Рассказ очевидца о Шамиле и его современниках

СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ ДЛЯ ОПИСАНИЯ МЕСТНОСТЕЙ И ПЛЕМЕН КАВКАЗА
ВЫПУСК ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ
ТИФЛИС 1903
РАССКАЗ ОЧЕВИДЦА О ШАМИЛЕ И ЕГО СОВРЕМЕННИКАХ
Год тому назад я случайно познакомился в Тифлисе с шурином Шамиля (он же и зять) г. Абдуррахимом . Одна из жен Шамиля – сестра Абдуррахима по имени Загидат, сам же Абдуррахим был женат на дочери Шамиля Фатимат, давно уже скончавшейся. Кроме этой кровной связи, есть еще и некоторая духовная связь у г. Абдуррахима со знаменитым имамом мюридов. Одним из главных наставников Шамиля был отец г. Абдуррахима, очень известный в мусульманском мире Джемалэддин, преподававший ему откровения «тариката». В силу этих отношений Абдуррахим довольно близко стоял к Шамилю и вместе с ним переживал многие перипетии его трагической судьбы.
С любезного разрешения г. Абдуррахима, мы позволяем себе привести содержание нашей беседы с ним о Шамиле и лицах, так или иначе способствовавших его выдающейся исторической авантюре. Читатель, конечно, легко заметит, что сведения, сообщаемые рассказчиком об отце своем, шейхе Джемалэддине, носят наполовину легендарный характер, изображая эту личность в том виде, как она отразилась в воображении народа. Подвергая обработке имевшийся у нас материал , мы старались сохранять подлинные выражения повествователя, где это оказывалось возможным.
____________________________
«Род наш по отцу нашему, Джемалэддину, как гласит предание, восходит к сыну 4-го халифа (Али)-Хусейну, рожденному от любимой дочери пророка Магомета, Фатимат. Потомству Фатимат, проистекшему от 2 ее сыновей (упомянутого Гуссейна, предка нашего, и брата его Гассана), на вечные времена присвоен титул сеидов . Прибытие в Дагестан гуссейного рода с целью распространения там ислама предание относит к VIII в., ко временам халифа Абу-Муслема. С этих пор и вплоть до подчинения Дагестана русскому владычеству роду нашему всегда отчислялась 1/5 из военной добычи. При Шамиле эта доля распределялась между 72 наличными членами нашего рода.
Отец мой, вышеупомянутый Джемалэддин, снискал в мусульманском мире славу ученейшего человека и даже святого. В молодости он перебывал в разных местах мусульманского Кавказа, приобретая знания наук и обычаев. Он хорошо знал языки: арабский, фарсийский, татарский, не говоря уже о многочисленных языках Дагестана. Еще юношей он поступил на службу к хану кази-кумыкскому и кюринскому Аслану в качестве его ближайшего секретаря, причем Аслан пожаловал ему из своих собственных имений три больших селения. Когда же блеск и пышность двора ханского стали ему в тягость, он задумал все бросить и ехать к шейху яраглинскому Магомету, чтобы послушать от него божественных наставлений и принять ахд (тарикатский обет). По дороге случилось ему остановиться у одного очень бедного, но добродетельного человека. При виде жалкой обстановки, в которой теперь очутился Джемалэддин, в его душу стало закрадываться сожаление о богатстве и роскоши, которые он оставил позади себя. Тогда человек, приютивший его, пристально взглянул на него и сказал, улыбаясь: «О, Джемалэддин, обрати свой взор сюда!». И при этих словах он положил свою руку ниже локтя на пылающий огонь. Когда же он принял ее, на ней не только не было следов ожогов, но и волос ни один не опалился. Джемалэддин стоял объятый ужасом и, наконец, придя в себя, воскликнул: «Что значит это чудо и откуда ты знаешь имя мое?!». – «О тебе предупредил меня еще вчера Ярагли-Магомет, сказав мне: к тебе приедет Джемалэддин, и ты дашь ему ночлег в своем доме и приведешь его ко мне, ему надо принять от меня «ахд». Он будет нашим послушником, а впоследствии шейхом и «устадом» (проповедником) всему мусульманскому миру. Такова милость к нему Аллаха!» Все так и случилось, как пророчествовал Ярагли. Скоро слава о святости нового устада достигла отдаленных пределов Аравии и Бухары. Многие приходили к нему брать священный тарикат, а кто не мог сам придти, сносился с ним письменно. В последствии к Джемалэддину явились Кази-мулла и Шамиль и, убедившись, что он истинный шейх, слушали от него наставления в шариате и тарикате. Сначала наставник и его знаменитые ученики жили в разных аулах, но с 50-х годов все трое жили вместе – в Дарго, Ведено и других местах.
