, что его претворение в жизнь вызовет столь ожесточенное сопротивление горцев. Меньше всего этого ожидали от дагестанских владельцев, большинство которых находилось формально на российской военной службе и получало ежегодное высокое жалованье. В Петербурге надеялись, что проблему установления реального господства России на Северном Кавказе удастся решить без серьезных военных действий, по опыту прежних лет – «малыми средствами» и «малыми экспедициями». Вступление летом 1818 г. отряда Пестеля в Дагестан не укладывалось в рамки этих представлений и потому «наделало немало тревоги» в столице. Здесь опасались, что это может вызвать осложнение военно-политической обстановки в Дагестане. «С одной стороны там сознавали, что силы Пестеля далеко недостаточно для борьбы с Дагестаном, с другой – выдвигался вопрос: нужна ли экспедиция, и как до сего времени народы сии были удерживаемы в спокойствии прежними средствами?» . В Петербурге сочли, что экспедиция Пестеля «не согласовывалась с миролюбивыми видами Императора Александра» и начальник Главного штаба кн. Волконский в отношении к Ермолову от 30 сентября 1818 г. сообщил, что «войны Государю императору ни под каким предлогом неугодно» .
А.П. Ермолов придерживался предписаний Петербурга только в тех случаях, когда они, по его мнению, соответствовали интересам дела, интересам государства, т.е. были целесообразными. Он вообще считал (и зачастую вполне справедливо), что в Петербурге плохо знают о реальном положении дел на Кавказе и многие вопросы решал самостоятельно, по-своему. И в данном случае «Ермолов вынужден был обстоятельствами уклониться от исполнения миролюбивых желаний императора» и послал в Дагестан войска во главе с Пестелем. В целом ряде докладов в Петербург он пытался доказать целесообразность решительных действий в Дагестане, объяснить необходимость экспедиции Пестеля. В докладе начальнику Главного штаба кн. Волконскому он пишет: «В прежнее время допускалось нередко народов сих своевольство, дерзость и самое неуважение к правительству; нередко мы уклонялись покровительствовать приверженным к нам, не давали должной защиты усердствующим…, ограничивали себя единственною обороною собственных земель от нападений – обороною, по часту весьма слабою. Таковой образ управления здешнею страною и теперь возможен… Но как славное господствование ныне царствующего императора должно быть знаменуемо порядком и устройством, то ко введению оных. Средств сих недостаточно, и на некоторое время должно их значительно усилить. …Не думайте, ваше сиятельство, чтобы не с точностью следовал я общему мнению, что дикие и необразованные народы смирять надо кротостью и снисхождением, и что удобнее самого оружия смягчать их возможно размножением нужд их и потребностей, я хорошо знаю сие правило, но со тщанием различаю, кому из народов оно приличествовать может и другое употреблять не должно, и которому прежде надо дать почувствовать могущество наше, и потом уже дозволить воспользоваться великодушием правительства. Здесь равно вредны, как сила, неуместно употребленная, так и кротость, без приличия оказанная» .
Ермолов считал, что у него недостаточно военных сил для одновременных активных действий в Чечне и в Дагестане. Летом-осенью же 1818 года он занят действиями в Чечне, прежде всего – строительством крепости Грозной. Он понимает, что не может бездействовать в виду антироссийской активности дагестанских владетелей, но и достаточных сил для посылки в Дагестан у него нет. И он, на всякий случай, пытается застраховать себя от возможных негативных последствий. «Я запретил генерал-майору Пестелю вступать в действие, боясь подвергнуть опасности отряд, чрезвычайно слабый, – докладывает «проконсул» в Петербург. — Но движение сие я нахожу необходимым. Если же, однако, одних движений и внушаемого страха будет недовольно, а необходимость и самая честь оружия нашего заставят прибегнуть к действиям…, то действия не всегда соответствовать могут достоинству оружия. Недостаток сил, поощряя горские народы к дерзости, заставят впоследствии прибегнуть к напряжению средств в большей степени, нежели потребны вначале» . Пытаясь убедить Петербург в необходимости жестких и решительных действий в Дагестане, А.П. Ермолов использовал и внешнеполитический фактор, который прежде всего учитывали в столице. В донесении на имя начальника Главного штаба Волконского «проконсул» писал: «…Не пренебрегайте, Ваше сиятельство, Дагестаном… Персия рассылает деньги свои, и нельзя нам не знать, сколько, в случае войны с сею державою, могут быть опасны 25000 человек, действующих в тылу и служащих многим другим примером» . В свете попыток некоторых дагестанских ханов оказать помощь иранских войскам во время русско-иранской войны 1804-1813 гг. это предупреждение не казалось безосновательным.
Большинство российских военачальников на Кавказе не отличалось ни политической дальновидностью, ни военными способностями, ни государственным подходом к делу. «Генералы на Кавказской линии были личности пустейшие безо всякого значения», — отмечал В.С. Толстой . Уверенные в своей безнаказанности и превосходстве российского оружия в борьбе с горцами, они редко задумывались над возможными последствиями своих действий. «Я здесь первый и один по сие время восстал против пагубных военных действий на Кавказе, и от этого вынужден покинуть край, — писал г.-л. Раевский военному министру гр. Чернышеву 28 феврал 1841 г. – Наши действия на Кавказе напоминают все бедствия первоначального завоевания Америки испанцами; но я не вижу ни подвигов геройства, ни успехов завоеваний Пицара и Кортеца. Дай бог, чтобы завоевание Кавказа не оставило в русской истории кровавого следа, подобного тому, каковой оставили эти завоеватели в истории Испанской» .
Генерал-майор Пестель был типичным представителем российского генералитета на Кавказе. В нарушение приказа главнокомандующего, он занял сел. Башлы, центр владений уцмия Каракайтагского (отказавшегося, вместе с шамхалом Тарковским, выступить против России и не присоединившегося к антироссийскому военному союзу дагестанских владельцев). Пестель считал, что в Башлах российские войска будут в большей безопасности, чем в поле (где рекомендовал ему остановиться Ермолов) . «Занятие этого пункта (Башлов. – Авт.) было огромною ошибкою с нашей стороны, — подчеркивал Н.Ф. Дубровин. – Слабый отряд очутился среди многолюдного города, среди неблагонамеренных жителей и в местоположении самом невыгодном. Русские войска расположились в тесных улицах города, окруженного лесами и господствующими крутыми возвышениями. Горцы, не осмеливавшиеся встретиться с нами в поле, решились теперь воспользоваться невыгодами нашего расположения» .
Жители Башлы были недовольны своим правителем – уцмием и с прибытием Ермолова в Дагестан собирались просить его об установлении над ними прямого российского управления, надеясь избавиться от феодального произвола (вот в каком направлении следовало бы действовать царским властям на Северном Кавказе). Однако Пестель повел себя в Башлах как настоящий колониальный завоеватель и его действия далеко превзошли произвол местных феодалов. «Весь народ здешний, будучи крайне недоволен правлением ген.-м. Пестеля, готов всякую удобную минуту поднять оружие, — писал кн. Мадатов А.П. Ермолову. – Ужасный ропот в народе на несправедливые и нерезонные поступки Пестеля дошел до меня в самом начале въезда моего в здешние провинции, который (народ) говорит, что ни удовлетворения ни в чем не видит и даже ни одного ласкового слова от Пестеля, а слышит одни лишь только всегдашние повторения его «прикажу повесить» . Одновременно Пестель взял от горожан 29 аманатов и потребовал выдать таковых и от акушинцев, даргинцев и других дагестанских обществ. Правда, жесткая линия в отношении выдачи аманатов шла от Ермолова. Он предписывал Пестелю не вступать с акушинцами ни в какие переговоры и ультимативно требовать аманатов. «Аманатов или разорение» — вот тон и стиль А.П. Ермолова в отношении дагестанских владельцев летом-осенью 1818 г. Никакой дипломатии или компромисса. Они неуместны в отношениях между властью и подданными. Наконец, Пестель проводил все время «в самом оскорбительном для населения распутстве» и «постоянно был пьян» .
Действия и поступки Пестеля подтверждали доводы антироссийской группы дагестанских владельцев, призывавших подняться на вооруженную борьбу с Россий и способствовали мобилизации повстанческих сил. К 20-м числам октября 1818 г. вокруг Башлы собралось около 20 тыс. повстанцев, представлявших «все племена и народы Дагестана» . Здесь были акушинцы, даргинцы, каракайтагцы, табасаранцы. Возглавляли их ханы аварский, мехтулинский, казыкумухский, Ших-Али-хан и кадий акушинский.
«Пестель не принял никаких мер против нечаянного нападения. Находясь с самого раннего утра в веселом расположении духа и проводя день в самом оскорбительном для населения распутстве, генерал Пестель не видел, что совершалось вокруг него, не замечал, что жители вывозят свои семейства, имущество и имеют открытое сношение с неприятелем» . 23 октября начался штурм Башлы, закончившийся разгромом отряда Пестеля (его потери – около 500 человек убитыми и ранеными, в том числе – 12 офицеров) . Российские войска, «опасаясь остаться без продовольствия, быть отрезанными от сообщения, не ожидая ни откуда помощи и получив сведение, что Ших-Али-хан со своею толпою отделился и двинулся к Кубе» и, учитывая, что «большая часть зарядов и патронов были израсходованы», оставили Башлы и с трудом отступили в Дербент. Во время отступления «горцы, в течение четырех с половиною часов, отчаянно наседали на отступавших, но, встречаемые каждый раз картечью, должны были отказаться от своего намерения уничтожить отряд, отступивший сначала к р. Бугами (Уллу-чай), а потом к Дербенту» . Р. Абдулатипов назвал это сражение «первым организованным сопротивлением горцев генералу Ермолову» .
Следует отметить, что в октябрьском сражении под Башлами и русские солдаты, и горцы проявили чудеса храбрости. Более трех суток солдаты, без пищи, крова и сна, отбивали яростные атаки превосходящих сил горцев. «Надежнейшими пунктами обороны» были дом уцмия и замок. «Отчаянный фанатизм неприятеля делал оборону весьма трудною. Горцы стремительно бросались на наши батареи, достигали до самых орудий и падали под их картечью. Некоторые, надеясь на свои панцыри и под защитою их, врывались в ряды солдат и умирали под ударами штыков. Храбрый майор Севастопольского полка Износков, при каждой атаке на батарею, выдвигал своих стрелков и «закрывал их валом из неприятельских тел. … Временно устроенные нами укрепления были сплошь обложены телами убитых, но горцы не прекращали своих действий» .
Получив 24 октября известия о нападении дагестанцев на отряд Пестеля, главнокомандующий уже на третий день выступил в Дагестан, имея под началом 3200 человек пехоты и казаков, 14 орудий. Но направился он не в Башлы, а в шамхальство Тарковское. «По расчленению времени не мог я успеть прийти ему (Пестелю. – Авт.) на помощь, — писал позже Ермолов в своих мемуарах, — но знал, что если появлюсь во владениях Шамхала, или угрожать стану Провинции Мехтулинской, принадлежащей брату Аварского хана, бывшему причиною всех беспокойств, то находящиеся против Генерал-Майора Пестеля дагестанцы, особенно Акушинцы, возвратятся, для защищения собственных границ» . 3 ноября, несмотря на осеннюю распутицу, он прибыл в Тарки.
В конце октября начальник штаба Кавказской армии ген. А.А. Вельяминов направил в Дербент кн. Мадатова для подробного расследования обстоятельств разгрома отряда Пестеля. Мадатов составил довольно объективный отчет об октябрьских событиях в Башлы. Он приходит к выводу, что восстание башлинцев было вызвано произволом и бесчинствами российских военных, что Пестель показал себя бездарным и трусливым военачальником, из-за чего погибли сотни солдат. «Держась всегда правила, — писал Мадатов Ермолову, — не делать никому из товарищей своих зла и не выставлять поступка их перед начальством, но будучи одушевлен верностью и усердием к пользе службы государя императора и по особенной преданности к особе вашего высокопревосходительства, не могу скрыть в сем случае перед вами того положения. В каком я нашел отряд генерал-майора Пестеля и здешний край.
Хотя стыдясь, но должен сказать, что бедные воины России, под командою его (Пестеля. – Авт.) находящиеся, чрез не дельное (дурное) распоряжение в бытность отряда в Башлах потерпели значительную потерю в штаб и обер-офицерах и нижних чинах. … Если бы не благоразумные содействия в распоряжении и отличная храбрость в сем деле подполковника Мищенко и майора Износкова, то наверно весь отряд должен был быть жертвою такого неприятеля, который всегда ничего не значил, но сим сражением столько окуражен, что стремительным нападением заставил наших ретироваться из Башлов в беспорядке. Все до одного раненого солдата кричат, что погибли напрасно, и весьма ропщут на слабое командование генерал-майора Пестеля…» . Н.Ф. Дубровин также отмечает, что «Пестель заперся в замке и, оказавшись «робким», не делал никаких распоряжений. Одна распорядительность артиллерии подполковника Мищенко и Севастопольского полка майора Износкова, успевших собрать вокруг себя часть отряда, спасли его от конечной гибели. Большая часть солдат, разбросанных по всему городу, не успели соединиться с товарищами, были окружены в домах многочисленным неприятелем и дрались в одиночку, без всякой связи и порядка» .
Самое же главное в отчете Мадатова заключалось в том, что он считал политически целесообразным (учитывая причины восстания башлынцев – по вине российских военных) не применять к жителям уцмийства карательных мер, а привести их к покорности мирным путем. «Народ с нетерпением желает видеть скорее ваше высокопревосходительство и излить в милостивое и справедливое благоусмотрение ваше все обиды, им претерпеваемые, и угнетение, каковые он не видывал с самого начала подданства России. Я твердо уверен, что ваше высокопревосходительство без всякого оружия приведете в покорность не только подведомственный народ, но и тот, который дерется с нами, будучи вынужден к тому разными причинами» .
Подобные рекомендации совершенно не отвечали представлениям «раннего» Ермолова о методах покорения северокавказских горцев. Он считал, что любое проявление неповиновения с их стороны должно быть жестоко наказано. Тем более, что в данном случае горцы разгромили российский отряд и это вызвало рост антироссийских настроений не только в Дагестане, но и в Иране. («Поражение Пестеля, как и следовало ожидать, торжествовал весь Дагестан» ). И потому Ермолов принимает решение «примерно наказать» дагестанцев.
7 ноября Пестель получил приказ совершить карательную экспедицию «для совершенного разорения Башлы и прочих селений взбунтовавшего владения каракайтагского уцмия» , «а на возвратном пути… наказать прочие близлежащие селения, участвовавшие против нас» .
А.П. Ермолов, безусловно, был талантливым военачальником. До приезда на Кавказ он не имел опыта военных действий в горной и лесистой местности. Однако он быстро разобрался в особенностях северокавказского театра военных действий. Победы российской армии в горах Дагестана и Кабарды, в лесах Чечни над многократно превосходящими силами горцев были одержаны и благодаря военному таланту Ермолова (при прочих факторах). Планируя военные экспедиции против горцев, он каждый раз действовал на нескольких направлениях, с тем, чтобы северокавказцы не могли выступить объединенными силами, связывал их на разных театрах военных действий, вынуждая их разобщать свои силы. Так он поступил и в ноябре 1818 г. в Дагестане: сам он выступил против мехтулинского хана, Пестель же был направлен во владения уцмия.
Повстанцы были вынуждены раздробить свои силы на два фронта. Большая часть их сил была направлена против Ермолова, на защиту Мехтулинского ханства. В результате Пестель, не встречая особо сильного сопротивления, «прошел… через деревни Хан-Мамед-кале, Дели-Чобан, Берекой и Джими-Кенд, разорил их до основания, разогнал мятежников, сжег все их хозяйственные запасы» и практически без боя занял Башлы. Выполняя приказ Ермолова, Пестель «совершенно истребил гнездо разбойничье – одним словом, в Башлах не осталось камня на камне и следы основания его совершенно изглажены» .
Отряд самого Ермолова 11 ноября выступил из Тарков и направился к селению Параул. Внезапным ночным нападением российский отряд захватил высоту, господствующую над Параулом. После чего, 13 ноября, Ермолов без боя занял это селение. Здесь он уничтожил только «богатый дворец» Аварского хана: «проконсул» хотел показать дагестанцам, что он «милостиво» будет обходиться с теми аулами, которые не окажут вооруженного сопротивления российским войскам.
Из Параула российские войска 14 ноября направились к сел. Большой Дженгутай, где находились основные силы дагестанских повстанцев. «В Дженгутае ожидали русских главные силы мятежников. Их позиция тянулась по высокой горе, защищаемой окопами и засеками; на левом фланге был Дженгутай, на правом – река, к которой примыкали обширные сады, занятые также лезгинами. Эта позиция была еще сильнее, нежели первая, а между тем откладывать атаку на этот раз было невозможно: в шести верстах стоял акушинский кадий с четырехтысячным скопищем, и всякое промедление дало бы ему возможность зайти русскому отряду в тыл и поставить его под перекрестный огонь» . Здесь «5 часов сряду продолжалась кровопролитная битва», в которой российские войска «встретили сильнейшее сопротивление неприятеля» . «Приказав двум кабардинским ротам, под начальством храброго капитана Кацырева, следить за акушинцами, Ермолов выдвинул вперед артиллерию, и скоро картечь заставила неприятеля очистить передовые завалы; в то же время стрелки выбили его из крайних домов селения. Тогда орудия продвинулись ближе. И между тем как снаряды громили город, производя страшное опустошение в тесных улицах, донской есаул Чикалев с казаками обскакал Дженгутай и рубил тех, которые пытались бежать из него. Одновременно с этим шло жаркое дело на правом фланге… Часть неприятеля, будучи отрезана, кинулась в город и засела в мечети. Солдаты ворвались за ними и перекололи защитников» . «Исход боя решили русская артиллерия и военное искусство Ермолова и Вельяминова» . «Большой Дженгутай был отдан войскам на разграбление. Та же участь постигла на следующий день и Малый Дженгутай» . «Селения Дженгутай, Большой и Малый, прекраснейшие и лучшие нежели многие из уездных наших городов, истребил я до основания»,- напишет Ермолов А.А. Закревскому в письме от 30 декабря 1818 г. А в своем дневнике он добавит: «Главные зачинщики мятежа наказаны смертью» .
Следует указать на то, что антироссийский союз дагестанских владельцев оказался весьма аморфным созданием. Он не имел единого командования, единого плана действий (видимо, в условиях феодальной раздробленности – это недостижимые цели: вспомним Русь Х111 в., в период монгольского нашествия) и оказался малодейственным в критический момент. Во время решающего сражения в Большом Дженгутае акушинский кадий, у которого под началом было 4 тыс. всадников, так и не вступил в бой, оставшись безучастным наблюдателем . (Хотя Аварский хан всячески заступался за акушинцев перед Ермоловым, вызвав тем самым немалый гнев генерала). Н.И. Покровский отмечал по этому поводу: «…Ханы-союзники, по-видимому, были настроены не слишком решительно. Во всяком случае, когда союзники выступили и Ермолов прежде всего обрушился на ханство Мехтулинское, остальные ханы промолчали, не поддержали союзника» .
Во время наступления царских войск горцы укрывали свои семьи в горах и лесах. В зимнее же время это становилось невозможным и потому в этот период горцы старались избегать, по возможности, военных действий. После захвата Ермоловым Мехтулинского ханства большинство повстанцев разошлось по домам. Это еще раз показывает, что в тот период у дагестанских крестьян не было сильных антироссийских настроений и проблему установления в Дагестане российской власти можно было решить мирным путем. Без ополченцев не могли воевать и ханы. С середины ноября 1818 г. к Ермолову стали являться делегации от различных дагестанских обществ, включая аварские и акушинские. «На другой день после разбития все не только окрестные селения, но даже в горах лежащие, куда почти нет дороги, пришли просить пощады и помилования», — отмечал А.П. Ермолов . Учитывая зимние условия, усталость и малочисленность своих войск, наместник также не решился продолжать наступление в Дагестане, решив отложить его на следующий год.
В то же время, воспользовавшись ситуацией и с целью напугать остальных дагестанских феодалов, А.П. Ермолов ликвидировал Мехтулинское ханство. Часть его земель (селения Кара-Шура, Дургели, Урма, Казанище и Параул) была передана шамхалу Тарковскому в награду за верность России, а на остальной территории было образовано особое приставство под управлением русского офицера. «…Всю фамилию подлейших дженгутаевских беков выгнал из их владений, — отмечал Ермолов; — остаются теперь одни изменники, присяге своей изменившие и известные скотскою глупостью своей акушинцы, дерзнувшие поднять оружие против российских войск. Я дал им время на раскаяние и Боже упаси их, если они осмелятся что-нибудь предпринять: истреблю до основания…» . «Так окончил Ермолов свой первый поход в Дагестан» .
Так Ермолов начал выполнение своего проекта о ликвидации политической власти северокавказских владельцев. Генеральского чина и жалованья был лишен и Аварский хан. Он и Гасан-хан Дженгутайский были лишены также и ханских званий. Главнокомандующий полагал, что с разгромом повстанческих сил союза дагестанских ханов выполнена основная часть задачи покорения Дагестана. «…Гордые и глупые дагестанцы видят все усилия свои бесплодными и ужас царствует повсеместный», — писал он 20 ноября 1818 г. М.С. Воронцову . «Не думал я, чтобы в такое короткое время мог я успокоить довольно обширный край и весьма многолюдный и найти столько готовности и покорности нашей власти, — отмечает Ермолов в письме к А.А. Закревскому от 30 декабря 1818 г. — …Не хочу обманывать себя, чтобы все сделал я одним оружием, — добавляет он, — мне много способствовало и время, ибо уже здесь зима и жители с женами и детьми и скотом не могут в лесах укрываться, а в деревнях боятся жить, дабы не подвергнутся истреблению. …Здесь вселяет ужас и мое имя, ибо я имею совсем другое поведение, чем мои предместники…» .
Суровые меры, предпринятые Ермоловым против дагестанцев в ноябре 1818 года, по его мнению, должны были напугать их и предотвратить дальнейшие антироссийские выступления в Дагестане. Однако последующие события показали, что А.П. Ермолов (как и некоторые из его предшественников и преемников) плохо знал и местную ситуацию и самих горцев. «Проконсул» Кавказа вместо желаемого запугивания горцев добился своими жесткими действиями обратного результата. «Погром Мехтулы и уничтожение ее самостоятельности усилили волнения в Дагестане»,- подчеркивал С. Эсадзе . То же самое отмечал и А.В. Фадеев . Последующий ход событий полностью подтвердил все это. Изгнанный из своих владений, Гасан-хан вернулся в Мехтулу, как только Ермолов ушел из Дагестана. Сын шамхала был изгнан из Большого и Малого Казанища. Антироссийски настроенные феодалы, вновь дав клятву, обязались выгнать из своего владения шамхала Тарковского, напасть на Кубинскую провинцию и на владения Аслан-хана Кюринского.
А.П. Ермолов пользовался огромной популярностью в Кавказской армии. Он тщательно следил, чтобы солдаты были хорошо одеты и накормлены (ради последнего он шел и на прямое ограбление горцев. В письме Мадатову от 18 августа 1818 г. он укажет: «Цапни овец на порцию твоим войскам» ), стремился не допускать потерь личного состава во время военных действий. Был предельно щепетилен в вопросах офицерской чести и достоинства. Однако осенью 1818 г. Ермолов попал «в крайне фальшивое положение» с генералом Пестелем.
Как мы уже отмечали выше, Пестель летом-осенью 1818 г. вел себя в Дагестане недостойно и грубо не только по отношению к горцам, но и к своим солдатам и офицерам. И в самом восстании башлынцев, и в разроме российского отряда немалая доля вины лежала на Пестеле, действия которого, по словам П.И. Ковалевского, «далеко не заслуживают похвалы, как то по отношению к жителям Башлы и Каракайтага вообще – так и в боевом отношении» .
В начале ноября, когда Ермолов был в Тарках, он получил обстоятельный рапорт Пестеля, в котором тот всячески пытался себя оправдать. Он писал, что повстанцев было 30 тыс. человек (что было явным преувеличением), тем не менее, он «нанес неприятелю огромный урон» и даже во время своего отступления «он обратил неприятеля в бегство и благополучно отошел к Дербенту» . Безусловно, первоначально (когда Ермолов был еще в Чечне) Пестель ввел наместника в заблуждение относительно истинной сути октябрьских событий в Башлах. Это видно и из дневниковой записи А.П. Ермолова. «Возвратился татарин, посланный к генерал-майору Пестелю, — запишет наместник в конце октября 1818 г. – Он доносит, что сражение было сильное и продолжалось два дня; жители Башлы изменили, впустили неприятеля в город и с ним соединились. Со стороны нашей был большой урон, но пушки не потеряны, как о том были слухи. Войска выступили из Башлы» .
Но в это же время наместник получил и доклад Мадатова (о котором мы говорили впереди), в котором доказывалось совершенно обратное – и главное для Ермолова – из-за нераспорядительности и бездарности Пестеля погибли сотни русских солдат. Получение этого доклада подтвердждает и сам Ермолов. В письме к Закревскому от 30 декабря 1818 г. он отмечает: «Наш Мадатов… был послан г.-л. Вельяминовым, чтобы прийти на помощь Пестелю… Он приехал в Дербент… Писал ко мне прегорькое письмо, что Пестель был выгнан, что бежал, что неприятели теперь ободрятся и видя со стороны нашей подобную трусость и что от того должны быть величайшие следствия…» . Однако Ермолов предпочел прислушаться не к Мадатову, а к Пестелю: лично ему была более выгодной «правда» Пестеля. Ведь Петербург был с самого начала против отправления войск в Дагестан, предупреждал, что войск у Пестеля мало и он может быть разбит дагестанцами. Ермолов действительно ошибся в оценке военно-политической ситуации в Дагестане в 1818 г. Но огромное самолюбие не позволило ему признать свою ошибку перед Петербургом. И он решил скрыть правду об октябрьских событиях в Дагестане и в докладе Александру 1 просил наградить Пестеля орденом св. Анны 1 класса «за храбрость и распорядительность» . Уже после возвращения из дагестанского похода, зная в подробностях о разгроме российских войск в Башлы, Ермолов в уже цитированном нами письме к Закревскому от 30 дек. 1818 г. продолжает настаивать на своей (точнее, Пестеля) версии об этих событиях. «Надобно отдать справедливость Пестелю, что он против неприятеля в восемь раз превосходящего его силами выдержал упорнейшее сражение и имел мужество его дождаться, ибо иначе неприятель возгордился бы и, без сомнения, напал на Кубу. … Я говорил с чиновниками шамхала, бывшими в сражении с нашей стороны, и они все единогласно говорят, что никогда такой храбрости войск наших не видывали.
Постарайся, почтеннейший Арсений Андреевич, ходатайствовать о вознаграждении храбрых сих войск… Боже, если Пестель получит ленту, которую точно надобно дать за чудесное сопротивление с горстью людей против сил ужасных и за непонятное отступление, в котором не оставил он даже ни одного раненого» . Однако спасти репутацию Пестеля (и свое самолюбие) Ермолову на этот раз не удалось (а может быть, и не захотел он до конца пойти против офицерской чести). Во время второго (ноябрьского 1818 г.) похода на Башлы при столкновении с дагестанцами «Пестель был настолько малодушен, что сложил с себя команду» .
История с Пестелем получила широкую огласку в Кавказской армии и главнокомандующий, спасая, видимо, уже свою репутацию среди солдат и офицеров, был вынужден «отчислить» этого генерала «по армейской пехоте» и «выслать в Россию». В Петербург было отправлено «извинительное письмо» , в котором наместник отмечал, что был введен в заблуждение «наилучшими свидетельствами» о Пестеле и его заместителе подполковнике Рябинине и «таковыми обманут будучи, представил … их обоих к награждению за сражение при Башлах, в котором они не были» . Позже в письме к Закревскому Ермолов добавит: «Отпустите Пестеля… Это – дрянь совершеннейшая» . Видимо, к этому времени А.П. Ермолов уже знал, что «сам Пестель и командир Севастопольского полка подполковник Рябинин заперлись в замке и при войсках во время сражения не были» .
Несмотря на победу российских войск над дагестанскими повстанцами в ноябре 1818 г. и приведение всего Дагестана в кажущуюся покорность, в Петербурге были недовольны деятельностью Ермолова, точнее, его излишней здесь активностью. В письме к барону П.И. Меллер-Закомельскому «проконсул» попытается снова доказать оправданность и необходимость прошедшей экспедиции в Дагестан. «…Неужели терпеть дерзость лезгин? – спрашивает он. – Однако поговорите с ним (с кн. Волконским), почему я слыву не совсем покойным человеком; по справедливости, надлежало бы спросить предместников моих, почему они, со всей их патриаршею кротостью, не умели внушить горцам благочестия и миролюбия? Мне, по крайней мере, упрекнуть нельзя, чтоб метал я бисер пред свиньями…» .
События в Чечне и особенно в Дагестане в 1818 г. утвердили Ермолова в мысли, что жестокость и устрашение являются главными средствами в покорении северокавказских горцев. И он в донесении Александру 1, начальнику Главного штаба Волконскому, он пытается убедить их в этом, доказать, что применение силы в Дагестане было не только целесообразным, но и абсолютно необходимым для «успокоения» края. 15 декабря 1818 г. в рапорте кн. Волконскому он отмечает: «В сентябре месяце явно было всего Дагестана приготовление к военным действиям… Здесь между народами загрубелыми в невежестве, чуждыми общих понятий, первый закон есть сила. Знаю я, что недостойно России во зло употреблять оную, но не могу не чувствовать, что она необходима, дабы отразить насилие. Во всяком другом месте в подобном случае силою отражаются не совместные требования, но здесь сего недовольно, здесь надобно наказать!» .
Ермолов пробыл в Чечне и Дагестане в 1818 г. свыше 7 месяцев – все время в походах, в крупных и мелких столкновениях с горцами. «Но должно ли спросить, чего добиваюсь я такими мучениями? – пишет он Меллер-Закомельскому. — …Я думаю, что лучшая причина тому та, что я терпеть не могу беспорядков, а паче не люблю, что и самая каналья, каковы здешние горские народы, смеют противиться власти государя» . Это и была та главная идея, которой руководствовался «проконсул» в своих действиях на Северном Кавказе – «наведение порядка», приведение горцев к беспрекословному повиновению российским властям, превращение региона в спокойный тыл Закавказья, который он рассматривал как плацдарм для осуществления своих грандиозных планов в отношении соседних восточных стран. Эта мысль рефреном звучит в его обращениях к горским владельцам и духовенству на протяжении всего времени пребывания его на Кавказе. В ноябре 1818 г. в двух обращениях к кумыкским владельцам и духовенству он заявляет: «…Беспорядка между подданными великого моего государя не должен я и не буду переносить более». «Я не люблю и не должен терпеть беспорядков» . Во имя достижения этой цели наместник готов был применить любые средства. На этом фоне гибель нескольких тысяч горцев, уничтоженные аулы, сады и пашни, грубое попрание чужой культуры и духовного мира – все это не имело для Ермолова никакого значения. «Филантропических правил» он не признавал. «Они хороши, но не здесь»,- как он писал Закревскому из Тифлиса еще в 1817 г.
В 1818 г. А.П. Ермолов только начал осуществление своего грандиозного плана «окончательного» покорения Северного Кавказа. Из двух (максимум – трех) лет, отведенных им на его полное осуществление, следующие два года – 1819 и 1820-й – должны были стать решающими. Во всяком случае, для Чечни и Дагестана. При этом А.П. Ермолов понимал, что наличных военных сил для выполнения этой цели явно недостаточно. В донесении императору от 15 декабря 1818 г. он настойчиво просит: «Удостойте, государь, милостивого взгляда донесение мое. Я видел собственными глазами довольно большую часть Дагестана, видел население его и удостоверился, что страна сия может во многих отношениях приносить нам великую пользу или быть весьма опасною в случае войны с соседственными державами. И без намерения смирять страну сию оружием должен был я просить о прибавлении к Грузинскому корпусу трех полков пехоты и двух рот легкой артиллерии. Чрезвычайное земли пространство, неодолимые препятствия в скором войск соединении или перемещении, сильные в средине народы, нам враждебные, — все убеждает меня просить об укомплектовании корпуса в три дивизии пехоты» .

2. ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ А.П. ЕРМОЛОВА В ДАГЕСТАНЕ И В ЧЕЧНЕ В 1819-1820-м ГОДАХ.

В конце 1818 – начале 1819 г. А.П. Ермолов намечает основные направления деятельности российских властей на Северном Кавказе на ближайшие 1-2 года. Кабарда по-прежнему остается на втором месте в его ближайших планах: там он предписывает лишь сдерживать набеги кабардинцев на линию. «Кабардинцы продолжают свои шалости с той только разницей, что делаются мелочные, а больших опасаются», — пишет Ермолов в июне 1819 г. и потому они требуют лишь «строгости и неусыпного надзора», — указывает он командующему войсками на Кавказской линии . Основное внимание главнокомандующего сосредоточено на укреплении российской власти в Дагестане и Чечне. Этим двум районам он по-прежнему придает основное значение в российской политике на Кавказе, поскольку именно они, по его мнению, угроза стабильности и «порядку» в крае, главное препятствие установлению здесь полного российского господства. В докладе Александру 1 от 12 февраля 1819 г. Ермолов отмечает, что народы Дагестана и Чечни «примером независимости своей в самих подданных В.И.В. порождают дух мятежный и любовь к независимости. … Не в моих правилах терпеть, чтобы власть государя моего была не уважаема разбойниками» .
В Дагестане Ермолов намечает строительство сильной крепости на Кумыкской равнине, организацию военно-экономической блокады против непокорных районов и разгром акушинцев. Последнее занимает чуть ли не главное место в его планах в Дагестане в 1819 г. 15 декабря 1818 г. он докладывает царю: «…Осмеливаюсь донести, что народ Акушинский надлежить смирить непременно, иначе вечно в Дагестане будут беспокойства, не будет сообщений Кавказской линии с Дербентом, без коего мы никак обойтись не можем, все прочие слабые народы увлекаемы всегда будут его внушениями и мы во всегдашней будем необходимости прибегать к оружию, чего избавимся раз его покоривши. Тогда весь Дагестан будет во власти нашей, а останутся горские народы, коих бедность и нужда сделают от нас зависимыми» . Эту же мысль Ермолов повторит в письме к А.А. Закревскому от 30 декабря: «Сей народ (акушинцы. – Г.Ш.) возмутил весь Дагестан…Его непременно надобно наказать…» . Действительно, в 1818-1819 гг. Акуша-Дарго превратился в один из центров антироссийской политики, примыкал к антироссийской феодальной коалиции в Дагестане, поддерживал и оказывал всяческую помощь непримиримым противникам России (Ших-Али-хану, грузинскому царевичу Александру и др.) . Ермолов считал, что Акуша-Дарго стал «прибежищем всем врагам нашим» . На полное подчинение Дагестана и установление российской административной власти главнокомандующий отводил два года. «В два года Дагестан, повсюду, где есть путь войскам, будет порядочно изучен покорности» .
В планах Ермолова на 1819-1820 гг. Чечне отводилось несколько меньше места, чем Дагестану. Он считал, что строительство крепости Грозной и установление российской административной власти на терско-сунженской равнине привело в основном к покорению Чечни. По его мнению, здесь теперь предстояло лишь укреплять эту власть путем проведения ряда мероприятий и использования тактики «беспокоящих набегов». Активным действиям российских войск в Чечне мешали огромные дремучие леса, которые являлись природным союзником чеченцев. Леса лишали армию маневренности, возможности быстро пройти в тот или иной район Чечни, т.е. держать чеченские земли под действенным контролем. Сами же чеченцы, устраивая засады в лесах, оставались практически неуязвимыми. «Для чеченцев лес – родная стихия, — писал А. Зиссерман.- Ловко пользуясь всеми выгодами местности, управляемые одною сильною волею, каравшее смертью неповиновение и трусость, они дрались отчаянно и оставляли поле битвы не иначе, как причинив нам значительные потери…» . А.П. Ермолов приходит к выводу (правда, с подачи А.А. Вельяминова), что окончательно покорить чеченцев будет трудно, если не лишить их этого естественного преимущества – непроходимых лесов. Поэтому, отправляясь в Тифлис в конце 1818 г., он приказал коменданту Грозной и начальнику Левого фланга полковнику Грекову с началом следующего года вырубить лес в Ханкальском ущелье («открыть ворота Чечни») и оттуда уже проложить лесные просеки к крупнейшим чеченским селениям. Отныне рубка леса (наряду с «наказанием» непокорных аулов) «получила первенствующее значение в деле покорения плоскости» Чечни . «На обязанности Грекова, — отмечал В.А. Потто, — лежало делать движения за Сунжу, подробно исследовать местность на всем пространстве лесистой Чечни вплоть до подножия Черных гор, прокладывать на сообщениях между главнейшими пунктами широкие просеки, устраивать пороги, а в случае нужды истреблять аулы, которые будут служить притоном для хищников. Греков принялся за выполнение этой сложной задачи с замечательной настойчивостью и последовательностью» .
В отношении чеченцев Ермолов решил проводить предельно жесткую политику. Не встретив в 1818 г. в Чечне сколько-нибудь организованного сопротивления, он, по-видимому, приходит к выводу, что чеченцев можно будет держать в повиновении мерами устрашения. В предписании генералу Сталю в январе 1819 г. он указывает: «Чеченцы непрестанно делают хищничества и доселе бесполезное многих начальников снисхождение, сделало их чрезвычайно наглыми. Надобно подтвердить постоянно от Моздока до Кизляра казачьими полками и войсками по Тереку и на Сунже расположенными делать им возможное зло без всякого сожаления» . Предшественники Ермолова – Гудович, Тормасов, Ртищев (за исключением Цицианова) – в своей политике в Чечне всегда делали различие между притеречными (мирными) и остальными (немирными) чеченцами. Репрессивные меры принимались в основном против «непокорных», засунженских чеченцев. А.П. Ермолов, как и Цицианов, этого различия не делал. В прошении чеченцев к графу Паскевичу в 1829 г. говорилось: «Даже мирные и покорные жители не только не доверяли и не являлись к российским начальникам, но еще крайне боялись их и удалялись; ибо мы замечали в прежних начальниках в делах обиды, вражду и взятки. Не было различия между покорными и врагами, между хорошо обращающимися и преступниками, и наказывали они их палками, истреблением и ограблением…» . Для Ермолова все чеченцы были «хищниками» и «мошенниками» и потому он предписывает Сталю: «В хищничестве помогают им (непокорным.- Г.Ш.) живущие по Тереку чеченцы, именуемые мирными… С ними поступать строго, как с самими чеченцами, не признающими власти нашей. Обличенных в участии , потребовать, чтобы сами выдали непременно… Если не подчинятся, то сжечь селение, стрелять по жилищам и взять имущество… Наказанных жителей прогнать за Сунжу» . И это при том, что с конца 1818 г. «мирные кумыки и чеченцы не только не нападали на русские поселения, но даже сами стали являться охранителями и защитниками» .
Политика «раннего» Ермолова (к 1826 г., как будет показано дальше, его взгляды относительно методов покорения чеченцев существенно изменятся) в отношении чеченцев абсолютно была лишена какой-либо дипломатии, гибкости и даже не предполагала возможность каких-либо компромиссов с ними. Он не хочет учитывать давние связи равнинных чеченцев с русскими, их стремление мирно сосуществовать с Россией и постепенно, без коренной ломки традиций и обычаев, адаптироваться к российким порядкам. А.П. Ермолов требует немедленного, беспрекословного и безусловного подчинения чеченцев российской власти, принятия чуждых и непонятных им российских законов и порядков.
Между культурами нет непримиримых противоречий. Между христианской и мусульманской, между западной и восточной цивилизациями и культурами есть масса точек соприкосновения, общих моментов. Это прежде всего общечеловеческие, общерелигиозные ценности. Любые культуры могут сосуществовать друг с другом. Требуется только уважительное отношение к чужой культуре, учет ее особенностей. Весь предыдущий (до второй половины ХУ111 в.) опыт русско-северокавказского (преимущественно добрососедского) сосуществования доказывает это. «Культурные контакты (между русскими и горцами. – Г.Ш.), в том числе создающие родственные связи, – отмечает Д. Олейников, — создавали на протяжении веков не разрыв, а скорее шов между культурами и цивилизациями» . Ермолов же силой навязывает горцам новый образ жизни. «…Попирая древние установления, сроднившиеся с чувствами и верою народа», «заменяя их новыми, поверхностно обдуманными», он «с неимоверной легкостью касался предметов, к которым правительство должно приступать всегда с чрезвычайной осторожностью» . Но горцы не хотят и не могут одномоментно отказаться от своей свободы, культуры, поведенческих стереотипов. Наконец, своей политикой по отношению к равнинным чеченцам – лишением их земли, зимних пастбищ, выселением в горы – Ермолов прерывал быстро идущий у них процесс складывания феодальных отношений. Все это закономерно порождало вооруженное сопротивление чеченцев и Ермолов «с восточной жестокостью предпринимал карательные экспедиции» против них . Получался трагический замкнутый круг: чем жестче становилась политика российских властей в отношении горцев, тем сильнее и масштабнее становилось их сопротивление. Жестокость и насилие царских войск неизбежно порождали адекватные действия со стороны северокавказцев. Ермолов же отвечал на это новыми репрессиями.
После строительства крепости Грозной, опасаясь вторжения российских войск в Аргунскую долину, чеченцы держали постоянные вооруженные караулы в Ханкальском ущелье. Однако с наступлением зимних морозов и ввиду бездействия грозненского гарнизона, они потеряли бдительность и караулы разошлись по домам: в условиях отсутствия государственности и регулярной армии у чеченцев не было понятия воинской дисциплины. Греков решил воспользоваться этим. В конце января 1819 г., собрав внушительный отряд – батальон егерей, 10 пехотных рот, 750 казаков и 6 орудий – он ночью занял никем не охраняемое Ханкальское ущелье и начал рубку леса. «В два дня прорублена была широкая просека – и вековой оплот чеченского народа, стоивший стольких жертв и крови Булгакову, пал под топорами русских солдат без единого выстрела. … Ворота в Чечню стояли открытыми настежь» . 6 февраля 1819 г. Греков докладывает Ермолову: «Хан-Кале очищена и войска благополучно возвратились в крепость Грозную. Не потеряв ни одного человека, я вырубил такое пространство леса, которое совершенно отворяет вход в землю чеченцев» . Ханкальское ущелье, в силу географического расположения, было единственным местом, где чеченцы Аргунской долины, объединившись (по старинной традиции), могли защищать свои селения. Отныне каждому аулу предстояло защищать себя в одиночку.