Популярность Джемалэддина увеличивалась с каждым годом, что очень не нравилось Аслан-хану. И вот однажды, когда вокруг отца собралась большая толпа народа, шах потребовал от устада какого-нибудь чуда, в противном случае грозил его казнить как возмутителя общественного спокойствия. Тогда Джемалэддин сказал окружающим: «Возьмите лопаты и идите за мной!» Когда же пришли к месту, где со всего аула сваливались нечистоты, устад остановился и, отмерив жезлом пространство в 3 аршина длиною и 11/2 шириною, сказал им: «Копайте здесь и на глубине 3 аршинов вы найдете труп 16-летней девушки, много веков тому назад убитой за ислам язычниками. Тело и саван ее не тронуты тлением, а на груди хорошо еще видна рана от стрелы!» Стали копать и действительно нашли все так, как говорил устад. Хан был очень пристыжен этим и оставил на время в покое моего отца. А между тем слава Джемалэддина после описанного случая еще больше возросла, и подозрительный хан стал видеть в нем претендента на свое ханство. Тогда он вознамерился окончательно погубить отца. Зовет он его к себе в гости, а вооруженным кинжалами нукерам приказывает стать позади Джемалэддина, чтобы по данному знаку заколоть его. Джемалэддин принял приглашение, но, войдя в кунак вероломного хана, простер к нему руки и грозно сказал: «Чего еще ты хочешь от меня? Оставишь ли ты когда-нибудь меня в покое?!» Тут хан растерялся и поспешил укрыться в гарем. Ему почудилось, как признавался он впоследствии, что из всех 10 пальцев Джемалэддина исходит огонь, наподобие молнии, а из-за плеч показывается страшный дракон, готовый поглотить хана. Нукеры, не понимая, что случилось, и не получив условленного знака, не могли помешать Джемалэддину благополучно вернуться домой. Сюда же спешит, узнав о случившемся, любимая жена хана Умму-Гулсум и умоляет Джемалэддина простить хана: он де обещает навсегда прекратить свои козни, в знак чего просит принять несколько кисетов с золотом для раздачи бедным его мюридам. Джемалэддин принял этот дар, однако, не доверяя хозяину, в вероломстве которого успел теперь убедиться, переехал на жилье в Цудахар. Сюда не простиралась власть Аслана, так как цудахарцы считались вольным народом, образуя из себя как бы род независимой республики. С прибытием Джемалэддина из Цудахара и возникла та священная для мусульман война (газават), что продолжалась почти непрерывно до 25 августа 1859 г., т.е. до пленения кн. Барятинским Шамиля в Гунибе. В 1860 г. Джемалэддин с разрешения русского правительства переселился в Турцию. Султан охотно принял его в свое подданство: ему назначено было пожизненное содержание в 4000 меджидие и разрешено жить, где пожелает. Прожив некоторое время в Стамбуле, он здесь и скончался, оставив 3 сыновей на турецкой службе, других же трое осталось в России, в рядах русской кавалерии. Из литературных трудов Джемалэддина особенно замечателен трактат, излагающий сущность тарикатского учения, под названием Абадул-Марзиат, переведенный на русский язык моим братом Абдуррахманом ».
«Шамиль был от природы наделен железным здоровьем, что всего лучше обнаружилось под Гимрами (1832 г.): проколотый насквозь в груд штыком он после трехмесячного лечения у тестя своего Абдул-Азиса совершенно оправился. Вспоминая об этом случае, Шамиль говорил, что спасло его, вероятно, то обстоятельство, что штык не задел легкого, а только скользнул по нему .