В 1819-1820-м гг. в Чечне не было открытых вооруженных выступлений против царской власти. Тем не менее, российскими войсками было уничтожено множество селений. Командование Кавказской линии, исходя из ермоловской «тактики устрашения», считало, что необходимо регулярно истреблять отдельные чеченские аулы «примера ужаса ради», чтобы держать в страхе и повиновении остальных.
После захвата российскими войсками Ханкальского ущелья окрестные чеченские селения изъявили покорность и выдали аманатов «из лучших фамилий» . Тем не менее, Греков (чья «суровость» по отношению к чеченцам «доходила до беспощадности») , исходя из установки Ермолова «почаще тревожить чеченцев», зимой 1819 г. уничтожил селение Куллары . Никаких антироссийских выступлений здесь не было. Поводом послужило то обстоятельство, что «мирные чеченцы, дотоле исполнявшие все требования русского начальства, начали иметь сношения с чеченцами, живущими за Сунжею, принимали их к себе…, начали оказывать явное к нам недоверие и не исполнять приказания» . Греков усмотрел в этом «явную измену кулларских жителей» и в течение нескольких часов «весь Куллар» «превратил в пепел», захватив при этом «более 300 штук рогатого скота и баранов», показав тем самым «пример окрестным деревням» .
После этих событий активные действия царских войск в Чечне временно прекратились. Весной-летом 1819 г. ареной бурных и трагических событий становится вновь Дагестан. Из донесений Ермолова в Петербург, из его частной переписки видно, что после его осеннего похода в 1818 г. в Дагестан он был уверен, что для его «полного замирения» достаточно будет разгромить только акушинцев. Возможное непокорство остальных он рассчитывал сломить организацией военно-экономической блокады, уверенный, что «голоду все подвержены и он поведет к повиновению» .
На Кавказе существовало сложившееся в течение десятилетий географическое разделение труда. Жители горных районов Дагестана могли обеспечить себя собственным хлебом лишь 3-4 месяца в году. Остальной хлеб они покупали в равнинных районах, в Грузии, Чечне, Азербайджане, продавая здесь, в свою очередь, изделия кустарного производства и продукты скотоводства. Нарушение этого товарообмена могло привести к массовому голоду в горах . «Аварцы, будучи народом бедным, терпящим нужду в самых первых потребностях жизни и будучи окружены, подобно им, бедными соседями, не могут доставать необходимейших для себя вещей иначе, как в областях наших и между народами, нам подвластными, обменивая оные на некоторые собственные произведения; без такового обмена и без торговли в наших владениях аварцы существовать не могут», — отмечал будущий преемник Ермолова Паскевич в 1828 году . «Проконсул» Кавказа решил использовать запрет на торговлю в тех или иных районах Дагестана как один из методов покорения горцев. Этот запрет стал составной частью его тактики военно-экономической блокады. 31 марта 1819 г. он предписывает запретить торговлю аварцам и жителям Белокан в Азербайджане и Грузии, так как «изменник Султан-Ахмед-хан не перестает делать возмущение в Дагестане». Вслед за этим аварцам и андийцам была запрещена торговля и в Кумыкии . Аварцев, явившихся с торговыми целями в подконтрольные России районы, Ермолов приказал арестовать, а товар- конфисковать. Подобные же меры были вскоре предприняты и против жителей Акуша-Дарго. Для горцев были закрыты все пути как для торговли, так и для выгона скота на зимние пастбища. В то же время и к ним никто не допускался для ведения торговли. С этого времени торгово-экономическая блокада будет распространена Ермоловым и на другие районы и станет одной из важнейших причин роста антироссийских настроений в горах Северо-Восточного Кавказа.
Указания официального Петербурга и фактические действия А.П. Ермолова часто расходились. С 1818 г. в Чечне и с 1819 г. в Дагестане главнокомандующий начал всячески ограничивать хозяйственную и торгово-экономическую деятельность горцев, следуя своей тактике их военно-экономической блокады. В это же время Петербург рекомендует наместнику совершенно иную линию в отношении горцев. 1 октября 1819 г. министр иностранных дел Нессельроде в специальном отношении указывает А.П. Ермолову, что «распространение сношений наших в горах может сблизить к нам горцев и отклонить все неудобства, ныне существующие к произведению непосредственной с ними торговли… Комитет министров занимается ныне средствами, могущими усилить распространение связей наших с теми народами» . Однако это указание правительства совершенно не повлияло на практическую политику Ермолова на Северо-Восточном Кавказе. Напротив, с осени 1819 г. он начнет массовое насильственное выселение чеченцев с равнинных земель в горы и еще более ужесточит военно-экономическую блокаду горных районов Дагестана.
Решив окончательно покорить Дагестан в 1819 г., установить здесь российскую административную власть, лишая местных ханов их политических прав, Ермолов понимал, что все это может вызвать у них ожесточенное сопротивление. Он опасается, что наличных военных сил может и не хватить для выполнения этой задачи (несмотря на словесную браваду, «проконсул» с 1818 г. в своих практических действиях будет уважительно относиться к военным способностям своих горских противников). В военном деле А.П. Ермолов авантюризм не признавал. В середине декабря 1818 г., докладывая Александру 1 об итогах своей деятельности в Чечне и Дагестане, Ермолов подчеркивает, что дальнейшие решительные действия здесь по установлению российской власти невозможны без дополнительных войск . В письме к своему другу А.А. Закревскому от 30 декабря 1818 г. «проконсул» более настойчив и откровенен: «…Здесь войск чрезмерно мало… прошу трех полков и двух рот легкой артиллерии. Прошу тебя и честию оружия нашего заклинаю способствовать к исходатайствованию сего у Государя. Если откажут, я потеряю все плоды приобретенные внушенным теперь страхом» .
Уже в начале 1819 г. Ермолов в Тифлисе стал получать донесения о том, что в Дагестане готовится новое вооруженное выступление против России с участием акушинцев, каракайтагцев, аварцев и других . «Единственный способ» «успокоить» Дагестан Ермолов видит в использовании войск . Готовясь к решительным действиям на Северо-Восточном Кавказе, наместник производит серьезные изменения среди командования Кавказской линии. Командующим войсками на Линии вместо «старого и нерешительного» Дельпоццо назначается «более энергичный и твердый» генерал-майор К.Ф. Сталь, бывший до этого военным губернатором Тифлиса. Одновременно Ермолов добился отставки губернатора Кавказской области Малиновского. Его функции также были переданы командующему Кавказской линией. Таким образом, в одних руках была сосредоточена отныне вся власть на Северном Кавказе – военная и гражданская. Еще в 1816 г. правительство запретило Ермолову самостоятельно менять структуру административного управления Северным Кавказом и сосредотачивать в одних руках военную и гражданскую власть. Тем не менее, когда «проконсул» де-факто осуществил это, Петербург не стал возражать. Ермолов действительно был на Кавказе самостоятельным, неограниченным правителем. Командующим войсками в Дагестане был назначен генерал-майор Вреде (вместо Пестеля) . Из Тифлиса с отрядом был отправлен начальник штаба Грузинского корпуса генерал А.А. Вельяминов с заданием проверить состояние укрепленной линии от Владикавказа до Грозной. Отсюда он должен был направиться на Кумыкскую равнину для проведения подготовительных работ к строительству будущей крепости Внезапная. Однако главнокомандующий не начинает никаких военных действий в Дагестане, не будучи уверенным в прибытии дополнительных войск из России. 12 февраля 1819 г. он пишет Александру 1: «В Дагестане возобновляются беспокойства, и утесняемы хранящие нам верность! … Теперь уже нет у нас сообщения верного Кавказской линии с Дербентом, пресеклась торговля от расхищения караванов и убийства торгующих». Для установления прочной власти в Дагестане Ермолов считает малодейственным «рассеяние и наказание мятежников, ибо они появляются после», «необходимо между ими пребывание войск». Постоянные гарнизоны нужны Ермолову не только для наступательных действий, но, прежде всего, для организации и сохранения системы военно-экономической блокады. Для создания этих гарнизонов в Дагестане и разгрома акушинцев (которые «виною всех беспокойств») Ермолов просит царя срочно направить на Кавказ три полка пехоты и две легкие артиллерийские роты. «Полки прибавленные уничтожат и власть злодейскую ханов, которых правление не соответствует славе царствования В.И.В. и жители ханств, стенящие под тяжестью сей власти, уразумеют счастие быть подданными великого Государя» .
А.П. Ермолов поставил перед собой цель – покорить народы Северного Кавказа силой оружия в течение 2-3 лет. Но задача эта может быть выполнена лишь при значительном увеличении войск на Кавказе. Он понимает, что в такой постановке Александр 1 и его правительство не одобрят его план. Наместник добивается своего поэтапно, шаг за шагом. Сперва, в начале 1818 г., он добивается одобрения царем своей программы, обещая лишь минимально, в крайних случаях, использовать силу оружия при ее выполнении. Перенос кордонной линии к подножию гор и последующие действия российских властей в 1818 г. вызывают сопротивление горцев – и тогда наступает «крайняя необходимость» для применения военной силы, требуются дополнительные войска из России – иначе будут «потеряны все плоды приобретенные». «С первого взгляда на здешний край, на пространство, войсками занимаемое, и на затруднения в скором их сообщении, — писал Ермолов Александру 1, — встретил я необходимость умножения войск, но два с лишним года молчал, точно не зная, каким количеством определить ее умножение» .
Трудно сказать (потому что нет прямых данных об этом) понимали ли в Петербурге, что А.П. Ермолов своей политикой ведет Россию к «большой войне» на Северном Кавказе. Во всяком случае, здесь не спешили с положительным решением вопроса о направлении новых войск на Кавказ. Н.Ф. Дубровин полагал, что «в Петербурге вообще не одобряли распоряжений главнокомандующего. В столице все еще считали возможным смирить горцев кротостью… Кн. Волконский писал Ермолову, что император не одобряет тех мер, которые могут нарушить общее спокойствие…» .
К весне 1819 г. ситуация в Дагестане стала вновь весьма напряженной. Еще зимой, по приказу Ермолова, у селения Эндери началась заготовка леса для постройки крепости. Действия генерала в Чечне и в Дагестане в 1818 году ясно показывали, что Россия взяла твердый курс на установление в регионе своей власти. «Погром Мехтулы и уничтожение ее самостоятельности в ряду независимых дагестанских владений ясно показали горцам, что русские на этом не остановятся и что это только начало конца – начало покорения ими всего Дагестана. Поэтому волнение в горах не прекращалось всю зиму… Между тем наступила весна 1819 года. Русские войска приступили к постройке новой крепости «Внезапная» в кумыкских владениях; в Чечне началась рубка лесов… Все хорошо сознавали, что с покорением Чечни и кумыков, запертые в своих бесплодных горах, они силою самих обстоятельств вынуждены будут покориться» . Так что планы наместника относительно Дагестана не были секретом для его жителей. «Уже ранней весной… 1819 года они стали совещаться о возобновлении враждебных действий» против России .
Весной 1819 года встревоженные дагестанские владельцы договорились о создании второго антироссийского союза. На этот раз к союзу примкнул и уцмий каракайтагский – Адиль-Гирей, которого оттолкнула от союза с Россией жесткая и бескомпромиссная политика Ермолова, а также погром, учиненный российскими войсками в его владениях. (Покорность уцмия Адиль-Гирея российской власти с самого начала «проконсульства» Ермолова была порождена в основном двумя обстоятельствами: получить помощь России в борьбе с претендентами на уцмийское звание и тем, что сын Адиль-Гирея находился в заложниках у русских). «…17 июля, в урочище Кубдень-Дыкка съехались на совещание: ших-Али, аварский хан и брат его Хасан. Они положили собраться на р. Богуляль и оттуда двинуться: аварскому хану к казиюртовскому укреплению, брату его Хасан-хану дженгутайскому против отряда, расположенного в Андреевском селении, а Ших-Али и Абдул-бек эрсинский, соединившись с каракайтагцами, двинутся на Табасарань и будут стараться ворваться в Кубинскую провинцию» . Однако, судя по последующим действиям дагестанских феодалов, эта «диспозиция», приведенная Н.Ф. Дубровиным, не совсем точно отражала фактическое состояние дел. Ближе к истине, видимо, следующее: согласно плану, разработанному восставшими владельцами, аварцы, мехтулинцы, салатавцы, ауховские и качкалыковские чеченцы во главе с Аварским и бывшим Мехтулинским ханами должны были идти на помощь кумыкам, чтобы не допустить строительства новой крепости. Ших-Али-хан, Абдулла-бек Эрсинский, Сурхай-хан Казыкумухский и уцмий Каракайтагский должны были захватить Кубинскую провинцию и Кюринское ханство. Акушинцы должны были оставаться как бы в резерве, чтобы «наблюдать за шамхалом» и «угрожать тем, которые захотели бы остаться верными русским» . Если акушинцев – наиболее крупную и боеспособную силу, «самый главный и храбрейший в том краю народ» — оставили как карательную силу против нежелавших воевать с Россией – видимо, таковых в Дагестане было немало.
Организаторами и руководителями антироссийского восстания в Дагестане и в 1819 г. выступили дагестанские феодалы. «Старшины обществ делали воззвания к народам, приглашая их ко всеобщему вооружению для истребления врагов», — сообщает источник . Однако поднять всенародное восстание дагестанским ханам вновь не удалось. Крестьянство не слишком доверяло им, зная их как жестоких угнетателей . Х.М. Хашаев отмечал, что в 1818-1819 гг. в Дагестане «выступления отдельных владетелей против России не были поддержаны народом» . После 1806 г. большинство дагестанских феодалов резко усилило эксплуатацию зависимого крестьянства, не считаясь с традиционными нормами и обычаями. Личная зависимость райят от беков значительно усилилась. Все это вызвало рост социальной напряженности и антифеодальные выступления в ряде районов Дагестана. Так, в Табасаране в 1819 г. крестьяне «отказались от должного послушания и возмутились против беков Мустафы-кадия и Кихляр-Кули Табасаранского, ограбили их дома и имения» , «преданный Ермолову кадий, управляющий страной, был убит заговорщиками» . Эта часть дагестанского населения, естественно, не поддержала выступления своих владельцев против России. К тому же в 1818-1819 годах колониальные порядки в Дагестане только устанавливались. Население еще не познало в полной мере всех тягот колониальных порядков. Еще не было массовых репрессий против населения. Регулярные карательные экспедиции, уничтоженные аулы, военно-экономическая блокада – все это было еще впереди. Тем не менее, дагестанские ханы весной 1819 г. собрали для выступления против России значительно большие силы, чем в предыдущем году. Жестокие действия российских войск в 1818 г., безусловно, способствовали росту недовольства в Дагестане. В конце апреля 1819 г. повстанцы вступили в шамхальство Тарковское и, встречая поддержку местного населения, заняли Тарки. Шамхал бежал в укрепление Кази-Юрт, под защиту российских войск.
Ситуация в Дагестане требовала от российских властей немедленного вмешательства. Но Ермолов не решается начать здесь военные действия без прибытия подкреплений из России. Петербург же по-прежнему колеблется. Правительство еще не приняло решения о направлении новых войск на Кавказ. В этих условиях, 20 мая 1819 г. А.П. Ермолов пишет А.А. Закревскому отчаянное, почти ультимативное письмо: «Между народами Дагестана сделана общая против нас присяга и уже они собираются. Боязнь моя за Кубинскую прекраснейшую провинцию, где мало весьма войск.
… Ты говоришь, чтобы я не настаивал на прибавлении войск. На моем месте ты настаивал бы конечно, ибо требует того польза государя… Даю тебе, как офицер, честное слово, что я в последний раз иду в Дагестан… Я кончу нынешний год как умею, а далее, честное даю слово, что не служу и вам выгоднее найти человека, который лучше меня все сделает» . Чтобы Ермолов, человек с беспредельной гордостью и чрезмерным честолюбием, мог написать такое письмо – видимо, требовалась действительно чрезвычайная, критическая ситуация, когда под реальную угрозу были поставлены российские позиции в Дагестане.
В Петербурге, наконец, решились прислушаться к отчаянным просьбам кавказского наместника (видимо, не без помощи Закревского) и Александр 1 сообщает ему, что «обратя должное внимание на донесения ваши в разные времена мною полученные, усматривая в оных, что вы находите необходимым усиление корпуса вам вверенного… я могу временно выслать под начальство ваше десять полков пехоты с тем предположением, чтобы ими укомплектовать единожды надежным образом Грузинский корпус… Таким образом, корпус вам вверенный, конечно, может иметь всегда под ружьем здоровых более 50.000 человек» . Одновременно Александр 1 приказал перевооружить Кавказскую армию, «переменив старое и к употреблению не годное оружие» . На Кавказ были направлены также 2 легкие артиллерийские роты.
Получив известие о согласии Петербурга на «умножение войск» на Кавказе, Ермолов начинает действовать. Не переходя к активному наступлению против повстанцев до прибытия обещанных подкреплений, он предпринимает меры, чтобы не допустить дальнейшего разрастания «ханского движения». Он учитывал, что бездействие российских войск использовалось мятежными ханами в агитационных целях, для мобилизации новых сторонников. «Надобно было, — отмечает наместник, — до прибытия войск из империи, сколько возможно, воспрепятствовать всеобщему соединению. Сделаны все нужные распоряжения» . Был и другой момент.
Излюбленным тактическим приемом Ермолова было раздробление сил противника. Опасаясь, что дагестанские повстанцы бросят все свои силы против российского отряда, строящего крепость Внезапную, «проконсул» решил открыть военные действия в другой части Дагестана, чтобы отвлечь туда часть сил восставших горцев. «Дагестанцы, — писал М. Погодин, — имея способы посылать значительные подкрепления к чеченцам, могли бы препятствовать окончанию крепости (имеется в виду крепость Внезапная. – Авт.). Для отвращения сего надлежало иметь в Дагестане отряд войск, который беспрерывно угрожал бы тамошним народам и не дозволял вооруженным жителям собираться в значительном числе» .
В этих целях в июне главнокомандующий направляет один отряд под командованием кн. Мадатова в Приморский Дагестан, на границу между Кубинской провинцией и Табасараном, а второй – под начальством А. Вельяминова – на Кумыкскую равнину, к Эндери . В начале июля сюда же прибыл и сам Ермолов.
Отряд Мадатова был относительно малочисленным: 2 батальона пехоты, рота артиллерии, 300 казаков, 650 кавалеристов из карабахцев, ширванцев и шекинцев, 500 всадников Аслан-хана Кюринского – всего около 2,5 тыс. человек . Ермолов считал опасным начать военные действия с таким отрядом против значительно превосходящих сил повстанцев. Поэтому он предписывал Мадатову: «…Вам надобно с большой осмотрительностью расположить ваши действия, всегда согласуя оные с главнейшей целью, которая в том состоит, чтобы до общего движения осенью, охранить спокойствие Кубинской провинции и не допустить неприятеля ворваться в оную» . Одновременно Мадатов должен был удержать акушинцев от соединения с основными силами повстанцев, ибо «если же акушинцы возьмут в предприятиях Ших-Али-хана, то они могут иметь большие силы…» . Следуя правилу «разделяй и властвуй», Мадатов должен был «ласково принимать» акушинцев, внушить им, что российским войскам «воспрещено… входить в их землю и делать им зло», но при этом не давать им никаких «письменных обещаний» . Весной-летом 1819 года А.П. Ермолов вел с акушинцами очень рискованную и тонкую игру: путем угроз и обещаний он пытался удержать их от активной антироссийской борьбы, в то же время не желая давать им никаких обещаний. Он твердо намеревался ближайшей зимой разгромить акушинцев (разгромив прежде других антироссийски настроенных дагестанских владельцев) и не хотел им давать никаких гарантий безопасности. В отличие от некоторых советских и российских генералов ХХ-ХХ1 вв., А.П. Ермолов, при всей своей жестокости, был человеком слова и человеком благородным. Если он давал слово, если он давал обещание, он их всегда выполнял. У него не существовало понятия – дать обещание и не выполнить его во имя «политической целесообразности». Поэтому в реляции Мадатову 26 июля 1819 г. он указывал: «Ты верно уже пришел с иностранными твоими легионами (татарами). Теперь надо ограничиться наблюдением за Табасаранью и пользоваться случаями делать возможный вред Абдул-беку эрсинскому, зятю Ших-Али-хана… Если, видя тебя приблизившегося к Табасарани, акушинцы, которые по глупости своей думают себя в праве во все мешаться, обратятся к тебе со своими бумагами или посланцами, ты отвечай им, что без приказания моего не можешь вступить с ними ни в какое объяснение, но только знаешь то, что будешь истреблять тех, которые осмелятся делать вред подданным государя. Я бы желал, чтобы они были покойны сколько возможно времени. Ударит час Божий – и преступники изобличатся». «Размножай страх и ужас между злодеями, ты хорошо знаешь татар. — писал «проконсул» Мадатову в августе 1819 г. – Акушинцев, если они не восстанут явно, надобно держать до известного времени в обольщении. Ударит час воли Божией!» . Следует отметить, что «проконсул» в целом достиг своего: акушинцы не приняли сколько-нибудь серьезного, массового участия в антиколониальном движении в Дагестане в 1819 г. В декабре того же года их основные силы будут разгромлены Ермоловым. Российские войска займут Акушу.
Ермолов планировал закончить постройку крепости на Кумыкской равнине, дождаться прибытия новых подкреплений из России, соединить российские войска в Дагестане в один кулак и только тогда, осенью 1819 г., перейти в наступление против повстанцев. Хотя, по мнению самого же “проконсула», ситуация на Кумыкской равнине была весьма непростой. В письме к А.А. Закревскому от 6 августа 1819 г., находясь под Эндери, он отмечает: «Я живу здесь с народом, сто лет называющимся подданными России и, конечно, трудно найти величайших злодеев и между самыми злейшими врагами. Пребывание наше здесь весьма не нравится, ибо нельзя продолжать делать разбои и надобно покорствовать. Измены ежечасные; исключая некоторое число людей благоразумных, все прочие явно со стороны неприятелей.
Изменник Аварский хан собирает большие силы, ему содействуют все вообще чеченцы, все почти деревни владений Андреевских и большая часть аксаевских» .
Второй антироссийский союз дагестанских ханов оказался таким же непрочным, как и первый. Как только Мадатов в начале августа 1819 г. со своим отрядом вступил в Табасаран (12 августа русские войска заняли селение Мараги, узел дорог на Кубу, Дербент и Каракайтаг) в лагере повстанцев произошел раскол. Дагестанские феодалы оказались неспособными подняться до уровня осознания общенациональных задач и каждый (за исключением, пожалуй, Султан-Ахмед-хана Аварского) стал преследовать свои узкоэгоистические цели, надеясь сохранить свое ханство. Никакие соглашения о совместных действиях, присяги и клятвы на Коране не смогли придать жизнеспособность и действенность антироссийскому союзу дагестанских ханов. Первым из него вышел Сурхай-хан Казыкумухский. «… Желая отвратить от себя справедливое подозрение» и «опасаясь за целость своих владений», он прислал «князю Мадатову письменное уверение в своей преданности» . Следом о своей верности России заявил и майсум Табасаранский, который вместе со своей конницей присоединился к Мадатову. («По требованию Мадатова, покорившиеся магалы выставили свою конницу, которая стала в ряды русского войска, готовая идти для усмирения своих же табасаранцев» ). В лагере повстанцев возникли серьезные разногласия о дальнейших действиях. «…Жители, уже готовые к восстанию, очутились в неопределенности, — пишет В.А. Потто, — не знали, что предпринять. Их старшины и выборные от селений поскакали для общего совещания в Хошни…» . Мадатов, несмотря на приказ главнокомандующего не начинать военные действия против повстанцев, решил воспользоваться отсутствием единства в их лагере и, совершив стремительный марш в 30 верст за одну ночь по гористой и малознакомой местности, 14 августа напал на Хошни. Здесь находились основные силы восставших табасаранцев под руководством Абдулла-бека Эрсинского. «Отчаянная оборона» горцев, «изумленных неожиданным нападением», закончилась их разгромом . Правда, особого сопротивления повстанцы и не оказали. Потто отмечает, что российская конница, «стремительным ударом ворвавшаяся в неприятельский стан», «произвела в нем полное смятение. Горцы, устрашенные внезапным нападением, бросились бежать через единственное ущелье, которое еще не успели захватить русские» . Потери с обеих сторон были незначительными, но среди убитых горцев был и кадий Табасаранский. По словам Ермолова, победе Мадатова «много способствовали» «знанием земли и дорог» табасаранские жители, «пребывавшие верными» России . Тем не менее, «селения, в которых Абдулла-бек имел свое пребывание и другие, особенно замеченные в непокорности», были «преданы огню» . Кадием Табасарана был назначен зять шамхала Тарковского Абдур-Реззак-бек. Власть, предоставленная ему российским командованием, была весьма ограниченной. Он не имел права заниматься вопросами военно-политического характера и в его ведении были только духовные и гражданские дела местного населения.
Несмотря на успех Мадатова под Хошни, Ермолов по-прежнему был против наступательных действий в Дагестане, считая это преждевременным. Однако Мадатов уже убедился, что дагестанские феодалы не собираются помогать друг другу и их антироссийский союз существует больше на словах, чем на самом деле. Он решил стремительными ударами разгромить их по-одиночке. В начале сентября он приступил к разгрому Каракайтага. Первый удар он направил против терекемейских деревень, где «собрались с войсками» «многие мятежные беки» .
Терекемейцы (этнические азербайджанцы), зависимые крестьяне каракайтагских беков, проживали в одиннадцати деревнях близ Дербента. «Перенеся жестокости и притеснения» от уцмия и его беков, они еще в 1818 г. просили избавить их от гнета своих феодалов и «принять…во всегдашнее управление России» . Они не принимали никакого участия в антироссийских выступлениях в 1818-1819 гг. и их единственная «вина» была в том, что восставшие беки расположили свое ополчение в их селениях, чему помешать они, конечно, не могли. Совершенно не учитывая это обстоятельство и пророссийские настроения терекемейцев, следуя принципу «круговой поруки», Мадатов обрушил тяжелые репрессии и на них. Еще перед наступлением российских войск терекемейцы вместе с женщинами и детьми бросились бежать в направлении селения Башлы. «…Карабахская конница и часть кюринцев преследовали семейства жителей, уходивших к Башлам, и после упорной борьбы, почти под стенами города, отбили до пятисот арб, наполненных детьми и женщинами» . Позже, по приказу Мадатова (и с разрешения Ермолова) женщины и дети были «возвращены к семействам», однако селения терекемейцев «были разорены», а скот – реквизирован . «Терекемейские селения, жители которых с нетерпением ожидали прихода русских войск, надеясь избавиться от жестокого гнета Кайтагского уцмия и его беков, были беспричинно разорены», — отмечал Х.М. Хашаев . Неоправданная жестокость по отношению к терекемейцам вынудила Ермолова в специальном предписании указать Мадатову: «…Внушите войскам, чтобы не защищающегося, или паче бросающего оружие, щадить непременно» . После терекемейских событий «весь Нижний Каракайтаг покорился добровольно» . Мадатов объявил об отделении Нижнего Кайтага от Верхнего и передал управление им Эмир-Гамза-беку – непримиримому врагу уцмия. Генерал Мадатов, любимец Ермолова, показал себя способным военачальником в событиях в Дагестане в 1819-1820-м гг. Это «был человек совершенно необразованный, храбрый, но нравственности более чем сомнительной; несколько напускная простота его обращения, выражая беззаветную откровенность, прикрывала и ловкую льстивость и восточную пронырливость» . Весьма высоко оценивал Мадатова В.А. Потто. «Мадатов был уроженцем Карабага, — писал Потто. – Он вступил в русскую службу с молодых лет и теперь (в 1819 году. – Авт.) был в апогее своей боевой известности. Командуя в наполеоновских войнах славным Александрийским гусарским полком, он уже в чине полковника носил Георгия на шее и бриллиантовую саблю. Это был один из выдающихся деятелей той громкой военной эпохи. Самое назначение его на Кавказ состоялось по личной просьбе Ермолова, который и поручил ему в управление мусульманские ханства. Знание языков и обычаев страны рядом с необычайной храбростью, предприимчивостью и представительной наружностью делали его незаменимым в сношениях с горцами. Лучшего выбора, как показали последствия, сделать было невозможно» .
Отношения российских властей и уцмия Каракайтага Адиль-хана в 1818-1819 гг. были весьма сложными. В 1818 г. уцмий, сын которого находился в аманатах в Дербенте, отказался присоединиться к антироссийскому союзу дагестанских ханов. Сохранил он нейтральные позиции и большую часть 1819 г., несмотря на то, что большинство его беков присоединилось к восстанию. Однако после отторжения Нижнего Кайтага от его владений он выступил против России и с трехтысячным отрядом удалился в свою резиденцию Башлы . Правда, военных действий против России он не начинал, надеясь путем переговоров вернуть отторгнутую часть своих владений. Переговоры между ним и Мадатовым шли всю вторую половину сентября 1819 г. и при определенной политической гибкости с российской стороны могли бы закончиться компромиссом.
Ермолов, ободренный прибытием к тому времени подкреплений из России и разгромом 29 августа объединенного дагестано-чеченского ополчения (об этом подробно будет ниже), решил прекратить всякие заигрывания с дагестанскими ханами и потребовал от Мадатова прекратить переговоры с уцмием. Несколько дней спустя «проконсул» пришел к выводу о политической нецелесообразности этого шага и послал Мадатову новый приказ – решить вопрос с уцмием без применения силы, опасаясь, что отвергнутый Россией владелец примкнет к акушинцам. Однако Мадатов вовсе не стремился разрешить вопрос с уцмием мирным путем. Сразу же после бегства уцмия из русского лагеря, в донесении Вельяминову, он писал: «Уцмий бежал с явным намерением изменить нам, что, впрочем, послужит только к пользе, ибо мы считали его преданным, а он был нашим врагом; теперь, через измену его, мы будем видеть в нем безвредного неприятеля» . 5 октября отряд Мадатова напал на Башлы и взял их штурмом. Башлы были «преданы огню» и «разорены до основания» .
Разбитый в Башлах, уцмий Адиль-Гирей отступил и укрепился в селении Симси. Сын его, Хан-Мамед-бек, собрал около 6 тыс. дагестанцев и напал на Чирахский пост в Кюринском владении, надеясь отвлечь Мадатова от Каракайтага. Здесь произошел весьма упорный бой. Дагестанцы заняли само селение Чирах, но уничтожить российский пост не смогли и вынуждены были отступить после подхода российских войск. Самого же Мадатова отвлечь от Каракайтага не удалось.
Селению Симси, где укрепился уцмий Каракайтагский, представляло собой «место, укрепленное природою горами, дефилеями и лесом». «Из этой неприступной позиции, бывшей недалеко от деревни Маджалиса, старался возмутить против нас Каракайтак и другие соседственные области, — отмечал П. Зубов. – Не находя возможности атаковать его в столь крепкой позиции, г.м. князь Мадатов предпринял извлечь его из оной, сделав 21 октября движение к Энгикенту, всегдашнему местопребыванию Уцмея, зная, что он не оставит без защиты богатый свой дом, там находившийся, — так и случилось. Узнав о движении наших войск, Уцмей поспешно прибыл для защиты Энгикента, и успел занять укрепленные близ онаго высоты. 22 числа октября г.м. князь Мадатов атаковал его. …Неприятель, после упорного сопротивления, оставив более 100 человек убитыми на месте сражения, рассеялся в беспорядке, и наши войска заняли Энкигент. …Князь Мадатов, истребив до основания дом Уцмея и других ему преданных, возвратился в свой лагерь у реки Дарбах» .
28 ноября 1819 г. в предписании к Мадатову А.П. Ермолов писал: «Я получил ваш рапорт о действиях против Башлов и весьма сожалею, что обстоятельства вас принудили наказывать жителей сего города, тогда как несколько дней пред тем вы мне доносили, что они готовы просить прощения, которое я им сделал, но вы не вовремя получили мое повеление на сей предмет.
Сие происшествие вновь склонит акушинцев в пользу уцмея, так что все ваши старания их поссорить теперь уже будут тщетны. Разорение Башлов отнимает у уцмия всю надежду с нами примириться, что из последнего письма его видно» .
Для Ермолова и его подчиненных общим правилом стало решение всех проблем с горцами силой оружия и даже отдельные попытки выбиться из этого русла заканчивались неудачей, как это произошло в случае с уцмием Адиль-ханом. Подобными действиями царские власти на Северном Кавказе отталкивали от себя и бросали во враждебный лагерь даже тех феодалов, которые в целом были готовы к сотрудничеству с ними и не хотели вступать с Россией в конфронтацию.
Итак, 21 октября 1819 г., около селения Янгикент, Мадатов разгромил остатки сил уцмия, после чего селения горного Каракайтага изъявили покорность российской власти. «С покорением Каракайтага грозное кольцо из русских штыков, так сказать, запаялось вокруг гор Дагестана, и гордый акушинский народ очутился лицом к лицу с северными пришельцами. Акушинская земля и должны была сделаться теперь ареною кровавого столкновения» .
Воспользовавшись бегством уцмия в Акушу, наместник упразднил вообще уцмийское звание. Управление Каракайтагом было временно передано Эмир-Гамза-беку, который, в свою очередь, был подчинен дербентскому коменданту. Позже для Каракайтага были разработаны особые правила управления и сюда был назначен российский пристав . «Достоинство уцмия, существовавшее в Дагестане столько веков, уничтожено было одним почерком пера русского главнокомандующего» .
Одной из причин российской активности в Дагестане в 1819 г. было стремление остановить растущую военную взаимопомощь дагестанцев и чеченцев. А. Лавинцев писал, что в 1819 г. «поводом к вторжению в Дагестан были попытки аварского хана Султан-Ахмед-хана оказать помощь чеченцам» . В другом источнике отмечается, что старшины дагестанских обществ в начале 1819 года «положили всеми силами помогать чеченцам» и потому необходимо было ввести российские войска в Дагестан, чтобы наказать «возмутившиеся народы», «которые уже собрали значительные силы для подкрепления чеченцев» . Кавказское командование очень сильно опасалось объединения дагестанцев и чеченцев в освободительной борьбе против России. Из дагестанских народов наиболее тесные (в том числе и родственные) связи с чеченцами имели кумыки, что сразу же приметил Ермолов. В своем рапорте царю от 14 мая 1818 г. он подчеркивал: «Аксаевцы узами родства и не менее участием в злонамерениях тесно связаны с чеченцами и им, как сильнейшим, покорствуют. Андреевцы, обращающиеся в торговле, ознакомясь со многими удобствами в жизни, удерживают с чеченцами связи для выгоды торга… Костюковцы, менее прочих сильный народ, не столько склонны к торгу, неизлишнее количество земли своей отдавая под пастьбу скота чеченцам, получают от них большие выгоды и потому схраняют с ними связи» . Именно стремлением прервать связи между кумыками и чеченцами было продиктовано, в первую очередь, строительство крепости Внезапная.
Осенью 1818 г., во время дагестанской экспедиции, Ермолов приходит к выводу о необходимости строительства сильной крепости у селения Эндери. Он «убедился, что Эндери…представляет по своему положению одно из самых важных мест на всем Левом фланге Кавказской линии и может служить удобнейшим стратегическим пунктом. Расположенный при выходе из салатавских гор, аул этот был главным рынком для всей Чечни и Дагестана; здесь сосредоточивались все связи и сношения горцев…» . Крепость должна была закрыть выход на равнину из Салатавских гор, горной Чечни (Ичкерии) и отрезать друг от друга кумыков и равнинных чеченцев. По замыслам Ермолова, крепость эта «наведет на горцев страх» и «воспрепятствует их сношениям». «Построение крепости …, ограничение дерзкой власти владельцев приведут к покорности, хотя сначала и не будет покорности» . Подготовительные работы к строительству крепости у селения Эндери начались еще зимой 1819 г. Весной того же года русский отряд (два батальона Кабардинского полка, 8-й егерский полк, 300 казаков и 16 орудий) под командованием начальника штаба Кавказской армии генерала Вельяминова. Собранный в станиеы Шелкозаводской, прибыл к аулу Эндери. На полпути между Тереком и Эндери расположился пехотный батальон, в задачу которого входила защита сообщений отряда с Кавказской линией. В июле, после прибытия сюда главнокомандующего, началось само строительство крепости.
Стратегическое значение строящейся крепости осознавали и горцы. Уже к концу июля в леса близ Эндери стали прибывать качкалыковские чеченцы и лезгины, к которым стали присоединяться кумыки. «Волнения на кумыкской плоскости усиливались, …аулы быстро пустели. Приезд Ермолова вызвал между тем еще большую лихорадочную деятельность со стороны дагестанских предводителей. Качкалыковские чеченцы также собирались в разных местах небольшими партиями и, ожидая прибытия из гор лезгин, скрывались в лесах» . На первых порах они не предпринимали серьезных военных действий против российских войск, ограничиваясь нападениями на их передовые караулы. Возможно, именно поэтому Ермолов и не придал серьезного значения событиям, происходящим на Кумыкской равнине (все это он уже видел под Грозной): внимание его в основном приковано в Южному Дагестану, к действиям отряда Мадатова. В своей обычной презрительно-оскорбительной манере он пишет Мадатову: «Здесь носятся слухи, что изменник Аварский хан собирает лезгинцев и хочет напасть на отряд мною командующий, недавно был от него посланный к чеченцам с приглашением к содействию… Эти, быть может, и придут и по обыкновению испытают неудачу, а подлые трусы лезгины и того не будут дожидаться и разбегутся.
…Андреевцы от страха разбежались (на самом же деле они присоединились к повстанцам. – Г.Ш.) и теперь только весьма не многие появляются. Надобно признаться, что столько подлой канальи я еще не видывал. Чеченцы даже большего достойны уважения!» .
К середине августа 1819 г. военная ситуация вокруг строящейся крепости Внезапная серьезно осложнилась. Действия повстанцев стали принимать организованный характер. С отрядом в 6 тыс. человек сюда прибыл Аварский хан Султан-Ахмед, который взял на себя общее руководство повстанцами. Он «повсюду рассылал возмутительные письма, приглашая дагестанские народы соединиться с ним против русских, врагов мусульманской веры» . Местом сбора восставших стали ущелья Салатавии, выходящие на Кумыкскую равнину. «Аварский хан собирает большие силы», — отмечает встревоженный Ермолов в конце августа , «соединясь с чеченцами, горскими ближайшими народами и лезгинцами, подвластными Андреевским владельцам», он «пришел в числе 5 или 6 тыс. к сел. Боутугай в расстоянии 16 верст от Андрея. К нему в помощь пришел со своим войском брат его Гассан-хан и Гирей, владелец Казанищ» . «В половине августа в шестнадцати верстах от русского лагеря, в тесных горных ущельях Салатавии, расположилось сильное лезгинское скопище, под личным предводительством Султан-Ахмет-хана. Здесь был назначен сборный пункт всем горским народам, которым хан обещал не только воспрепятствовать постройке крепости, но прогнать русский отряд за Терек и разорить Кизляр. С прибытием дагестанской силы чеченцы также вышли из гор и окружили лагерь своими мелкими партиями. …Большая часть окрестных кумыкских селений, одно за другим, переходила на сторону аварского хана. Салатавцы также от нас отложились…» .
Во второй половине августа 1819 г. под Внезапной сложилась «патовая» ситуация для обеих противостоящих сторон. Повстанцы не нападают, понимая, что им в открытом бою не одолеть российские войска, хотя они уже и имеют многократное численное превосходство. Не переходит в наступление и Ермолов, хотя и видит, что ряды повстанцев растут с каждым днем: он ждет прибытия подкреплений из России и тем временем усиленно строит крепость. «В сем положении производил я работы даже в ночное время, — писал он, — при зажженных кострах, спеша сделать укрепления способными к какой-нибудь обороне, на случай нападения до прибытия войск, которых ежедневно ожидал я из России» . Одновременно, с целью отвлечь засунженских чеченцев (чтобы они не могли прийти на помощь Аварскому хану), Ермолов приказал коменданту Грозной Грекову совершить поход в Большую Чечню, против селений, расположенных за Ханкальским ущельем. С военной точки зрения главнокомандующий действовал очень грамотно: пока он строил крепость Внезапную, в Южном Дагестане наступал Мадатов, а в Большой Чечне – Греков, раздробляя силы горцев и не давая им возможности объединиться на Кумыкской равнине. К этому времени кавказское командование вынуждено было признать неприятный для него факт о том, что «все эти хищники теперь пришли к мысли о соединении вместе против одного врага – русских» . «Лезгины соединились с чеченцами и все почти подвластные андреевских владельцев с ними в заговоре», — вынужден был констатировать сам Ермолов в конце августа .
В конце августа из Таганрога прибыл 42-й егерский полк и Ермолов сразу же выступил против повстанцев. Отряд Ермолова состоял из 13 рот и двух батальонов пехоты, 300 казаков и 13 орудий. «На рассвете двадцать девятого августа, оставив во Внезапной для прикрытия крепостных работ достаточный гарнизон, Ермолов с остальными войсками вышел из лагеря и, не доходя селения Болтугай, напротив Чир-Юрт, был встречен неприятелем. Две роты восьмого егерского полка, следовавшие в авангарде, подверглись горячему нападению горцев и стойко выдержали сильный огонь их, но когда лезгины бросились в кинжалы, егеря, незадолго прибывшие из Крыма, так были озадачены этим новым родом нападения, что совершенно смешались и побежали… К счастью, картечь удержала стремительное преследование горцев, а подоспевшие две роты Кабардинцев, с майором Ковалевым во главе, без выстрела ударили в штыки и все опрокинули» . Сам Ермолов в письме к А.А. Закревскому от 10 сентября 1819 г., по свежим следам событий, так описывал бой под Боутугаем: «Пред рассветом 29-го августа пошел я против лезгин, которых изменник Аварский, соединив с чеченцами и другими горскими народами, имел не менее 6 тыс. человек. Укрепление их было в местах чрезвычайно твердых положением, но они с некоторыми силами имели глупость идти навстречу. Две роты наших егерей два раза опрокинули гораздо большие силы, но должны были уступить, когда в третий раз с большим остервенением бросились они в кинжалы и сабли. …Неприятель не мог видеть расположенных за возвышением семи рот Кабардинского полка, из которых две врезались в самую толпу штыками… и последовало такое поспешное бегство…» .