Воспитанный в суровых правилах тариката, Шамиль всегда был строг к себе и окружающим: вина, например, никогда не пил и строго наказывал своих подданных за пьянство. Он не любил праздности и всегда был чем-нибудь занят: то делами, то молитвой, то чтением. Вставал он рано, а ложился часов в 9-10, совершив предварительно вечернюю молитву; но часа в 2 утра опять вставал и молился вплоть до утренней зари. В пище он не был прихотлив, но все же предпочитал местные блюда: хинкел (род галушек), вареное мясо и рыбу, два раза вдень – в полдень и перед сном – имел обыкновение пить чай; иногда позволял себе полакомиться шербетом или соком гранатовым; в походах же ел и пил все, что случалось. Обладая характером серьезным, строгим, Шамиль не был чужд и многих мягких черт. Так он был очень привязан к семье, детей своих любил до обожания, сердечно относился ко всякому доброму человеку, ненавидел ложь, обман и терпимо относился к иноверцам. Он щедро раздавал милостыню: его казначею было настрого запрещено гонять от его дверей нищих. Шамиль редко сердился: лишь явные нарушения религии и шариата вызывали его справедливый гнев. Часто он бывал шутлив и разговорчив, причем любил беседовать о военных делах, подвигах великих людей, о договорах и т.п. Исторические сведения Шамиль черпал главным образом из книги «Магази», содержащей в себе описание походов Магомета и его ближайших преемников. Иногда он собирал народ на площади и проповедовал шариат. В мирное время два раза в неделю (понедельник и вторник) Шамиль лично принимал жалобы от тяжущихся и давал по ним удовлетворение. Однако он не спешил с приговором. Он любил повторять, что правитель должен все знать, но был очень осторожным при определении наказаний, дабы не обидеть невинного. Вот почему, если дело бывало сложное, он предварительно наводил через наибов необходимые справки. В наложении взысканий Шамиль вообще следовал шариату, но как имам считал себя в праве и усиливать степень наказания. Например, вместо 40 ударов палкой по спине – наказание, назначаемое шариатом за пьянство, – велит, бывало, сбросить виновного со скалы в пропасть или с моста в реку . Так держал он людей в страхе Божьем и не дозволял шутить с религией. Однако преданность исламу не мешала ему быть веротерпимым: уважая другие религии, Шамиль требовал, чтобы каждый его подданный – христианин ли, еврей, магометанин – строго следовал предписаниям своего закона, хотя, конечно, карал за проступки против религии только своих единоверцев. За обычные же преступления наказывал без различия веры и национальности.
Задумав придать своим полудиким владениям вид государственного благоустройства, Шамиль старался отовсюду привлекать к себе людей, которые могли бы быть ему полезными на разных поприщах. Так, например, лезкин-кузнец из Унцукуля Джебраил, выучившийся литейному делу на службе у египетского хедива, лил пушки для Шамиля, причем за недостатком материала шла в дело медная посуда. Своего свинца не было, так мы выкапывали из земли русские пули или же тайно провозили из-за русской границы. В последнем случае пользовались еще следующим благоприятным обстоятельством: брату моей мачехи Измаилу и одному кази-кумухцу Мусе разрешено было Шамилем и русским правительством ездить в пограничные русские укрепления (Грозный, Хасавюрт и др.) для выкупа и обмена пленных. Эти-то лица и ухищрялись скупать под рукой свинец, железо, сталь и др., а ночью на вьюках переправляли под конвоем через границу. Впрочем, предосторожности нужны были только для военных припасов, комиссариатские же предметы (сахар, кофе и т.п.), а равно и красный товар, не запрещалось ввозить в каком угодно количестве.
Из своих помощников Шамиль одно время особенно отличал Юсуфа-Гаджи, инженера из армии того же египетского хедива. В качестве хорошего инструктора и инженера Юсуф помог Шамилю создать регулярное войско (низам) и возвел много укреплений. Однако впоследствии были обнаружены сношения Юсуфа с неприятелем, и Шамиль хотел его казнить, но отец мой Джемалэддин своим заступничеством спас ему жизнь, и дело кончилось лишь конфискацией имущества и ссылкой Юсуфа в сел. Акнода , откуда ему удалось бежать на русскую линию, в Грозную . Беглых и пленных Шамиль лично испытывал, к чему кто способен, и потом уже определял: кого кузнецом, кого артиллеристом или механиком. Более смышленым и надежным доверял даже заведование пороховыми заводами, шорнями, ремонтом конницы и др. Таких висельников набралось у нас достаточно, так что из них Шамиль образовал даже целое селение, рядом с Ведено. Русских крестьянок или казачек, отбившихся от своего родного гнезда, он посылал в это селение и они вольны были выбрать себе мужей, причем один из поселенцев, по общему избранию, исполнял при венце обязанности священника. Если же кто из этого пришлого люда соглашался принять ислам, то такому предоставлялось право жениться на мусульманке. Малоспособных из числа пленных Шамиль прикомандировывал к какому-нибудь бедному мюриду в качестве работника, причем их должны были содержать как членов семьи, т.е. кормить, одевать и пр.