Итак, 29 августа 1819 г. у селения Боутугай произошел жестокий бой, в котором дагестано-чеченское ополчение было разбито. Повстанцы отступили в предгорья Салатавии, на заранее подготовленные позиции. Ермолов отрезал им «сообщение с равниною, откуда получали они продовольствие» .
В условиях отсутствия государственности и регулярной армии у горских повстанцев, вплоть до образования имамата Шамиля, не было налаженной системы снабжения. Взятого с собой продовольствия и боеприпасов хватало лишь на несколько дней. Ермолов знал об этом и, во избежание потерь среди своих солдат, не стал атаковать повстанцев, уверенный, что они, с окончанием продовольственных запасов, разойдутся по домам. Так оно и произошло. В ночь на 3 сентября повстанческая армия распалась. Преследуя отступавших, Ермолов совершил марш в дагестанские горы, в «места, почти непроходимые». Никто не оказал ему сопротивления, тем не менее, «несколько селений разорено до основания и истреблен на полях хлеб» . Жители Засулакской Кумыкии и Салатавии бы «наказаны штрафом на продовольствие войск и ежегодной данью» . «Но успех этот куплен был дорогой ценой: из строя ермоловского отряда выбыло три офицера и сто двадцать семь нижних чинов убитыми, ранеными и пропавшими без вести» .
Наказанию были подвергнуты и часть аксаевских жителей. «Аксаевских и Андреевских владельцев наказал я за то, — отмечал Ермолов, — что без ведома их не могли пройти Чеченцы, отогнавшие лошадей наших (в начале августа повстанцам удалось угнать 400 упряжных лошадей у российского отряда. – Авт.), что было доказано свидетелями, и они должны были доставить мне равное число из собственных лошадей» .
Одной из самых трагических страниц Кавказской войны является безосновательное и бессмысленное уничтожение в сентябре 1819 г. чеченского селения Дады-Юрт вместе с его жителями.
Разгромив горских повстанцев под крепостью Внезапная и «водворив совершенное спокойствие» в Кумыкии, наместник решил «наказать» качкалыковских чеченцев, чтобы навсегда снять угрозу совместного выступления кумыков и чеченцев. В.А. Потто пишет, что с весны 1819 г. «мичиковцы и качалыковцы» находились «в полном восстании» . Однако это было не так. Ни в 1818, ни в 1819 г. качкалыковцы не восставали против России. Дело было в другом. Выселение притересных чеченцев в горы было частью ермоловского плана военно-экономической блокады горцев. Еще 24 января 1819 г. в предписании ген. Сталю «проконсул» отмечал: «От устья реки Сунжи по направлению на Аксай лежат селения качкалыков, которые до такой степени усились, что вопреки воле владельцев аксаевских занимают их лучшие земли. За хищничества их и разбои непременно их наказать должно, но доселе отказался я потому, что войска заняты были работами на Сунже» . Так что судьба качкалыковских чеченцев была предрешена еще задолго до весны-лета 1819 г. и событий под крепостью Внезапная. «Желая наказать чеченцев, беспрерывно производивших разбои, в особенности деревни, называемые качкалыковскими…, предположил я выгнать всех их с земель Аксаевских…, — подчеркивал А.П. Ермолов. – При атаке сих деревень… знал я, что потеря наша должна быть чувствительною, если жители оных не удалят прежде жен своих, детей и имущество, которых защищают они всегда отчаянно, и что понудить их к удалению жен может один только пример ужаса» . «И вот искупительной жертвой был избран богатый надтеречный аул Дады-Юрт…» . По приказу Ермолова 15 сентября 1819 г. российские войска (6 рот пехоты, 700 казаков и 4 орудия) (и это все – против одного селения) напали на притеречное селение Дады-Юрт и «начался отчаянный кровопролитный бой, какого русским войскам еще не случалось испытывать на Кавказе» . «Каждый дом должно было брать штурмом и не иначе, как разламывая плоские кровли… Артиллерия действовала по большей части на самом ближайшем расстоянии, т.е. не далее ста шагов и под сильнейшим неприятельским огнем. Как скоро успевали сделать хотя малейшее отверстие в каком-либо доме, то наша пехота врывалась туда со штыками, и происходил сильнейший рукопашный бой; даже казаки большею частию спешенные, находились в стрелках. Это был первый пример, что войска наши застали неприятеля в такой беспечности, что его жены, дети и имущество находились на месте: но зато никогда чеченцы не являлись так ожесточенными. …Несколько женщин бросались с кинжалами на солдат и умирали на штыках. Ужасный этот бой продолжался пять часов и селение было взято не прежде, как все защищавшее оное, погибли на месте, и только 14 человек, изнемогших от ран, были взяты в плен. Небольшому числу женщин и детей, избегших от поражения, была дана пощада» , «но вдвое большое их число было вырезано или погибло в пожаре, охватившем селение. …Аул в буквальном смысле слова был уничтожен до основания» . В этом бою чеченская сторона потеряла только убитыми свыше 500 человек, российская – 61 убитыми и свыше 200 – ранеными. В том числе был ранен и генерал Сысоев. «…Ни в одном доселе случае не имели мы столько значительной потери…», — отмечал Ермолов .
Ермолов отчасти достиг своего: уничтожение Дады-Юрта действительно было «примером ужаса». Даже некоторые авторы Х1Х в. назовут это «резней» . Однако большинство дореволюционных историков-кавказоведов попыталось оправдать действия российских войск. Они доказывали, что Сысоев предложил дадыюртовцам покинуть селение и начал штурм только тогда, когда они отказались это сделать . Если это так, то непонятно, почему Сысоев, обстреляв из пушек сел. Исти-Су (рядом с Дады-Юртом) 13 сентября, затем отошел к Тереку и в ночь с 14 на 15 сентября совершил стремительный бросок к Дады-Юрту и «рано поутру» плотным кольцом окружил его . Ведь все военачальники на Северном Кавказе знали, что при приближении противника чеченцы спешно вывозят свои семьи (т.е. женщин и детей), а затем, после небольшой перестрелки, и сами уходят из аулов, зная, что им не устоять против регулярной армии и артиллерии. Но Сысоев мог подать «пример ужаса» только в том случае, если бы он уничтожил селение вместе со всеми его жителями, включая женщин и детей. Истребление же горских аулов, из которого уже ушло его население, к осени 1819 г. стало на Северном Кавказе страшной «обыденностью» и не могло стать «примером ужаса». Дады-Юрт был приговорен Ермоловым к уничтожению вместе со всем его населением. Он напишет об этом только в двух письмах – по свежим впечатлениям. 20 сентября 1819 г. в письме к Мадатову «проконсул» отмечает: «Здесь происходила горячая схватка между небольшим отрядом наших войск под командой ген. Сысоева с чеченцами, жителями одной из деревень, находящейся на Тереке, которую я приказал атаковать. Они защищались до последнего, некоторые из них удавили своих жен и детей, дабы они не попались в руки наших войск. Все были убиты, а деревня разорена.
Подобного примера еще не видывали в сем краю и я единственно для того его подал, дабы распространить ужас» . Спустя 10 дней, 30 сентября 1819 г., в другом письме – к А.А. Закревскому, Ермолов напишет: «Посылаю также рапорт о Сысоеве. Он имел чрезвычайно горячее дело с чеченцами, штурмовал деревню, в которой жители защищались отчаянно до последнего. Их вырезано не менее 500 человек, исключая женщин и детей, взято в плен только 14 мужчин в совершенном обессилении, несколько женщин и детей.
…Здесь не было подобного происшествия и я сделал с намерением сей пример с самыми храбрейшими из чеченцев, дабы устраша их избежать впоследствии потери, ибо нигде уже вперед не найдем мы жен, детей и имущества, а без того никогда чеченцы не дерутся с отчаянием» . Именно накануне дадыюртовской трагедии Ермолов в реляции к генералу П.Х. Граббе даст свое страшное указание: «Русская кровь, которую пролили оборванцы из чеченских бродяг, требует своего отмщения. За одну русскую смерть они должны заплатить десятью. И эту меру следует неукоснительно иметь перед собой, когда наши храбрые войска пойдут отмщевать за павших» . Поголовным уничтожением Дады-Юрта А.П. Ермолов стремился «преподать урок» непокорным горцам. Как писал английский историк Бэддли, «урок вышел на славу. Однако в людях пробудили лишь ярость и непреходящую ненависть к пришельцам. В течение сорока лет чеченцы оставались непримиримыми врагами России» .
Следуя своей уже испытанной тактике разобщения сил горцев, Ермолов решил одновременно начать выселение качкалыковских и части засунженских чеченцев, чтобы лишить их возможности помочь друг другу. 30 сентября из Грозной выступили два отряда. Первый под командованием генерала Сысоева (Куринский полк, 1 батальон 16 егерского полка, 600 казаков и 6 орудий) направился к Хан-Кале, чтобы «на обширной равнине, позади онаго лежащей, истребить весь хлеб и в большом количестве заготовленное сено, дабы, стеснив чеченцев в способах продовольствия, заставить выселиться далее от Сунжи…» . Второй отряд (под командованием Грекова) с этой же целью направился вверх по Сунже. Не встречая особого сопротивления со стороны чеченцев (было всего лишь несколько крупных столкновений), оба отряда, разорив несколько чеченских селений и истребив свыше трех тысяч скирд сена и хлеба, к середине октября вернулись в Грозную . Одновременно, в другой части Чечни операцию по выселению жителей в горы начал А.П. Ермолов. 1 октября российские войска – «главный действующий отряд» — под его командованием атаковали качкалыковское селение Исти-Су. Чеченцы защищались «с упорностию», но численное превосходство царских войск и действие артиллерии заставили их отступить. 3 октября Ермолов после непродолжительного сопротивления чеченцев занял селения Аллаяр-аул и Ноим-Берды. Жители остальных качкалыковских селений бежали в горы . «Пример Дадан-юрта распространил ужас» и российские войска «нигде уже не находили женщин и семейств» . В результате репрессивных действий российских войск на чеченской плоскости в сентябре-октябре 1819 г. «чеченцы начали удаляться от берегов Сунжи…» . Таким образом, основная часть ермоловского плана по выселению чеченцев с терско-сунженской равнины была осуществлена в 1818-1819 гг. «Очищение» чеченской равнины от ее жителей означало не просто перемещение огромной массы населения в горы, обречение ее на голод и медленное вымирание. А.П. Ермолов прерывал десятилетиями сложившиеся хозяйственные связи внутри Чечни и с ее соседями, останавливал процесс развития феодальных отношений у наиболее экономически активной части вайнахского населения и тем самым разрушал эту новую формирующуюся общественную структуру у чеченцев. Вряд ли «проконсул Кавказа» осознавал эти «тонкости».
Прекрасный знаток военного дела, он плохо разбирался в особенностях общественно-экономической жизни и психологии северокавказских горцев вообще и чеченцев – в частности. Лишь в конце своей службы на Кавказе он придет к выводу, что с позиций силы в Чечне нельзя решить никаких проблем – можно лишь породить новые. Пока же Ермолов в эйфории, порожденной его победами над горцами. Жестокость, устрашение дает свои временные плоды – чеченцы целыми селениями покидают равнину и уходят в горы. «Чеченцы мои любезные – в прижатом положении, — пишет он А.А. Закревскому 17 февраля 1820 г. – Большая часть живет в лесах с семействами. В зимнее время вселилась болезнь, подобная желтой горячке и производит опустошение. От недостатка корма, по отнятию полей, скот упадает в большом количестве». Но зато есть результат этой политики. «Некоторые селения, лежащие в отдалении от Сунжи, приняли уже присягу и в первый раз чеченцы дали ее на подданство» . «…Счастие, покровительствующее мне, сделало имя мое страшилищем здешних народов. …Идущими впереди страхом и трепетом приуготовлены уже народы к покорению и я без больших затруднений дойду до гордого акушинского народа» .
Разгром союза сельских обществ Акуша-Дарго А.П. Ермолов считал основной целью военной кампании 1819 г. на Северном Кавказе. Учитывая силу акушинцев, поход против них он предпринял лишь в самом конце года, сломив сопротивление остального Дагестана и равнинной Чечни. «Проконсул» намеренно выступил в ноябре-декабре, так как «зима препятствует удобному народов соединению, ибо завалены снегами горы и почти невозможны сообщения, следовательно, силы против… несовокупны» .
Неудача первого и второго антироссийского союза дагестанских феодалов не остановила их попыток вновь объединиться для сохранения своей независимости и своей власти. Действия Ермолова в 1818-1819 гг. совершенно четко показывали, что Россия не намерена терпеть самостоятельность горских владельцев и обществ. Власть даже отдельных владельцев Дагестана сохранялась в 1818-1819 гг. лишь в силу необходимости и недостатка военных сил для ее ликвидации. Это совершенно четко видно из рапорта А.П. Ермолова Александру 1 от 12 февраля 1819 г.: «Полки прибавленные уничтожат власть злодейскую ханов, которых правление не соответствует славе царствования В.И.В., а жители ханов, стенящие под тяжестью сей власти, уразумеют счастие быть подданными Великого государя» .
Феодалы могли сохранить власть над своими подданными, свое имущество, феодальные привилегии, но должны были покориться российской власти, отказаться от политической самостоятельности. Но в 1819 году большая часть дагестанских владельцев не хотели признавать российскую власть и новые реалии. Судьба шамхала Тарковского, которого, несмотря на всю его преданность, Ермолов постепенно лишал политической самостоятельности и не выказывал к нему особого уважения, их не устраивала. «Проконсул» не хотел учитывать особенности горского менталитета (он относился к нему с глубоким пренебрежением: чужой, нерусской, неевропейской культуры и норм поведения для него просто не существовало). Язык грубой силы, язык оскорблений дагестанские владельцы принимать не хотели, да и не понимали его. Тот факт, что им, в случае изъявления покорности России, оставляли их имущество и власть над подданными, играл, видимо, далеко не первую роль. Весьма образно об этом писал В.А. Потто: «Покорение русскими всего Каспийского побережья волновало тогда весь Дагестан. Опасность потерять независимость и возможность своеобразной полуразбойничьей жизни, веками взлелеянной, угрожала в равной мере всем древнейшим дагестанским владениям. Изгнанные из своих земель уцмий каракайтагский, Хассан мехтулинский, Шейх-Али дербентский, наконец лишенный генеральского чина хан аварский стояли перед всеми живым свидетельством грозящих горам опасностей. И мысль соединиться Дагестану в один общий союз, чтобы общими силами противодействовать дальнейшим завоеваниям русских, становилась более твердой и распространенной. С этой именно целью изгнанные владельцы съехались вместе, чтобы общими усилиями поднять весь Дагестан против врагов. В Дагестане жило всего более опасение, чтобы Ермолов не основал и в горах такие же опорные пункты, какие уже были основаны им в Чечне и на Кумыкской плоскости; и мысль о союзе крепла все более и более. Скоро Казикумык и многие вольные лезгинские общества поднялись на защиту общего дела вековой свободы и независимости, гордые акушинцы стали во главе движения, и акушинская земля должна была сделаться ареной кровавого столкновения» .
Осенью 1819 г. в Акуше собрались феодалы, недовольные действиями российских властей в Дагестане – уцмий Каракайтагский, Аварский хан, Гасан-хан Мехтулинский и Сурхай-хан Казыкумухский. В Акуше возник новый (третий уже по счету) союз «владетельных лиц, союзов и обществ, поставивших себе целью отстоять общую независимость» и восстановить политический строй Дагестана, который существовал до появления здесь России, т.е. полную независимость . Во главе союза стал кадий акушинский, «молодой и энергичный, пользующийся большим влиянием в горах» . Повстанцы сумели собрать довольно внушительные силы – около 15 тысяч человек, большинство которых составляли сами акушинцы. За остальными дагестанскими ханами не стояло сколько-нибудь внушительных сил. В акушинском союзе они представляли не население своих владений (на данном этапе оно в большинстве своем готово было признать российскую власть), а скорее – самих себя. Повстанцы планировали захватить владения шамхала, Кюринское ханство, отрыть дорогу на Кубинскую провинцию (уничтожив прикрывающий его Чирахский пост) и тем самым заставить Россию вернуть прежним владельцам Дербентское, Кубинское, Каракайтагское и Мехтулинское ханства. Уже в середине октября 1819 г. Гассан-хан Мехтулинский осадил Тарки: «только смерть Гассан-хана спасла шамхала. Тогда на сцене выступили акушинцы и, быстро заняв своими войсками вольное общество Гамри-озень, стали на самой границе шамхальства с Каракайтагом. Отсюда они могли направить удар или на шамхала Тарковского или на малочисленный отряд Мадатова, сообщение которого с Ермоловым было уже прервано. Дела стали принимать опасный оборот, и Ермолов решил немедленно идти в Дагестан» . «Проконсул» в первую очередь направился в Мехтулинское ханство. «Неприятель встретил его на Аскорайских горах горах, и у Талгинской горы произошла кровопролитная битва. Лезгины были сбиты с гор и проход в Мехтулу был свободен» .
Ермолов, зная от лазутчиков, что Акуша находится среди неприступных гор, «весьма основательно страшился потерять, может быть, несколько тысяч человек» . «Проконсул» в своих «Записках» позже и сам признавался, что он «решался на довольно значительную потерю» в акушинском походе . Ермолов «основательно страшился потерять на штурме не сотни, а, может быть, тысячи людей». Поэтому он готовился к походу «с особенной острожностью и осмотрительностью» . М.М. Блиев и В.В. Дегоев пишут, что «против Акуша-Дарго… командование направило сравнительно небольшие силы: три батальона пехоты, 500 линейных и донских казаков и татарскую конницу» . Однако архивные и другие источники опровергают это утверждение. В середине ноября против Акуша-Дарго выступили одновременно два отряда: из Внезапной под командованием самого Ермолова и из Дербента под командованием Мадатова. Первый отряд состоял из 9 батальонов пехоты и 34 орудий, второй – из двух батальонов пехоты, 6 орудий, 200 казаков и 400 человек «татарской конницы» . В отряд Ермолова входила также дагестанская конница под командованием шамхала Тарковского. П. Зубов писал, что «столь значительные силы были необходимы для усмирения народ, первенствующего в Дагестане, число коего простиралось свыше 60000 жителей, и который, воспоминая с гордостию поражение ими завоевателя Азии, знаменитого Шах-Надира, при Иран-Харабе, не видал с тех пор в своей стороне неприятельских войск и ни кому не покорстоввал» . В начале декабря оба отряда соединились у деревни Шора.
Появление в Дагестане А.П. Ермолова с большим отрядом привело к тому, что некоторые дагестанские общества стали сразу же прекращать сопротивление. «Мехтулинцы, участвовавшие в недавном возмущении против шамхала, встретили наши войска с нескрываемым страхом. Они просили пощады, слагая всю вину на умершего хана (Гассан-хана. – Авт.), которому без помощи русских, будто бы, не могли противиться. Главнокомандующий подвергнул каре только главных виновных: все они были отправлены в Кизляр и там повешены». Тут опять сработал принцип «проконсула», согласно которому применение силы и жестокость должны были стать мерами запугивания, своеобразной «профилактики», предупреждения. Отдавая распоряжение о казни мехтулинцев, Ермолов писал: «Дабы беспокойные соседи Кавказской линии знали, что и в Дагестане простирается наша власть и тщетна их на него надежда» .
Находясь в Тарках и готовясь идти на Акушу, Ермолов отправил к акушинцам воззвание, в котором он потребовал от них принести присягу на верность России, выдать аманатов «из лучших фамилий», изгнать всех неакушинцев и выдать русских пленных . Собирался ли главнокомандующий отказаться от похода на Акушу в случае принятия акушинцами его требований? Весьма сомнительно. Решение «наказать» акушинцев у Ермолова было давним и твердым. Он, поставивший целью в течение 2-3-х лет окончательно покорить весь Дагестан (как и весь Северный Кавказ), не собирался терпеть независимую военную силу горцев, способную в любой момент выступить против России. Еще 12 февраля 1819 г. в рапорте императору Ермолов указывает: «В Дагестане возобновляются беспокойства… Акушинцы… виною всех беспокойств, и так далеко простирается их дерзость, что если Вашего Величества и не будет Высочайшего соизволения на дополнение трех полков пехоты и двух рот легкой артиллерии, я должен непременно итти для наказания сего народа…» .
Воззвание к акушинцам (ни к чему не обязывающее наместника) носило, скорее всего, отвлекающий маневр. В.А. Потто отмечал, что Ермолов «мастерскими переговорами, то льстя, то угрожая акушинцам, задерживал их движение, усыплял их внимание» . Об этом говорит и тот факт, что Ермолов отказался вести какие-либо переговоры с акушинскими старшинами, прибывшими к нему 18 декабря 1819 года (к этому времени генерал, проведя рекогносцировку, убедился в уязвимости обороны акушинцев; к тому же Мадатов уже занял главенствующий перевал в горах, открывающий дорогу в Акушу) . Теперь он уверенно говорил с позиций силы. Кроме того, готовясь к походу на Акушу, Ермолов, действуя в духе имперской политики «разделяй и властвуй», попытался настроить некоторые дагестанские общества против акушинцев. 28 ноября 1819 г. в предписании к Мадатову он указывает: «Призовите тоже старшин губденских, которые привержены к нашему правительству и ободрите их. При начатии действий вы будете проходить чрез их деревню и я полагаю, что они будут у вас просить позволения вооружиться против Акушинцев или по крайней мере участвовать в грабеже, к чему их надобно одобрять, дабы поселить между ими вражду. Я постараюсь их склонить на сей предмет еще до вашего прибытия, а вы продолжайте их укреплять в сем намерении» .
19 декабря у селения Леваши произошло решающее сражение («памятный бой») между российскими войсками и дагестанскими повстанцами. «…Перед рассветом 19 числа Ермолов со всеми войсками приблизился на пушечный выстрел от передового неприятельского укрепления, оставив для наблюдения онаго часть пехоты, всех казаков, Татарскую конницу и 3000 пехоты, набранной во владениях шамхала и селениях, принадлежавших родному брату изменника Аварского хана. Г.М. Князю Мадатову приказал он, с пятью батальонами пехоты, спустясь глубоким рвом к речке, с величайшею поспешностью занять противоположный берег. Неприятель оставил без внимания переправу, при которой, по затруднительному местоположению, войска наши могли понести значительный урон. Г.М. Князь Мадатов, пользуясь небрежностью неприятеля, с быстротою прошел целые две версты, сбив расположенные тут слабые караулы. Увидев направление нашей атаки, неприятель спешил перевести значительные силы за реку. Но это было поздно. 2 батальона Троицкого пехотного и 3 батальон 42 Егерского полков, прогнав перед собою богатые толпы Акушинцев, стали в позицию, затруднившею переход неприятеля через ущелье, к которому примыкало правое его крыло. С обеих сторон огонь был самый сильный, и генерал Ермолов почел нужным подкрепить Князя Мадатова двумя батальонами пехоты, артиллериею и всеми донскими и линейными казаками. …Сражение приняло решительный оборот, и неприятель…пустился в бегство, стараясь скрыться в бесчисленных ущельях гор, понеся величайшую потерю» .
У горцев Северного Кавказа была выработанная веками тактика партизанской борьбы в горной и лесной местности. Противостоять же в открытом бою регулярной армии они, естественно, были не в состоянии. Акуша находилась глубоко в горах, в труднодоступной местности, особенно в зимних условиях. «…Горный хребет, отделяющий Акушу от владений шамхала Тарковского, один из неприступнейших хребтов на целом Кавказе, — писал В.А. Потто. — Дикие гранитные скалы его лишь в немногих местах прорезываются горными ручьями, русла которых и должны были служить дорогами для русской пехоты. Пути сообщения там – тесные коридоры между скалами, шириною в одно горное орудие; пятьдесят человек не вооруженных, только бросая камни с высот, могли бы остановить здесь многие батальоны. Существует один только более удобный перевал, и успей занять его акушинцы всей своей двадцатипятитысячной массой, русским была бы преграждена дорога: обойти – невозможно, а лезть в горы с одними штыками было бы бесполезно. Более чем на шесть верст тянулся крутой подъем, на котором всякий шаг нужно было отвоевать оружием, а на это никакой гигантской силы недостало бы». Пока Ермолов вел с акушинцами отвлекающие переговоры, «отряд князя Мадатова, быстро двигавшийся от Карабудакента, успел предупредить их (акушинцев. – Авт.) и занял перевал без выстрела. Теперь дорога в Акушу была открыта» .
Для обороны Акуши зимой 1819 г. дагестанские повстанцы не использовали преимуществ партизанской войны, особенностей горной местности. Практически без всякого сопротивления, без устройства засад они пропустили русские войска в акушинские горы, плохо построили оборону под Левашами, не проявили должной стойкости при защите своих позиций. Это отмечают почти все источники. Так, Н.Ф. Дубровин пишет: «Оставленный позади главных сил и закрытый ими, генерал-майор князь Мадатов, с пятью батальонами пехоты и шестью орудиями, спустился в ущелье, переправился через реку и быстрым движением занял противоположный берег. Неприятель, могший при этой переправе нанести значительный вред, оставил это место без наблюдения. Никто не препятствовал князю Мадатову завладеть несколькими возвышениями и поставить на них орудия. Только тогда, когда наши батареи открыли огонь вдоль неприятельской линии, акушинцы заметили, что русские появились у них на фланге и, обстреливая дорогу, угрожают пути их отступления. …От начала и до конца сражения прошло не более двух часов. Неприятель с необыкновенною быстротою скрылся в бесчисленных ущельях гор и «бросался с таких крутизн , что едва глазам верили мы, чтобы спуститься с оных было возможно» . То же самое в своих «Записках» отмечал и А.П. Ермолов . Сама же горная местность в данной части Дагестана чрезвычайно затрудняла действия российской армии и создавала преимущества для горцев. В горных ущельях местные ополченцы оказывались в более выгодном положении, чем солдаты российской армии. Ущелье, вдоль которого обычно тянулась дорога, являлось непреодолимой преградой для русской пехоты, которая не могла штыками отогнать стрелков, засевших на другом ее краю. Военный строй, позволяющий реализовать возможности европейской армии, в горных теснинах оказывался совершенно непригодным. Так же, как и в лесу, бой в таких условиях раздроблялся на массу индивидуальных стычек, в которых горцы, виртуозно владевшие холодным оружием, получали заметное преимущество. В чеченских лесах, и особенно в горах Дагестана походы для регулярной армии были чрезвычайно сложным делом. Во многих случаях солдатам приходилось все необходимое нести на себе. Дорог, пригодных для колесного транспорта, или не было вообще, а если они все-таки были, повозки больше «ехали» на солдатах, чем солдаты на них. На каждый подъем обозную фуру или пушку втаскивали на руках, на каждом спуске сдерживали, чтобы они, раскатившись, не покалечили лошадей и свалились в пропасть. «В горном Дагестане войскам приходилось часто пробираться по козьим тропам, преодолевая, цепляясь за выступы скал, по 7-8 верст за дневной переход. То, что совершили солдаты под командованием А.В. Суворова в Альпах и что расценивается как великий подвиг, для полков Отдельного Кавказского корпуса было рутиной» . Так что во время похода Ермолова в акушинские горы в декабре 1819 г. рельеф местности был чрезвычайно благоприятен для действий горцев. Но они не смогли воспользоваться природными преимуществами.
Исход боя под Левашами опять во многом предрешила артиллерия. «Под сильным перекрестным огнем 19 орудий, громивших с фронта и с фланга позицию, неприятель не мог держаться в своих укреплениях и стал очищать их. …Бой продолжался не более двух часов и все произошло так быстро, что акушинцы не успели развернуть против нас даже четвертой части своих сил. Полное поражение неприятеля, гордого своими старыми победами, стоило нам только 4-х рядовых убитыми, двух офицеров и 26 нижних чинов ранеными. » .
Разгром под Левашами оказал деморализующее воздействие на повстанцев: их сопротивление наступающей российской армии практически прекратилось. «Впечатление, произведенное на акушинцев внезапным погромом, — отмечал источник, — было так сильно, что на следующий день, когда русские войска двинулись к Акуше, они нигде не появлялись. Войска шли грозою, и все, что встречалось на пути, предавалось огню и разрушению» .
Не встречая больше сопротивления со стороны горцев, Ермолов через несколько дней вступил в столицу акушинцев – город Акуша. Все селения, лежащие на пути движения российских войск, были уничтожены и «между прочими разорен прекраснейший городок до 800 домов, Уллу-Айя называемый» .
Некоторые российские авторы Х1Х и рубежа ХХ-ХХ1 вв., стремясь оправдать военные действия и жестокости царской армии при утверждении российской власти на Северном Кавказе, обвиняют горцев во всех смертных грехах. Они и «разбойники», и «хищники», и «дикари», основной промысел которых – «разбойные набеги на русские пределы», а захваченная там добыча – основное средство их существования. Так, С.В. Солдатов, буквально следуя теории М.М. Блиева о «системе горских набегов», пишет в своей кандидатской диссертации: «Для того, чтобы компенсировать внутренний недостаток, порожденный тяжелыми условиями хозяйствования в горах, народы Большого Кавказа обратились к дополнительному источнику, который мог бы гарантировать необходимое существование. Таким источником стали военные набеги на сопредельные территории с целью захвата добычи. Набегами занимались практически все жители Большого Кавказа, но в первой половине Х1Х века они наиболее интенсивно шли со стороны «вольных обществ» Дагестана, которые представляли собой начальную форму военно-политической организации населения горного Дагестана, со стороны Чечни, и со стороны черкесских племен Северо-Западного Кавказа» (подчеркнуто нами. – Авт.). «Рабство – явление на Кавказе не новое, — пишет В. Александрова. – Оно было традиционным промыслом горцев и называлось вполне определенным термином «наездничество». Весь Кавказ представлял единый работорговый рынок, где ежегодно продавалось от полутора до пяти тысяч рабов. Это было непременным атрибутом социально-экономической и политической модели общественного устройства» . Еще дальше пошел А. Савельев. «Экономической основой Кавказской войны, — отмечает он, — стала гипертрофированная набеговая система, возмещающая внутреннюю нищету горских сообществ внешней экспансией и превратившаяся в своеобразный экономический уклад. Скудные плоды производительной деятельности горских сообществ породила «отхожий промысел», находивший себе оправдание в межплеменной розни и использующий в качестве консолидирующей социальной технологии примитивную «военную демократию» .
Полная безосновательность подобных утверждений опровергалась многими авторами. Не раз уже об этом писали и мы . Да, определенная часть горцев занималась набегами. Некоторые из этих набегов совершались в грабительских целях. Но в большинстве случаев набеги были формой партизанской, антиколониальной борьбы горцев. И основным средством существования горцев был их собственный труд. Ведь общеизвестный факт – в ХУ111 – начале Х1Х в. Чечня была житницей Северного Кавказа. Кто выращивал хлеб на чеченских землях? Разумеется, сами чеченцы. В этой связи нам хочется привести выдержку из статьи простого прихожанина храма Косьмы и Дамиана К. Семенова, который о природе горских набегов рассуждает значительно более здраво, чем многие специалисты-историки, «зараженные» кавказофобией: «…Я слышал, — пишет автор, — причем от людей серьезных и мною глубоко уважаемых, что чеченцы живут за счет разбойных набегов на соседние народы. Есть даже такой термин, не помню точно: «набеговая», «разбойная», «грабительская» экономика. Прошу прощения у моих искренне уважаемых оппонентов, но этот злобный и недобросовестный бред стыдно слушать! Не может народ столетиями строить свою экономику главным образом за счет набегов. Не прокормится» .
Но это отступление от темы мы сделали вот по какому поводу: русские войска, шедшие в декабре 1819 года по акушинской земле, наблюдали удивительную картину, которая опровергала и опровергает «изыскания» вышеуказанных авторов. Итак, читаем В.А. Потто: «С удивлением смотрели русские на прекрасные жилища поселян, попадавшиеся им на пути. Большая часть домов, выстроенная из необожженного кирпича, была обширна, чиста и опрятна. Но что особенно поражало – это обработка земли в гористой и неудобной местности. Здесь-то именно, на самых страшных крутизнах, и попадались площадки посевов, расчищенные со страшными усилиями и искусно поддерживаемые контрфорсами. Обработка земли у дагестанцев могла бы сделать честь самому просвещенному культурному народу» .
Следует отметить, что А.П. Ермолов и в начальный период своей кавказской эпопеи умел проявлять (когда он считал это оправданным и нужным) и определенную гибкость. Быстрое прекращение акушинцами всякого сопротивления после разгрома под Левашами привело генерала к мысли, что с ними надо повести себя «ласково», во всяком случае, без «обычной ермоловской» суровости и это может дать свои плоды. Впервые в Акуша-Дарго Ермолов отступил от своего общепринятого в Чечне и на большей части Дагестана правила – тактики «выжженной земли». «Акуша была занята без выстрела. …Акушинские семьи скрывались в ближайших горах, но Ермолов не приказал их преследовать. Войскам запрещено было прикасаться к имуществу жителей, и все покинутые дома остались целы и невредимы; разрушены были до основания только те, которые принадлежали Ших-Али-хану и его друзьям» . «Генерал Ермолов, – отмечал п. Зубов, — находя гораздо полезным воспользоваться таковым расположением умов (изъявлением покорности со стороны акушинцев после разгрома их под Левашами. – Авт.), и принимая за правило, что вовремя данная пощада всегда производит благотворные плоды, — именем Его Императорского Величества объявил прощение Акушинскому народу…» .
А.П. Ермолов в начальный период своего пребывания на Кавказе весьма нелестно отзывался о всех горских народах. Исключение он сделал только для ингушей и акушинцев. Ингушей он называл «кротким и трудолюбивым народом». Отличительными чертами акушинцев, по мнению Ермолова, «служат добронравие, кротость и трудолюбие, несмотря на прирожденную им воинственность и гордость. Праздность почитается у них пороком, и, может быть, эти-то именно качества и поставили их выше соседей, которым они уступают в силе, но которых превосходят умственным и нравственным развитием» . «К воровству нет наклонности ни малейшей», — подчеркивал Ермолов .
Историк и генерал Р.А. Фадеев, далеко не питавший никаких симпатий к горцам, рассуждая об их боевых качествах, писал: «Кавказ… был в военном отношении открытием особенного рода: мы встретили здесь азиятцев, которые, как воины, были вовсе не азиятцами; да кроме того, такие сложные местные условия, что они сбивали с толку самых опытных военных людей. Кавказские горцы брали крепости, где сидел гарнизоном целый батальон, обрекшийся на смерть и бившийся до последнего человека.
Русские встретили на Кавказе соединение всех препятствий в людях и в природе, каких только можно представить. …Горцы сопротивлялись сколько стало их сил. Еще в 1863 г. горец, случайно отрезанный от своих и окруженный целым отрядом, не сдавался и умирал с оружием в руках» .
Это о горцах 30-60-х годов Х1Х в. Почему же тогда, в период Ермолова, российские войска постоянно наносили поражение горскому ополчению, которое во много раз превосходило их численностью? Как отмечал источник Х1Х в., во время левашинского боя «неприятель нигде не выдерживал атаки и бежал с одной позицию на другую» .
При таком численном превосходстве, каким располагали дагестанские повстанцы над отрядом Ермолова в бою под Левашами, имам Шамиль практически не знал поражения. В 1840-1850-е годы военные действия велись с предельным ожесточением. В ермоловский же период горцы «предпочитали бить солдат из винтовок, находясь в почтительном расстоянии от русских штыков, и бросались в рукопашную схватку только при значительных шансах на ее благоприятный исход». В период же Шамиля «шашки и кинжалы служили горцам главным оружием. Это отметил П.П. Чайковский в своих «Военных заметках о кавказских горцах»: «…В одном деле в двух ротах батальона майора Трескина (по его словам) из арьергарда, противопоставленного напору чеченцев, в самое короткое время без выстрела ими зарезано 130 человек и большинство офицеров» . Акушинцы же были разбиты в результате двухчасового боя. (Третий антироссийский союз дагестанских ханов также оказался весьма непрочным. В зимних событиях 1819 г. основное участие приняли лишь акушинцы. Остальные дагестанские владельцы, а тем более, их подданные, особого участия в этих событиях не принимали. Лишь Сурхай-хан Казыкумухский в декабре вторгся в Кюринское ханство и 19 декабря напал на Чирахский пост. «Окружив со всех сторон Чирах, Сурхай уничтожил все мосты, отрезал защитников от крепости Кюри и лишил возможности майора Троицкого полка Ягунова оказать помощь Чирахскому посту. Осажденные были поставлены в крайне затруднительное положение…». Осада поста продолжалась несколько дней. Русские солдаты сражались отчаянно и сумели продержаться до подхода отряда генерала Вреде. Из двух рот в живых осталось только 70 человек, и те были ранены . Сурхай-хан был вынужден отступить. По поводу нападения горцев на Чирах Ермолов писал: «Если бы предприятие сие имело некоторый успех, вероятно, что Казыкумыцкое ханство, Табасарань и с ними соединившись прочия вольные общества, вспомоществуемые сильною партиею, которую беглый Ших-Али-Хан имел в Дербенте, произвели бы беспокойство в Кубинской провинции, где войск чрезвычайно было мало. Я должен был бы обратить туда отряд генерал-майора князя Мадатова, которому предстояло другое назначение» ).
На наш взгляд, поражения горцев в тот период объясняются целым рядом факторов, на некоторые из которых указывали еще авторы Х1Х в. «Военные действия во время генерала Ермолова, в особенности в первые годы, были не трудны, — отмечал Д.И. Романовский. – Разъединенные на отдельные племена и общества, мало оценивая выгоды местности и питая панический страх к действиям артиллерии, горцы не могли оказывать упорного сопротивления» . «Причиною успехов этого времени, была, между прочим, совершенная отдельность горских обществ, с которыми нам приходилось иметь дело. Сверх того, горцы, несмотря на всю свою ловкость и храбрость, были не в состоянии держаться против натиска регулярных войск и, не видав до того артиллерии, испытывали панический страх перед ее действием. При таком положении дел, в двадцатых годах, наши, даже слабые отряды могли с успехом действовать против неприятеля, разрозненного и неустроенного» . Из всех указанных причин наиболее важные – это «разрозненность и неустроенность» горцев. В период Ермолова сопротивление горцев носило неорганизованный характер. Каждый аул в Чечне, каждое ханство и общество в Дагестане защищались, как правило, в отдельности. Неоднократные попытки дагестанских феодалов придать антироссийским действиям организованный характер кончались неудачей. Неорганизованность, отсутствие стойкости и упорства в освободительной борьбе горцев в ермоловский период объяснялись прежде всего тем, что не было еще самого главного – идеологии, которая была бы понятна и притягательна для широких масс горцев, отвечала бы их нуждам и настроениям, объединяла и вдохновляла бы на борьбу. Для появления такой идеологии требовалось, чтобы Россия в глазах горских масс предстала бы в «образе врага», чего еще не было на данном этапе российско-северокавказских взаимоотношений. Но политика Ермолова на Северном Кавказе ускоренно и активно вела к формированию такого образа и возникновению соответствующей идеологии. Раз «феодальный национализм» в условиях нарастающего колониального гнета и растущей феодальной эксплуатации не отвечал требованиям и настроениям горских масс, то закономерно и неизбежно должна была появиться новая идеология. И она вскоре возникла в форме мюридизма и тогда «горцы, разбегавшиеся от гула пушечных выстрелов…, не боялись штурмовать наши укрепления под картечным огнем» и, «соединившись для совокупных действий против нас…, совершенно изменили характер войны» .
Политика Ермолова в 1819 году в отношении, например, Аварского ханства и в Акуша-Дарго была совершенно разной. С аварцами – предельная жесткость. Отношение к акушинцам – другое. Своими действиями в Акуше Ермолов добивается нескольких целей: противопоставить одни дагестанские народы другим, показать горцам, что российская власть милостиво отнесется к тем, кто покоряется ей без сопротивления. Классический принцип «разделяй и властвуй». Все это очень четко видно из прокламации Ермолова, выпущенной им после занятия Акуши: «Бедствия войны постигли акушинцев, и народ сей, добрый, благонамеренный, увидев, что гнусными происками вредных людей вооружен он против войск российских, покорился власти великого русского государя и дал на верность и подданство присягу. Всем начальникам в областях российских поручено верноподданному Даргинскому обществу давать повсюду свободный проезд в торговле, давать защиту и всякое пособие без различия с самими россиянами. Таким образом, почувствуют они счастия быть подданными великого русского императора» . В обращении к акушинцам А.П. Ермолов объявил: «Великий государь мой оставляет по-прежнему образ правления вашего и обычаи ваши; собственность ваша будет сохранена; позволяется вам свободный повсюду торг и во всех российских областях будете принимаемы вы дружественно. Во всех нуждах народа старший кадий относится к главнокомандующему в здешнем крае, и нет над ним никакой другой власти» .
Акушинцы приняли присягу на верность России. Главным кадием Акуши был назначен Зухум – кадий, «человек, к России расположенный» . С этого времени назначение на данную должность стало прерогативой российских властей: «отныне впредь главные кадии назначаемы будут по высочайшей воле императора», — указывал Ермолов. Акуша-Дарго была обложена податью в две тысячи баранов в год (весь мягкая подать по сравнению с Чечней и остальными районами Дагестана). Акушинский кадий обязывался: «1) сохранять прежний образ управления и прежние обычаи без всякой перемены; 2) не признавать ничьей власти, кроме власти главнокомандующего; 3) наблюдать, чтобы во владениях даргинских не было пристанища неприятелям и изменникам России и не иметь с ними никакой связи; 4) наблюдать, чтобы народ даргинский сохранял спокойствие и дружбу со всеми подданными русского императора, не принимать участия в распрях соседей и не давать никому помощи без разрешения главнокомандующего; 5) войска собирать только для охранения своих границ и без воли главнокомандующего не входить в чужие земли» .
«Покорение Акушинской области, первенствовавшей в Дагестане, по воинскому духу и многочисленности ее жителей, имело важное влияние на весь Дагестан» . «С падением Акуши во всем прибрежном Дагестане водворилось спокойствие, — отмечал дореволюционный источник. — Но это спокойствие являлось только результатом непреодолимой силы русского оружия, и потому не могло служить еще ручательством за будущее мирное развитие страны, где все, начиная с религии, и кончая мечтами народной поэзии, было враждебно нашему владычеству. Различные беглые ханы, лишенные своих владений и искавшие приюта в горах, как бездомные скитальцы, служили в глазах народа живым протестом против сложившегося порядка вещей и увеличивали к нам ненависть.
…Из всех владений, считавших себя независимыми, тогда оставались только два – Авария и Казикумух, лежавшие в нагорной полосе Дагестана. Авария испытала уже на себе тяжелую руку Ермолова и была ослаблена настолько, что не могла играть той крупной политической роли в судьбах народов, какую играла прежде, но Казикумух был еще силен… Покорение этого ханства и стояло теперь на очереди» .
Практически весь 1819 год в Чечне и в Дагестане шли военные действия разного масштаба и интенсивности между российскими войсками и горцами. Несмотря на неорганизованный характер освободительной борьбы горцев, царская армия с начала Х1Х в. не несла на Северном Кавказе таких потерь (206 убитых – из них 69 – под Дады-Юртом, 450 раненых) , как в 1819 г. За весь 11-летний период наместничества Ермолова такие потери российская армия понесет лишь в 1825 г., во время подавления восстаний в Чечне и Кабарде. Потери горцев в 1819 г., естественно, никто не подсчитывал. Но они, безусловно, были огромными (прежде всего – среди мирного населения), так как «в этот раз Ермолов наказывал восставших еще чувствительнее, предавая огню и разорению сопротивляющиеся аулы» . Женщины и дети, скрывающиеся в горах и лесах от военных действий или насильственно выгнанные туда царскими войсками, тысячами гибли от голода и болезней.
Одной из главных целей Ермолова на Северном Кавказе (и составной частью его программы покорения края) было создание системы военно-административного управления вместо традиционной власти феодалов. Против тех, кто мешал осуществлению этой задачи, применялась военная сила. На покоренной (или покорившейся) территории вводилось либо прямое российское управление, либо назначался «управляющий» из преданных России представителей местной знати. Ханское или прочее звание теперь превращалось в назначаемую служебную должность вместо наследственного владения. С точки зрения Ермолова, назначаемые российской властью «новые» ханы и беки должны были стать «усерднейшими российскими чиновниками» . Сроки пребывания в этой должности, предоставляемые привилегии всецело зависели от степени лояльности России, от служения ее интересам. Это была своеобразная форма «косвенного управления», которую англичане и французы также широко практиковали в своих восточных колониях. Так, например, территория Индии после ее завоевания англичанами была разделена на две части: Британская Индия (прямое английское управление) и территория княжеств (косвенное управление). Но в обоих случаях иноземная власть опиралась на местных феодалов. И в Дагестане «царизм…старался создать себе социальную опору, опираясь на которую можно было бы присоединить Дагестан, держать местные народы в повиновении и грабить их. Надежными партнерами царизма для выполнения стоящих перед ним задач могла быть и действительно стала «местная знать» в лице ханов, беков и т.д. Царское правительство заключает с местными феодалами своего рода союз, преследующий цель ограждения обоюдных интересов: царизм всеми возможными мерами поддерживал и укреплял власть ханов на подвластных территориях, а ханы содействовали царизму в захвате Дагестана и покорении его народов» .
Зимой 1820 г. «Ермолов занялся устройством дел и введением русской администрации в большей части Дагестана» . Вступив в Акушу, он сместил, а затем и вовсе удалил из страны Мамед-кадия. На должность главного кадия Акуша-Дарго был назначен Зухум-кадий. Устанавливая в Дагестане военно-административную власть, Ермолов оставлял в неприкосновенности традиционную систему управления на местах. Но управлять могли только преданные России люди. Исходя из этого общего положения, наместник заявил, что в Акуше «сохраняется прежний образ управления и прежние обычаи без всякой перемены». Кадий обязывался «не признавать ничьей власти, кроме власти главнокомандующего». Акушинцам запрещалось отныне давать приют противникам России, принимать участие в феодальных «разборках» в Дагестане и без разрешения российских властей собирать вооруженное ополчение. Все важнейшие вопросы управления и жизнедеятельности союза Акуша-Дарго кадий мог решать только совместно с российским военачальником «в здешнем крае и нет над ним другой власти». Акушинцам разрешался «свободный повсюду торг» .
Специальным указом от 19 января 1820 г. за участие в военных действиях против России Сурхай-хан Казыкумухский был лишен своего ханства и «ханского достоинства», а его владение было передано Аслан-хану Кюринскому. Учитывая, что Сурхай-хан «по древности своего происхождения … весьма уважаем и между горскими народами имеет сильные связи» и опасаясь, что его смещение может вызвать недовольство у части казыкумухцев, Ермолов решил подкрепить власть Аслан-хана в его «новом владении» экономическими санкциями. Он объявил, что «во всех областях российских в здешней стране воспрещается принимать жителей казыкумухских, которые не будут иметь паспортов за печатью полковника Аслан-хана. Войскам повелено преследовать их оружием как неприятелей» . Таким образом, военно-экономическая блокада была распространена также и на Казыкумухское ханство. «…Остановились все торговые операции Казыкумуха…» . Анализируя все это, Х.Х. Рамазанов писал: «Царское правительство лишало власти тех ханов, беков, которые оказывали военное сопротивление, что было связано с ориентацией последних на персию и Турцию. Таковых было сравнительно немного. Что же касается большинства феодалов, показавших политическую благонадежность и искренность «верноподданических чувств», то они не только остались у власти, но к их владениям присоединились новые территории» .
26 января 1820 г. А.П. Ермолов издал «Положение каракайтахскому народу к непреложному исполнению», в которой объявил о включении Каракайтага в состав Дербентской провинции. Население его облагалось податями и повинностями. Правда, на 1820-й год, «во уважение потерпенных народных разорений», каракайтагцы освобождались от податей. Все доходы с бывшего уцмийства должны были поступать в казну: «Все доходы, указывал Ермолов в 1820 году, — кои принадлежат бывшему уцмию, как с родовых его имений, так и деревень по достоинству плативших ему подать, должны отныне поступать в казну» . Население обязывалось «беспрекословно повиноваться установлениям властей и немедленно исполнять требования правительства». Местное управление оставалось в руках феодалов. «Народ должен управляться беками и ханами, как до сих пор». Это указание Ермолова многими кавказоведами рассматривалось так, будто бы вся власть по-прежнему оставлялась в руках дагестанских феодалов. Это не так. Беков и прочих феодалов на покоренных территориях «проконсул» рассматривал лишь как «управляющих», о чем он четко указывает в своем «Положении» — «беки должны иметь участие в управлении (подчеркнуто нами. – Г.Ш.) тех деревень, кои имеют они по наследству или получают от правительства» . Для контроля за деятельностью беков был назначен российский пристав, чья резиденция находилась в Великенте. В отдельное приставство, подчинявшееся дербентскому коменданту, были выделены терекемейские деревни. В одной из них размещался российский гарнизон (пехотная рота), командир которого и назначался приставом . Земли уцмия и его сторонников были конфискованы и большая часть их была роздана пророссийски настроенным бекам .
Та или иная форма российского управления (прямая или косвенная) вводилась на всех дагестанских землях, в том числе и там, где правители традиционно были преданы России. Так, в кумыкские владения, включая и шамхальство Тарковское, был назначен главный пристав. А ведь шамхал, по мнению Ермолова, давал «собою пример постоянной верности императору, способствовал нам всеми зависящими от него средствами» и за все это получил от наместника ряд мехтулинских селений в 2500 семейств. Однако и шамхал был не только поставлен под политический контроль российских властей, но и фактически приравнен по своим правам к остальным кумыкским владельцам.
А.П. Ермолов весьма скептически относился к верности России кавказских феодалов и поэтому практически к каждому «управляющему» ханством или княжеством он определял пристава, как правило, из русских офицеров. Последний должен был наблюдать за их действиями и «вообще за людьми всех состояний» . Каких-либо четких правил, регулирующих взаимоотношения приставов, правителей ханств и подвластного им населения, не существовало. Это создавало широкое поле для полнейшего произвола начальства над местным населением.
Ермолов считал, что сохранение и упрочение российской власти в Дагестане возможно только при наличии на всей ее территории крепостей, укрепленных пунктов и гарнизонов. Исходя из этого, на 1820-й год он наметил строительство крепости в шамхальстве Тарковском и целого ряда мелких укреплений на чеченско-кумыкской границе и в Приморском Дагестане. Уходя из Дагестана после разгрома Акуши, он оставил сильный гарнизон при 6 пушках в Мехтулинском ханстве, в задачу которого входило «наблюдение за поведением вновь покоренных народов и стеснение непокорствующих», «поддержание порядка в землях и покорности в жителях» . Войска расположились в трех селениях: Казанищи, Кака-Шура и Буйнак. Командиром гарнизона был назначен полковник Верховский, на которого было возложено и гражданское управление над всем Дагестаном. Военному начальству были приданы и судебные функции – разбирательство уголовных дел. Гражданские дела (семейно-бытовые) оставались в ведении духовенства .
В то же время Ермолов «принял под покровительство императора детей умершего Хасан-хана дженгутайского», «оставил за ними владение отца их (селения Большой и Малый Дженгутай, Аймяки, Ахкенд, Дуренги, Ганши, Чаглы и Оглы. – Авт.) .
Таким образом, уже в начале 1820 г. Ермолов в целом создал в Дагестане систему военно-административного управления. Кроме того, все население было обложено податями и повинностями в «ознаменование зависимости» от России.
А.П. Ермолов считал, что в 1819 г. он в основном сломил сопротивление горцев в Чечне и Дагестане (в последнем, правда, оставались еще не до конца разгромленными Авария и Казикумух). Военные успехи российской армии теперь следовало закрепить завершением строительства укрепленной линии Владикавказ – Каспийское море. Костяк этой линии – крепости Владикавказ-Грозная-Внезапная- уже существовал. Однако требовалось построить еще одну крепость в приморском Дагестане, мелкие укрепления (редуты) между ними и старой Кавказской линией, а также прорубить лесные просеки в Чечне. Последние призваны были связать крепости Грозная, Внезапная и укрепленные пункты с чеченскими селениями, чтобы дать оперативный простор для российской армии. Эту задачу Ермолов поставил в качестве основной на 1820-й год. П.П. Карцев отмечал, что «с 1820 года началась на Кавказе система действий посредством рубки лесов» .
В начале 1820 г. в Имеретии и Гурии вспыхнули антироссийские восстания. Тем не менее, в центре внимания Ермолова оставалась Чечня, «население коей неугомоннее других прилегающих к Кавказской линии племен, беспокоило нас своими хищническими набегами» . Стремясь как можно скорее поставить Чечню под контроль России, «проконсул» приказал командованию Кавказской линии с ранней весны 1820 г. начать здесь прокладку лесных дорог и строительство укреплений. Задача эта была трудновыполнимой при тех военных силах, которые были на линии: для рубки леса и строительных работ требовалась немалая рабочая сила. К тому же работающих надо было охранять от нападений горцев. В этих условиях командование Линии в качестве рабочей силы решило использовать самих чеченцев . «Под страхом истребления» чеченцам, проживающим между Тереком и Сунжей, было приказано выставить 1 тыс. вооруженных лесорубов . 6 марта 1820 г. российский отряд (2,5 батальона пехоты, 500 казаков и 1 тыс. вооруженных чеченцев) под командованием полковника Грекова выступил из Грозной с целью прорубить просеку к крупнейшему чеченскому селению Герменчук. Кратчайшая дорога туда пролегала через селение Топли, расположенное у переправы через Аргун. С захвата этого аула Греков и начал свой мартовский поход в Чечню. Отметим, что этот аул считался покорным России и ни в каких антироссийских выступлениях не участвовал. «…Войска совершенно неожиданно появились перед селением Топли, захватив врасплох даже самые чеченские караулы. Гребенской казачий полк, посланный вперед с майором Ефимовичем, мгновенно и без сопротивления ворвался в аул, погруженный еще в глубокий сон. Не теряя пороху, гребенцы кинулись по саклям с кинжалами. Дикие крики, вопль и стоны внезапно огласили безмолвные дотоле окрестности. На помощь к казакам скоро подоспели три роты егерей. Часть жителей была перерезана прежде, чем успела подняться с постелей; другая просила пощады» . Селение было «разорено до основания» . После этого по приказу Грекова были собраны старшины соседних селений, которым под страхом истребления их жилищ было приказано выставить людей с топорами для рубки леса. «Курящиеся развалины» Топли «заставили чеченцев повиноваться» . В течение трех дней была проложена широкая просека к Герменчуку и к окружающим его аулам. Несмотря на то, что жители Герменчука не оказали никакого сопротивления, селение это было сожжено. Всю весну и лето 1820 г. отряд Грекова занимался прокладкой лесных просек за Ханкальским ущельем и вверх по Сунже. Все это время чеченцы совершали нападения на российские войска, пытаясь остановить рубку леса. Наиболее серьезное столкновение произошло 12 марта близ Ханкальского ущелья. «Более трех часов продолжалось сражение, в продолжение коего с обеих сторон дрались с равным ожесточением: наконец, неприятель, приведенный в сильнейшее замешательство, обратился в бегство» . В сентябре Греков, под предлогом совершения «хищничеств и укрывательства разбойников» разгромил чеченские селения Чахкери (у входа в Аргунское ущелье), Дербиш и Шельчиха (на р. Асса). В последней «спаслись только те, которые были в отсутствии; прочие все сделались жертвою воды, оружия и плена» . Таким образом, весной – в начале осени 1820 г. «в Чечне русские отряды истребляли хищнические аулы и заставляли противников наших уходить все далее и далее от Сунжи…» . Следует отметить, что в 1820 г. в боевых столкновениях между российскими войсками и горцами в Чечне в составе отряда Грекова участвовали и сами чеченцы. Как отмечал П. Зубов, «пехота и конница чеченские, действовавшая с нашей стороны, оказывала совершенное повиновение, усердие и храбрость» . Ермолов по этому поводу писал: «Еще не было примера, чтобы кто заставить мог чеченцев употреблять оружие против своих единоверцев, но уже сделан первый к тому шаг и им внушено, что того всегда от них требовать будут» .
В мае-июне 1820 г. чеченцы, согнанные из присунженских селений, начали рубить лес и строить два укрепления – Усть-Мартанский редут и Злобный Окоп, которые должны были стать промежуточным звеном на линии Грозная – Преградный Стан.
Одновременн в другой части Чечни, под командованием ген. Сталя и полковника Верховского, велось строительство цепи укрепленных пунктов, которые должны были связать между собой крепость Внезапную и Сунженскую линию. Для производства строительных работ и рубки леса здесь было мобилизовано 2,5 тысячи чеченцев и кумыков. На окрестные селения была возложена также обязанность выставлять караулы для охраны рабочих и поставлять скот для пропитания российских солдат . Первое укрепление – Герзель-Аульское – было построено у сел. Аксай (на одноименной реке), как промежуточное звено между крепостями Внезапная и Грозная; второе – Неотступный Стан – на месте бывшего селения Исти-Су. Оно должно было прикрывать дорогу на Кизляр. Для обеспечения паромной переправы через Терек, между станицами Шелкозаводская и Червленная, было построено укрепление Амир-Аджи-Юрт .
К середине октября 1820 г. строительство этих укреплений было закончено. Следуя указаниям Ермолова, теперь следовало проложить просеку шириною от 1 до 1,5 версты от укрепления Неотступный Стан через р. Гудермес до Сунжи. 21 октября с сильным отрядом (три батальона пехоты, 300 казаков, 12 орудий) генерал Сталь прибыл в сел. Гудермес. Здесь было собрано 50 старшин окрестных аулов. Объявив их всех заложниками, Сталь потребовал выставить около 2 тыс. рабочих для рубки леса и поставлять скот «на порции отряду» . Чеченцы опять вынуждены были подчиниться и в течение недели была прорублена огромная лесная просека длиною более чем в пять верст. В конце просеки, у переправы через Сунжу, было построено укрепление Умахан-Юрт.
Строительство этих укреплений, прокладка просек, поставки продовольствия и транспорта для российских войск ложились тяжким бременем на чеченцев и кумыков. В письме к А.А. Закревскому от 15 декабря 1820 г. А.П. Ермолов отмечал: «Построено еще временное укрепление при самом Аксае, для ограждения его от чеченцев. Докончены многие работы в крепостях Грозной и Внезапной. Все сие сделано малыми весьма средствами и с помощью вновь покоренных народов за ничтожную цену, не требуя на сие ни гроша от казны денег» .
С конца 1818 г. в самой Чечне не было крупных антироссийских выступлений. В среде чеченцев чувствовалась растерянность. Старые, традиционные формы партизанской борьбы в новых условиях, когда российские войска крупными силами совершали стремительные набеги на чеченские селения, появились лесные просеки – дороги – оказывались неэффективными. Не было объединяющей идеологии и общепризнанных руководителей (Бей-Булат Таймиев только становился таковым). Каждое селение пыталось защищать себя самостоятельно и терпело поражение. В этих условиях население Большой и Малой Чечни вновь попыталось мирным путем договориться с российской властью о прекращении репрессий против мирных жителей. В конце 1820 г. в Грозную явились делегации почти от всех плоскостных и предгорных селений Чечни (в том числе шалинцы, герменчуковцы, гехинцы и др.), которые присягнули на верность России и обязались платить «дань зависимости» — «по одной рогатой скотине» с каждых десяти дворов в год . В 1818 и в конце 1820–го года чеченские общества определенно выказали готовность решить проблему взаимоотношений с Россией мирным, политическим путем. Однако Ермолов был твердо убежден, что горцев нужно сперва сломить военной силой, а потом уже установить над ними административную власть России. «…Земли непокоренные не повинуются: их надобно взять прежде», — заявлял он . Этому принципу «проконсул» Кавказа следовал неукоснительно. Поэтому переговоры в Грозной между чеченскими делегациями и Грековым кончились безрезультатно: он потребовал от них беспрекословной покорности, но взамен не дал никаких обещаний прекратить необоснованные карательные экспедиции в Чечню. Мирного диалога между российской властью и представителями чеченцев опять не получилось. Продолжение конфликта становилось неизбежным.
К началу 1820 г. не до конца была решена и задача покорения всего Дагестана. Фактически независимыми оставались Авария и Казикумухское ханство , хотя формально российская власть распространялась и на них. В сентябре 1819 года Султан-Ахмед-хан Аварский, разбитый российскими войсками у Боутугая, был окончательно лишен ханского достоинства и генеральского чина. Аварским ханом был назначен чанка Сурхай-хан. В декабре того же года Александр 1 специальным указом утвердил это решение. Однако большинство аварцев не желало признавать Сурхай-хана в качестве своего правителя, в силу его личных качеств и видя в нем ставленника России. Граф Паскевич позже, в 1828 г., в отношении к Нессельроде подчеркивал, что «выбор его (Сурхай-хана. – Г.Ш.) генералом Ермоловым, как в отношении к личному характеру и способности Сурхай-хана, так и к самому происхождению его от узденки, по которому он, по обычаям дагестанским, не причисляется уже в число законных членов фамилии ханов Аварских, нельзя не признать ошибочным…» . Однако Ермолова мало волновало мнение аварцев, поскольку Сурхай-хан обладал главным – он выказывал преданность России. Стремясь утвердить его власть над Аварией, наместник пошел по испытанному пути: издал предписание, обязывающее «во всех провинциях наших брать под стражу жителей Аварского ханства, приезжающих по торговым делам и другим надобностям, если не будут они иметь виды за печатью Сурхай-бека… Задержанных аварцев употреблять в крепостные и прочие работы» . Авария была полностью блокирована, ее военные силы понесли значительные потери в столкновениях с российскими войсками в 1818-1819 гг. и в результате она была «ослаблена настолько, что не могла играть той крупной политической роли в судьбах народов, какую играла прежде» .
Сложнее обстояло дело с Казикумухским ханством. Сурхай-хан после событий 1819 г. сохранил еще значительные военные силы и, надеясь на свое былое влияние в Дагестане, не подчинился указу Ермолова о лишении его ханского достоинства. «Решившись упорно сопротивляться», он «собрал по всему ханству поголовное ополчение», которое вместе с «вольными лезгинскими обществами», пришедшими ему на помощь, «могло постираться до 20 тыс. человек» (по данным Дубровина – 6 тыс. , Зубова – 8 тыс. ). С этими силами Сурхай-хан начал укреплять селение Хозрек, расположенное на стратегически важном месте. В марте 1820 г. кн. Мадатов, по приказу Ермолова, начал готовить экспедицию против казикумухцев. В начале июня отряд Мадатова (5 батальонов пехоты, сотня казаков, около 2 тыс. кавалеристов из закавказцев и дагестанцев – кюринцев и табасаранцев. 14 орудий) выступил на Казикумух. 12 июня у селения Хозрек произошел кровопролитный бой. Российские войска, подошедшие ночью к Хозреку, обнаружили «большие толпы неприятельской конницы с разноцветными значками. С целью обеспечить движение отряда вдоль подошвы высот и отвлечь от Хозрека значительную часть неприятельских сил, князь Мадатов приказал Гасан-Аге Кюринскому (родному брату Аслан-хана Кюринского. – Авт.) с конницей врезаться в левое крыло собравшихся горцев. Казикумухцы, стоявшие на высотах в превосходном числе, встретили кюринцев громкими криками и ружейными залпами, и принудили нашу конницу два раза отступать; но, наконец, после третьей атаки, Гасан-Ага ворвался в неприятельскую линию. Противник защищал с отчаянной храбростью каждую пядь земли; но вскоре Гасан-Ага был убит, и его смерть парализовала храбрость кюринцев в самый важный момент боя, и благодаря этому, неприятель со всех сторон окружил нашу конницу. Видя затруднительное положение кюринцев, князь Мадатов лично поскакал к месту боя, и своим присутствием ободрил упавшую духом татарскую конницу; в то же время три роты апшеронцев, под командою майора Мартыненко, пошли в атаку на первый завал, примыкавший к левому крылу неприятельской позиции, и, несмотря на огромный численный перевес горцев, штыками выбили их из первого завала и оттеснили ко второму. Между тем подоспели и остальные всадники, находившиеся в арьергарде. Мадатов, поручив командование всей конницей Аслан-хану Кюринскому, приказал ему направиться в обход правого фланга неприятельской позиции, чтобы отрезать скопищу дорогу в Казикумух. В виду того, что сражение, без всяких решительных результатов, продолжалось уже несколько часов, начальник отряда, желая нанести решительный удар противнику, решил двинуть в атаку пехоту. Для этой цели пехота, разделенная на три колонны…, подошла к укреплениям Хозрека на ружейный выстрел. Артиллерия удачной канонадой, продолжавшейся около часа, успела сделать несколько брешей в валах, прикрывавших аул, и тогда колонны с криком «ура» бросились на штурм» .
В Хозреке начался жестокий уличный бой. «Под огнем 14 орудий, бомбардировавших город, сотнями гибли люди, столпившиеся в улицах, рушились городские здания и осыпались валы. Страшная канонада продолжалась более часа, как вдруг раздался оглушительный треск и над аулом поднялся столб огня и черного дыма – это взлетели на воздух неприятельские патронные ящики, взорванные нашею гранатою. Ужас и паника охватили казикумухцев. Конница их, стоявшая перед окопами, бросилась назад, а на ее плечах наши татары ворвались в город и захватили предместья. …Бой начался в тесных улицах, в домах, в башнях, в укреплениях» , горцы «защищали каждую пядь земли с отчаянной храбростью». «Выбитый из города (Хозрека. – Авт.) и отрезанный от большой Кумухской дороги татарской конницей, неприятель вынужден был бежать по единственному узкому ущелью, анфилируемому нашей артиллерией, — писал В.А. Потто. – Действие картечи в этом узком горном проходе было ужасно. Сурхай со своей конницей скакал впереди, опрокидывая все, что задерживало его на пути. Якубович с татарами преследовал и рубил бегущих. На расстоянии шести верст земля была усеяна телами убитых, шестьсот человек взято в плен. Трофеями победы был также весь лагерь с богатой ставкой Сурхая, одиннадцать знамен и две тысячи ружей. Блистательный штурм стоил, однако же, и русским трех штабс-офицеров и более двухсот нижних чинов убитыми и ранеными» . Хозрекское сражение закончилось поражением казикумухцев, которые понесли большие потери – свыше 1500 убитых, 603 попало в плен .
Победу российских войск под Хозреком А.П. Ермолов оценивал выше всех своих побед в Дагестане в 1818-1819 гг.: «…Никогда Дагестан не испытал подобного поражения: войска русские в первый раз появились в местах сих», — отмечал он . По войскам же «проконсул» отдал весьма высокопарный приказ: «Еще наказуя противных, надлежало, храбрые воины, вознести знамена наши на вершины Кавказа и войти с победою в ханство Казикумухское. Сильный мужеством вашим, дал я вам сие приказание, и вы, неприятеля, в числе превосходного, в местах и окопах твердых упорно защищавшегося, ужасным поражением наказали. Бежит коварный Сурхай-хан и владения его вступили в подданство Великому нашему государю. Нет противящихся нам народов в Дагестане» . Как показали дальнейшие события, «противящиеся народы» в Дагестане все-таки были и в последующие годы. Тут Ермолов в очередной раз желаемое выдавал за действительное.
Жители Кумуха – столицы Казикумухского ханства – отказались принять разбитого Сурхай-хана и он бежал в Иран. Кумух сдался без боя: «Князь Мадатов встречен был депутациею из всех старшин и обществ 8-ми магалов с хлебом и солью; а при входе в город ему преподнесены на блюде ключи от крепости» . «Все раненые горцы были собраны и поручены муллам, под надзором русских врачей; все пленные, уже готовившиеся к смерти, получили свободу. Изумленные таким великодушием победителя, жители Хозрека на следующий день явились в лагерь с просьбой о прощении. Мадатов принимал их приветливо и разъяснял всем, что русские воюют не с ними, а с их вероломным ханом» .
Аслан-хан, еще ранее назначенный и ханом Казикумухским, подписал 16 июня 1820 г. «договор» с Мадатовым, согласно которому он обязывался охранять границы ханства, использовать свои войска по воле российских властей, разрешать строительство крепостей и дорог на территории Кюринского и Казикумухского ханств, выплачивать в казну ежегодно по 1 тыс. червонцев и пять тыс. четвертей хлеба. Ему запрещалось объединять эти два ханства: в Кюринское назначался им «особый наиб» . Ермолов опасался сосредотачивать в руках одного человека – Аслан-хана- слишком большие человеческие и экономические ресурсы. Он (вполне справедливо) не исключал возможной измены даже самого преданного кавказского феодала. Поэтому к Аслан-хану «от лица главнокомандующего» назначался чиновник, который должен был контролировать все его действия . Подобные же представители кавказского командования назначались во все дагестанские владения. Полного доверия у «проконсула» не было даже к шамхалу Тарковскому, неоднократно, с оружием в руках, доказавшего свою преданность России. В шамхальстве, в качестве представителя российской власти, была утверждена должность главного пристава. В остальных кумыкских владениях – должность старшего князя. Шефи-бек Темиров был назначен старшим князем в Андреевском и Костековском владениях, а Муса Хасаев – в Аксаевском.
«Война за Казикумух была окончена в две недели, тогда как сам Ермолов предполагал, что она продолжится несколько месяцев» .
Ермолов, лишая дагестанских ханов политической власти и владетельных функций, в то же время не уничтожил систему ханского правления в Дагестане, прозорливо предвидя, что в конечном итоге кавказские феодалы, стремясь сохранить свои доходы с зависимого крестьянства, станут политической опорой российского царизма в регионе. Да и российским властям легче было управлять подвластным населением чрез привычные ему социальные институты. С. Эсадзе отмечал, что «оставление за ханами … власти давало правительству возможность проводить те или другие меры через нескольких лиц, которые действовали на массы, издавна признававших их законными властителями» .
Кавказское командование, даже при огромном желании, не имело физической возможности управлять огромным краем без привлечения представителей местной социальной верхушки: для этого не хватало русских чиновников и офицеров, элементарного знания местных условий. Глубоко презирая кавказскую аристократию (надо сказать, поводов к этому своими действиями она давала немало), стремясь лишить ее былых прав и привилегий, полностью отстранить ее в будущем от политической власти и управленческих функций – «уничтожить власть злодейскую ханов» — Ермолов на данном этапе вынужден был терпеть их, заменяя прежних, антироссийски настроенных, новыми, верными России ханами и беками. Отстраняя полностью от власти непокорных феодалов, оставляя часть былых прав и привилегий покорным, превращая их в часть, в «винтики» российского государственного механизма, Ермолов в любом случае, в той или иной (прямой или косвенной) форме вводил «в присоединенных областях русское управление» . Исключение не делалось даже для самых преданных, таких, например, как шамхал Тарковский. «Российское око» и «российская рука» должны были быть везде, во всех владениях и обществах. Это была твердая установка наместника. Но это «русское управление» осуществлялось в его традиционно местных, «азиатских» формах: Ермолов даже российским комендантам и приставам предписывал управлять «по прежним обычаям».
Кавказское командование считало, что к концу 1820-го года Дагестан и Чечня в основном «усмирены» и покорены. После летней экспедиции Мадатова в Дагестан в 1820 г. наместник докладывал Александру 1: «Довершено начатое в прошлом году покорение Дагестана и страна сия, гордая, воинственная, и в первый раз покорствующая, пала к священным стопам вашего императорского величества» . Почти то же самое он пишет и о чеченцах в послании к А.А. Закревскому от 5 декабря 1820 г.: «Чеченцы начинают не только покорствовать, но даже и служить важно» . В конце 1820 г. полковник Греков доносил ген. Сталю: «Из чеченских значущих деревень не осталось более ни одной, которая не была бы покорена престолу Е.И.В.» . Действительно, внешне казалось, что «1820-й год был годом перелома в жизни Дагестана. Испытав на себе поочередно силу русского оружия, народы его затихли, и весь остальной период управления Ермолова Кавказом может считаться периодом сравнительного мира и спокойствия» . Военные силы дагестанских ханов, не желавших подчиняться российской власти, были разбиты. Все они были лишены владельческих привилегий и званий. Значительная часть равнинных чеченцев была изгнана в горы. «Мы совершенно очистили плоскость Малой Чечни от враждебного населения», — писал А. Зиссерман . В Дагестане и Чечне ускоренно шел процесс установления российской военно-административной власти, т.е. утверждения реального российского господства. Это господство опиралось, основывалось на целой системе новых крепостей, военных укреплений и лесных дорог, построенных в 1818-1820-м годах, получившей название Сунженско-Лезгинской линии. Она была не только опорой, базой российского господства в крае, но и плацдармом для дальнейшего наступления царизма на горные районы Чечни и Дагестана, для подавления антироссийских выступлений горцев. Население было обложено податями и повинностями. «…Главнокомандующий закреплял завоеванные территории целой системой крепостей…, укреплений, казачьих постов и станиц, — отмечал И.В. Карпеев. – К крупнейшим горским селениям прокладывались дороги и просеки, непокорные аулы уничтожались или выселялись…» .
К 1820-му году завершилось и создание системы военно-экономической блокады многих районов Чечни и Дагестана. Чтобы лишить горцев подвоза продовольствия извне, с 1819 г. по приказу Ермолова чеченцам были запрещены всякие торговые операции за пределами Горной Чечни, не контролируемой царскими войсками. Дагестанцам был закрыт проезд в Грузию, Азербайджан и в Чечню. Ввоз продовольствия в Чечню и Дагестан был также запрещен. Более того, Ермолов запретил торговлю даже внутри Дагестана и Чечни (между отдельными их районами) . Запрет на торговлю лишал жителей блокированных территорий возможности продавать изделия своей кустарной промышленности (и она приходила в упадок), покупать хлеб и соль (и наступал самый настоящий голод). В письме к А.А. Закревскому от 5 мая 1820 г. Ермолов подчеркивал: «…Остается устроить несколько гораздо меньших (укреплений. – Г.Ш.) и тогда голод более, нежели теперь, начнет производить опустошения» . В донесении Александру 1 «проконсул» немного позже отметит, что чеченцы, загнанные в горы и лишенные хлеба, «чувствуют в оном недостаток и от ужасного голода претерпевают великие бедствия» . Главнокомандующий был уверен, что голод заставит горцев покориться. Истощение их при помощи голода, разрушение их традиционной экономики занимали важнейшее место среди методов покорения Кавказа, выдвинутых Ермоловым и подхваченных его преемниками.
Создание новой укрепленной линии и системы военно-экономической блокады было тесно взаимосвязано. Ф.А. Смирнов отмечал, что Ермолов отнял у чеченцев «пространство земли между Сунжей и Тереком и рядом крепостей по Сунже запер их в горах. Лишившись своих полей и потеряв большую часть своего скотоводства, они покорились» . Жители же Горного Дагестана, «зажатые в кольцо блокады», «лишались возможности заниматься жизненно необходимой для них торговлей с населением равнинного Дагестана и соседних областей Кавказа. В результате в горах не хватало хлеба, соли и других продуктов первой необходимости. Зная, что соль в горах стала очень редким продуктом, местное начальство по повелению императора производило обмен перебежавших к горцам и прижившихся там «воинских чинов» на соль. …Блокада же целых районов и невозможность перегонять скот на зимние пастбища ставили под угрозу существование одной из ведущих отраслей сельского хозяйства нагорного Дагестана – скотоводства.
Крайне отрицательно сказывалась блокада и искусственно создаваемые таможенные препятствия на кустарных промыслах, являвшихся серьезным подспорьем в хозяйстве горцев. Горцы лишались возможности свободного сбыта изделий кустарной промышленности, а это, в свою очередь, приводило в упадок кустарные промыслы. Запрещение свободного передвижения под страхом ареста не позволяло также горцам уходить на отхожие промыслы, а следовательно, лишало значительное число горцев средств к существованию. Все это обрекало горцев на полуголодную жизнь. Им оставалось одно из двух: либо влачить жалкое существование, либо подняться на защиту своих прав» .
Превалирование военных, насильственных методов в политике России на Северном Кавказе в целом началось с последней трети ХУ111 в. Роль этих методов усиливалось по мере роста военного могущества России, ослабления ее противников в Европе и в Азии. В период наместничества А.П. Ермолова на Кавказе эти методы сложились в единую четкую систему, когда для покорения горцев считалось возможным и оправданным применение любых принудительных, насильственных мер. «…Ермолов не отступал ни перед какими средствами, хотя бы они не подходили под излюбленные понятия о гуманности или либерализме» . Царские военачальники считали, что «вынудить от горцев покорности можно только силою оружия и доведением их до крайнего разорения, лишая всех средств существования, истребляя запасы и поля, прекращая всякий подвоз извне» .
Дореволюционные историки отмечают, что к концу 1820 г. «на всем Кавказе водворилось относительное спокойствие. В Чечнеи Дагестане дела окончились успешно» . «Ермолов преодолел все препятствия, — отмечал Н.А. Волконский, — … и к концу 1820 года привел Восточный Кавказ, со всеми доставшимися нам от Персии ханствами, к полному умиротворению, так что с этой стороны в последующие три года ему нечего было больше делать» .
В своем рапорте Александру 1 от 14 мая 1818 г., в котором он излагал программу покорения Северного Кавказа, Ермолов писал: «В 1820 году должно быть исполнено все, о чем я имею честь доносить В.И.В.» . В 1820 г. он доложил в Петербург, что свое обещание он выполнил. Совершенно очевидно, что это было не так. Не был решен вопрос с Кабардой, только внешне кажущейся была покорность Дагестана и особенно Чечни. Хотя какого-то промежуточного этапа в установлении российского господства в крае, Ермолов, безусловно, достиг. Иначе он, служивший «делу и Государю», не поехал бы в декабре 1820 г. в Петербург. Американский исследователь М. Кандур отмечал: «1821 год выдался относительно спокойным. Нельзя сказать, что там (на Северном Каказе. – Г.Ш.) наступил мир в том смысле, как мы понимаем это слово, ибо настоящий мир никогда уже не приходил на Кавказ со времени начала российских кампаний. Так же нельзя с уверенностью утверждать, что Россия контролировала весь Дагестан или Чечню… Тем не менее наиболее населенные районы этих территорий присягнули на верность России и это само по себе как бы создавало атмосферу спокойствия» . Нам кажется, что и сам Ермолов понимал всю сложность военно-политической ситуации на Северном Кавказе к 1820 году. Иначе трудно объяснить, почему он, уезжая в Петербург по вызову царя, оставил целый ряд распоряжений, среди которых главнейшие – сохранение и дальнейшее усиление системы военно-экономической блокады Дагестана и Чечни, «наказание» Кабарды, строительство новых крепостей и укреплений.
В 1818-1819 гг. Петербург критически относился к военной активности Ермолова в Дагестане. Теперь же, в 1820 г., там с одобрением встретили его победные реляции. Александр 1 18 августа 1820 г. направил ему рескрипт с «монаршим благоволением»: «Алексей Петрович! Принятые вами меры к усмирению народов буйных, уничтожили возмущение в Гурии, Мингрелии и Имеретии. Дагестан покорен России твердостию и благоразумными во всех случаях (подчеркнуто нами. – Г.Ш.) распоряжениями вашими. Я считаю справедливым долгом изъявить вам полную Мою признательность за успешные действия ваши, будучи при том уверен, что вы усугубите старания к водворению тишины и благоустройства в областях, управлению вашему вверенных» . В январе 1821 г., по прибытии А.П. Ермолова в Петербург, он был награжден орденом Св. Владимира «за устроение Сунженской линии и усмирение имеретинского бунта» .
К 1820-му году заканчивается первый период пребывания Ермолова на Кавказе в качестве наместника. Он в основном сломил открытое военное сопротивление горцев, во многом создал основы системы военно-административного управления в крае, построил у подножий Кавказских гор новую укрепленную линию – твердую опору российской власти на Северном Кавказе. Однако, «удовлетворившись заманчивою внешностью успеха», он «не заметил того, что хотя кратер вулкана очищен, но внутренний огонь далеко не погашен» . Во второй период своего пребывания на Кавказе Ермолов и будет в основном заниматься «тушением этого внутреннего огня» — освободительного движения дагестанцев, чеченцев и кабардинцев.
На данном этапе российско-северокавказских взаимоотношений массы горцев, несмотря ни на что, стремились к миру с Россией. Однако логика развития колониальных отношений вела к дальнейшему усилению социального гнета (при сохранении всех прежних налогов и повинностей прибавлялись новые), беспредельному произволу колониальных властей, нарушению ими местных традиций и обычаев, лишению горцев их человеческого достоинства. К этому следует добавить, что А.П. Ермолов проводил имперскую политику в ее наиболее грубых, жестоких формах. Отдельные случаи проявления великодушия к горцам не меняли общей картины. Все это неизбежно побуждало «горцев к новым порывам, новым действиям, к новой злобе» .

ГЛАВА 4. ПОЛИТИКА А.П. ЕРМОЛОВА В ДАГЕСТАНЕ В 1820-е
ГОДЫ.

1. Ермолов и Дагестан в начале 20-х годов Х1Х века.

«Год 1820 был для Дагестана годом перелома. Испытав на себе поочередно силу русского оружия и в то же время отчасти поняв мирные цели северных пришельцев, народы его затихли, и весь остальной период управления Ермолова Кавказом, до самого конца 1826 года, может считаться периодом сравнительного мира и добрых отношений между русскими властями и Дагестаном» . Картина дагестано-российских отношений первой половины 1820-х годов, конечно, была далеко не столь идиллической, как ее описывал В.А. Потто. Именно в этот период на политическую арену Дагестана в качестве самостоятельной политической силы начинают выходить народные массы, начинается складывание основ религиозно-политического учения мюридизма.
Считая задачу покорения Дагестана решенной к концу 1820 года, царская администрация приступила здесь к дальнейшему укреплению российского господства. Это должно было выразиться прежде всего в завершении ермоловского плана создания сплошной военной линии от Сунжи до Каспийского моря, выдвинутого им еще в 1818 г. Уезжая в Петербург в конце 1820 г., наместник поручил А. Вельяминову построить крепость на берегу Каспийского моря, на территории шамхальства. Тем самым создавался бы плацдарм для полного покорения Горного Дагестана и удержания в покорности равнинных его частей, т.е. для подавления антиколониальных выступлений. С. Эсадзе цель построения новой крепости (Бурной) сформулировал так: «Чтобы удержать в повиновении и спокойствии Дагестан» . В Чечне эту роль выполняла Сунженская линия.