На войне Шамиль обнаруживал изумительную распорядительность и находчивость: сам лично входил во всякую мелочь; где нужно, понуждал, где нужно, карал; зорко следил он за всеми действиями. Если случалось, что кто-нибудь из начальников обнаружит малодушие или трусость, таких он перед рядами своих верных мюридов лишал начальства и обращал в рядовых. И они дрались потом как львы или умирали честной смертью впереди других, чтобы загладить свою вину перед имамом и смыть позорящее пятно.
Посылая письменные приказания подчиненным лицам и при дипломатических сношениях, Шамиль избегал подписывать свое имя, а обыкновенно заставлял кого-нибудь из близких скреплять акты своей именной печатью. На этой печати стояли имена 7 святых, о которых сказано в алкоране, что они бежали от преследования царя вавилонского и нашли убежище в одной пещере . Им сопутствовала их верная собака Китмир. Ее имя тоже стоит на печати, а ниже – Абцугу Шамуил, т.е. слуга божий Самуил (или Шамиль)».
___________________________
О гунибском сидении Абдуррахим, как очевидец и участник события, передал нам следующие, не лишенные интереса подробности.
«Когда с потерей Ведена, главной резиденции Шамиля, ему пришлось укрыться с четырьмя сотнями верных мюридов на Гунибской площади, он не считал своего дела еще потерянным. 26 июля 1859 г. пришли мы сюда с Шамилем (при нем была и семья), а через неделю подошел кн. Барятинский и окружил Гуниб со всех сторон. На первое предложение сдаться Шамиль велел своему зятю Абдуррахману написать такой ответ:
«Рука смочена, шашка вынута, а помощь только от Бога!»
Первый приступ русские сделали 24 августа в час ночи. Этому нападению имам, однако, не придал значения: он его считал фальшивым, ходил среди нас и всячески успокаивал. За тот пункт, на который теперь направились действия неприятеля, он не опасался. Единственно, чего он боялся – быть обойденным с тыла, так как эта местность была почти не защищена и удалена от главных сил на 12 верст. На следующий день (это было 25 августа) приступ возобновился с 8 часов утра. События этого рокового дня сильно врезались в мою память.
Мы находились в местности, превосходно защищенной естественными условиями и всеми имевшимися у нас средствами Шамиль старался сделать ее еще более неприступной. Но наш противник имел громадное над нами преимущество: в его распоряжении имелась артиллерия, а у нас ее не было, если не считать 4 пушек, из которых одна только была исправна, да и та была чугунная и без колес, так что ее нельзя было направлять на неприятеля. Когда в ней миновала надобность, мы ее сбросили с кручи, и при своем падении она убила 15 русских солдат. Пушки же Барятинского принадлежали к типу горной артиллерии и были малого калибра: они, правда, мало причиняли вреда нашим укреплениям, но зато производили сильные опустошения среди мюридов. За неимением артиллерии, мы сыпали в неприятеля градом камни, которые нам в изобилие подносили женщины и дети.
С большим одушевлением боролась горсть защитников Гуниба. Много присутствия духа обнаруживали в эти часы и наши женщины. Так одна, например, то была еврейка-мусульманка Зейноб (из пленниц), жена Юнуса, бывшего казначея Шамиля, надела на голову чалму и в таком виде ходила с обнаженной шашкой по улицам аула и возбуждала мужчин к бою. Раньше она прославилась тем же при Ахульго (1839 г.). Приходит на память и еще одна, более скромная героиня родом из сел. Черкей. Имени ее, к сожалению, не помню. Ее муж, Бецов Измаил, и оба сына были в бою. Положение с минуты на минуту становилось все тревожнее, а она, как ни в чем не бывало, хлопотала возле очага и варила «хинкел», чтобы было чем воинам подкрепить свои силы, когда вернуться с кровавого боя. Муж ее пал, но оба сына действительно вернулись невредимыми, спасшись от плена почти чудесным образом. Они нашли по близости пещеру и в ней скрывались до вечера, а вечером незаметно прокрались к своим.
Трудность нашего положения увеличивалась крайним недостатком продовольствия: никаких предварительных заготовок не было сделано, так как никому и в голову не приходило, что придется так поспешно укрываться на Гунибе. Питались мюриды, как птицы небесные. Я, например, семеро суток ел только клубнику да поджаренные колосья пшеницы. От такой пищи я заболел холериной и едва не умер. Удивляюсь, откуда только брались у нас силы для таких, например, горячих схваток, как дело на ручье, протекающем через аул Гуниб. Мутные волны этого ручья побагровели от крови, а берега были устланы 200-ми трупами (наших и ширванцев). Но всему приходит конец…
К двум часам дня кн. Барятинский, не желая более длить кровопролития и щадя наших женщин и детей, прислал своих парламентеров. К этому моменту у Шамиля оставалось из 400 мюридов не более 70 (население Гуниба еще раньше покорилось победителю).