Царские власти, учитывая важное стратегическое положение шамхальства Тарковского, еще с конца ХУ111 в. неоднократно пытались построить здесь военное укрепление, но всякий раз получали твердый отказ шамхалов, понимавших, что с этим закончится их политическая самостоятельность. С наступлением «ермоловской эпохи» ситуация изменилась. Шамхал очутился меж многих огней. С одной стороны, его твердыми пророссийскими позициями были недовольны многие дагестанские ханы, считавшие его предателем и марионеткой: ведь с 1818 г. Тарки были превращены в плацдарм, откуда всякий раз начиналось наступление российских войск на Дагестан, а сам шамхал вместе с ними участвовал в боях с непокорными дагестанцами. Специально раздувая эту вражду, кавказское командование передавало шамхалу часть земель, отнимаемых у его непокорных соседей-ханов. В результате шамхал постоянно подвергался нападениям восставших дагестанских феодалов и неоднократно бежал под защиту российских войск. Шамхала ненавидели его подвластные, так как он, находясь под защитой российских штыков, резко увеличил подати и повинности, издевался над ними, часто подвергал их различным наказаниям (вплоть до пыток и предания смерти), не считаясь «ни с адатом, ни с шариатом». Шамхал понимал, что в этих условиях он не сможет управлять своими подданными и защищать свои владения без опоры на российские войска. Наконец, шамхалу, несмотря на его последовательно пророссийские позиции, не доверял и А.П. Ермолов, для которого он был, в любом случае, один из презираемых им кавказских владельцев. «Проконсул» считал, что российское господство в шамхальстве будет надежным и прочным только тогда, когда шамхал будет под контролем российской крепости. Ермолов, привыкший к постоянным нарушениям кавказскими феодалами своих клятв и присяг, не склонен был верить и в верность шамхала. Он не собирался оставлять политическую власть и определенную политическую самостоятельность ни одному горскому феодалу, даже самому преданному. Как строитель российской империи, он вполне обоснованно считал, что государственные административные единицы в конечном итоге должны быть организованы по одному образцу.
С построением близ Тарков крепости под контроль царских властей переходили и расположенные рядом соляные озера, которые должны были стать одним из источников поступлений в казну. Под воздействием всех этих факторов Мехди-шамхал в 1820 г. вынужден был согласиться на строительство российской крепости близ Тарков. Правда, Ермолов построил бы ее и без согласия шамхала, что тот, видимо, и понимал. «Основанием Бурной (так будет названа новая крепость. – Г.Ш.)… достигались две цели. Ею заканчивалась, во-первых, предположенная Ермоловым передовая укрепленная линия, начатая на берегах Сунжи, прорезавшая Кумыкскую плоскость, и теперь переброшенная через Сулак к берегам Каспийского моря; во-вторых, завершалось прочное подчинение нам шамхальства и в то же время обеспечивалось сообщение с Астраханью морем» .
При строительстве военных укреплений на Северном Кавказе российское командование широко использовало местных жителей: их обязывали заготавливать и доставлять строительный лес, их принудительный труд использовался и при самом строительстве. А.П. Ермолов, говоря о строительстве военных укреплений в 1818-1819 гг., отмечал, что «все сие сделано малыми весьма средствами и с помощью вновь покоренных народов за ничтожную цену, не требуя на сие ни гроша от казны денег…» . Укрепления в Чечне в 1818 г. строились еще в условиях непокоренной территории, а крепость Внезапная в 1819 г. – в восставшей Северной Кумыкии и кавказское командование вынуждено было, считаясь с этим, как-то регламентировать повинности и принудительный труд горцев. При строительстве же крепости Бурной, считая Дагестан (тем более – шамхальство), полностью покоренным, военные власти перестали вообще считаться с положением и интересами местного населения. Практически все мужское население шамхальства, включая и присоединенные земли Мехтулинского ханства, было насильно мобилизовано на строительные работы (и соответственно, оторвано от полевых работ). По приказу А. Вельяминова шамхал еще зимой 1821 г. начал заготовку строительного леса для будущей крепости. В апреле того же года в Тарки под командованием начальника штаба прибыл почти пятитысячный отряд русских войск при 14 орудиях и началось строительство крепости. Она, по словам ее первого коменданта Н.Н. Муравьева-Карского, «строилась весьма малыми средствами от казны, почти за счет обывателей, которых все прошлое лето (т.е. 1821 г.. Г.Ш.) Вельяминов без пощады принуждал в возке материалов…» . П. Зубов также отмечал, что крепость Бурная строилась «только собственными средствами» шамхальской провинции .
Тяжкий принудительный труд на строительстве крепости вызвал возмущение среди жителей шамхальства, которые все чаще стали отказываться от исполнения своих повинностей — «давать рабочих и арбы» . Военные власти и шамхал, отныне уже полностью зависимый от них и потерявший свою «вековую историческую роль» , отвечали на это ужесточением наказаний. За малейшее нарушение в несении повинностей с дагестанских жителей взимали штрафы, конфисковывали скот и другое имущество. Часто репрессии осуществлялись по принципу «круговой поруки» — население всего аула подвергалось наказанию за действия одного человека или небольшой группы односельчан. «Одна строгость, считало военное командование, — могла их (шамхальцев. – Г.Ш.) сдержать в порядке при таких трудах и повинностях» . Однако «строгости» только увеличивали недовольство населения.
Нарастание недовольства у дагестанского население было связано и с установлением налогового гнета со стороны российских властей. Не уничтожив ни один из ранее существовавших налогов и повинностей, российские власти установили еще и новые. Таким образом, количество податей и повинностей для дагестанского населения значительно увеличилось. С 1820 г. на покоренные народы кавказское командование наложило единовременную контрибуцию натурой и деньгами, а также многочисленные ежегодно вносимые подати деньгами, зерном, скотом и продуктами скотоводства. Так, жители Кайтагского уцмийства обязаны были ежегодно вносить по 2 сабы пшеницы и по 2 сабы ячменя с каждого семейства, акушинцы – по 2 тыс. баранов, сюргинцы – по 400 червонцев. Жители Кюра-казикумухского ханства – по 3 тыс. четвертей пшеницы и по 3 тыс. червонцев и т.п. К тому же, если учесть, что при взыскании этих налогов, как правило, допускались злоупотребления и подати взимались в гораздо больших размерах, станет понятным, насколько они были обременительны для дагестанского крестьянства .
Начавшееся строительство Бурной встревожило и соседних с шамхальством горцев и «глухой ропот пошел по горам» . Всем этим решил воспользоваться Аварский Султан-Ахмед-хан. Он обратился к дагестанцам и чеченцам с призывом подняться на вооруженную борьбу против России. В антироссийской пропагандистской работе ему активно помогал мулла Сеид-Кази-Эффендий, «человек, обладавший необычайным даром слова» . Однако, время антироссийских выступлений, подобных «ханскому движению», уже проходило. Как ни тяжел был колониальный гнет, народные массы не хотели бороться с ним под руководством феодалов, которые потеряли уже свой авторитет в качестве военно-политических руководителей. Акуша, Каракайтаг, Табасарань, Казыкумух и большая часть мехтулинцев отказались поддержать Аварского хана . С большим трудом ему удалось «собрать с разных племен Чечни и Дагестана» около 1 тыс. человек, с которыми он явился в свое бывшее мехтулинское владение, намереваясь нападениями отсюда остановить строительство крепости Бурная . Аварскому хану и араканскому мулле «удалось произвести только некоторые волнения в мехтулинских селениях и отчасти в самих Тарках, где жители отказались давать арбы и выходить на крепостные работы» . Однако вооруженного восстания в шамхальстве не произошло.
Из Тарков против Аварского хана был направлен российский отряд в 600 штыков при 6 орудиях, к которому присоединилась и конница Аслан-хана Кюринского. Восставшие отошли к горному селению Аймеки, где и произошел решающий бой, исход которого, как всегда, решила артиллерия, на руках поднятая на гору солдатами. Поставленная на прямую наводку, она «обращала дома в развалины, уничтожала каменные сакли и башни и зараз выводила из строя несколько человек» , тем не менее «неприятель…, защищаясь упорно, осыпал пулями пехоту» . Об ожесточенности боя говорит тот факт, что российские войска потеряли под Аймеки убитыми 13 нижних чинов и 3 обер-офицера, 49 солдат было ранено . Восставшие были разгромлены, Аварский хан был ранен, но сумел снова уйти в горы. Как всегда в таких случаях, «селение Аймеки было разорено до основания» .
К осени 1821 г. крепость Бурная в основном была построена, хотя вспомогательные работы здесь продолжались вплоть до конца 1821 г. Первоначально гарнизон его составляли 2 батальона пехоты, рота саперов и 4 орудия, т.е. свыше двух тысяч солдат и офицеров. «Основанием Бурной… достигалось две цели. Ею заканчивалась, во-первых, предположенная Ермоловым передовая укрепленная линия, начатая на берегах Сунжи, прорезавшая Кумыкскую плоскость, и теперь переброшенная через Сулак к берегам Каспийского моря, во-вторых, завершилось прочное подчинение шамхальства и в то же время обеспечивалось сообщение с Астраханью морем» . Таким образом, вся Кумыкская равнина попала под полный контроль российских властей, став опорным плацдармом для дальнейшего завоевания как всего Дагестана, так и Чечни, перекрыв все выходы горцев на равнину Северо-Восточного Кавказа. Турецкий кавказовед С. Эрель считал, что присоединение шамхальства Тарковского к России завершается со строительством крепости Бурной . Действительно, ( это в своей время отмечал и В.А. Потто) с основанием этой крепости шамхальство Тарковское потеряло последние остатки самостоятельности: «Заложением русской крепости под стенами столицы шамхала навсегда оканчивалась некогда знаменательная историческая роль шамхальства» .
Строительство крупных российских крепостей на Северном Кавказе всегда вызывало серьезное недовольство горцев. Обострение русско-кабардинских отношений началось со строительства в 1763 году крепости Моздок. Основание в 1803 г. Кисловодской крепости стало поводом для начала крупного восстания в Кабарде в 1804 году. Кавказская война Х1Х в. начинается в 1818 г. со строительства крепости Грозной. Основание крепости Внезапной – бой под Боутугаем в сентябре 1819 г. То же самое произошло и с началом строительных работ по основанию крепости Бурной. «Появление русских в шамхальстве с тем, чтобы больше не покидать его, и заложение крепости не могли не встревожить горцев и тем более самих шамхальцев. Глухой ропот пошел по горам» . Однако это недовольство не вылилось в крупное выступление антироссийского характера: видимо, протестного потенциала было еще недостаточно. Простые горцы еще не были готовы к массовым антироссийским выступлениям. «Протестный же пар» дагестанских феодалов был «выпущен» в 1818-1820-м годах. Султан-Ахмед-хан Аварский, наиболее активный и решительный противник России в Дагестане тех лет, сумел собрать лишь около 1 тысячи всадников, во главе которых он вторгся в шамхальство. Здесь он «успел произвести волнение не только в дальних селениях, но и в самих Тарках, и обложил Большие Казанищи, где тогда находилось семейство шамхала» . Разгром шамхала мог бы негативно сказаться на положении российских властей в Дагестане: восстание могло приобрести большие масштабы. Многолетняя практика показывала, что даже малейший успех антироссийского выступления приводил к увеличению числа повстанцев. Поэтому генерал Вельяминов, занимающийся строительством крепости Бурной, быстро собрал российский отряд и ускоренно двинулся к Казанищам. Султан-Ахмед-хан не стал вступать в бой и отступил в Мехтулу, к труднодоступному горному селению Аймяки. Здесь 29 августа 1821 г. и произошел кровопролитный бой. «Передовое укрепление, расположенное на высокой горе, командовавшей аулом, было взято штыками храбрых апрешеронцев, и Вельяминов, втащив на гору шесть батарейных орудий, принялся громить селение, обнесенное каменной стеной. Артиллерийский огонь озадачил аймякинцев. С ужасом смотрели они, как русские ядра быстро обращали крепкие дома их в развалины, уничтожали каменные башни и разметывали стены, которые они считали до сих пор непроницаемыми для огнестрельных снарядов. В смятении горцы бросили аул и врассыпную спасались по горным тропинкам, ведущим к Гергебилю. Наступившая ночь не позволила преследовать бегущих, на утро же Вельяминов узнал, что поражение, нанесенное горцам, и ужас, объявший их, были так велики, что и жители Гергебиля, опасаясь пришествия русских, покинули свой поистине неприступный аул и бежали в горы. Сам Ахмет-хан аварский был ранен… Аймяки были разрушены до основания» . Таким образом, в 1821 г. попытка отдельных дагестанских феодалов поднять новое антироссийское восстание оказалась пресеченной в самом начале.
В 1822-1823 гг. погибли или умерли наиболее непримиримые феодалы-противники России в Дагестане. В мае 1822 года умер Ших-Али-хан Дербентский, в октябре того же года — уцмий Каракайтагский Адиль-хан. В 1823 году, сорвавшись с горной кручи, погиб и Аварский Султан-Ахмед-хан. С их смертью заканчивается «феодальный» этап в антироссийском движении в Дагестане. «…Организованные военные выступления дагестанских феодалов за сохранение самостоятельности страны потерпели поражение…» . Остальные дагестанские феодалы с 1821 г. прекратили, в основном (имеется в виду Аммалат-Бек) вооруженное сопротивление российским властям, примирились с потерей политической самостоятельности и власти, стали превращаться в союзников, в опору царизма, в часть российского аппарата управления Дагестаном.
Все европейские державы в своих колониях нуждались в поддержке местных социальных верхов, с помощью которых легче было управлять зависимым населением. Сами же восточные феодалы, удостоверившись в невозможности сохранить прежнюю политическую самостоятельность, шли в услужение колониальным властям, чтобы сохранить свои экономические интересы и, прежде всего, экономическую зависимость подвластного населения. Получался взаимовыгодный союз. На Северном Кавказе происходил тот же процесс.
К 1822-1823 гг. все дагестанские правители, выступавшие против российского господства, были либо отстранены от власти, либо уничтожены. Управление в их владениях было передано либо приставам (прямое российское управление), либо преданным России феодалам (косвенное управление). Подобная дифференциация управления широко практиковалась в английских и французских колониях, причем косвенное управление оказывалось зачастую более эффективным.
Лишая дагестанских ханов их политической власти, жестоко наказывая их за непокорность, Ермолов «в то же время … обдуманно и систематически подчинял себе владельцев, действуя на них мерами то строгости, то щедрости» . В бывших ханствах, кроме отдельных приставов или воинских командиров, не было других представителей русской администрации и повседневная деятельность дагестанских феодалов, их власть над подданными не подвергались мелочной регламентации. Покорность и лояльность их щедро вознаграждалась царизмом: они получали хорошее жалованье, единовременное пособие, воинские звания и т.п. . После мехтулинских событий 1823 г. (об этом речь будет ниже) А.П. Ермолов приходит к выводу, что в некоторых случаях целесообразнее, с точки зрения эффективности управления и удержания населения в повиновении и покорности, вернуть к управлению изъявляющих преданность России представителей бывших ханских фамилий. Считая, что «восстановление на прочных основаниях русского управления в Мехтуле после бывшего бунта представляло много затруднений» , Ермолов восстановил Мехтулинское ханство (за исключением земель, отданных ранее шамхалу) и передал управление им представителю бывшей ханской семьи Ахмет-хану Дженгутайскому, который выразил полную преданность России и принес соответствующую присягу . Первые шаги были предприняты и для примирения с семьей уцмия Каракайтагского – ей было возвращено в 1823 г. селение Янгикент. Таким образом, Ермолов в отношении дагестанских владельцев первой половине 1820-х годов стал проявлять определенную, не присущую ему прежде, гибкость и дипломатичность. Опасности для российской власти они уже не представляли, но могли быть полезными в управлении краем, так как их власть была более привычной для населения, казалась менее тягостной, чем власть приставов. Как считал теперь Ермолов, ханская форма управления «могла дать народу спокойствие по привязанности жителей к нему» . На смягчение позиций Ермолова по отношению к дагестанским ханам повлияло и обострение отношений с Ираном и Турцией, которое могло привести к новой войне их с Россией. Как правило, эти восточные державы всегда пытались использовать в своих интересах недовольных Россией горских феодалов. Ермолов, проявив политическую дальновидность, решил лишить их этой возможности, и, пойдя на некоторые уступки, поставить большинство дагестанских владельцев на службу России. «И это было не случайно, — отмечает Г.Ш. Гамзаев,- так как в середине 20-х гг. Х1Х в. военному командованию потребовались надежные союзники на территории Дагестана» . Подобная политика Ермолова полностью оправдалась позже. Тифлисский военный комендант Н.М. Сипягин в апреле 1828 г. доносил в Петербург, что после начала русско-иранской войны 1826 г. Тегеран заслал в Дагестан множество агентов, пытавшихся поднять горцев против России. «Для удержания надлежащего порядка предприняты были все меры, и к тому много способствовали дагестанские владельцы» . Изменение политики Ермолова в отношении дагестанской знати было продиктовано и тем, что к этому времени «старое поколение» дагестанских правителей (за исключением шамхала), сформировавшихся и правивших определенное время в качестве самостоятельных, независимых владельцев, «вкусивших» от «пирога» абсолютной власти и не желавших ее терять, уже сошла с политической арены Дагестана и Россия имела дело уже со «вторым поколением», готовым служить ей на предлагаемых условиях. Для этих феодалов образцом уже был Аслан-хан Кюринский, а не Ших-Али-хан Дербентский. Они уже прекрасно сознавали, что их власть и выгода полностью зависят от преданности России. В отношении кабардинских владельцев в первой половине 20-х годов Х1Х в. политика наместника была значительно более жесткой: здесь он действовал ультимативными методами.
Кавказская администрация меняла одних дагестанских правителей (точнее, управляющих) на других, но они уже были не более чем высокопоставленными российскими чиновниками (правда, на особых правах), чья деятельность, единственно, не была регламентирована, как у чиновников в центральных губерниях империи. Н.И. Покровский считал, что после 1820-го года Дагестан «составлен был из ханств – вассалов России», а к концу первой четверти Х1Х в. царизм закрепляет в Дагестане союз с феодалами на основе превращения последних в послушных вассалов императора всероссийского, но с поддержкой, которую царизм оказывает им против всякого рода выступлений «подвластных» крестьян, с утверждением закрепощения горской крестьянской массы . Высшая же власть в Дагестане по-прежнему была в руках военного командования. В 1822 году в Дагестане Ермолов вводит должность военно-окружного начальника, которым назначается командующий здесь войсками. «Проконсул» продолжает следовать выдвинутому им еще в 1816 г. принципу: управление гражданскими и военными делами должно быть сосредоточено в одних руках – в руках военных. В 1822 г. командующим войсками в Дагестане (а соответственно, военно-окружным начальником) был назначен генерал-майор Краббе. Табасаран и Каракайтаг были выделены в отдельное управление, которое было возложено на командира Куринского полка Верховского, штаб которого был расположен в Дербенте . Г. Гамзаева отмечала: «После военных походов Ермолова, в результате которых все ханства Дагестана были подчинены, ситуация, сложившаяся в них, была достаточно проста. Независимость владений была уничтожена, проявившие сепаратизм феодалы наказаны, а правители назначались из числа ориентировавшейся на Россию горской знати и были поставлены под контроль царского правительства.
Несмотря на все ограничения, которые были введены, ханская система правления была сохранена. На первый взгляд, это выглядит непонятным, так как в продолжении принятой ранее политики, русское правительство вполне могло воспользоваться правом завоевателя и полностью уничтожить ханскую власть. Подобные планы и примеры уже имелись. Казалось, для конечных целей подчинения Дагестана гораздо удобнее было заменить ханское управление русским, как было сделано в закавказских ханствах – Карабахском, Ширванском и Шекинском. После присоединения к России в 20-х годах, они были преобразованы в мусульманские провинции, управление которыми вверялось коменданту с дальнейшим подчинением более высокому начальству.
В Дагестане этого не произошло. И, поскольку, российская администрация в своих действиях на Кавказе руководствовалась желанием добиться приоритетного влияния и полного подчинения здешних территорий, то и в этом шаге следует искать и дальновидный расчет с целью извлечь максимальную выгоду. Сохранение ханств свидетельствует о том, что военное командование, сосредоточившее в своих руках высшую власть в Дагестане, имело определенные виды именно на эту систему правления, считая, что она еще может сослужить ему добрую службу и быть полезной.
После того, как все непокорные правители были смещены и на их места назначены люди, связанные своими выгодами с победой российского государства и чья преданность держалась на их зависимости от него, политика жестких военных мер по отношению к ханскому правлению уступила место более гибкой, более дипломатичной тактике. Не выпуская из своего контроля феодальных владетелей, военное командование стало всячески демонстрировать им свою поддержку и поднимать их авторитет в глазах подданных, особенно в тех районах, где возникали беспорядки и волнения» .
1823 год вошел в историю Дагестана не только тем, что в это время начались первые публичные проповеди Магомеда Ярагского, позже составившие основу идеологии мюридизма. В этом году в некоторых районах Дагестана (прежде всего – в шамхальстве) волнения, в которых народные массы (зависимые крестьяне, уздени, свободные общинники) впервые самостоятельно выступили против своих владельцев и российских властей. Н.И. Покровский назвал их «первыми признаками», «первым словом» того массового народного движения, которое развернется в Дагестане в 30-50-е годы Х1Х в. В 1823 г. часть шамхальцев и мехтулинцев, доведенных до крайности ростом феодального гнета, произволом российских властей («нелюбовь к русским разжигалась неосторожными действиями местных начальников») и введенными с 1821 г. принудительными работами работами на строительстве военных укреплений, подняли восстание. Оно было направлено «против шамхала и русских» . Н.А. Волконский также отмечает, что «целью мехтулинцев было попробовать, не удастся ли им освободиться от русского пристава и вообще выбиться из-под русской власти» и гнета шамхала . Восставшие в июле 1823 г. убили пристава Батырова (офицера Кизлярского казачьего войска), весьма грубо и жестоко обращавшегося с горцами, отказались повиноваться шамхалу, российским властям и выходить на крепостные работы. Волнения начались также в Каракайтаге и Табасарани. «В 1823 г., — писал П. Зубов, — … жители Мехтулинского округа, … сделав договор с большею частью подвластных … шамхала Тарковского, с аварцами и другими горскими народами, убили поставленного над ними приставом … офицера и подняли оружие» . Для подавления восстания по приказу А.П. Ермолова был сформирован особый отряд под командованием Краббе. 29 июля российские войска разбили один из отрядов повстанцев под селением Каранай. На следующий день, 30 июля, у селения Эрпели произошел новый жестокий бой с закрепившимися там повстанцами, длившийся свыше 8 часов. На стороне шамхальцев в нем участвовали и их соседи – горцы из вольного общества Койсубу, которые «постоянно помогали всем возмутителям в Дагестане и без всякого сомнения, являлись самыми беспокойными и опасными в оном обществе» . Л.А. Богуславский отмечал, что под Эрпели произошла «кровопролитная схватка» и горцы «отчаянно наступали» . Он хорошо описал ожесточенность эрпелинского боя: «Когда пламя охватило большую часть селения (Эрпели. – Авт.), то Мищенко в сумерках начал отступление. Толпы жителей, усиленные прибывшим скопищем горцев. С трех сторон атаковали отряд: часть неприятеля бросилась сквозь лес на колонну генерала Краббе, а другая часть напала на колонну подполковника Мищенки и, наконец, третья – значительная, — пройдя лесом, набросилась на вагенбург. Майор еремеев встретил горцев сильным ружейным огнем, открытым заложенною цепью и тем самым остановил первое покушение.
Сражение, разыгравшееся в трех пунктах, вскоре сделалось общим; ни один человек отряда не оставался праздным, — только шамхал со своею многочисленною конницею не принимал никакого участия в сражении, а присутствовал в виде хладнокровного зрителя, находясь в безопасной дистанции» .
На этот раз российским войскам не помогла и артиллерия и они вынуждены были отступить. Ермолов писал, что «неприятель в этом бою» «дрался довольно упорно» . При этом он особо отметил участие в нем койсубулинцев: «При сем случае койсубулинцы приходили во множестве на помощь взбунтовавшимся и дрались с довольной упорностью» . Наместник вынужден был признать, что российские войска «отошли на другой день» . В.А. Потто высказывался более определенно: «…Сражение при Эрпели было не совсем удачно» . Сопротивление повстанцев под Эрпели было настолько сильным, что российские войска, не возобновляя наступление, отступили к селению Кяфыр-Кумык. Во время этих событий не проявил себя должным образом и шамхал. Разгневанный Ермолов писал после боя при Эрпели: «Жаль трудов храбрых войск в пользу шамхала, который управлять народом не умеет, нам не содействует и еще робостью своею может ободрить неприятеля» .
События 30 июля 1823 г. привели к дальнейшему разрастанию восстания: «по дорогам повсюду стали появляться вооруженные толпы аварцев, койсубулинцев, приезжих чеченцев и даже хищников из южных татарских областей. Возмутились снова и жители Мехтулы, нашедшие сочувствие к себе среди шамхальцев» . Восставшиеся горцы собрались у Кяфыр-Кумыка, где 14- 15 августа и произошло решающее сражение. Начавшись днем, оно продолжалось всю ночь, «до восьми часов утра… с равным с обеих сторон ожесточением. У неприятеля в бою приняли участие все старики; многим из горцев не доставало огнестрельного оружия и они дрались короткими дротиками» . «…Неприятель сделал окопы сколько возможно ближе к передовым постам нашим, – писал П. Зубов, — и 14 августа во весь день производил перестрелку. В два часа за полночь из окопов и с высот сделал неприятель нападение на передовые наши посты, и завязался кровопролитный бой. Высланное из каре подкрепление и действие трех орудий картечью опрокинули неприятеля. Несколько раз потом с большим ожесточением возобновлял он атаки свежими силами, до восьми часов утра, но потерпел сильный урон, и не только не мог овладеть ни одним из занятых курганов, но войска наши, рассеяв толпы, преследовали их до высот в улицы селений, захватили и удержали за собою ближайшие завалы, где и расположились передовые наши посты. В нескольких местах действие штыками доставило войскам решительные выгоды» . Дагестанские повстанцы потерпели поражение. «Триста неприятельских тел осталось на месте сражения. Евреинов приказал тотчас же, на глазах неприятеля, повесить четырех пленных койсубулинцев, а тела убитых мятежников оставить без погребения. Целый день пятнадцатого августа длилась из-за них перестрелка, так как горцы, по обычаю, пытались поднять тела, но к вечеру перестрелка стихла, неприятель отступил и скрылся в Койсубулинские горы» .
По данным В.А. Потто, Н.А. Волконского и А.П. Ермолова, в бою под Кяфыр-Кумыком участвовало 6 тыс. горцев . П. Зубов писал, что их было 10 тыс., а Л.А. Богуславский – 15 тыс. Видимо, ошибается все-таки Л.А. Богуславский, поскольку география восстания была неширока: оно охватило лишь меньшую часть шамхальства и отошедшие к нему мехтулинские селения. Правда, на помощь им прибыли крупный отряд койсубулинцев и небольшие группы других дагестанцев и чеченцев. Большая часть дагестанцев в восстании не участвовала. В целом, в Дагестане еще не созрела окончательно почва, и, прежде всего, идеологическая, для широкого, массового народного движения. Кроме этой общей причины, были еще и две частные, объясняющие, почему восстание в шамхальстве в 1823 г. не было поддержано соседними дагестанскими народами (за исключением койсубулинцев). Во-1-х, в дагестанском обществе не было единства относительно вооруженной борьбы против России. В первой половине 20-х годов Х1Х в. в равнинном Дагестане, как и в Чечне, сложились группы людей, чьи экономические интересы и выгода напрямую зависели от мира с Россией. Прежде всего, это были торговцы и ремесленники. Они были заинтересованы в экономической и политической интеграции Дагестана в состав российского государства, развитии российско-дагестанских торгово-экономических отношений. Вопросы борьбы за независимость Дагестана их не волновали, более того, они были против этой борьбы. В.А. Потто подчеркивал, что «бедный бездомный и буйный люд» в шамхальстве выступал за вооруженную борьбу с Россией, «но сильная партия степенных и зажиточных желала спокойствия». У соседей шамхальцев и мехтулинцев также «появлялись партии, склонявшиеся к миру» . Эти люди имели значительный вес в равнинном и Нагорном Дагестане и сумели в 1823 г. удержать население от массового участия в вооруженном восстании. «Волнения, начавшиеся было одновременно в Табасарани и Каракайтаге, также легко были прекращены Аслан-ханом казыкумыкским с его милицией» .
На ход политических событий в Дагестане в 1823 г. немалое влияние оказал и «акушинский фактор». Союз сельских обществ Акуша-Дарго всегда играл видную роль в военно-политической истории Дагестана. От позиций акуша-даргинцев зачастую зависел исход военных событий в этой стране. Понимая эту ведущую роль Акуша-Дарго, А.П. Ермолов после покорения ее в декабре 1919 г. решил поставить ее в особое положение в Дагестане, чтобы не давать ее жителям почвы для антироссийских выступлений. «Проконсул» сменил здесь правителя (им был назначен «весьма почтенный и всеми уважаемый» Зухум-кадий), но в остальном даргинцы оставались «совершенно свободными», им было сохранено прежнее управление и они «не несли никакой казенной повинности» и «положение их общества было предметом зависти прочих дагестанских народов» . Летом-осенью 1823 г. судьба восстания в Дагестане во многом зависела от позиций акушинцев. Если бы они поддержали восставших, остальные дагестанцы – табасаранцы, каракайтагцы и др. – готовы были принять более активное участие в антироссийской, освободительной борьбе. Однако Акуша-Дарго сохранила спокойствие. «Если мятеж не принял более широких размеров, — отмечается в «УРВК», — то этим мы обязаны только акушинцам, сохранившим, среди начавшихся смут, непоколебимую верность. Благодаря их твердости, волнения, начавшиеся было одновременно в Каракайтаге и Табасарани, легко были прекращены даже без помощи войск, одной милицией казикумухского хана» .
Поведение акушинцев в 1823 г. еще раз свидетельствует о том, что антироссийское движение на Северном Кавказе в Х1Х в. было порождением колониальной политики царизма. Там, где колониальный гнет становился невыносимым, незамедлительно вспыхивали народные волнения. Если бы царские власти на присоединяемых к России территориях не производили бы массовых конфискаций земель, не устанавливали бы тяжелые повинности и подати, не вмешивались бы грубо в местные обычаи и традиции, не отвечали бы жестокими карательными экспедициями на малейшее проявление неповиновения горцев – не было бы и Кавказской войны. Но все перечисленное – закономерное проявление колониальной политики любой великой державы, это – ее природа, суть. Несмотря на все особенности российской политики на Северном Кавказе, она в Х1Х в. в целом, в основных своих проявлениях, она развивалась в русле колониальных отношений.
Несмотря на малую масштабность и кратковременность восстания 1823 г. в Дагестане, при ее подавлении российские войска понесли значительные потери – было убито, ранено и пропало без вести 15 офицеров и 120 нижних чинов . Это восстание во многом было показательным. Впервые в Дагестане в нем ведущую роль играет крестьянство. Феодалы – Султан-Ахмед-хан Аварский (он погиб еще до Эрпелинского сражения), Аммалат-Бек и другие лишь примкнули к восстанию и затем попытались его возглавить. Это первое крупное народное выступление, в котором соединились антифеодальные и антиколониальные мотивы. Мусульманское духовенство, религиозные лозунги не играли в нем почти никакой роли. «В 1823 г. мы ничего не знаем еще о религиозной оболочке движения» . В нем нет четко оформившихся идейно-организационных начал, хотя в Чечне уже с 1822 г. духовенство и религиозные мотивы начинают играть определенную роль. Н.И. Покровский высоко оценивал значение восстания 1823 года в Дагестане, которое показало, «что к двадцатым годам в дагестанских ханствах скопилось много горючего материала». Он видел в нем «грозные симптомы надвигающихся событий: выступление шамхальского крестьянства, поддержанное выступлением крестьянства «вольных обществ» .
События в Дагестане в 1823 г. чрезвычайно встревожили А.П. Ермолова. Поэтому, несмотря на разгром повстанцев под Кяфыр-Кумыком, опасаясь новой вспышки и разрастания восстания, он решил с дополнительными военными силами лично прибыть в Дагестан. «Получив о сих происшествиях известия, — пишет он, — почел я нужным быть сам в Дагестане. Малое число войск, там находящихся, могло ободрить горские народы к новым предприятиям… Сверх того, нельзя было совершенно положиться на акушинцев, которых присоединение к мятежникам могло быть опасным…» . В октябре 1823 г. с отрядом из 2 батальонов пехоты (один из них был отозван из Кабарды), сотни линейных казаков при 8 орудиях главнокомандующий прибыл в Дагестан . К этому времени волнения в Дагестане в основном улеглись, но, тем не менее, А.П. Ермолов решил предпринять карательную экспедицию против койсубулинцев. Однако она была прекращена вскоре после ее начала из-за рано наступившей зимы. Под угрозой захвата всего скота, перегоняемого койсубулинцами на зиму на равнинные пастбища, они были вынуждены выдать аманатов. Не желая обострять еще больше политическую ситуацию в Дагестане (в условиях, когда рядом бурлила Чечня, неспокойно было в Кабарде), «проконсул» не стал наказывать Табасаран, Каракайтаг, шамхальцев и мехтулинцев, приняв изъявления их покорности. На мехтулинцев (за убийство пристава Батырева) был наложен штраф в виде поставок хлеба и вина для войск, «а сверх того взыскал и небольшое количество денег, …дабы наказание было чувствительнейшим» . Действия «проконсула» Кавказа в Дагестане осенью 1823 г. Потто описывал так: «Ермолов, однако же, не думал оставить без наказания дерзкие попытки койсубулинцев и решил предпринять поход внутрь их страны, в самый Нагорный Дагестан, куда еще ни разу не проникали русские. Войска уже были собраны в Дженгутай и даже перешли в Эрпели, но поздняя осень с ненастной погодой заставила отложить предприятие и ограничиться только рекогносцировкой горных путей в селения Араканы, Гимры и Ирганау. Тут были небольшие перестрелки, но вообще неприятель защищался слабо и даже тотчас покинул горный хребет Аракас, как только войска показали серьезное намерение продолжать наступление. Тогда Ермолов вернулся назад, а между тем, зная, что с наступлением осени койсубулинцы должны спустить свои стада на равнины, приказал тщательно разведать, где они пасутся, и захватить их. Мехтулинцам было объявлено, что всякий, кто примет или укроет койсубулинский скот, лишится всей своей собственности. Напрасно койсубулинцы старались выиграть время и затянуть переговоры, Ермолов требовал аманатов тотчас – и койсубулинцы уступили: аманаты были даны.
Таким образом, воевать было не с кем, и Ермолов, поселившись сам в Казанищах, расположил свои войска на зимовые квартиры по мехтулинским селениям» .
А.П. Ермолов провел в Дагестане, в Казанищах (Мехтулинское ханство) всю зиму 1823-1824 гг.
В 1820-е годы, когда антироссийские выступления регулярно происходили в Чечне, Кабарде и Дагестане, наместнику постоянно не хватало наличных войск. Поэтому ему приходилось часто перебрасывать их с одной части региона в другую, в зависимости от меняющейся ситуации. Дореволюционный источник отмечал, что на Северном Кавказе «русская власть водворялась и поддерживалась только силою оружия; приходилось бросаться то в ту, то в другую сторону для усмирения горцев» . Именно из-за нехватки войск Ермолов вынужден был отказаться от предложения Краббе построить летом 1823 г. военное укрепление в Темир-Хан-Шуре, «для удержания в страхе койсубулинцев и других племен Дагестана». Ермолов в ответе на просьбу Краббе писал: «Согласен с предложением вашим, что устроение при Темир-хан-Шуре поста иметь могло бы свою пользу, но, по теперешним обстоятельствам, помышлять о том не возможно. Отряд вашего превосходительства расположен там весьма у места, и бы даже все по-прежнему пришло в порядок и тишину, то оставить надобно его на некоторое время в Казанище» .
Недокомплект в войсках Кавказского корпуса к 1823 г. составлял 16 тыс. человек и Ермолов настоятельно просил Петербург прислать на Кавказ дополнительные силы, особенно учитывая волнения среди горцев и угрозу нападения Ирана на Закавказье. «Просьбу главнокомандующего уважили», но вместо просимых 16 тыс. штыков прислали только 9 тыс., и то это были «самые худшие люди из полков, неспособные к фронту, штрафованные и т.п., так что не успели эти роты явиться на Кавказ, как в них начались многочисленные побеги» .
Прекращение волнений в Дагестане осенью 1823 г. без обычных в таких случаях массовых карательных экспедиций А.П. Ермолов в докладе в Петербург приписал своей умеренной военно-административной деятельности. «…Не употребляя силы оружия и совершенно без выстрела понудил я их (непокорных дагестанцев. – Г.Ш.) дать аманатов и вольные общества лезгин, живущие в горах по обоим сторонам реки Койсу, известные под общим названием койсубулинцев, мне оных доставили. Кротким обращением и терпением превозмог я упорство сих народов, не подвергая войска потере…» . Петербург остался весьма довольным. В рескрипте от 15 февраля 1824 г. Александр 1 писал Ермолову: «Алексей Петрович! С истинным удовольствием читал я донесение ваше из Дагестана от 25 января. Мне весьма приятно было видеть из оного счастливое во всех отношениях окончание предприятия вашего к восстановлению спокойствия, нарушенного в том краю мятежествующими горскими народами, но особенную мою благодарность заслуживают меры кротости, принятые вами ля достижения сей цели. Они совершенно соответствуют намерениям моим; почитая жителей Дагестана вместе и обитателями части Российской империи (подобное заявление Александром 1 было сделано только в отношении дагестанцев.- Г.Ш.), я всегда с крайним сожалением принимал известия о употреблении силы оружия к обузданию их своеволия; тем более остаюсь довольным настоящим укрощением их, без всякого кровопролития в действие приведенным…» . В этом рескрипте важен еще один момент. В 1820 г. император выразил благодарность Ермолову за «окончательное покорение» Дагестана. Выходит, он знал, что при этом была «употреблена сила оружия» против «обитателей части Российской империи». Следовательно, Александр 1 выражал Ермолову признательность за сам факт покорения горцев: методы достижения этого не всегда были важны. Таким образом, за исключением самых вопиющих действий главнокомандующего и его подчиненных, его деятельность на Северном Кавказе в целом одобрялась Александром 1, который «высоко ценил могучий ум Ермолова, его прежние заслуги и его решительные действия в Чечне и Дагестане» .

2. ЗАРОЖДЕНИЕ МЮРИДИЗМА

Видимо, не случайно, что именно 1823 год, когда впервые народные массы Дагестана скорее стихийно-самостоятельно, чем по призыву феодалов, выступили против социального и колониального гнета, стал переломным в развитии религиозно-политических идей кадия из селения Яраг (Кюринское ханство) Магомеда-Эфенди, основателя кавказского мюридизма.
Идеологи и руководители массовых народных движений в странах Востока (Абд-аль-Кадыр в Алжире, Али-Мухаммед (Баб) в Иране в середине Х1Х в., Мухаммед Ахмед (Махди) в Судане в конце Х1Х в.) в развитии своих взглядов прошли несколько этапов. Они начинали свою проповедническую (идеологическую) деятельность с провозглашения лозунгов социального протеста и требований социальной справедливости. Много места в их первоначальных проповедях занимали мысли о «порче нравов», о необходимости восстановления «чистоты ислама», о всеобщем равенстве и братстве. Однако в условиях феодального и колониального гнета достижение этих целей оказывалось возможным только в борьбе с этим двуединым злом. Закономерно наступал второй этап – переход к лозунгам социального и национального освобождения. Этот путь идейной эволюции в Х1Х в. первым прошел «мулла Магомет, известный во всем Дагестане своей ученостью и благочестивой жизнью», главный кадий Кюринского ханства . В 1821 году он начал проповедывать «исправительный тарикат, т.е. достижение духовного совершенства» . Основные его моменты – обретение мусульманином «чистого сердца и светлого лица», «избегание шумных забав грешников», «изгнание от себя разврата», «раскаяние в грехах», «прощение обид» и т.п. . В этот период Магомед Ярагский «вовсе не имел в виду придавать проповедям какое-нибудь политическое значение» , и «исключительной своей задачей поставил желание возвратить народ на путь истинный» .
Однако идеи духовного самосовершенствования и смирения мало отвечали настроениям и устремлениям горских масс, среди которых нарастало недовольство установлением российских колониальных порядков и связанного с этим усилением феодального гнета. События 1823 г. в Дагестане ясно показали это. Вполне справедливо это отмечает А.Г. Агаев: «Не Магомед Ярагский, а ставшие объектами карательных походов 1820 и 1823 годов униженные и возмущенные жители Кюри и Кубы, в том числе и его сельчане, ярагцы, первыми бросили клич: «Мусульмане! Газават! Газават!». Должно быть, клич к газавату потряс сердобольного мюршида, воспитанного на тарикатских традициях» . И Магомед Ярагский переходит к новому этапу в развитии своих религиозно-политических взглядов. Осенью 1823 г. происходит первое его прямое обращение к народу с изложением основ той идеологии, которая стала знаменем освободительного движения горцев Северо-Восточного Кавказа в последующие годы. «Народ, мы не магоматане, не христиане и не идолопоклонники. Истинный магометанский закон вот в чем заключается. Магометане не могут быть под властью неверных, — заявил Магомед Ярагский. – Магометанин не может ничьим рабом или подданным, и никому не должен платить подати, даже мусульманину. Кто мусульманин, тот должен быть свободный человек и между всеми мусульманами должно быть равенство. Кто считает себя мусульманином, для того – первое дело газават и потом исполнение шариата» . Чуть в иной редакции эта проповедь Магомеда Ярагского изложена у Боденштедта: «Мы живем сейчас так, что нас нельзя назвать ни мусульманами, ни христианами, ни идолопоклонниками. Но человек должен верить во что-то одно, единственное, то, что он признает лучшим на земле и это единственное, наше высшее добро, есть вера наших отцов. Первой заповедью этой веры всегда была свобода. Ни один мусульманин не должен быть подданным или рабом, и меньше всего он должен жить в рабстве у чужих народов, которые вместо того, чтобы укреплять и распространять нашу религию, стремятся подавить ее.
Вторая заповедь похожа на первую, ибо одна не может существовать без другой. Эта заповедь провозглашает войну против неверия и неисполнения шариата. Кто не придерживается шариата и никогда не воевал с мечом в руках против неверных, тому не видать тех благ, которые обещал нам Аллах через своего пророка. Но кто воистину стремится исполнить требование шариата, тот должен отказаться от всех земных благ, должен поставить на карту свое добро и жить во имя Аллаха, должен оставить и детей, чтобы в любое время идти за него в бой. …Но пока на нас лежит чей-либо гнет, будь то гнет верующих или неверных – все наши дела и мысли станут позором, ибо молитвы рабов не будут услышаны. Ибо они просят освобождения, и могут добиться силой то, о чем они молитвенно ищут. Все ваши благодеяния по отношению к бедным, все паломничества в Мекку, все покаяния и жертвы – все ваши действия будут бесполезными, пока здесь видит глаз хотя бы одного московита. Ваши браки не будут действительными, а святой Коран не принесет вам спасения, пока среди вас живут московиты. Как может служить Аллаху тот, кто сам служит русским?
…Мужчины Ярага и все, собравшиеся вокруг меня, идите и освободите свои души от духа рабства, который сковывает вас, идите в мечети и упадите перед лицом Всевышнего, рыдайте и молитесь в покаянии… и Аллах явит вам свою милость. Он поведет вас праведным путем и наделит вас силой для великого дела, которое вы призваны совершить. Аллах подаст мне сигнал, а я объявлю его вам. Будьте готовы проявить мужество, когда настанет час битвы. А пока плачьте и молитесь» .
Магомед Ярагский органически соединяет заботы о религии, тарикатском образе жизни мусульман, их нравственном совершенствовании с вопросами гражданской жизни. Анализ этой его проповеди показывает, что он больше выступает как вдумчивый светский идеолог, знающий толк в большой политике и дипломатии, чем священнослужитель. Он подчиняет не светские идеалы религиозным, а религиозные – светским . «Публичное выступление ярагского мыслителя было столь неожиданным и актуальным по своему идейному содержанию, что народные массы Лезгистана, Дагестана и Ширвана, жаждавшие экономических, политических свобод и социальной справедливости, восприняли его столь же восторженно, сколь враждебно отнеслись к нему «аристократические» круги. Оно положило начало «новому учению» Магомеда Ярагского, которое в историческое сознание и науку вошло под названием «кавказского мюридизма» .
При этом М. Ярагский не призывает к немедленной вооруженной борьбе с Россией, а лишь к подготовке к ней: «Молитесь Богу…, а когда нужно будет вооружиться – о том я узнаю по вдохновению от Бога и тогда объявлю вам» . Тонко чувствующий ситуацию в Дагестане, Ярагский понимает, что почва для всеобщего восстания еще достаточно не подготовлена, не выявились еще лидеры (феодалы на эту роль уже не годятся, да и массы не пойдут за ними). Сам Магомед Ярагский не воин – он выдающийся мыслитель, философ, религиозный реформатор. Вскоре он найдет таких лидеров – способных в одном лице соединить религиозно-идеологическое и военное руководство – Газимухаммеда, Гамзат-Бека, Шамиля.
Многие отечественные авторы Х1Х–ХХ вв., исследуя освободительную борьбу горцев в первой половине Х1Х в., доказывали, что ее идеологи призывали к «священной войне» – газавату с русскими, почему-то отождествляя «неверных» со всеми русскими. Даже А.В. Фадеев, один из крупнейших советских кавказоведов, много сделавший для объективного исследования кавказской истории, писал, что проповедники мюридизма превратили идею «газавата» (священной войны) в основной догмат своей идеологии, а затем и в политический лозунг, служивший «для разжигания фанатической ненависти к русским» . Это не так. Магомед Ярагский призывал не к борьбе с русскими вообще, а с «неверными», подразумевая под ними царских колонизаторов и своих феодалов, служащих им («мусульманин не может быть ничьим рабом или подданным и никому не должен платить подати, даже мусульманину»). «В сложившейся в середине 20-х годов политической обстановке на Восточном Кавказе, — отмечает А.Г. Агаев, — газават стал не призывом к захвату чужих территорий или порабощению других народов и даже не насильственным обращением в ислам кого-либо из неверных, а защитой остатков свободы, которой горцы-мусульмане пользовались до покорения Восточного Кавказа Российской империей. Газават преследует чисто защитные, оборонительные цели. Отсюда – и его законность, оправдание» .
А.В. Фадеев называет «демагогическими» заявления проповедников мюридизма о «равенстве правоверных перед богом» . Однако хорошо известно, что нигде и никогда не были полностью реализованы все идеи и лозунги массовых народных движений и революций. Не произошло этого и в имамате Шамиля. Так что лозунги основателей мюридизма были не более демагогическими, чем у идеологов английской буржуазной революции сер. ХУ11 в. или большевистской революции октября 1917 г.
Использование религии в качестве идеологического знамени в освободительном, антифеодальном движении в колониальных странах являлось общей закономерностью. То обстоятельство, что борьба северокавказских горцев в 20-50-е годы Х1Х в. протекала под лозунгами мюридизма, было всего лишь проявлением этой закономерности. Но в таком случае возникает вопрос, насколько обоснованны многочисленные критические высказывания советских кавказоведов (да и части современных российских тоже) о роли ислама (мюридизма) в освободительном движении горцев. В течение многих лет даже послесталинского периода в нашем кавказоведении сложилась и существует формула, в соответствии с которой, признавая прогрессивность национально-освободительного движения горцев, тут же подчеркивается реакционность его идеологии – мюридизма.
Рассмотрим подробно некоторые утверждения на этот счет:
— «Реакционная идеология мюридизма изолировала кавказских горцев от общения с другими народами, отвлекала их от классовой борьбы, способствовала слепому подчинению их мусульманской теократиии и превращала в орудие агрессивных замыслов иностранных держав» .
— «Мюридизм принял ярко выраженную политическую и реакционную направленность», «отвлекая горцев от классовой борьбы и толкая их на путь газавата» .
— «Мюридизм … направлял недовольство трудящихся горцев по ложному пути, затемнял классовое самосознание горцев, притуплял классовую борьбу, возбуждал ненависть к другим, особенно ко всем христианским, народам вообще, изолировал трудящихся горцев от освободительной борьбы русского и других народов Кавказа и всей России» .
— «…Мюридизм – наиболее реакционное и воинствующее течение ислама» .
— «Проповедники мюридизма на Кавказе превратили идею газавата – «священной войны»- в основной догмат своего учения, а затем и в политический лозунг, служивший для разжигания фанатической ненависти к русским и вообще всем немусульманам» .
При подобной постановке вопроса создается иллюзия, что у горцев Северного Кавказа (у суданских махдистов, у алжирцев в Х1Х в.) была возможность выработать другую идеологию, более реалистичную, отвечающую их классовым интересам, да к тому же и интернациональную по своему содержанию. Прогрессивность или реакционность той или иной идеологии, того или иного общественного движения полностью определяется лишь тем, в какой мере требования и практические мероприятия его участников соответствуют потребностям прогрессивного развития общества и способствуют этому развитию. Борьба за национальную независимость северокавказских горцев была безусловно прогрессивной. Но мюридизм ли причина того, что у них не было более прогрессивной социально-экономической программы, и главное, не было практических достижений в создании прогрессивного общественного устройства? В феодальном обществе Северного Кавказа прогрессивными могли быть лишь те идеи и практические мероприятия, которые способствовали бы капиталистическому развитию, так как в условиях феодального общества нефеодальная прогрессивная тенденция связана лишь с возникновением капиталистических отношений. Однако, в северокавказском обществе первой половины – середины Х1Х в. отсутствовали какие-либо буржуазные отношения и, следовательно, здесь отсутствовали объективные и субъективные предпосылки для восприятия идеалов буржуазного общества. В результате идейная направленность движения горцев в первой половине Х1Х в. не могла выходить по своей форме и своему содержанию за рамки феодальных идей, понятий и представлений. Опыт истории крестьянских движений антифеодального и антиколониального характера в средние века и в новое время показывает, что практически ни в одном случае им не удалось выработать реалистичную социально-экономическую программу, способствующую общественному прогрессу. Движению горцев Северного Кавказа в 20-50-х годах Х1Х в. были присущи те же черты, которые по историческим, объективным условиям были присущи всем крестьянским восстаниям феодальной эпохи. «Идеология феодального общества была исторически ограничена и во многом оторвана от реальной жизни. Носители этой идеологии (и феодалы, и крестьяне) питали монархистские иллюзии, а сама идеология облекалась в религиозную форму. Религиозное начало являлось особенностью феодального этапа в развитии массового движения» . В новейшее же время антиколониальное движение, развернувшееся под знаменем идеологии буржуазного национализма, в основе которого лежали те же религиозные лозунги, привело к распаду колониальной системы и завоеванию независимости бывшими колониальными странами зарубежного Востока.
Видимо, утверждения ряда исследователей, что «мюридизм мешал развитию классовой борьбы», должно означать, что антифеодальная направленность восстания горцев была недостаточно глубокой. В Чечне, где в силу особенностей социально-политического развития противоречия феодального общества были не столь остры, как в Дагестане, «на первое место выдвинулась антиколониальная борьба против царских властей» . В Дагестане же в ходе восстания в 30-40-е годы Х1Х в. было уничтожено немало феодалов, крестьяне частично были освобождены от феодальных повинностей, но, конечно, уничтожения феодальных отношений не произошло и произойти не могло в условиях отсутствия капиталистической перспективы. Следовательно, возможности углубления классовой борьбы в имамате Шамиля были объективно ограничены и дело тут вовсе не в мюридизме.
Широкое хождение в кавказоведении ХХ в. получил и тезис об антирусском характере движения горцев, поскольку оно протекало под знаменем мюридизма и в форме газавата – «войны с неверными». «Возглавляемая социальными верхами, освободительная в своей основе борьба горских народов приняла с самого начала преимущественно однобокий – антиколониаьный и антирусский характер», «мюриды хотели использовать народное движение против русских вообще, разжигая межнациональную вражду, отвлекая горцев от классовой борьбы и толкая их на путь газавата» — вот образцы подобных утверждений. В них неверно трактуется как теория, так и практика газавата, или шире говоря, джихада. В современной литературе под термином «джихад» понимается «священная война с неверными». Это верно лишь отчасти. В Коране говорится, что пророк Мухаммед обращался к своим последователям с призывом «усердствовать», «прилагать все силы» («джахада») в борьбе против язычников, за утверждение истинного единобожия, т.е. ислама. Однако речь шла не о насильственном обращении в ислам населения покоренных областей (во всяком случае, в Арабском халифате эта практика распространена не была). «Неверные», если они не хотели добровольно принять новую веру, обязывались платить особую подать – джизью. Таким образом, в раннем исламе понятие джихада не было равнозначно понятиям о войне, сражении и т.п. .
В Европе, где в эпоху средневековья (во многом под воздействием впечатления от завоеваний Османской империи) сложилось представление об исключительной воинственности ислама, учение о джихаде было истолковано как учение о «священной войне с неверными». «В эпоху колониальных захватов на мусульманском Востоке доктрина джихада часто использовалась патриотическими (подчеркнуто нами. – Г.Ш.) настроенными лидерами в целях мобилизации масс на борьбу с иноземными захватчиками», а также в антифеодальных движениях. «Об этом свидетельствует история освободительных движений в странах Магриба, в Судане, Ираке, Индонезии» . Добавим – история Северного Кавказа Х1Х в. – тоже. Только почему-то принято считать в большинстве работ советских и постсоветских кавказоведов, что на Кавказе лозунги газавата были выдвинуты «реакционным духовенством» и сыграли «реакционную роль».
Нам представляется, что неверно также утверждение некоторых авторов о том, что мюридизм был порождением или проявлением религиозного фанатизма горцев. Религиозных фанатиков на Северном Кавказе всегда было немного (и в особенности это относится к Чечне), в отличие от стран Ближнего Востока. Иначе трудно будет объяснить, почему мюридизм возник в Дагестане в период крайнего ужесточения колониальных порядков при Ермолове, а не раньше или позже. Ведь религиозность горцев в 20-е годы Х1Х в. особо не изменилась по сравнению с предыдущими годами. Изменились политические условия в регионе. Это обстоятельство еще в середине Х1Х в. четко подчеркивал И. Окольничий, призывая отличать мюридизм кавказский от мюридизма ближневосточного. «…Если ближе рассмотреть случаи, в которых употреблялось это название (т.е. мюридизм.- Авт.) на Востоке, мы окончательно убедимся, — писал он, — что кавказские горцы не могли быть иначе мюридами, как только разве в значении политическом, но отнюдь не религиозном». На Востоке мюридизм, включавший в себе только религиозный смысл, «терпелась правителями». «Каким же образом мюридизм успел достигнуть на Кавказе таких громадных размеров, — задается вопросом И. Окольничий. – Лучшим ответом на это будут слова…, что кавказских горцев нельзя считать мюридами, иначе, как в значении политическом. Религия сыграла здесь роль завесы, и только под ее прикрытием оказалось возможным увлечь целое население и совершить переворот, записанный в наших летописях под грозным именем мюридизма» . Приблизительно в этом же духе писал и С. Фарфоровский: «Вековая борьба, которую вели с русскими горцы Восточн. Кавказа, с внешней стороны носила характер чисто религиозный. Фанатизм горцев, слишком рельефно выступавший в этой борьбе, совершенно заслонил настоящие мотивы ее и давал повод думать до сих пор, что горцами руководили не любовь к свободе, не желание отстоять свою независимость, а влияние фанатиков мулл, прикрывавших свои личные цели знаменем религии. Между тем более основательное изучение событий, относящихся к эпохе кавказских волнений, ясно показывает, что настоящим двигателем горцев в этой борьбе была любовь к свободе, переходившая в отчаяние при появлении врагов в их краях. Рядом с этим шла и горячая проповедь мулл, призывавших правоверных во имя ислама поднять оружие и угрожавших за неслушание гневом Аллаха» .
Как мы уже подчеркивали впереди, не соответствует истине также и то, что идеологи мюридизма на Северном Кавказе направляли газават против русских вообще, что он имел «антирусский характер». «Неверные, против которых велась война мюридами, это захватчики, колонизаторы, будь то царские или иранские, которые, кстати, были мусульманами. «Неверные» – это и сами горцы-мусульмане, переметнувшиеся к царизму. Значит, газават не был направлен только против тех, кто исповедует не ислам, т.е. газават надо брать в конкретно-исторических условиях»,- отмчает А.Д. Яндаров . Ни один руководитель массового освободительного движения на Северном Кавказе в первой половине Х1Х в. не ставил задачу насильственного обращения в ислам немусульманских народов Кавказа, нет у них и высказываний против русского народа. Идеи джихада использовал и Махди в Судане, призвав к нему народ в 1881 г. Главной задачей джихада он провозгласил освобождение Судана, а затем Египта, Аравии и других арабских стран от власти «неверных». Причем под «неверными» понимались не «язычники» – анимисты и христиане Южного Судана, а египтяне, турки – представители колониальной администрации, землевладельцы, купцы, а также английские колонизаторы. Более того, Махди даже не настаивал на исламизации немусульманских народов Африки. Своим последователям он строго запрещал нападать на жителей Южного Судана, видя в них союзников в борьбе с колонизаторами . Широкая веротерпимость проявлялась и в алжирском государстве Абд-аль-Кадыра. В своем богословском сочинении «О единстве бога» он настаивал на близости и единстве всех религий и высказывал стремление к братству всех людей земли, независимо от их веры. «С нами борются скорее как с иностранцами и завоевателями, нежели как с христианами», — писал современник и участник тех событий француз Таневиль .
Наконец, заслуживает внимания и такой факт. На Кавказе впервые попытка использовать ислам в качестве мобилизующей и объединяющей силы была предпринята шейхом Мансуром в конце ХУ111 в. в Чечне. Дореволюционный автор отмечал: «Его (Мансура. – Авт.) страстная проповедь как бы гипнотизировала, очаровывала слушателей. Это был своего рода мусульманский Саваранолла: сильно и властно проповедывал он о вреде раздоров среди правоверных, бичевал роскошь, которой окружали себя гордые мюриды, и требовал, чтобы все относились с любовью друг к другу, не исключая и иноверцев.
Как велико было нравственное влияние этого человека, можно судить из того, что всегда воинственные чеченцы… изменили свои отношения и проявления дружбы к русским не было редким исключением.
Все время, пока туземцы находились под влиянием шейха Мансура, эти дружественные отношения не нарушались. Ни набегов, ни столь обычного у черкесов воровства скота не было» . И первым военные действия против российской власти в крае открыл не Мансур: он начал войну с царизмом только после того, как царский отряд под командованием полковника Пиэри уничтожил его родное селение Алды. В июле 1785 г. отряд Пиэри был разбит под Алдами. «Это тяжкое поражение русских сильно повысило авторитет Мансура в глазах горцев. Священный клич газавата распространился на Кубань и Кабарду, и восстание охватило значительное пространство. Опьяненные победой, чеченцы потребовали от него (Мансура. – Авт.) продолжения военных действий, но осторожный шейх, зная превосходство русских, противился этому требованию и медлил» . Но и позже Мансур никогда не выдвигал антирусских лозунгов. Уже после своего пленения, на допросах в Петропавловской крепости в 1791 г. «Мансур упорно отрицал обвинение его в недоброжелательстве к русским и утверждал, что он проповедывал среди своих единоверцев и соплеменников терпимость и любовь не только между собою, но и по отношению к русским» .
Весьма спорными являются и нарекания о том, что мюридизм изолировал горцев от русского населения в регионе, от российского революционного движения в целом. Свободный от идеологических шор взгляд в прошлое, в первую половину Х1Х в., показывает, что в российских колониях «национального сближения при царизме между русскими и местным коренным населением, за небольшими исключениями, не произошло. Мешали этнокультурные (в особенности религиозные) барьеры и различия, преодолеть которые за короткий исторический срок было невозможно» . Освободительная борьба горцев встречала понимание и сочувствие у отдельных передовых представителей русского народа, но в целом для народов России «долгое время это была чужая борьба, а когда лилась русская кровь (при покорении кавказских гор), то в образе «немирного» чеченца или черкеса возникал устойчивый образ врага. К тому же царизм намеренно культивировал и разжигал, с одной стороны, великорусский шовинизм, а с другой – межнациональную рознь на окраинах, в том числе и на кавказской окраине» .
В своем подавляющем большинстве российское общество занимало по отношению к Кавказской войне позиции, весьма близкие к правитеьсвенным, Это объяснялось рядом факторов. В российских газетах и журналах (как правило) об армии, воюющей на Кавказе, писалось только в восторженных тонах, а горцы преподносились в самом черном цвете. Жестокие «хищники» (как официально называли горцев, прорвавшихся через Терек и Кубань), работорговцы, религиозные фанатики – вот как представали горцы в освещении российской прессы. Этот отрицательный образ отталкивал от горцев тех в российском обществе, кто мог воспринимать их как борцов «за нашу и вашу свободу». Если венгерские и польские повстанцы вызывали симпатии в некоторых слоях российского общества, то чеченские и дагестанские повстанцы не могли на это рассчитывать . К тому же большинство «читающей и думающей» России в Х1Х в. имело откровенно прозападную ориентацию и потому охотно воспринимало тезис о цивилизационной миссии империи. Кавказская война шла очень далеко от «внутренних» губерний», не сопровождалась «залпами» известий о гибели родных и знакомых, как это было в европейских войнах. Скудная информация о жестокостях войск Отдельного Кавказского корпуса (скудная из-за характера носителей этой информации) более чем уравновешивалась известиями о «зверствах горских хищников». «Военная слава – едва ли не главная основа национального самосознания в Х1Х столетии, и любые сомнения в величии действий, эту славу составивших, выглядели неуместными. Какое-либо сомнение в необходимости жестких мер по отношению к горцам, вообще сколько-нибудь негативное отношение к этой войне ставило человека в позицию очернителя священной памяти павших героев. Как известно, давней и живой отечественной традицией является измерение воинских заслуг степенью жертвенности. Миллион русских, легших в завоеванную землю, становились гарантом того, что всякие попытки предложить «иной» взгляд на присоединение Кавказа, представляли собой посягательство на один из устоев национального самосознания с минимальными шансами на успех» .
В течение всего ХХ века периодически различные авторы и официальные власти начинали доказывать, что борьба северокавказских горцев в первой половине Х1Х в. не носила национально-освободительный характер. Тенденция эта не преодолена и по сегодняшний день. Так, С.В. Ковязин в своей кандидатской диссертации, защищенной в 1998 г., утверждает: «Главной движущей силой вооруженного сопротивления России явился мюридизм – радикальное религиозное течение, исповедующее принципы газавата – «священной войны против неверных», в качестве которых признавались не только Россия, но и та часть населения региона, которая не восприняла идеологию мюридизма. Поэтому война со стороны горцев приобрела в значительной мере религиозный, а не национальный и, тем более не национально-освободительный характер» . Подобная точка зрения, по нашему мнению, неверна в корне. Мюридизм выступил в качестве мобилизующей и объединяющей силы для горцев Северо-Восточного Кавказа. Это так. Но большая часть горских повстанцев не была мюридами. Это общеизвестный факт. В основной своей массе это были свободные общинники, поднявшиеся в защиту своей свободы, своей земли, обычаев и традиций. В течение многих веков русские поднимались на борьбу против иноземных захватчиков под лозунгами «За Родину, за веру». Они что, все религиозными фанатиками были? Представляется, что в средние века и в новое время под определением «вера» понималась не только собственно религия. В него вкладывался более широкий смысл – обычаи и традиции народа, вообще все мировоззрение, традиционный уклад жизни и т.д. И что же – горцы, защищавшие все это от царских колонизаторов, вели религиозную войну? При такой постановке вопросе получается, что военно-политические события на Северном Кавказе с конца ХУ111 века и вплоть до последней трети Х1Х в. – эта война христианства и ислама. Но как же тогда определить антироссийские выступления в Х1Х в. в Осетии и в Грузии, где население исповедывало христианство? Ведь таких выступлений здесь было немало. Это что-же, была война христианства против христианства? Наместник Кавказа А.П. Ермолов в письме к П.А. Кикину от 5 сентября 1820 г. отмечал: «Должен сказать с прискорбием, что между христианами правительство имеет злейших врагов и что мусульмане, не взирая на различие веры, криво истолковываемой невежественным духовенством, в короткое время будут вернейшими и послушными подданными. Теперь уже многие из них служат вместе с войсками нашими, а христиане проливали нашу кровь в бунтах против правительства, с ужаснейшим ожесточением. Теперь, благодаря деятельности начальников и храбрых войск, отысканы мятежники в местах неприступных и действует ужас там, где нет места великодушию» .
Итак, даже в период Кавказской войны далеко не все северокавказские мусульмане были против России (возьмем того же Аслан-хана Кюринского, многих азербайджанских ханов и т.д.). И далеко не все кавказские христиане были довольны российскими порядками. Так что Кавказская война не носила религиозный характер. Это было народно-освободительное движение, в котором и мусульмане, и христиане выступали против российских колониальных порядков, устанавливаемых жестокими, военными методами.
Наконец, надо учитывать и такой немаловажный фактор. Антироссийские выступления северокавказских горцев начались уже в конце ХУ111 в. Немало их было и в первой четверти Х1Х в., особенно в Кабарде и в Чечне. Но мюридизма, как известно, тогда еще не было, и религиозные лозунги в этих выступлениях использовались мало. Что же тогда, это тоже была религиозная война? Или же антироссийские выступления горцев того периода все-таки носили освободительный, антиколониальный характер?
Религия стремится, прежде всего, к духовному очищению человека. Но в исторической практике религиозные лозунги использовались иногда и в политических целях. А в конкретных условиях антифеодального, антиколониального движения на Северном Кавказе, в Судане и в Алжире в Х1Х веке, где другой идеологии, способной сплотить разноязычные племена и народы в едином потоке борьбы, просто не существовало, исламские лозунги, исламские идеи, безусловно, были использованы в прогрессивных целях. И не идеология была главной причиной конечного поражения этих движений.
В 1821-1823 гг. слушателями Магомеда Ярагского в основном были духовные лица. Знал ли Ермолов о деятельности ярагского проповедника? Видимо, находясь зимой 1823-1824 гг. в Казанищах, он получил о ней какую-то информацию. Встревожить особо она его не могла – в его бытность на Кавказе еще не было примеров широкого использования религиозных лозунгов в атироссийском движении горцев (чеченское восстание 1825 г. было еще впереди), и духовенство не выступало в нем еще самостоятельной силой. Магомед Ярагский мог рассматриваться кавказской администрацией как один из многочисленных мусульманских проповедников. «Слухи о том (о проповедях Магомеда Ярагского. – Г.Ш.) доходили до кавказского начальства, — отмечает источник Х1Х в., — но так как мюридизм казался лишь религиозной сектой, то на него не обратили внимание» . В тот момент кавказской администрации «восторженые воззвания» Магомеда Ярагского казались «скорее смешными, чем опасными» .
В 1823 и даже в 1824 гг. вряд ли кто мог предугадать, во что могут вылиться проповеди и призывы Магомеда Ярагского. И обвинять А.П. Ермолова в отсутствии политической дальновидности в данном случае, в том, что он в корне не задушил нарождающуюся идеологию, также будет несправедливо, тем более, что он внимание-то как раз и обратил. Он не видел опасности для российского господства в Дагестане в проповеднической деятельности кюринского кадия и потому противодействовать решил не репрессивными мерами, а тем же оружием – противопоставить ей проповеди пророссийски настроенных мусульманских священнослужителей «в виде противодействия… и противоядия распространившейся заразе» .
«Проконсул» Кавказа крайне отрицательно относительно к мусульманскому духовенству вообще. Однако зимой 1823-1824 гг., услышав об антироссийских проповедях кюринского кадия, он решил попытаться использовать преданную царским властям или несогласную с идеей использования религии в политических целях часть местного духовенства в целях укрепления российского господства в Дагестане. Привыкший делать все основательно, наместник решил лично познакомиться с представителем этой части духовенства. По рекомендации и при помощи шамхала Тарковского, Ермолов в глубокой тайне, по ночам, провел многочасовые встречи с одним из крупнейших дагестанских богословов – Араканским кадием Саидом, «ученым наставником значительнейших туземных мулл, пользовавшимся в горах огромным влиянием. Во время этих свиданий, о коих не знали многие из самых приближенных к Ермолову лиц, ему удалось склонить Саида-эфенди употреблять в нашу пользу свое влияние в горах и принять на себя наблюдение за своими единоверцами; этому ученому мужу была обещана значительная сумма денег, котора выплачивалась до 1827 г.» . Кадий Араканский «в течение нескольких лет был громоотводом в Дагестане для разных лжеучителей и вредных нашему господству религиозных пропагандистов», — отмечает М.П. Погодин . Многочасовые беседы с Араканским кадием Ермолов использовал и для того, чтобы попытаться понять особенности социальной структуры Дагестана, взаимоотношений адатов и шариата.
Представляется, что Саид Араканский пошел на союз с Ермоловым не из-за обещанного жалованья. В Дагестане в тот период (да и позже) определенная часть духовенства уже выступала за покорение российской власти, была против вооруженной борьбы с ней, убежденная, что она приведет только к новым жертвам среди населения, т.е. стояла на позициях соглашательства с царизмом. По своим религиозным взглядам эти богословы были против придания суфизму политического характера, тем более – против использования его для организации вооруженной борьбы, будь то с царизмом или со своими феодалами. Они рассматривали суфизм как религиозное течение, призывающее человека к внутреннему самосовершенствованию. Так, крупный дагестанский богослов, ученик Магомеда Ярагского, Джамалуддин аль-Хусейни ад-Дагестани писал Газимухаммеду: «…Если ты вступил на путь накшбандийских наставников (асатиз), настоятельно тебе нужно неотступно уйти в уединение и многократно славословить Аллаха и наставлять тех, кто тебя навестит, тому, что ты знаешь. Тебе нет нужды толкать людей на смуту и гибель. Известно, что смуты без конца будут продолжаться, если ты начнешь дело, которое ты хочешь» . И.Л. Бабич, В.О. Бобровников и Л.Т. Соловьева отмечают в недавно вышедшей книге: «Начало джихада (точнее было бы – «начало мюридизма в Дагестане». – Авт.) отмечено столкновением между первым имамом Гази-Мухаммедом и его суфийским наставником Джамалуддином Казикумухским, а также острым спором между двумя крупнейшими суфиями Северо-Восточного Кавказа. Широко известен рассказ о том, как Джамалуддин сначала отказался дать Гази-Мухаммеду разрешение вести джихад, прекрасно осознавая военное превосходство русских. Рассердившись на своего бывшего учителя, Гази-Мухаммед обратился прямо к наставнику самого Джамалуддина – шейху из Ярага. Последний был обижен притеснениями Кюринского хана, одного из мусульманских правителей на русской службе, и без особых колебаний согласился на газават. Только под таким двойным нажимом Джамалуддин согласился на джихад» .
Тактика, избранная А.П. Ермоловым в борьбе с зарождающимся мюридизмом, была оригинальна – использовать духовенство против духовенства. Кроме всего прочего, достигалась еще одна цель – раскол дагестанского духовенства. Если бы речь шла о споре двух «обычных» религиозных школ, неизвестно, чем бы он закончился. Но в данном случае Саид Араканский и его единомышленники столкнулись с учением, идеологией, которая была порождением соответствующей социально-политической обстановки в Дагестане и Чечне и отвечала настроениям значительной части их населения. Она пала на благоприятную почву широкого народного недовольства и потому дала такие всходы. Мюридизм был ответом на политику кавказской администрации в период наместничества А.П. Ермолова в крае. И. Карайлы отмечал, что «источники мюридизма те же, что питали в горцах их упорство, непримиримость по отношению» к российскому владычеству. «Это способы войны, практиковавшиеся русскими на Кавказе, необыкновенные жестокости, оскорбления, издевательства, которым подвергались горцы» . Религиозная «партия мира и соглашательства» не могла остановить рост антироссийского, социального недовольства у горцев, а следовательно, не могла помешать и укреплению, распространению идеологии, призывающей к борьбе за свободу – национальную и социальную. Любая теория становится материальной силой, когда она овладевает сознанием масс. Северокавказская действительность первой половины Х1Х в. наглядно подтверждала это. В середине Х1Х в., когда чеченцы в результате многолетней войны с царскими войсками были поставлены на грань физического истребления, когда у них дальше воевать уже не было сил и возможностей, в обществе возобладали пацифистские идеи и появился новый проповедник – Кунта-хаджи. Он выдвинул идеи ненасилия и мира (кстати, идеи ненасилия у Л.Н. Толстого зародились в это же время и в этом же месте – в Чечне), которые нашли массовую поддержку у чеченского населения.
Прием А.П. Ермолова – руками умеренного, ортодоксального духовенства бороться с радикальной его частью, призывающей население к социальной борьбе – был использован позднее, в середине Х1Х в. шахскими властями в Иране. Основоположник нового религиозно-политического учения – бабизма – Али-Мухаммед (Баб), призывавший к борьбе против шахской власти и иностранного засилья, был дважды подвергнут духовному суду и крупнейшие богословы Ирана объявили его «лжеимамом» и обманщиком, а его учение – ересью. Ортодоксальное шиитское духовенство развернуло по всей стране антибабидскую пропаганду, призывая народ в мечетях отказаться от еретического учения, противного духу ислама . В июне 1850 г. Баб был казнен. Но все это не только не остановило распространения бабидских идей, но, напротив, активизировало бабидов. В 1848-1852 в Иране произошли массовые антишахские, антифеодальные (и антииностранные) восстания, которые с большим трудом были подавлены властями. Народные массы Ирана, охваченные недовольством против шахской власти, феодальных порядков и засилья иностранного капитала, поддержали только бабидские лозунги, отражающие их настроения и зовущие к борьбе.
В феврале 1824 г. А.П. Ермолов направился из Дагестана в Тифлис. В марте, находясь в Кубе, он узнал, что проповеди Магомеда Ярагского привлекают все больше людей и идеи газавата получают широкую поддержку у населения. Ермолов приказал Аслан-хану Кюринскому прекратить беспорядки в своем владении. Хан не рискнул арестовать или иным образом наказать ярагского проповедника, учитывая огромный авторитет последнего в Дагестане. Магомед Ярагский и Аслан-хан заключили своеобразное соглашение: «Мулла Магомет обещал хану удерживать своих мюридов и не допускать их действовать явно и в замену получил от него тайное дозволение по-прежнему продолжать свои проповеди и распространять свое учение» . В свою очередь, Аслан-хан получил гарантии собственной безопасности на случай возможных народных выступлений: «Будь для русских другом на словах, чтобы обезопасить себя и быть нам полезным, — заявил хану Ярагский.- Скоро произойдет кровавая битва между нами и неверными, но твоей безопасности ничто не будет угрожать» . М. Ярагский вскоре действительно запретил своим сторонникам проявлять какую-либо активность в Кюринском ханстве и «ждать, пока он не призовет их к оружию». Аслан-хан же доложил Ермолову, что в Кюринском ханстве «им восстановлен …полный порядок» . А.Н. Неверовский полагал, что «в этом случае Аслан-хан поступил недобросовестно, и даже можно полагать, основываясь на его дальнейших действиях, сам был прельщен учением муллы Магомета, потому что, вместо принятия решительных мер, он ограничился только простым запрещением распространения мюридизма, и то собственно в его владениях» .
Правда, И. Окольничий несколько по-другому оценивал действия (или бездействие) Аслан-хана: «Несправедливо обвинять Аслан-хана, будто-бы он в своем донесении умышленно обманул Ермолова, между тем, как втайне сочувствовал новому учению и желал его распространения во вред русским. Это было бы с его стороны весьма недальновидно, потому что, если допустим, что мулла Магомет проповедывал те же идеи, которые ныне составляют сущность кавказского мюридизма, — то есть войну против неверных и ниспровержение законных ханов, то нет сомнения, что первою жертвою оного сделался бы сам Аслан-хан, чего он верно не хотел. Всего правдоподобнее, что Аслан-хан, видя отвлеченные идеи нового учения и зная, что семена его давно уже гнездились и в других и в других государствах Востока, не привлекая многих и не нарушая общественного порядка, счел его за пустяк, и действительно, проповеди мюршида были бы пустяком, если они впоследствии не повторились, и притом совершенно в ином виде, в устах Кази-муллы» .
Нужно отметить, что в целом отношения между дагестанскими феодалами и мюридами изначально были напряженными: ведь Мухаммед Ярагский объявил «неверными» не только представителей российской колониальной власти, но и тех владетелей, которые поддерживали эту власть и угнетали своих зависимых крестьян. «…Самыми сильными противниками Кази-Муллы были ханы и другие владетели, власть которых неминуемо должна была пасть с развитием мюридизма, не признававшего другой власти, кроме духовной, — отмечал С. Эсадзе. – На этом основании, в интересах ханов в возникшей борьбе держаться на стороне русского правительства, под защитою которого они могли сохранить свои права и значение в народе. Сам Кази-Мула также понимал, что до тех пор, пока в ханствах будет существовать местная светская власть, влияние его не могло прочно утверждаться, и потому всеми средствами стремился он к ниспровержению этой власти».
В 1825 г. по инициативе кюринского кадия в Яраге состоялось собрание известных богословов, где он заявил, что «первой заповедью наших отцов всегда была свобода», а «молитвы рабов не будут услышаны» Аллахом . М. Ярагский призвал собравшихся поднять народ «на борьбу против проклятых неверных». «Угнетенные должны освободить себя, а свободные – отвести от себя рабство». «Боритесь и вы будете свободными», — обратился он к горцам . Лобанов-Ростовский пишет, что на этом собрании духовенства Магомед Ярагский благословил Гази-Мухаммеда на руководство газаватом горцев. «Кюринское ханство в рабстве у русских, — заявил он ему,- вы (аварцы. – Г.Ш.) народ вольный, живете в местах крепких, с вас должно начаться восстание. Иди на родину, собери народ и вооружи его на священную войну» . По мнению И. Окольничего, «этим, собственно и оканчивается политическая роль кюринского кадия: с тех пор он более не появлялся на родине… (Во время похода на Дербент Кази-Мулла вспомнил о мулле Магомете и пригласил его с собой в горы. Последний, не считая пребывание свое в Маджалисе совершенно безопасным, охотно принял приглашение и переселился в глубь Дагестана: там он окончил свою жизнь, не принимая ни малейшего участия в кровавой драме мюридизма» .
Г.-А. Даниялов отмечал: «В 1824 году Кази-Магомед объявил «священную войну» против «неверных». В 1825 году к нему присоединилась Чечня и началась Кавказская война, длившаяся непрерывно тридцать пять лет» . Подобной точки зрения придерживался и А.В. Фадеев, который писал: «Первые вооруженные выступления горцев под флагом мюридизма относятся к 1824 г., когда Мухаммед Ярагский призвал их к священной войне и в доступной форме сформулировал цели этой войны. …
Одним из первых на призывы Мухаммеда Ярагского откликнулся чеченьский уздень Бейбулат Таймазов… Летом 1825 г. его отряды захватили небольшое русское укрепление Амир-Аджи-юрт и блокировали русский гарнизон в Герзель-ауле. Это были первые успехи повстанцев, выступавших под знаменем мюридизма» . Тут нам видятся несколько спорных моментов. Кавказская война началась не в 1825 году. Хронология Кавказской войны дискуссионна: одни считают, что она началась в ХУ111 веке, другие – в 1801, третьи – в 1818 и т.д. В 1825 г. в Чечне и в Северной Кумыкии вспыхнуло восстание под руководством Бей-Булата Таймиева, но оно не было порождением только зарождающегося тогда мюридизма. По нашему мнению, прямой связи между мюридизмом и восстанием Бей-Булата в 1825 г. все-таки нет, хотя религиозные лозунги в этом восстании активно и использовались.
С этого времени идеи газавата стали быстро распространяться среди дагестанцев, особенно среди жителей Горного Дагестана. «Весть о Мулле-Мухаммеде и его учении со скростью молнии облетела весь Дагестан, — писал Ф. Боденштедт, — со всех сторон приходили паломники и любопытные в аул Яраг, чтобы увидеть кази и услышать его слово. Все, кто восхищался им, учился у него или кого он благословлял, становились мюридами» . Получив известия об этом, А.П. Ермолов приказал Аслан-хану Кюринскому арестовать М. Ярагского и доставить его в Тифлис. Проповедник был арестован, но при невыясненных обстоятельствах бежал из тюрьмы в Курахе в Табасаран. Почти все авторы Х1Х в. обвиняют Аслан-хана Кюринского в потворстве и покровительстве Магомеду Ярагскому. Возможно, что так оно и было. Однако, даже заключение кюринского кадия в тюрьму вряд ли что изменило бы в надвигающихся событиях на Северо-Восточном Кавказе. Может быть, процесс и был бы задержан на некоторое время. Но не более того. Остановить нарастающий взрыв народного недовольства на Северо-Восточном Кавказе было практически невозможно при сохранении существовавшего колониального режима. Сами же идеи мюридизма к 1825 г. пустили в Дагестане уже глубокие корни. Были и продолжатели дела, начатого Магомедом Ярагским – Газимухаммед, («обладающий чарующим даром слова и искусством увлекать массы» , «отважный и пылкий» ) Шамиль и другие. Наконец, вспомним приведенный выше пример с иранскими бабидами – арест и казнь Баба не остановили распространение его идей. По поводу распространения идей мюридизма на Северо-Восточном Кавказе интересно высказывался Халид Ошаев: «Ислам и шариат… послужили идеологическим цементом, который сплотил и скрепил различные, отчаянно враждующие между собой дикие племена и народности Кавказа, для достижения общей цели – отражения царских полчищ, — писал он. – Ислам и шариат заставили эти народы забыть межплеменные и внутриплеменные распри и объединиться для борьбы. У народов, не знавших никогда никакой государственности или системы государственного принуждения, всех способных носить оружие ислам и шариат превратили в воинов, а все аулы и селения – в военные лагеря.
Однако, одна принадлежность к исламу, одно политическое и экономическое угнетение, которое нес царизм на штыках солдат, не могли бы сами по себе послужить стимулом для объединения десятков разноязычных диких племен. Нужен был еще вождь с партией людей, бесповоротно идущих за ним, дисциплинированных, решительных и готовых бороться с царизмом до конца, готовых любой ценой заставить колеблющихся своих соплеменников идти за собой» .
Некоторые авторы высказывают мнение, что А.П. Ермолов, ликвидировав политическую власть дагестанских ханов, тем самым облегчил и ускорил распространение идеологии мюридизма и начало в Дагестане массового освободительного движения. «Подавив властную волю ханов, — пишет Я. Гордин, — убрав их с политической арены как ведущую силу, Ермолов – помимо всего прочего- расчистил поле для куда более грозной силы, бескомпромиссно враждебной России». Тем самым «проконсул» лишил российскую власть «ненадежной и «позорной», но все же единственной опоры в Дагестане, «была взорвана традиционная система баланса сил, и на первый план вышли вольные горские общества» . По мнению Д.Ю. Арапова, Ермолов, отстранив ханов от политической власти, совершил «дорого стоивший империи стратегический просчет» . Подобную же точку зрения высказывали и Г. Гамзаева, а еще раньше – и С. Эсадзе . Подобные утверждения предполагают, что дагестанские ханы (при наличии у них всей власти) настолько контролировали местную ситуацию, что были в состоянии не допустить зарождения и распространения враждебной им идеологии и народного движения. Опыт мировой истории показывает, что это не так. Хотя дагестанские ханы к началу 20-х годов Х1Х в. и были лишены политической власти, они сохранили все функции (и даже укрепили и расширили их, опираясь на силу российских штыков) в управлении подвластным населением. В этом смысле их власть ничуть и ничем не была ограничена Ермоловым. Более того, благодаря его военно-административной деятельности дагестанские феодалы стали, в отличие от прежних времен, реальной политической опорой российской власти в Дагестане. Наконец, мюридизм зародился не в вольных обществах, а в Кюринском ханстве, где у власти стоял преданный России Аслан-хан, имеющий весьма огромную власть над своими подданными, свои вооруженные силы (конную милицию) и где находился сильный российский гарнизон. Так что мы не видим никакой прямой связи между лишением дагестанских ханов их политической самостоятельности и распространением мюридизма, возникновением и развитием массового национально-освободительного движения в Дагестане. Все это происходило при наличии достаточной их власти над своими подданными (которая была только усилена царизмом), но вопреки их воле и возможностям.
Середина 20-х годов Х1Х в. явилось в Дагестане временем, когда старые формы антироссийской борьбы, организуемой и возглавляемой феодалами («ханское движение») уже практически отошли в прошлое, а новые, с участием иных социальных сил и иной идеологией, еще находились в стадии становления. Поэтому в Дагестане в этот период, за исключением Северной Кумыкии, нет сколько-нибудь крупных антиколониальных выступлений. Попытка табасаранских беков поднять восстание в 1825 г. кончилась неудачей: они смогли собрать только около 400 человек, которые вскоре сами разошлись.