Однако Шамиль и на этот раз заупрямился и не пожелал даже выслушивать хорошенько посланного. Тогда старший сын Шамиля, Кази-Мухаммед сказал имаму: «Подожди, дослушаем, что они хотят нам предложить». Так завязались переговоры, и в 4 часа пополудни произошла сдача Шамиля. Он просил при этом не снимать с него оружия, не разлучать с семьей и отпустить на поклонение в Мекку. Первые две просьбы имама кн. Барятинский охотно исполнил. А о третьей обещал ходатайствовать перед Государем, так как своей властью князь не в праве был дать разрешения, однако уверял, что Государь не откажет в его просьбе.
После сдачи Шамиль тотчас же с семьей был препровожден в русский лагерь, находившийся в Кегер-даге. Здесь кн. Барятинский на параде поздравил войска со знаменательным событием и раздал им те 10 000 руб., которые были обещаны за голову Шамиля. Затем пленного имама со всем его семейством и 3 нукерами препроводили в Шуру, где он проболел после испытанных потрясений 10-12 дней. Когда же он оправился, то его повезли вместе со старшим сыном Кази-Магомою в Петербург, причем кн. Барятинский прислал ему в дар от себя шубу черного медведя стоимостью 3 000 руб. и подарки женам, дочерям и невесткам (часы, броши, кольца и др. женские украшения). Нас же, мужчин, родственников Шамиля, заново обмундировали, и тогда впервые мы могли стряхнуть с себя вместе с боевой пылью и ту не поддающуюся описанию грязь, которая наслоилась на нас в течение 5-6 месяцев, протекших со времени падения Ведена . На этот раз пленного имама сопровождали, кроме 2 нукеров, секретарь и полковник (в качестве переводчика). Государь в это время был на маневрах под Чугуевом , и здесь впервые был представлен ему Шамиль. По прибытии в Петербург он был принят и обласкан Государыней Марией Александровной. Бывшему властителю полудикого Кавказа здесь были показаны сокровища европейской культуры и достопримечательности столицы, а через две недели он был водворен в Калуге, избранной местом его безвыездного пребывания. Через 2-3 месяца после того, на Кавказ был прислан фельдъегерь с сыном Шамиля с предписанием доставить туда же и всю семью имама.
Когда впоследствии (1870 г.) Государю благоугодно было отпустить «на честное слово» Шамиля в Мекку с семьей , мне разрешено было сопровождать его до Истамболя . У моей же мачехи он и остановился, уклонившись от предложения занять приготовленные для него апартаменты при русском посольстве. Однако дом моей мачехи оказался тесным для многочисленной семьи Шамиля (тут были и жены, и дочери, и зятья), а потому по распоряжению турецкого правительства для него была снята поместительная квартира. Предварительно наведены были точные справки, сколько расходовало на Шамиля русское правительство. В таких же размерах стали отпускать и здесь, а именно: 6 000 руб. на наем помещения и 15 000 руб. на содержание. Кроме того, к услугам Шамиля и его семьи были предоставлены две коляски, сопровождавшиеся двумя жандармскими офицерами. Несмотря на все эти знаки внимания, Шамиль, однако, не торопился с аудиенцией у падишаха. Он говорил: «Что же, если прикажешь, явлюсь к султану». Наконец, торжественная аудиенция состоялась по желанию Абдул-Меджида. Когда имамы обменялись обычными приветствиями и облобызали друг у друга руки, султан в умилении воскликнул: «Ты, Шамиль, для меня как мой отец Махмуд!» Погостив в Истамболе, Шамиль продолжал путь к намеченной цели. Султан дал ему бесплатно пароход и возложил на египетского хедива почетную обязанность сопровождать его до Джедды. Далее же до Мекки сопровождал его меккашериф. Хотя пребывание Шамиля должно было быть здесь только временным, тем не менее, на средства турецкого правительства для него был куплен дворец за 9 000 турецких лир .
Но недолго прожил здесь Шамиль, и не суждено ему было вернуться обратно в Россию во исполнение слова, данного Государю. Он умер в Мекке 4 февраля 1871 г. ».
Сообщ. С. Шульгин
1901 г.