Из всех районов Дагестана в середине 1820-х годов антиколониальное движение, под воздействием освободительного движения в Чечне под руководством Бей-Булата Таймиева, развернулось в Северной Кумыкии. Следует отметить, что кумыки после антиколониального движения шейха Мансура не принимали участия в открытых массовых выступлениях против российского владычества. Однако, начиная с периода наместничества Ермолова, жители кумыкских владений (особенно северных княжеств) активно вовлекаются в антиколониальное движение. При этом основной эпицентр происходящих столкновений находился на Кумыкской плоскости и именно на его население, не имевшего возможность оказывать длительное сопротивление из-за географических условий и обрушился первый и основной удар ермоловской силы. «Проконсул» подавлял и разрушал, в первую очередь, эти очаги сопротивления и уже отсюда совершал рейды в горный Дагестан или в Чечню. «Суть ермоловской колониальной системы заключалась в том, что только после укрепления русских войск на кумыкской плоскости и взятия ее под свой полный контроль можно было приступать к завоеванию горного Дагестана. А это было возможно, по мнению Алексея Петровича, путем блокировки выходов горцев на равнину Северо-Восточного Кавказа, чем перекрывался доступ как к продуктам первой необходимости (особенно соли), так и к пастбищам для отгонного животноводства. …Почти ежегодно, начиная с 1818 г., Ермолов со своими войсками совершал карательные экспедиции по кумыкским селам, начиная с Эндирея до Башлы, Параула, Казанища и других» .
Репрессивная политика Ермолова вызывала растущее недовольство у кумыков. По мнению Э.Г. Джахиевой. «последней каплей, переполнившей чашу терпения населения Эндиреевского и Аксаевского владений стало «кровавое» событие лета 1825 г. В Костеке русские власти провели публичное наказание сподвижников Бейбулата – Дзегоева (Цечоева. – Авт.), Тотуша и Эрежкова, получивших «при собрании каждый по 2 тысячи шпицрутенов». А Джамбулат Дзегоев «прошел шесть раз сквозь тысячу… и после последних ударов пал мертвым» . Эта расправа взбудоражила всю Северную Кумыкию. Около 2 тысяч кумыков восстало и присоединилось к Бей-Булату Таймиеву, осаждавшему с 10 июля 1825 г. крепость Герзель-аул. Поддержку повстанцам оказывали практически все жители селения Аксай. Н.А. Волконский отмечал: «Жители Аксая не только не препятствовали бунтовщикам, но уклонились от всякого повиновения Хасаеву (старший князь кумыков, ставленник Ермолова. – Авт.), не позволили ему стрелять по ним из орудия…, снабжали мятежников в избытии всякими припасами и явно покровительствовали им во всех отношениях» .
«Герзельаульская бойня» 16 июля 1825 года явилась катализатором событий на Кумыкской плоскости. Причем событие это явилось следствием неадекватного поведения генерала Лисаневича, не пожелавшего в своих действиях учесть местные особенности. Это косвенно признавал и сам А.П. Ермолов. «Жители Аксая, кроме главнейших зачинщиков, оставивших город, искали измену свою загладить совершенною покорностию и просили пощады, — писал наместник. – Не возможно было ожидать благоприятнейших обстоятельств и столько скорого уничтожения мятежа, но внезапное происшествие вдруг все переменило. Генерал-лейтенант Лисаневич, желая схватить некоторых, оставшихся в Аксае, мятежников, для примерного их наказания, приказал старшему князю, майору Муле-Хассаеву, представить к себе всех почетнейших старшин с тем, чтобы в числе их были непременно замеченные им самые буйные и наиболее к мятежу склонные. Потребовал от него списка таковых. Генерал-майор Греков, лучше знавший народ сей, представлял ему, что не приличествовало задержать людей, им призванных, паче еще подвергнуть наказанию; что поступок сей произведет в народе беспокойства и уничтожит совершенно доверенность к начальству. Майор князь Мула-Хассаев обязывался, в самое непродолжительное время, всех доставить без всякого затруднения.
Генерал-лейтенант Лисаневич не послушал обоих, и 16 числа по утру не менее 300 человек лучших жителей Аксая введены были в укрепление Герзель-аул. …Вышедши пред них, в сопровождении нескольких офицеров, генерал Лисаневич стал, в оскорбительных выражениях, упрекать их гнусною изменою, грозил истреблением виновнейших и начал вызывать некоторых по представленному ему списку. Он хорошо знал татарский язык, и по тому объяснялся без переводчика, который бы мог смягчить выражения. Двое из вызванных старшин с покорностию предстали пред ним. У них сняли кинжалы и отвели их под стражу; третий, будучи вызываем по списку, видя участь первых двух, противился, но когда его принудили, он, тихо подойдя к генералу Лисаневичу, вдруг бросился на него с кинжалом, который он до того скрывал под одеждою» . Дальнейшее хорошо известно: Учар-хаджи смертельно ранил Лисаневича, убил генерала Грекова. И тогда прозвучал приказ «Коли!», который стал для солдат «сигналом истребления всех без разбора». «… Из 300 человек аксаевцев весьма немногие спаслись бегством. Между ними погибли люди совершенно невинные и несколько испытанных в приверженности к нам» . По свежим следам этих событий бывший тогда в Чечне А.С. Грибоедов писал С.Н. Бегичеву: «Лисаневич храбрейший человек, но опрометчив, умер геройски, жил без толку» .
Ермолов понимал, что герзельаульские события 16 июля 1825 г. будут иметь серьезные последствия. «…Неблагоразумие генерала Лисаневича могло быть причиною важнейших следствий», — отмечал он .
И действительно, массовое убийство горских старшин ( 16 июля в Герзель-ауле было заколото 318 человек) вызвало мятеж жителей Аксая. Основная их часть (вместе с жителями Эндиреевского владения) во главе с кадием ушла в лес и обратилась за помощью к Бей-Булату. Восставших поддержали жители Эрпели, Казанища, Карабудахкента, Губдена и Ишкарты .
После гибели генералов Грекова и Лисаневича Кавказская линия осталась без единого командования. А восстание между тем разрасталось. И Ермолов срочно выехал из Тифлиса на Северный Кавказ, чтобы лично возглавить действия российской армии по подавлению восстания горцев. Болезнь задержала его во Владикавказе, но в начале августа он уже был в крепости Грозная. Ознакомившись с ситуацией, Ермолов решил отложить до зимы карательные действия против чеченцев: во-первых, надо было серьезно подготовить войска для военных действий против Бей-Булата, во-вторых, российские отряды действовали против чеченцев преимущественно только в зимних условиях, так как в остальное время года действия в Чечне приводили к большим потерям. Был и еще один немаловажный фактор. Летом 1825 года антироссийское восстание началось и в Кабарде. Из-за крайнего недостатка сил и средств Ермолов не мог проводить военные операции одновременно на нескольких театрах: в Чечне, Кабарде и в Северной Кумыкии. Российские силы, находящиеся на Правом фланге Кавказской линии, усиленные несколькими батальонами из Тифлиса, получили приказ наместника немедленно приступить к подавлению восстания в Кабарде. Ермолов полагал, что кабардинский «мятеж» подавить будет легче, чем чеченский.
Сам же «проконсул» лето и осень 1825 г. решил уделить Кумыкской равнине: удержать кумыков от массового участия в восстании Бей-Булата и усилить находящиеся здесь российские укрепления. С этой целью уже из Грозной Ермолов обратился к кумыкам с воззваниями, в которых, с одной стороны, он шлет угрозы для тех, кто примкнул или собирается примкнуть к антироссийскому восстанию, а с другой – пытается поощрить тех, кто отказался примкнуть к восстанию. 12 августа 1825 г. наместник выпускает «Прокламацию Андреевским князьям, узденям и народу»: «Прибыв в крепость Грозную, я узнал, что изменники ахсаевские приглашают мошенников чеченских идти к Андрею, обещая им, что сообщники их готовы возмутить жителей Андрея, примут их дружественно и дадут им средства, вырезав Армян и Жидов, обогатиться добычею. Не хочу верить сему, но советую быть осторожными, ибо подобное происшествие, если в нем участвовать будут сами жители Андрея, может быть причиною гибели народа. Мне хорошо известны обстоятельства, и я скоро буду в Андрее.
Уверяю людей честных и благонамеренных в моем благорасположении. Никогда не будет позволено возвратиться тем, которые теперь оставят город. На время моего здесь пребывания начальником в кумыкских владениях назначаю г. артиллерии полковника Мищенку, которому князья и народ должны оказывать повиновение». Воззвание, направленное тогда же жителям Костековского владения, отказавшимся примкнуть к Бей-Булату, было выдержано совсем в другом, благожелательном духе (к этому времени «проконсул» Кавказа уже научился гибкости). «Доходит до сведения моего, — пишет Ермолов костековцам, — что, невзирая на измену жителей Аксая, которые явно участвовали в возмущении мошенников чеченских и способствовали нападению их на укрепление Герзель-аул, жители костековских владений остались спокойными и непоколебимыми в верности. Я благодарю всех за поведение столько похвальное и умею уважать оное. Скоро прибуду сам и увижу усердие каждого» .
Таймиев, появившийся в Северной Кумыкии в конце июля, почему-то не решился напасть на российские войска: он лишь сжег дома сторонников России (в том числе – дом Мусы Хасаева) и ушел обратно в Чечню. Не получив реальной помощи от Бей-Булата, эндиреевские кумыки решили помириться с Ермоловым и изъявили покорность российским властям. Когда в конце августа Таймиев вновь появился на Кумыкской плоскости с намерением напасть на крепость Внезапную, эндиреевцы отказались его поддержать. «Причиной такого ответа эндирейцев, — по мнению Э.Г. Джахиевой, — послужило как присутствие самого Ермолова с сильным войском в крепости, так и нерешительность и непоследовательность самого Бейбулата, тактика которого состояла в нанесении ударов по местам дислокации русских войск на плоскости, с последующим отходом в горы» .
В 1826 г., с приближением очередной русско-иранской войны Северный Кавказ, особенно Дагестан, оказался буквально наводненным персидскими эмиссарами, которые золотом и посулами пытались поднять горцев на антироссийскую борьбу. В некоторых районах Дагестана, под воздействием ряда феодалов, начались волнения (в Табасаране, Кайтаге, Джаро-Белоканах, шамхальсве). «Уже в начале 1826 года в Дагестане то там, то сям сильно ратовали персидские агенты, и в марте месяце заметна была первая перемена в расположении к нам населения, — отмечал Н.А. Волконский. – Беки и важнейшие люди часто собирались для совещаний под благовидным предлогом, тогда как на самом деле эти совещания были очень подозрительны. Военно-окружной начальник в Дагестане г.-м. фон-Краббе …приказал частным начальникам быть очень осторожными и ненадежных или подозрительных людей забирать под стражу. Эти меры хотя не успокоили конечно жителей, но удержали их от явного бунта, который возбуждали персидские агенты…» . Волнения в Дагестане усилились в мае-июне 1826 г.: «почти все беки у нас были в подозрении; вольные дагестанцы приготовились к нападению на мирных табасаранцев».
В средине 20-х годов Х1Х в, в период восстания в Чечне и накануне войны с Персией (в ее скорой неизбежности Ермолов не сомневался), главнокомандующий придавал особое значение сохранению спокойствия в Дагестане. Оно было крайне необходимо для того, чтобы направить все наличные на Кавказской линии военные силы на подавление чеченского восстания и для обеспечения тыла Закавказского фронта. Войск у Ермолова было слишком мало, чтобы действовать на нескольких фронтах. Поэтому в 1825 г. было «дано постановление Каракайдацкой провинции» о передаче «многих деревень» «в казенное управление» . В Кубинской провинции были твердо зафиксированы повинности крестьян, чтобы ограничить феодальный произвол, что «доставило народу немалое облегчение» . Учитывая особую роль Акуши в Дагестане, «проконсул» в мае 1826 г., еще находясь в Чечне, обратился к акушинским «кадиям, священным особам, старшинам и всему народу» с призывом соблюдать спокойствие и обещая им за это «особое покровительство» . Одновременно он предписал генералу Краббе сложить с ее жителей все недоимки и разрешить им паломничество в Мекку (что было запрещено всем горцам с 1822 г.). Зухум-кадий, акушинские торговцы и феодалы преподнесли акуша-даргинцам этот шаг как величайшую уступку и милость со стороны царских властей. В результате акушинцы отказались от участия в каких-либо антироссийских выступлениях. «Союз был заключен и, к удивлению, такой прочный, что при всех последующих политических переворотах он сохранил надолго спокойствие целого Дагестана, если не считать ничтожных сотрясений, произведенных мятежниками в Табасарани» . Как пишет Н.И. Покровский, это обстоятельство, а также отсутствие поддержки со стороны народа «удержали от выступления и ту часть феодалов, которая не прочь была использовать в своих интересах военную обстановку» . Сохранению относительного спокойствия в Дагестане способствовало и то, что летом-осенью 1825 года на Кумыкской равнине с сильным отрядом находился А.П. Ермолов, готовый немедленно силой подавить любое открытое проявление недовольства.
Напряженная ситуация сложилась летом 1826 г. в Джаро-Белоканах. Иран, готовясь к войне с Россией, а затем и начав ее, придавал большое значение организации антироссийских выступлений в этом районе, поскольку «персы прекрасно понимали, что Джар – это ворота и в Дагестан и в Кахетию» и потому развили здесь бурную антироссийскую деятельность. Ермолов был в курсе этих событий, прекрасно понимал стратегическую значимость Джаро-Белоканского района, и, не располагая свободными и достаточными военными силами для занятия этой территории, пытался уговорами, интригами, политическими средствами удержать местное население от восстания, о чем говорит его «Прокламация к Джарским и Белоканским лезгинским обществам» .
. Тем не менее, после начала русско-иранской войны в Джаро-Белоканах начались волнения. Правда, они были подавлены относительно легко, без сколько-нибудь серьезных военных столкновений (после ввода сюда 10 батальонов российских войск джарцы заявили о своей покорности). В волнениях в Джаро-Белоканах принял участие и Бей-Булат Таймиев, скрывшийся в дагестанских горах после подавления восстания в Чечне. Вместе с Аммалат-Беком он пытался поднять джарцев на антироссийское восстание. К сентябрю 1826 г. им удалось собрать около 2 тыс. «конных под предводительством Бейбулата Таймазова». Ермолов не мог поверить, что после жестокого разгрома повстанцев в Чечне в 1825-1826 гг. горцы снова могут подняться на восстание. В предписании кн. Эристову от 1 октября 1826 г. он писал: «Не могу однако же верить доставляемым известиям, чтобы горцы продолжали… намерение снова напасть на войска наши и для того собирали дагестанцев. Знаю, что не может их собраться 2000 чел. конных…» . В одном Ермолов был прав: осенью 1826 года, несмотря на все попытки Бей-Булата, Нох-хана и грузинского царевича Александра, горцы не изъявили особой готовности подняться на восстание против России. К тому же среди руководителей готовящегося восстания возникли серьезные разногласия. Часть джаро-белоканских старшин высказалась против антироссийских выступлений. Бей-Булат Таймиев вообще удалился из Дагестана. Как отмечал Н.А. Волконский, «имя его исчезает с этой минуты в официальных летописях почти до весны будущего (т.е. 1827. – Авт.) года» . Как уже отмечалось впереди, восстание в Джаро-Белоканах само собой заглохло после введения туда российских войск. «Вступление в Джарскую область отряда Эристова… положило конец колебаниям старшин, — отмечал И. Петрушевский. – Белаканские старшины первые выразили покорность. Вслед за этим объединенный джамаат всех вольных обществ послал к Эристову тальского и белаканского главных кевхов с предложением заключить мир на следующих условиях: вольные общества удаляют дагестанских «глуходаров», выдают аманатов из знатнейших семейств и возмещают убытки, причиненные во время набегов в Кахетию с тем, чтобы Эристов объявил полную амнистию и отвел войска к Алиабад.
Ермолов не решился предъявить джарцам чрезмерные требования. Прибыв в Джар лично во второй половине декабря, он принял джарских старшин, изъявивших покорность и объявил амнистию, ограничившись тем, что на джарцев была возложена обязанность доставлять продовольствие четырем русским полкам в течение всей зимы» .
Участие жителей Северной Кумыкии в 1825 г. в восстании под руководством Бей-Булата заставило Ермолова уделить и этому району пристальное внимание. Опасаясь нового возмущения в этом стратегически важном месте Дагестана, он предписывал начальнику Кавказской линии ограничить произвол российских военных над кумыками. «…Обратите особенное внимание на расположенные в крепости Внезапной и укреплении при Таш-Кичу гарнизоны, которые чрезмерными требованиями своими обращаются в крайнюю тягость жителей и возбуждают их ропот взиманием излишних подвод и занятием сенокосов, — указывает главнокомандующий 30 апреля 1826 г. — Они до того обременяют их, что в ближайшем расстоянии имея леса, заставляют перевозить дрова, когда сами без труда могут то делать- словом, необходимо определить, в каком случае должны жители делать пособие и до какой меры. Требуйте, чтобы во всяком случае офицеры и нижние чины обращались с жителями ласково и снисходительно; в особенности наказывайте строго малейшую наглость против женщин, ибо нескромное с ними поведение наиболее озлобляет мусульман» .
Таким образом, и в Дагестане Ермолов начинает отказываться от одностороннего применения только силовых методов при установлении и укреплении здесь российского господства. В его подходе к этому наблюдается теперь определенная гибкость, стремление разобраться и в какой-то мере учесть в своей политике специфику, особенности социальных отношений в Дагестане.
Действия Ермолова в Дагестане в 1823-1824 гг. и в особенности то, что ему удалось предотвратить здесь массовое антироссийское восстание, вызвало одобрение Петербурга. Александр 1 в рескрипте А.П. Ермолову от 15 февраля 1824 г. отмечал: «Алексей Петрович! С истинным удовлетворением читал я донесение ваше из Дагестана от 25 января. Мне весьма приятно было видеть из оного счастливое во всех отношениях окончание предприятия вашего к восстановлению спокойствия, нарушенного в том краю мятежествующими горскими народами: но особенною мою благодарность заслуживают благоразумные меры кротости, принятые вами для достижения сей цели. Они совершенно соответствуют намерениям моим: почитая жителей Дагестана вместе и обитателями части Российской империи, я всегда с крайним сожалением принимал известия об употреблении силы оружия к обузданию их своеволия; тем более остаюсь довольным настоящим укрощением их, без всякого кровопролития в действие приведенным, за что, повторяя вам благодарность мою, пребываю навсегда к вам благосклонным» .
В силу всех вышеуказанных причин 1825 год выдался в Дагестане относительно спокойным и в результате «проконсул» все свои усилия и военные силы в крае направил на подавление восстания в Чечне. «…Тишина в Дагестане давала мне полную свободу действовать против чеченцев и строго наказать их», — писал он в 1825 г. в своих дневниковых записях . И в то же время главнокомандующий не особенно доверял спокойствию в Дагестане (учитывая предыдущий опыт) и после подавления восстания в Чечне, ввиду волнений в отдельных его частях и надвигающейся войны с Ираном, он перебросил часть высвободившихся войск из Чечни и заблокировал Дагестан. Крупные воинские силы были сосредоточены в Дербенте, Кюринском ханстве, в Кубе, в Шемахе, Баку, крепости Внезапной и в шамхальстве . Эти военные силы должны были обеспечить спокойный тыл Закавказью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Дагестан в силу своего стратегического расположения (побережье Каспийского моря, один из двух основных путей, связывавших Центральную Россию с Закавказьем) занимал весьма важное место в кавказской политике России. Уже к концу ХУ111 в. между Россией и большинством дагестанских владений устанавливаются отношения военно-политического союза. Вплоть до 1816 года, до начала «ермоловской эпохи» на Кавказе, сближение России и Дагестана шло преимущественно на договорной основе, без тотального применения вооруженной силы, хотя с 1806 г. пребывание российских войск в Дагестане и станет постоянным фактором. С подписанием же в 1813 году русско-иранского (Гюлистанского) мира Дагестан считался присоединенным к России и де-юре, с точки зрения международного права. Но это присоединение во многом носило формальный характер: на большей части Дагестана, и в особенности в его горной местности, реальная российская власть установлена не была.
И в Дагестане, и в целом на Северном Кавказе царское правительство со времен Екатерины 11 пыталось преимущественно не завоевать, а привлечь правителей региона и старшин «вольных обществ» на свою сторону. Для этого русской военной администрации на Кавказе была определена задача «…употреблять всевозможные средства, привлекать к нам различных владельцев…, возбуждая в одних любочестие к желанию быть удостоенным от руки нашей, а другим внушая, какое обогащение, пользы и выгоды последовать могут им и подданным их от спокойного владения и торговли с россиянами» . С этой целью наиболее авторитетным кавказским феодалам и старшинам «вольных обществ», после принятия ими подданства российской империи, присваивались высокие офицерские чины (как правило, генеральские), назначалось жалованье, гарантировалась их наследственная власть. В результате получалось, что горские феодалы и старшины как бы состояли на службе у российского императора и в то же время они были суверенными в управлении своими владениями (традиционная форма взаимоотношений горцев и центральной власти в странах Востока). Единственным условием сохранения власти для них являлась лояльность Российскому государству и неучастие в войнах против нее. Во многом подобная политика была порождена и нежеланием самих государственных деятелей России основательно и глубоко втягиваться в политические процессы на Северном Кавказе, понимая их сложность и неопределенность, а также недостаток ресурсов Российского государства для длительной и активной политики (военной, экономической) в данном регионе .
Новый этап в кавказской политике России начинается после окончания Отечественной войны 1812 г. и назначения наместником Кавказа генерала А.П. Ермолова. А.П. Ермолов пробыл в должности кавказского наместника или, если быть точным, главноуправляющего в Грузии и главнокомандующего Кавказской армией около 10 лет: с 1816 по 1827 год. Большую часть времени в 1818-1826 годах он провел в Дагестане и в Чечне. Ни одному из регионов Кавказа он не уделил столько времени. В покорении Северного Кавказа этим двум районам он отводил ключевую роль. В течение первых пяти лет своего пребывания на Северо-Восточном Кавказе Ермолов построил целую сеть новых военных укреплений и крепостей, которые создали новую военную линию и прочно закрепили российскую власть на новых рубежах, зачастую – у подножия дагестанских и чеченских гор. «В 1818 году, для удержания в покорности ближайших к линии племен и вместе с тем для ограждения их самих от враждебных соседей, в 30 верстах впереди линии заложена на сунже новая крепость – Грозная, — отмечал источник Х1Х в. — В 1919 году, у главного кумыкского селения Эндери, построена крепость Внезапная. С 1820 по 1823 год, для обеспечения сообщения этих передовых укреплений с линией, возведены были второстепенные укрепления: Амир-Аджи-Юрт прикрывало паромную переправу через Терек; Таш-Кичу, у Нового Аксая, охраняло путь в крепость Внезапную; Умахан-Юрт, на Сунже, близ ея устья, обеспечивал переправу на пути из Внезапной в Грозную, а Горячеводское укрепление составляло промежуточный пункт между Грозной и Тереком» .
Таким образом, царские власти соединили единой военной линией Дагестан и Чечню. Ряд укреплений были построены на границах этих двух регионов. С одной стороны, они предназначались для отсечения дагестанцев и чеченцев друг от друга; с другой же – давали царским властям возможность оперативно действовать на территории и Дагестана, и Чечни. Да и в целом, политика, проводимая Ермоловым в этих двух регионах, методы, применявшиеся здесь для утверждения царской власти, были в принципе одинаковыми. Соответственно, одинаковыми были и причины, порождавшие недовольство горцев Дагестана и Чечни российскими колониальными порядками. Так что царская власть, не дифференцируя свою политику в этих двух регионах, сама же подталкивала дагестанцев и чеченцев к совместным действиям. Общие беды, общие «болевые точки» создавали почву для объединения дагестанцев и чеченцев. Можно в определенной степени говорить, что «подготовительную работу» в создании Имамата Шамиля провел генерал А.П. Ермолов.
Начиная свою кавказскую эпопею, Ермолов полагал, что ему удастся за 2-3 года «умиротворить» Северный Кавказ, установить здесь твердую российскую власть, превратив регион в «обычную» российскую провинцию.
В первой четверти Х1Х в. у Петербурга еще не было опыта присоединения огромных окраинных густонаселенных территорий, где проживало население с совершенно иной культурой, иной религией. Сибирь, Дальний Восток, Поволжье, будучи раз завоеванными (как Казанское и Астраханское ханства) или относительно мирно присоединенными к России (как Дальний Восток, большая часть Сибири, Поволжья), особых проблем для Петербурга в последующий период не создавали. Они были включены в административную и экономическую систему России относительно легко. Тут сказались разные факторы: географический (огромные пространства Сибири и Дальнего Востока были малонаселенными), уровень общественно-экономического развития (местные народности еще находились на стадии родо-племенного строя) и т.д.
На Северном Кавказе же ситуация была совершенно иной. На части территории региона (в Дагестане, в Кабарде) уже имелись раннегосударственные образования, горцы имели уже давний опыт борьбы за независимость; весьма сложной была сама местность (горы, леса) для желающего установить здесь свою власть. Наконец, два самых главных фактора: гипертрофированная приверженность большинства горцев к личной свободе и крайне болезненное их отношение к любому вмешательству в их обычаи и традиции.
К началу Х1Х в. у России уже был довольно большой опыт взаимоотношений с горскими обществами Северного Кавказа. Выйдя в середине ХУ1 в. к границам данного региона и используя преимущественно мирные, политико-экономические средства, Россия к концу ХУ111 в. имела здесь довольно сильные позиции, вытеснила отсюда (с помощью северокавказских горцев) Османскую империю и Иран. Сложился военно-политический союз России и горцев: заинтересованность в нем была с обеих сторон. Но цели сторон оказались разными: Петербург, исходя из своих имперских интересов, стремился к полному покорению края, к установлению здесь безусловной российской власти; горцы же хотели союза с Россией, готовы были принять ее подданство, но при одном непременном условии: сохранении в неприкосновенности их земли, религии, обычаев и традиций. Но уже с конца ХУ111 века Россия перестала считаться с интересами и стремлениями горцев: почувствовав свою силу, укрепив свои позиции в регионе, царизм ускоренными темпами начал устанавливать в крае свое реальное господство. Политико-экономические методы в действиях российских представителей на Северном Кавказе отходят в прошлое. Применение силы стало рассматриваться как универсальное средство в разрешении всех проблем. При этом российские военачальники на Кавказе не считали нужным различать правых и виноватых, не способны были выработать гибкую и рациональную тактику, а могучая инерция имперской экспансии, заложенная еще в период Петра 1, толкала их к испытанной методе тотального подавления. Начал эту новую российскую политику на Северном Кавказе П.Д. Цицианов (1802-1806 гг.). Системой ее сделал А.П. Ермолов. Жестокие и непродуманные (т.е. без учета местных особенностей и условий. – Авт.) действия российских властей встречали соответствующее сопротивление со стороны горцев. Еще в середине Х1Х в. Н.А. Добролюбов писал: «…Едва ли нужно прибегать к чуду для того, чтобы растолковать причины непрерывной ненависти свободных горских племен к русскому владычеству. Все дело разрешается гораздо проще: во-первых, ненависть к чужому господству вообще сильны была в горских племенах; во-вторых, наше управление на Кавказе не было совершенно сообразно с местными потребностями и отношениями. Кавказу придавали гораздо меньше значения, чем следовало, и оттого не было там ни хорошо устроенного войска, ни правильно организованного управления. В то же время удержание в своей власти разрозненных и мелких племен считали очень легким и потому не заботились о привлечении обитателей на свою сторону, а поступали уже с ними так, как бы с народом, покоренным издавна и окончательно» .
Некоторые современные авторы, пытаясь любым путем оправдать, обелить жестокие действия Цицианова, и, особенно, Ермолова, ссылаются на «особые нравы» горцев и особенности того времени. «…Нелишне будет заметить, — пишет Б.В. Виноградов, — что характер действий российских властей против «непокорных» горцев соответствовал тому периоду времени и далеко не всегда исчерпывался чисто военными мерами. Кроме того, «междуусобия» самих северокавказских народов нередко имели весьма разрушительный и опустошительный облик, что тоже соответствовало и времени, и «ментальности» горцев» . Аргумент не просто неубедительный, а совершенно неверный. На Северном Кавказе (прежде всего – в Чечне, в Дагестане, в Кабарде, в Закубанье) за период «ермоловского десятилетия» российскими войсками были уничтожены десятки и десятки селений, тысячи людей (большинство из которых – мирные жители). Это – не говоря уже о жертвах и разрушениях в ходе Кавказской войны в 30-50-е годы Х1Х в. За всю многовековую историю взаимоотношений народов Северного Кавказа чего-либо даже отдаленно подобного не наблюдалось. В междуусобных столкновениях северокавказских владельцев массового уничтожения населения и населенных пунктов не происходило.
Периодические антироссийские вооруженные выступления происходили на Северном Кавказе и до Х1Х в., но все они носили разрозненный, бессистемный характер и были обусловлены, как правило, частными эпизодами военно-политического утверждения России в регионе, например, строительством конкретных крепостей и казачьих станиц на землях горских народов. Первым крупным в истории российско-кавказских отношений вооруженным выступлением горцев стало восстание шейха Мансура, характерная особенность и значимость которого определялась использованием мощного консолидирующего фактора в борьбе с Россией – исламской религии, объединившей в антироссийской борьбе представителей целого ряда северокавказских народов.
Однако с началом Х1Х в. антироссийские вооруженные выступления приобрели особый импульс в связи с целенаправленной политикой военно-силового утверждения России в регионе. Основную роль в этом плане сыграла переориентация российского руководства в средствах и способах своего утверждения на Северном Кавказе, означавшая переход от совместного с кавказскими феодальными владетелями управления регионом к жесткой военно-силовой политике установления централизованной власти России. Дело заключалось в том, что Россия приступила к ликвидации автономных образований в регионе, находившихся до того времени лишь в формальной зависимости от России. Новое видение целей и задач политики России в регионе предопределило последующую напряженность в русско-кавказских отношениях на протяжении всего последующего периода вплоть до начала 60-х годов Х1Х в. и именно оно стало той питательной средой, в которой с 1823 г. формировалось движение мюридизма.
С возникновением мюридизма, и особенно после его массового распространения, политическая обстановка на Северном Кавказе, расстановка сил здесь коренным образом изменились. Если раньше разрозненные вооруженные выступления носили локальный характер и не представляли серьезной опасности для позиций России в регионе, то со становлением и развитием мюридизма, оформлением его институциональных и организационных основ, мобилизацией населения региона на борьбу с Россией обстановка для нее стала крайне сложной и опасной . «До сих пор борьба наша с кавказскими племенами Дагестана не представляла больших трудностей, — писал И.А. Галактионов, — между ними постоянно существовала вражда и соперничество, которыми искусно пользовались русские главнокомандующие; но в 1824 году в Дагестане начало распространяться новое учение мюридов, которое заставило разрозненные племена забыть вековую вражду и соединиться в одно общее, враждебное России» .
Методы Ермолова при установлении российской власти на Северном Кавказе (военно-экономическая блокада отдельных районов, регулярные карательные экспедиции, полное игнорирование местных особенностей, пренебрежительное отношение к обычаям и традициям горцев, предельно оскорбительный тон в отношениях с горскими феодалами) вызвали уже в 1818 году массовое антироссийское, антиколониальное движение в Дагестане и в Чечне. Но среди повстанцев не было единства, им не хватало стойкости: не было идеологии — «зажигающей» и объединяющей. Не было общепризнанных, харизматических вождей. Российские войска почти всегда одерживали верх над многократно превосходящими силами горских повстанцев. Особенно отчетливо это проявилось в сражениях под Боутугаем (август 1819 года), Левашами (декабрь 1819 г.), Хозреком (июнь 1820 г.). Автор Х1Х в. писал по этому поводу: «Причиною успехов этого времени была, между прочим, совершенная отдельность (т.е. раздробленность. – Авт.) горских обществ, с которыми нам приходилось иметь дело. Сверх того горцы, несмотря на всю свою ловкость и храбрость, были не в состоянии держаться против натиска регулярных войск и, не видав до того артиллерии, испытывали панический страх перед его действием. При таком положении дел, в двадцатых годах, наши, даже слабые, отряды могли с успехом действовать против неприятеля, разрозненного и неустроенного» .
Относительно легкие победы над горскими повстанцами в 1818-1820-м годах только усилили убежденность А.П. Ермолова в верности и универсальности избранных – силовых – методов в своей политике на Северном Кавказе. Однако эту уверенность сильно поколебало восстание в Чечне и в Северной Кумыкии в 1825-1826 гг. под руководством Бей-Булата Таймиева , где горцы впервые (после шейха Мансура) предприняли попытку использовать исламскую идеологию в качестве мобилизующей и объединяющей силы. Соответственно, горцы-повстанцы показывали уже значительно большую организованность, боеспособность и стойкость. На кавказском горизонте появился мюридизм. «Казалось, что, продолжая еще несколько лет прежнюю систему действий, — отмечал автор Х1Х в., — мы могли дойти к конечному покорению горцев. Но уже к концу управления генерала Ермолова обстоятельства изменились: сопротивление горцев становится упорнее, бунты и измены случаются чаще; в горах являются признаки новой, неведомой силы…» . Эта сила, мюридизм, уже к концу 1820-х годов «соединил разрозненные доселе племена в стремлении к одной цели и вызвал в горцах небывалую энергию при встречах с русскими войсками, доходившую, особенно в первое время, до отчаянного исступления» .
Безусловно, А.П. Ермолов был талантливым военачальником. И интересы государства Российского были для него превыше всего. Во имя этих интересов он считал оправданным применение любых, пусть даже самых жестоких, средств для установления российской власти на стратегически важном Северном Кавказе. Сопротивление горцев Северо-Восточного Кавказа (дагестанцев и чеченцев) вызывало у него непонимание и ярость. Покорение Дагестана и Чечни стало для него чуть ли не навязчивой идеей. Поэтому-то он и уделял этим двум регионам так много внимания. Зачастую в ущерб решению неотложных проблем на Кавказе. В том числе и по укреплению российской-иранской границы. Ермолов упустил действительно реальную угрозу со стороны Ирана, на которую сам же постоянно и указывал. В результате на первом этапе русско-иранской войны в 1826 г. российские войска в Закавказье оказались не подготовленными к войне и Ирану удалось захватить часть региона. А. Зиссерман писал: «…Нельзя не заметить, что в случае возникновения войны с Персией Ермолов не свободен от вполне заслуженного упрека: сам он в течение десяти лет относился с недоверием к Персии, а в последнее время в письмах государю и графу Нессельроде постоянно повторял, что война неизбежна; а между тем никаких мер к лучшему обеспечению границы, к внушению местным частным начальникам крайней осторожности не принял и дал себя захватить врасплох, позволив неприятелю одержать успехи, не соответствующие ни его воинскому искусству, ни тем более его мужеству; успехи, ставшие возможными единственно только благодаря оплошности, неожиданности, не готовности к обороне» . Подобных упреков в адрес Ермолова было немало, в том числе и публикациях ХХ века. Определенная доля истины в этих рассуждениях, безусловно, есть. Но, при этом, справедливости ради, нужно отметить и другое. В 1825-1826 гг. Ермолов неоднократно докладывал в Петербург о приготовлениях Ирана к войне с Россией, о надвигающейся угрозе русско-иранской войны. Но в столице России никто не хотел прислушиваться к этим предупреждениям, потому что не хотели самой этой войны. Это совершенно очевидно даже из одного только архивного документа – рескрипта Александра 1 А.П. Ермолову от 31 августа 1825 г.: «Отдавая должную справедливость усердию вашему к пользам отечества…, я не могу однакож разделить опасений ваших насчет военных замыслов персиян против России, — пишет император кавказскому наместнику. — …Быть может, что они пребудут неуклончивы и долго еще не согласятся уступить то, чего мы, по уверениям их, не имеем права требовать на основании точных слов Гюлистанского трактата. Но из сего трудно заключить, чтобы они решительно готовились к нападению и хотели силою овладеть уступленными и присоединенными к Грузии областями. …Я не могу предполагать в шахе намерений действовать наступательно против России и ожидаю от Персии, если не искренней дружбы, то по крайней мере соблюдения мира.
С другой же стороны происшествия на Кубани и в особенности случившиеся в Чечне неприятные последствия общего в этой стране возмущение… делают всякое наступательное движение против Персии весьма неуместным. Нам нужно прежде восстановить в собственных наших владениях и окружающих оных народах совершенное спокойствие и порядок; нужно стараться истребить возмущение решительным действием для наказания тех из возмутителей, кои покажут себя упорнейшими, а увлеченных, но готовых к покорности, привести к повиновению мерами кротости.
И так, с нашей стороны нужно принять непременным правилом к охранению существующего с Персией мира» . Таким образом, Петербург, в своем стремлении сохранить мир с Ираном любой ценой, сковывал (фактически запрещал) какие-либо действия А.П. Ермолова по укреплению обороноспособности Закавказья и ирано-российской границы (что могло быть использовано Тегераном в качестве повода к обострению русско-иранских отношений). В том, что Россия в Закавказье оказалась не готовой к войне с Ираном в 1826 году – в большей степени вина Петербурга, сковывавшего всякую инициативу А.П. Ермолова, и в значительно меньшей – вина самого наместника. Но все-таки — виноват и он. В. Лапин пишет, что Ермолов был далеко не безгрешен как военачальник. Неудачи русских войск на первом этапе войны с Персией 1826-1828 гг. во многом на его совести, поскольку он явно недооценил противника, не принял мер к тому, чтобы собрать в один кулак части, рассеянные вдоль границы. Упущения в интендантской сфере поставили на грань катастрофы гарнизон осажденной персами крепости Шуша, сковывали действия русских войск в Азербайджане, заставили надолго отложить решительное наступление на Тебриз .
Рассуждая об итогах деятельности Ермолова на Кавказе, источник Х1Х в. отмечал: «К концу десятилетнего управления генерала Ермолова наша власть была упрочена во всем прибрежном Дагестане, в кумыкском владении и в Кабарде; кроме того, большая часть племен, населяющих предгорье северной стороны главного и Андийского хребтов, были покорены» . Конечно, это не так. Здесь желаемое выдается за действительное. А действительное было в другом: «Действия Ермолова вызвали общее восстание горцев Чечни в 1825-1826 гг. Его руководителями были Бей-Булат Таймиев (Таймазов) из с. Маюртуп и Абдул-Кадыр. Восставшие добивались возвращения им земель, захваченных при строительстве крепости Грозная и укреплений по р. Сунжа. Восстание быстро распространилось и на Северный Дагестан, захватив Аксай, Костек и другие селения на Кумыкской плоскости в междуречье Терека и Сулака. Бей-Булата поддержали некоторые дагестанские муллы из числа сторонников шариатского движения. Они призывали горцев подняться на джихад за освобождение от засилья «проклятых урусов». Бей-Булат встал во главе местных ополчений, но был разбит регулярной армией, и движение вскоре было подавлено».
Итоги пребывания А.П. Ермолова на Северном Кавказе противоречивы. С одной стороны, он заложил линию крепостей и укреплений, которые стали оплотом российского господства в крае, заложил основы российской власти, российского административного управления в Кабарде, Чечне, Дагестане. Но бесчеловечные, жестокие методы, которые применялись при этом, вызвали на рубеже 20-30-х годов Х1Х века такой взрыв возмущения на Северо-Восточном Кавказе, что России понадобилось несколько десятилетий, чтобы подавить его. Соответственно, были огромные человеческие потери и финансовые расходы . Отчасти этим, безусловно, Россия обязана А.П. Ермолову. Свою огромную, кипучую энергию Ермолов направил на покорение горцев силой, на уничтожение их традиционного мира, предполагая, видимо, следовать схеме: «сперва – «умиротворение», затем – обустройство гражданской жизни». Результат получился печальный. Ни покорения, ни обустройства. И тут интересна оценка итогов «ермоловского десятилетия» на Кавказе, данная Я. Гординым: «Жизнь Ермолова – тот удивительный случай, когда репутация складывалась не на основе реальных, но потенциальных возможностей героя. …Приговор Пушкина был, как мы знаем… — «великий шарлатан». Причем «великий» обозначает здесь, безусловно, не только масштабы шарлатанства, но масштабы личности. Ермолов – великий человек по своим замашкам и потенции, но шарлатан по результатам реальной деятельности» .
Рассуждая о средствах, применявшихся Ермоловым при «умиротворении» края, Ю.Ю. Клычников отмечает: «говоря о военных акциях А.П. Ермолова на Кавказе, следует раскрыть отношение главнокомандующего к проводимой им здесь политике. А это, как нельзя лучше, видно из слов самого генерала, который заявлял: «В здешнем краю и добро делать надобно с насилием. Я толкую здесь, что, взяв на себя охранение земли и дав высокое покровительство Грузии, Россия должна повелевать властию, а не просьбами». Или «здесь снисходительное наказание преступлений, народами не просвещенными, принимается за слабость. Здесь за важные преступления необходима казнь, и строгость сия предупредила бы много преступлений». Такой подход во многом объясняет те суровые, порой жестокие меры, которыми наполнена деятельность Алексея Петровича во время его пребывания на посту командующего Отдельным Грузинским (Кавказским) корпусом. Исходя из этого, и строил он свою практику, планировал свои замыслы. И лишь к концу своего пребывания на Кавказе генерал заметно смягчает свою позицию по этому вопросу» . По мнению Ю.Ю. Клычникова, «можно констатировать, что при Ермолове был разработан и стал воплощаться в жизнь план по фактическому присоединению к России Северного Кавказа, но довести его до конца пришлось уже другим. Чуда и мгновенного успеха не получилось. Россия завязла в войне на Кавказе, но винить в этом Ермолова, на наш взгляд, неправомочно, т.к. такой ход событий был исторически предопределен» . Покорить Северный Кавказ насильственными методами и в короткие сроки было невозможно. Для этого, действительно, требовалось чудо. Но вооруженный российско-горский конфликт не был «исторически предопределен». С ХУ1 в. горцы демонстрировали стремление к политическому и экономическому сближению, союзу с Россией. И уже к началу Х1Х в. в этом плане были достигнуты значительные успехи. Но Ермолов попытался в течение чрезвычайно короткого времени (2-3 года) установить в регионе не просто российскую власть, а жесткие колониальные порядки и это вызвало массовое вооруженное сопротивление горцев. Тут вина Ермолова, на наш взгляд, несомненна. Тем более, что Петербург короткие сроки «проконсулу» и не навязывал. Более того, все время сдерживал ретивость Ермолова. В то же время в современном кавказоведении есть и такая компромиссная (умеренная) точка зрения, что «в целом деятельность Ермолова (при всех отрицательных чертах насильственных действий) способствовала ликвидации феодальных разбоев и работорговли, вела к более прочному соединению Кавказа с Россией. Действия Ермолова в Дагестане, приведшие к постепенному упразднению феодальных ханств, правители которых систематически применяли средневековые пытки и насилие над населением, сыграли несомненно прогрессивную роль» .
Но, рассуждая об итогах деятельности Ермолова на Кавказе, хотелось бы отметить и такой факт: он не сумел показать кавказцам предпочтительную перспективу жизни и развития после включения районов их проживания в состав России. Ермолов не построил ни в Дагестане, ни в Чечне, ни в Кабарде ни одной школы для горских детей, не организовал ни одну ярмарку для развития экономических связей между горцами и русскими поселенцами, т.е. наместник ничего не сделал для того, чтобы горцы реально «почувствовали блага мира, порядка, торговли и просвещения» . Этот список не сделанного А.П. Ермоловым в плане культурно-экономического привлечения горцев к России можно продолжить. Но зато жизнь горцев в целом при Ермолове заметно хуже стала. Это весьма отчетливо, без всяких прикрас, отмечалось еще историками Х1Х в. Так, А.П. Щербатов писал: «Вообще положение дел в пограничных областях было до такой степени безотрадно, что генерал Ермолов был вынужден принимать меры против постоянных побегов местных жителей в Персию, тогда как во время управления его предместника Ртищева побегов не только не бывало, но в пределы империи переходили из Персии сотни семейств» . Весьма саркастически (доводя ситуацию до абсурда) писал об этом же М.Н. Покровский: «Ермолов сколько угодно мог утешать себя, что, как ни противна вера сих народов всякому просвещению, не могут они не чувствовать выгод благоустройства: «беки и прочих состояний жители» оставались при особом мнении и массами бежали в непросвещенную и варварскую Персию от русского «благоустройства». И бедному просвещенному генералу ничего не оставалось, как вешать строптивых за ноги, что он и делал, к некоторому, впрочем, конфузу своих подчиненных» . Итак, из просвещенной и цивилизованной Российской империи бежали в деспотическую Персию. От хорошей же жизни, как известно, не бегут. Предпочтительную же историческую перспективу в составе Российского государства горцам сумели показать лишь А. Барятинский и его преемники. Что и привело к окончанию Кавказской войны.
Целый ряд авторов, как Х1Х века, так и современных, восхваляют Ермолова как талантливого администратора и политика. Так, С.В. Ковязин пишет, что ему были присущи «доскональное знание региона и стратегическая дальновидность». Это весьма спорные утверждения. Если бы Ермолов на самом деле знал бы «досконально» Северный Кавказ и его жителей, то он вряд ли избрал бы в качестве основного средства покорения края неограниченное применение силы против горцев. Обладая «стратегической дальновидностью», «проконсул» должен был бы предвидеть, что предельно жесткая, бескомпромиссная политика в отношении горцев вызовет массовое сопротивление с их стороны. На самом же деле Ермолов лишь к концу своей кавказской эпопеи начал приближаться (только приближаться) к пониманию северокавказских реалий, чем и была порождена определенная эволюция его взглядов относительно политики России в этом сложном регионе.
Герой Отечественной войны 1812 г., поэт и близкий родственник А.П. Ермолова Денис Давыдов, высоко отзываясь о военных талантах этого генерала, довольно скептически писал об его административных деяниях. В своих мемуарах он отмечал: «Не принадлежа к числу тех, кои безусловно восторгаются всем, что делалось на Кавказе во времена Ермолова, я почитаю однако нужным сказать, что, не взирая на известную любовь к общественному благу и способности этого генерала, система гражданского управления, коей он следовал, не бучи лишена больших недостатков, требовала не мало улучшений и преобразований; причину этого надо искать в личных свойствах Ермолова, который, будучи исключительно отличным военным человеком, не был никогда приготовлен к административной деятельности. Не имея ни опытности, ни специальных по этой части сведений, Ермолов, не взирая на замечательную заботливость о благоденствии вверенного края, не мог однако быть ему полезен в той мере, как бы он того желал. Алексей Петрович, вполне сознававший в себе недостаток сведений и опытности, и почитавший себя всегда невеждой в административном отношении, скромно относил все сделанное в гражданском отношении во время своего правления краем лишь советам и деятельности некоторых отличных чиновников, коими он успел себя окружить» .
«Проконсул» Кавказа полагал, что к началу 1820-х годов он покорил северокавказский регион. В марте 1820 г. в письме к Закревскому он писал: «Скоро, любезнейший друг, прекратятся продолжительные и горькие оскорбления бедных наших жителей Кавказской линии. …Здесь все предприятия мои успевают скорее, нежели я предполагаю. В одних подобных расчетах не погрешаю я несносною моей нетерпеливостью.
Недавно, проходя в Дербент, пустился горами я отыскивать кратчайшую военную дорогу. Со мною было 800 человек пехоты, 35 казаков и ни одного орудия. Всюду принят был с трепетом и всем казались силы со мною несметные. Два тому года назад я не смел бы сего сделать. Выгоды сии доставил мне последний поход мой в горы. Теперь повиновение неимоверное и везде, где войска проходили, жители – подданные России, чего доселе они не понимали» .
В 1818-1819 гг. сопротивление горцев российской власти еще не носило массового, и тем более, организованного характера. Ермоловские войска относительно легко разбивали плохо вооруженные отряды горских повстанцев. И это создало у наместника представление, что окончательное покорение горцев – дело, достижимое легко и быстро. Однако пройдет всего лишь несколько лет, Ермолов больше и ближе ознакомится с краем и уже по-другому начнет оценивать ситуацию на Северном Кавказе, да и свою деятельность в целом. В письме к П.А. Кикину от 16 ноября 1822 г. уже совсем другие настроения: «Все идет медленно и с пламенным моим характером несогласно. Живу здесь давно, ничего не сделал и это меня мучит до крайности. …Горестно оглянуться на шесть лет пребывания в здешней стране и ничего не произвести довольно ощутительного, чтобы свидетельствовало об успехах. Самому внимательному наблюдателю могут только быть приметны перемены, следовательно, они не велики или еще при самых началах» . Через два года пессимизма становится еще больше. Несмотря на все усилия: карательные экспедиции против горцев, военно-экономическую блокаду целых районов – полного «умиротворения» края не наступает. В письме к тому же П.А. Кикину от 30 мая 1824 г. «проконсул» отмечает: «Вразуми, что должно заставлять меня нести службу, давно потерявшую прежнюю очаровательную свою силу? Равнодушие в службе – разврат. С сими чувствами полезнее от оной удалиться» .
И в дореволюционной русской историографии, и в современной российской за Ермоловым закрепился неофициальный титул «покорителя Кавказа», хотя воевать с горцами России пришлось еще несколько десятилетий и после его отставки. Возникновению образа генерала-победителя способствовал целый ряд обстоятельств. До 20-х годов Х1Х в. горцев считали не противниками, а «разбойниками», и, соответственно, действия против них – полицейскими, а не военными акциями. Почти столетние попытки «замирить» население края предавались забвению. История войны на Кавказе писалась каждый раз как бы с чистого листа, и на первой строке значилось – Ермолов. Признание этого генерала победителем позволяло считать Чечню и Дагестан российской территорией с начала 1820-х гг., а горцев, вновь взявшихся за оружие, не воюющей стороной, а бунтующими подданными, нарушившими ранее данную присягу. Поражения российской армии на Северо-Восточном Кавказе в 1840-е годы объяснялись «фанатизмом» противника, а также отступлением от ермоловской стратегии, представлявшей собой комбинацию рубки леса, экономической блокады, карательных экспедиций и основания опорных пунктов на территории Чечни и Дагестана. Именно возвращением к этой системе объяснялся перелом в военных действиях, наступивший в начале 50-х годов Х1Х в., а князь А.И. Барятинский, пленивший Шамиля, изображался преемником легендарного героя. Но список военных заслуг Ермолова на Северном Кавказе нуждается в комментировании. До начала Х1Х в. российское командование не планировало в регионе против горцев масштабных действий в лесных районах и, что более важно, не имело достаточных сил для прокладки и периодической прочистки широких просек. Кроме того, при Ермолове рубка леса была не составной частью общего стратегического плана, как при Воронцове и Барятинском, а способом избежать больших потерь в ходе конкретной военной операции. Формированию мифа о Ермолове — покорителе Кавказа способствовала своеобразная ностальгия солдат и офицеров по тем временам, когда их походы имели видимый конечный результат: горцы терпели одно поражение за другим, и часто при одном появлении русских войск изъявляли покорность. Это было представление о своеобразном «золотом веке». На формирование имиджа Ермолова работала и динамика боевых потерь. В 1801-1817 гг. Кавказский корпус потерял убитыми 1738 нижних чинов, что составляло в среднем по 102 человека в год. За восемь лет активных боевых действий (1818-1825 гг.) погибло 1208 солдат (151 в год). Несмотря на ощутимое увеличение потерь, они психологически легче переносились войсками, поскольку был видимый результат – покорение горцев (тогда еще не знали, что оно временное). В 1830-1840-е годы ежегодные потери Кавказского корпуса вдвое превысили показатели «ермоловского времени» (350 убитых нижних чинов) и в глазах многих были бесплодными: покорение горцев по-прежнему выглядело весьма далеким. Историография Х1Х в., адекватно оценивая статус А.П. Ермолова в общественном сознании, сочла полезным представить «наследником» его «традиций» всячески ею возвышаемого А.И. Барятинского. Соединение этих двух имен можно рассматривать как своеобразный мостик между двумя либеральными эпохами. Все генералы, от И.Ф. Паскевича до Н.Н. Муравьева-Карского, были «николаевскими» и расплачивались за то, что служили «душителю свободы», тогда как А.П. Ермолов и А.И. Барятинский принадлежали к двум либеральным «александровским» царствованием. Можно сказать, что Николай 1 стал невольным соавтором возвеличивания столь нелюбимого им генерала . Трактовка и оценка действий А.П. Ермолова на посту главнокомандующего в 1816-1827 гг. является составной частью общей историографии присоединения Кавказа к России, испытавшей на себе огромное давление со стороны доминировавших в разные времена идеологических схем и общественных настроений. На «потребу времени» А.П. Ермолова то критиковали, то восхваляли. Основания имелись и для того, и для другого.
Свободолюбивые горцы Дагестана и Чечни, многие из которых не находились даже в зависимости у местных феодалов, не желали быть покорными царским приставам и подчиняться колониальному режиму. Не было лишь руководящей силы, способной сплотить вокруг себя разноплеменное горское крестьянство, не хватало идеи, которая помогла бы ему преодолеть влияние племенной и сословной разобщенности.
В середине 20-х годов Х1Х века такая сила нашлась. Это было мусульманское духовенство, тесно связанное с феодализирующейся прослойкой богатого узденьства. Нашлась и необходимая идея, не столь уже новая для мусульман, но обоснованная на этот раз модернизированным религиозным учением. Это была идея «газавата»…, превращенная мюридистскими шейхами на Кавказе в один из главных догматов ислама” .
Крах кавказской политики Ермолова стал крахом и всей военной карьеры этого, безусловно, талантливого военачальника, отправленного в отставку в самом расцвете сил. «Ермолов десять лет воевал на Кавказе, очень быстро осознав тщету своих грандиозных планов и тяготясь своим положением, — отмечает Я. Гордин. – В 1825 году, когда Кавказ выглядел замиренным, произошло всеобщее восстание Чечни, а черкесские племена Западного Кавказа участили набеги на сопредельные территории. Десять лет, казалось, были потрачены зря. Ермолов не успел вернуть край к прежнему замиренному положению. Персия начала войну. Ермолов устал. Вулканическое изменение общей ситуации в России после катастрофы 14 декабря потрясло многих. В Петербурге ходили слухи, что Ермолов готов двинуть свой корпус на столицу. Молодой император считал его союзником мятежников и не скрывал этого. Любимец нового императора генерал Паскевич без труда вытеснил стареющего льва. Ермолов подал в отставку. Начался мучительный многолетний путь к смерти…» . «Так тихо и грустно сошел с поприща один из замечательнейших наших отечественных деятелей, — писал Н.А. Волконский. – Скромно, без всяких проводов, оваций и официальных встреч, он проехал по Кавказу и скрылся в России…» .
В кавказской, да и в целом, в Восточной политике России конца ХУ111-первой половины Х1Х вв. Дагестан, безусловно, занимал важнейшее место. Прежде всего, в силу своего стратегического положения: побережье Каспийского моря, выход в Закавказье и т.д. Уже с конца ХУ111 в. России удалось установить вассально-подданические отношения с целым рядом дагестанских владений. Заинтересованность в подобных отношениях была взаимной. Опасность перехода ряда дагестанских владельцев на сторону Ирана во время русско-иранской войны 1804-1813 гг. привела ко вводу российских войск в Дагестан в 1806 г. Большая часть дагестанских ханств и обществ признали российское подданство. По Гюлистанскому мирному договору 1813 г. Дагестан включается в состав России и с точки зрения международного права. Однако на большей части территории Дагестана реальная российская власть тогда установлена не была: с 1812 г. европейские дела надолго отвлекли основное внимание Петербурга. Активно кавказскими делами Россия вновь занялась лишь с 1818 г. В этот промежуток времени российская администрация на Северном Кавказе лишь пыталась сохранить занятые позиции. Россия не наступала, но и ничего не сделала в регионе, в том числе и в Дагестане, в плане созидательном. Не сумела показать горцам преимущества пребывания в составе России. Ничего не было сделано и для уменьшения феодального произвола. С 1818 же года проводник новой политики России на Кавказе наместник генерал А.П. Ермолов начал ускоренными силовыми методами насаждать российскую власть в Дагестане, что встретило сопротивление прежде всего со стороны дагестанских феодалов, которые лишались политической самостоятельности и ряда привилегий. Началось так называемое «ханское движение». На данном этапе антиколониального движения народные массы Дагестана широкого участия в нем не приняли: они только начинали знакомиться с «прелестями» колониальных порядков. Антироссийская же борьба в Дагестане в 1818-1820-й годы во многом была направлена на защиту феодальных интересов, что, несомненно, осознавалось рядовыми горцами.
Главнокомандующий российскими войсками на Кавказе генерал А.П. Ермолов, вместо корректировки российской политики в Дагестане и поиска компромиссных путей установления здесь российской власти ответил ужесточением репрессий. И тогда, в середине 20-х годов Х1Х в., на политической арене Дагестана появилась новая мобилизующая и объединяющая сила – идеология мюридизма. Начался новый (самый кровавый и длительный) этап трагической Кавказской войны.

ЛИТЕРАТУРА

Абдулатипов Р. Знаменитые судьбы. – М., 1998.
Августинович Н. По поводу статьи «О сближении горцев с русскими на Кавказе» //Военный сборник. 1859, № 7.
Агаев А.Г. Магомед Ярагский. – Махачкала, 1998.
Азаров В.М., Марушенко В.В. Во славу русского оружия. Правда и вымыслы о Кавказской войне // Ориентир, 2001, № 4.
Азаров В.М., Марушенко В.В. Кавказ в составе России. История отечества // Ориентир. – 2001, № 3.
Акты Кавказской археографической комиссии об Ингушетии и ингушах. Сборник документов. – Назрань, 1996.
Алексей Петрович Ермолов в его письмах к князю Воронцову //Материалы для истории завоевания Кавказа. Т.1. Б.м. и б.г.
Александрова В. Рабы немы //Северный Кавказ. 2007, № 38 (852).
Алиев У. Кара-Халк (Черный народ). Ростов-на-Дону, 1927.
Алиев Б.Г. Вхождение Акуша-Дарго в состав России // Дагестан в составе России: исторические корни дружбы народов России и Дагестана. – Махачкала, 1990.
Алиев Б.Г., Умаханов М.С. К вопросу об участии даргинцев в начальный период борьбы горцев Дагестана и Чечни //Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни. Материалы международной научной конференции. 13-14 октября 1993 г., Махачкала. Махачкала, 1997.
Алкадари Гасан. Асари-Дагестан. – Махачкала, 1929.
Арапов Д.Ю. Ермолов и мусульманский мир Кавказа // Вестник Московского университета. – Серия 8. История. – 2001. № 6.
Архив Раевских. СПб., 1908. Т. 1.
Ахмадов Ш.Б. Имам Мансур. Грозный, 1991.
Ахмадов Ш.Б. Общественно-экономические отношения в Чечено-Ингушетии в ХУ111-начале Х1Х в. Элиста, 2002.
Ахмадов Я.З. Взаимоотношения народов Чечено-Ингушетии с Россией в ХУ111 в. Грозный, 1991.
Атарщиков Г. Заметки старого кавказца о боевой и административной деятельности на Кавказе генерал-лейтенанта барона Григория Христофоровича Засса // Военный сборник. 1870, № 8.
Балаян Б.П. Дипломатическая история русско-иранских войн и присоединение Восточной Армении к России. – Ереван, 1988.
Балуевский Ю.Н. Уроки кавказских войн //Военно-исторический журнал. – 2000, № 5.
Берже А.П. Выселение горцев с Кавказа // Русская старина. – Т. ХХХУ111, 1882.
Блиев М.М. Осетия в первой трети Х1Х в. – Орджоникидзе, 1964.
Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказская война. – М., 1994.
Блиев М.М. Россия и горцы Большого Кавказа на пути к цивилизации. М., 2004.
Бобровников В.О. Мусульиане Северного Кавказа: обычай, право, насилие. М., 2002.
Богданович М.И. История царствования Александра 1 и Россия в его время. – В 6 т. Т. 1. – СПб., 1869.
Богуславский Л.А. История Апшеронского полка. В 2 т. Т. 1. Махачкала, 1993.
Боденштедт Ф. Народы Кавказа и их освободительные войны //Наш Дагестан. Махачкала, 1994. № 1.
Брегвадзе А.И. Славная страница истории: добровольное присоединение Грузии к России и его социально-экономические последствия. – М., 1983.
Броневский С. М. Исторические выписки о сношениях России с Персиею, Грузиею и вообще с горскими народами, в Кавказе обитающими со времен Ивана Васильевича доныне. СПб., 1996.
Броневский С.М. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе. М., 1823.
Бутков П. Г. Выдержки из «Проекта отчета о Персидской экспедиции в виде писем» 1796 г. //История, география и этнография Дагестана.
Бутков П.Г. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год. Т. 3. Спб., 1869.
Бушуев С.К. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. – М., 1939.
Ватейшвили Д.Л. Русская общественная мысль и печать на Кавказе. – М., 1973.
Вейденбаум Е. Г. Кавказские этюды. – Тифлис, 1901.
Века неравной борьбы. – М., 1967.
Виноградов Б.В. Очерки этнополитической ситуации на Северном Кавказе в 1783-1816 гг. Краснодар-Армавир, 2004.
Внешняя политика России Х1Х и начала ХХ в. Документы Российского министерства иностранных дел. Серия 1. Т. 1-111. М., 1960-1985; серия 2. Т. 1-6. М., 1961-1985.
Внешнеполитическое ведомство России в 1805 г. (Отчет товарища министра иностранных дел) //Русское прошлое. СПб., 1996.
Волконский Н.А. Война на Восточном Кавказе с 1824 по 1834 год в связи с мюридизмом // Кавказский сборник. – Т. Х. – Тифлис, 1886.
Восстание декабристов. Т.Х1. М., 1948.
Воспоминания о Кавказе и Грузии //Русский вестник. 1869, № 4.
Гагарин А.И. Записки о Кавказе // Военный сборник. – 1906, № 2.
Гаджиев Г. А. Место религии в становлении и укреплении феодализма в Дагестане //Развитие феодальных отношений у народов Северного Кавказа. Махачкала, 1988.
Гаджиев В. Г. Союзы сельских общин Дагестана // Общественный строй союзов сельских общин Дагестана в ХУ111 – нач. Х1Х в. – Мах., 1981.
В. Г. Классовая и внутриклассовая борьба в дореволюционном Дагестане // Классовая борьба в дореволюционном Дагестане. – Мах., 1983. .
Гаджиев В.Г. Роль России в истории Дагестана. М., 1965.
Гаджиева С. Ш. Дагестанские терекемейцы. Х1Х – начало ХХ века. – М., 1990.
Гаджиев В.Г. Начальный этап в истории народно-освободительной борьбы Дагестана и Чечни как исследовательская проблема //Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни. – Махачкала, 1997.
Гаджиев В.Г. Предисловие к кн. // Покровский Н.И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М., 2000.
Газикумухский Абдурахман. Китаб ат-Таскира // Наш Дагестан. – Мах., 1994. № 167-168.
Галактионов И.А. Император Александр 1 и его царствование. В 2 т. Т. 1. СПб., 1877.
Гамзаев Г.Ш. Политика русского царизма в Дагестане в 20-х годах Х1Х в. // Газимухаммед и начальный этап….
Гамзаева Г. Феодалы Дагестана и Россия: политический аспект взаимоотношений //Наш Дагестан. 1994, № 1.
Гапуров Ш.А. Северный Кавказ в политике России в начале Х1Х века (1801-1815 годы). Нальчик, 2003. С. С. 114-142;
Гапуров Ш.А.. К вопросу о «набеговой системе горцев» //Научная мысль Кавказа. Ростов-на-Дону, 2003, № 3.
Гапуров Ш.А. Еще раз о горско-казачьих набегах //Чеченская Республика и чеченцы. М., 2006.
Гапуров Ш.А. Чечня и Ермолов. Грозный, 2006.
Гапуров Ш.А. Северный Кавказ в период «проконсульства» А.П. Ермолова. Нальчик, 2003.
Гапуров Ш.А. Россия и Чечня в первой четверти Х1Х в. Нальчик, 2005.
Гапуров Ш.А., Израйилов А.М., Товсултанов Р.А. Чечня на завершающем этапе Кавказской войны (страницы хроники русско-горской трагедии). Нальчик, 2007.
Гасанов И.Р. К вопросу о вхождении Табасарана в состав России // Русско-дагестанские взаимоотношения в ХУ1- начале Х1Х в. – Мах., 1988.
Гасанов М.Р. Табасаран в период борьбы горцев в 20-50-х гг. Х1Х в.- Мах., 1997.
Гизетти Н.И. Сборник сведений о потерях Кавказских войск со времен войн 1801- 1855 гг. – Тифлис, 1896.
Гизетти Н.И. Хроника Кавказских войн. Тифлис, 1896.
Гордин Я. Бег по кругу. СПб., 2006.
Гордин Я. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне Х1Х в. – СПб., 2000.
Гордин Я. Легенда о генерале Ермолове // Новое время. – 1995, № 5.
Гордин Я. Пролог Кавказской войны //Россия в Кавказской войне. Вып. 4. СПб., 1997.
Горяинов С. Босфор и Дарданеллы. – СПб., 1807.
Граф Николай Иванович Евдокимов. 1804-1873 гг. // Русская старина. – 1889, № 3.
Грибоедов А.С. Путевые заметки. – Тифлис, 1932.
Давыдов М.А. Оппозиция его величества. Дворянство и реформы в начале Х1Х века. – М., 1994.
Давыдов Д.В. Сочинения. – М. 1985.
Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому. СПб., 1995.
Даниялов Г.-А. К вопросу о социальной базе и характере движения горцев под руководством Шамиля //О движении горцев под руководством Шамиля. Материалы сессии Дагестанского филиала АН СССР. 4-7 октября 1956 г. Махачкала, 1957.
Движение горцев Северо-Восточного Кавказа в 20-50-х гг. Х1Х в. Сборник документов. — Махачкала, 1959.
Демин А.М. Казаки в кавказской войне (1817-1864). //Казаки в войнах России. М., 1999.
Джахиев Г.А. Северный Кавказ во внешней политике России, Ирана и Турции в начальный период движения горцев //Народно-освободительное движение горцев Дагестана и Чечни в 20-50-е годы Х1Х в. Материалы научной конференции 20-23 июня 1989 г. Махачкала, 1994.
Джахиева Э.Г. Кумыкские владения в международных отношениях в конце ХУ111-начале Х1Х вв. (1774-1826 гг.). Дисс. канд. ист. наук. Махачкала, 1998.
Джахиев Г.А. Россия и Дагестан в начале Х1Х века. – Махачкала, 1985.
Дебу И. О. Кавказской линии и присоединенном к ней Черноморском войске. – СПб., 1829 .
Дегоев В. Три силуэта Кавказской войны // Звезда, 2000, № 4.
Дегоев В.В. Большая игра на Кавказе. М., 2003.
Документальная история образования многонационального государства Российского. – В 4 кн. Кн. 1. Россия и Северный Кавказ в ХУ1-Х1Х вв. – М., 1998.
Дневник Александра Чичерина. 1812-1813. – М., 1966.
Добролюбов Н.А. О значении наших последних подвигов на Кавказе //Полное собрание сочинений. В 6 т. Т. 4. М., 1937.
Дубровин Н.Ф. Деятельность Тормасова на Кавказе // Военный сборник. – 1877, № 9.
Дубровин Н.Ф. Закавказье от 1803 до 1806 года. – СПб., 1886.
Дубровин Н. Ф. История войны и владычества русских на Кавказе.- В 6 т. – СПб., 1886.
Дубровин Н.Ф. Три года из истории войны и владычества русских на Кавказе (1806, 1807, 1808 годы) // Военный сборник. – 1875, № 9.
Ениколопов И.К. Пушкин на Кавказе. – Тбилиси, 1938.
Ермоловские приказы. // Военный сборник. – 1865, № 9.
Ермолов А.П. Записки. Ч.1- 2. М., 1865-1869.
Ермолов А.П. Письма. Махачкала, 1926.
Ермолов А.П. Письма генерала от инфантерии Ермолова к генерал-майору князю Мадатову во время экспедиции за Кавказом в 1819-м и 1820-м гг. Б.м. и б.г.
Жизнь генерал-лейтенанта князя Мадатова. СПб., 1837.
Записки А.П. Ермолова. 1798-1826. М., 1991.
Записки Н.Н. Муравьева-Карского (май 1822 – декабрь 1823 г.) // Русский архив. – 1888. № 7.
За стеной Кавказа. – М., 1989.
Захарьин И.Н. Кавказ и его герои. – СПб., 1902.
Зиссерман А. История 80-го пехотного Кабардинского генерал-фельдмаршала кн. Барятинского полка (1726-1880). Т.1. СПб., 1881.
Зиссерман А. Современное состояние Кавказа // Современник. – 1857. №. 11.
Зубов П. Жизнь князя Павла Дмитриевича Цицианова. – М., 1823.
Зубов П. Подвиги русских воинов в странах Кавказских с 1800 по 1834 г. –В 3 т. – СПб., 1836.
Зубов П. Картина Кавказского края, принадлежащего России и сопредельных оному земель, в историческом, статистическом, этнографическом, финансовом и торговом отношениях. СПб., 1835.
Ибрагимбейли Х.М. О правде истории и научной добросовестности // Народно-освободительное движение горцев Дагестана и Чечни в 20-50-е годы Х1Х в. – Махачкала, 1994.
Ибрагимбейли Х.М. Россия и Азербайджан в первой трети Х1Х века. – М., 1969.
Игамбердыев А.М. Иран в международных отношениях первой трети Х1Х века. – Самарканд, 1961.
Иониссян А.Р. Присоединение Закавказья к России и международные отношения в начале Х1Х столетия. Ереван, 1958.
Иоселиани А.З. Кавказ во внешней политике России в начале Х1Х в. // Ученые записки Московского государственного педагогического института им. В.И. Ленина. – Т. ХХХУ1. – М., 1946.
И. Карайлы. Через семь десятков лет // Революция и горец. – 1929. № 9.
История национально-освободительной борьбы народов Африки в новое время. – М.,1976.
Ислам в современной политике стран Востока. – М., 1986.
История царствования императора Александра 1. – В. 6 т. – СПб., 1889.
История народов Северного Кавказа (конец ХУ111 – 1917 г.). М., 1998.
История, география и этнография Дагестана. ХУ111-Х1Х вв. М., 1958.
Кавказская война: народно-освободительная борьба горцев Северного Кавказа в 20-60-х гг. Х1Х в. Махачкала, 2006.
Казбек Г.Н. Куринцы в Чечне и в Дагестане. – Тифлис, 1885.
Казем-Бек М. Избранные произведения. – Баку, 1985.
Кандур М. Мюридизм. История Кавказских войн. – Нальчик, 1996.
Карпеев И.В. «Кавказ – это огромная крепость» // Военно-исторический журнал. – 1997. № 2.
Карцев П.П. К истории покорения Кавказа // Русская старина. – 1884. № 4.
Караулов М.А. Терское казачество в прошлом и настоящем. – Владикавказ, 1912.
Касаев А.Ч. А.П. Ермолов и Кавказ: некоторые проблемы историографии // Роль России в исторических судьбах Осетии. – Орджиникидзе, 1989.
Киняпина Н.С., Блиев М.М., Дегоев В.В. Кавказ и Средняя Азия во внешней политике России. – М.,- 1984.
Ковалевский М. Современный обычай и древний закон. В 2 т. Владикавказ, 1886.
Ковалевский П.И. Кавказ. В 2 т. СПб., 1914.
Ковалевский П.И. Завоевание Кавказа Россией. – СПб., 1911.
Ковалевский Е.П. Восточные дела в двадцатых годах // Вестник Европы. – 1868, № 3.
Ковязин С.В. Основные направления военной политики России на Северном Кавказе в Х1Х веке. Автореферат дисс. к.и.н. М., 1998.
Козубский Е. Очерки истории города Темир-Хан-Шуры // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. – Вып. Х1Х. – Тифлис, 1894.
Кокиев Г. Военно-колонизационная политика царизма на Кавказе //Революция и горец. 1929, № 4.
Колесников В.И. Генерал А.П. Ермолов //С удивленным вниманием и глубоким сочувствием. – М., 1997.
Колосов Л.Н. Славный Бейбулат. – Грозный, 1991.
Комаров А. В. Адаты и судопроизводство по ним // Сборник сведений о кавказских горцах. — Вып. 1. – Тифлис, 1868.
Короленко П.П. Двухсотлетие Кубанского казачьего войска. 1696-1896. – Екатеринодар, 1896.
Короленко П.М. Черноморцы. СПб., 1874.
Клычников Ю.Ю. Деятельность А.П. Ермолова на Северном Кавказе (1816-1827) //Сборник Русского исторического общества. Россия и Северный Кавказ. Т. 2. М., 2000.
Куценко И.Я. Кубанское казачество. Краснодар, 1993.
Кузнецова Н.В. Иран в первой половине Х1Х века. – М., 1983.
Лавинцев А. Алексей Петрович Ермолов и его дело // Покоренный Кавказ. – СПб., 1904.
Лазарев М.С. Да, азиаты мы… // Эйдельман Н.Я. Быть может, за хребтом Кавказа. – М., 1990.
Лапин В. Армия России в Кавказской войне ХУ111-Х1Х вв. СПб., 2008.
Лилов А.И. Очерки быта горских мусульман //Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Выпуск 5. Тифлис, 1886.
Лобанов-Ростовский М.Б. Начало мюридизма на Кавказе // Русский архив. – 1865. № 3.
Лорер Н.И. Записки декабриста. – Иркутск, 1994.
Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации. М., 1996.
Магомедов М.М. 200-летие имама Шамиля и уроки истории //Исторические, духовные и нравственные уроки Шамиля. Махачкала, 2000.
Магомедов Р.М. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. – Махачкала, 1991.
Магомедов Р. М. История Дагестана. Махачкала, 1968.
Магомедов Р. М. Общественно-экономический и политический строй Дагестана. Мах., 1957.
Магомедов Р.М. Россия и Дагестан. Мах, 1987.
Магомедов Д. М. Социально-экономическое развитие союзов сельских общин Западного Дагестана в ХУ111- нач. Х1Х вв. // Развитие феодальных отношений в Дагестане. – Мах., 1980.
Магомедов Р.М. У истоков имамата //Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни. – Махачкала, 1997.
Магомедов Р.М. Шамиль в отечественной истории. Махачкала, 1990.
Маркова О.П. Восстание в Кахетии в 1812 г. – М., 1951.
Матвеев В.А. Россия и Северный Кавказ: исторические особенности формирования государственного единства (вторая половина Х1Х – начало ХХ в.). Ростов-на-Дону, 2006.
Материалы по истории Дагестана и Чечни (первая половина Х1Х века). – Т.3. Ч.1.- Мах., 1940.
Милютин Д. Описание военных действий 1839 года в Северном Дагестане СПб., 1850.
Михайловский-Данилевский. Описание Турецкой войны в царствование Александра 1 с 1806 по 1812 г. – СПб., 1843.
Муханов В.М. Россия и Кавказ: история взаимоотношений // Гербоведъ. – 1998, № 3. – С. 12
Нахшунов И. Р. Экономические последствия присоединения Дагестана к России. – Махачкала, 1956.
Национальные окраины Российской империи. Становление и развитие системы управления. – М., 1997.
Неверовский А.Н. О начале беспокойств в Северном и Среднем Дагестане. СПб., 1847.
Невская В. П. Сельская община и процесс феодализации горских обществ Северного Кавказа // Развитие феодальных отношений у народов Северного Кавказа. М.,1988.
Неизвестная биография А.П. Ермолова // Российский архив. – Т. У11.- М., 1996.
Нечкина М.В. Грибоедов и декабристы. – М., 1989.
Новичев А.Д. История Турции. Новое время. – Ч. 1. – Ленинград, 1968.
Н. Ш. Генерал Вельяминов и его значение для истории Кавказской войны // Кавказский сборник. — Т. У11. – Тифлис, 1883.
«Общая газета». 26 окт. – 1 ноября 2000 г., № 43.
Овсянников В.И. Массовые движения народов Азии и Африки и оценка их К.Марксом и Ф. Энгельсом.- М., 1989.
Окольничий И. Перечень последних военных действий в Дагестане // Военный сборник. – 1859. № 1.
Олейников Д. Большая Кавказская война //Родина. – 2000, № 1-2.
Олейников Д. «Возьми, если можешь…» //Родина. 1994, № 3-4.
Очерк Кавказской войны //Военный сборник. – 1864, № 5.
Очерки покорения Кавказа. – СПб., 1901.
Омаров А.И. Административно-колониальная политика царизма на Северо-Восточном Кавказе в Х1Х веке. Диссерт. канд. ист. наук. Махачкала, 1993.
Ореус И.И. Краткая история Кавказской войны //Россия в Кавказской войне. Вып. 1. СПб., 1996.
Орлик О.В. Россия в международных отношениях в1815-1829 гг. – М., 1998.
Остафьевский архив кн. Вяземских. – В 2 т. Т. 2. – СПб., 1901.
Острогорский М. Завоевание Кавказа. – СПб., 1874.
Отечественная история. – 1997, № 6.
Очерк Кавказской войны //Военный сборник. 1864, № 5.
Очерки истории Чечено-Ингушской АССР. –Т.1.
Очерки новой истории Ирана. М., 1978.
Ошаев Х. Мюридизм в Чечне //Революция и горец. Ростов-на-Дону, 1930. №. 9-10.
Петров А. Война России с Турцией. 1806-1812. – В т. Т. 1. – СПб., 1885.
Петрушевский И. Джаро-Белоканские вольные общества в первой трети Х1Х столетия. Тифлис, 1934.
Петрушевский И.П. Система русского колониального управления в Азербайджане в первой половине Х1Х в. // Колониальная политика российского царизма в Азербайджане. – М.-Л., 1936.
Письма А.П. Ермолова к А.А. Закревскому //Сборник императорского русского исторического общества. – СПб., 1890, Т. 73.
Писарев С. Трехсотлетие Терского казачьего войска. Владикавказ, 1881.
Погодин М. Алексей Петрович Ермолов. Материалы для его биографии. М., 1863.
Покровский М.Н. Дипломатия и войны царской России в Х1Х столетии. М., 1929.
Покоренный Кавказ. СПб., 1904.
Покровский Н.И. Кавказские войны и имамат Шамиля. – М., 2000.
Покровский М. Н. Завоевание Кавказа // Россия и Кавказ.- СПб, 1995.
Потто В.А. Два века Терского казачества.
Потто В.А. Кавказская война. В 5 т. Ставрополь, 1994.
Потто В.А. Поход в Казикумух. 1820 г. – СПб., 1869.
Пржеславский П. Нравы и обычаи в Дагестане // Военный сборник. 1860, № 4.
Рамазанов Х.Х. Колониальная политика царизма в Дагестане в первой половине Х1Х в. Махачкала, 1956.

Рамазанов А.Х. Социально-исторические особенности края в 20-х –начале 30-х годов Х1Х века // Газимухаммед и начальный этап антифеодальной и антиколониальной борьбы народов Дагестана и Чечни. – Махачкала, 1997.
Рамазанов Х. Х., Шихсаидов А. Р. Очерки истории Южного Дагестана. – Мах., 1964.
Родная газета. № 31 (216), 20. 09. 2007.
Родионова Н.А. Политика генерала Ермолова на Кавказе (1816-1827 гг.) и отношение к ней современников. – М., 1996. – Депонировано в ИНИОН АН РФ. № 51645 от 18.06.96.
Романовский В.Е. Очерки из истории Грузии. – Тифлис, 1902. –
Росциус Ю.В. Геракл Российский? // Знак вопроса. – М. 1998.
Русско-дагестанские отношения в ХУ111 – начале Х1Х в. Сборник документов. М., 1988.
Савельев А. Потерянный опыт Кавказской войны //Москва. 1997, № 12.
Савинов В. До Ермолова и при Ермолове //Северная пчела. СПб., 1861, № 148.
Северный Кавказ в составе Российской империи. М., 2007.
Семенов Л.С. Россия и международные отношения на Среднем Востоке в 20-е годы Х1Х в. – Л., 1963.
Смирнов Ф.А. Краткая история Кавказа. – СПб., 1901.
Смирнов Н.А. Политика России на Кавказе в ХУ1-Х1Х веках. – М., 1958.
Современная хроника России // Отечественные записки. – 1859, № 10.
Солдатов С.В. Кавказская война 1817-1864 годов в оценке современников. Дисс. канд. ист. наук. Челябинск, 2004.
Станиславская А.М. Русско-английские отношения и проблемы Средиземноморья (1798-1807). – М., 1962.
Тихонов Д. И. Описание Северного Дагестана. 1796 г. // История, география и этнография Дагестана.
Толстой В.С. Биографии разных лиц, при которых мне приходилось служить или близко знать // Родина. – 2000, № 1-2.
Ткачев Г.А. Гребенские, Терские и Кизлярские казаки. Владикавказ, 1911.
Тренин Д. Интересы безопасности и политика России // Спорные границы на Кавказе. – М., 1996.
Тучков С.А. Записки. – СПб., 1908.
Уманец Ф.М. Проконсул Кавказа. – СПб., 1912.
Умаханов М.С. К вопросу об участии даргинцев в начальный период борьбы горцев Дагестана и Чечни // Газимухаммед….
Услар П.К. Кое-что о словесных произведениях горцев //Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1868. Вып. 1.
Фадеев А.В. Возникновение мюридистского движения на Кавказе и его социальные корни //История СССР. – 1965, № 5.
Фадеев А.В. Россия и Кавказ в первой трети Х1Х в.- М., 1963.
Фадеев А.В. Россия и восточный кризис 20-х годов Х1Х в. – М., 1958.
Фадеев Р.А. Шестьдесят лет Кавказской войны. СПб., 1860.
Фадеев Р.А. Письма с Кавказа к редактору Московских ведомостей. СПб., 1865.
Фарфоровский С. Великий шейх Мансур //Русский архив. М., 1913, № 12.
Хашаев Х.М. Движущие силы мюридизма в Дагестане. – Мах., 1956.
Хашаев Х.М. Общественный строй Дагестана. – М., 1961.
Хмара Н. Институт наместников в России (Северный Кавказ конца ХУ111 – начала Х1Х века) // Обозреватель. – 1995, № 1-2.
Хмелева Н.Г. Вооруженная борьба алжирского народа за независимость в Х1Х веке. – М., 1986.
Ходнев И. Кавказские материалы для биографии А.П. Ермолова //Русский вестник. 1865. Т. 57. № 6.
Чернуха В.Г. Кавказская война 1817-1864 гг. глазами императоров всероссийских и наместников кавказских //Россия в Кавказской войне. Вып. 3. СПб., 1997.
Шейх-Мансур Анапский (эпизод из первых лет завоевания Кавказа) //Русская старина. Т. XLV. 1914.
Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность. – В 5 т.- СПб., 1890.
Щербина Ф.А. История Кубанского казачьего войска. В 2 т. Екатеринодар, 1893.
Шильдер Н. Император Николай 1. – М., 1997.
Шишов А.В. На негодующий Кавказ поднялся наш орел… // Военно-исторический журнал. – 1997, № 3.
Шишов А.В. Полководцы Кавказских войн.- М., 2001.
Эйдельман Н.Я. Быть может, за хребтом Кавказа…- М., 1990.
Экштут С.А. В поиске исторической альтернативы. М., 1994.
Эсадзе С. Историческая записка об управлении Кавказом. – В 2 т. Тифлис, 1907.
Эсадзе С.С. Штурм Гуниба и пленение Шамиля. Тифлис, 1909.
Юбилейный сборник к столетию присоединения Грузии к России. – Тифлис, 1901.
Яндаров А.Д. Суфизм и идеология национально-освободительного движения. – Алма-Ата, 1975.