КАЛИМ СИДДЫКИ
СТАТЬЯ «ПО ТУ СТОРОНУ МУСУЛЬМАНСКИХ ГОСУДАРСТВ-НАЦИЙ».
Ни в одной области человеческих устремлений мусульманин не испыты¬вает в настоящее время большего чувства смущения, чем в области поли¬тических наук. Это смущение дает о себе знать как на интеллектуальном уровне, так и на уровне людей, проявляющих политическое «искусство» или «науку» на практике: политиков. (В этой работе мы не рассматриваем политиков, хотя, возможно, будем ссылаться на них и на их политические системы.)
Смущение на интеллектуальном уровне больше всего присуще тем, кто, как ожидается, должны быть смущены менее всего: политологам. Совре¬менный политолог-мусульманин представляет собой очень непростое яв¬ление. Он — политолог, возможно с докторской степенью, преподает в университете, и даже, быть может, автор нескольких книг. И все же поли¬толог-мусульманин должен задаться простым вопросом: отличается ли он чем-нибудь от политолога-немусульманина, обладающего той же степенью, должностью, количеством публикаций? Честный ответ будет «нет». Ловуш¬ка заключается в самом словосочетании «политолог-мусульманин». В дей¬ствительности мусульманин в качестве политолога совершенно не связан со своей дисциплиной. Имеет место, так сказать, сосуществование двух лич¬ностей в одной: мусульманина и политолога. Мусульманин — стандартный «верующий», верный исламу, но его политология — немусульманская. «Правоверный» мусульманин и политолог-немусульманин живут бок о бок в едином индивидууме, что приводит к немалому замешательству. А когда этот шизофреник, политолог-мусульманин, готовится произнести что-то про «политическую теорию ислама», или про «исламское государство», за¬мешательство лишь усиливается.
Корни политологии
Чуть больше пятидесяти лет назад эти образчики мудрости, профессора по¬литических наук, еще были «неведомым зверьем». Первый из них получил свое назначение в этом столетии. Но когда задают вопрос: «В чем основная суть политики?», в качестве ответа немедленно приводятся мысли Платона, Аристотеля, Августина, Фомы Аквинского, Макиавелли, Данте, Гоббса, Локка, Руссо, Бентама, Маркса и Джона Стюарта Милля. Далее следует описание великих держав современности — Соединенных Штатов, Брита¬нии, Франции, Германии, Советского Союза и пары других. В конце кон¬цов, имеется обширная литература, посвященная аналитической концеп¬туализации. Пристально глядя на этот список, задаешься вопросами. Если, к примеру, «отец политической науки» (Платон) породил свою «Респуб¬лику» практически 2400 лет назад, то куда потом подевался ребеночек? Отчасти — в Церковь, на протяжении нескольких сотен лет, чтобы затем быть пронесенным через эпоху Возрождения и Реформацию. А далее, до признания в качестве полноправной дисциплины, через факультеты права, истории и философии. Его близнец, теория международных отношений, до сих пор испытывает некоторые затруднения в процессе родов.
Как бы то ни было, ответ является не совсем удовлетворительным. Во¬прос, почему Церковь и факультеты права, истории и философии так дол¬го держали ребенка и затем вдруг так быстро выдали здоровое дитя (через пятьдесят лет, что не так много в контексте 2400 лет, выросшее в полного сил взрослого человека, с присущим половозрелому мужчине желанием воспро¬извести себе подобных) — этот вопрос все еще в силе. Почему это, практиче¬ски случайно, произошло в двадцатом столетии? Почему не в восемнадцатом или девятнадцатом, или почему бы не подождать до двадцать первого? Ну почему же, почему в двадцатом? Почему именно в это время? Ответив на этот вопрос, мы получим ключ к разгадке множества тайн. Один из возмож-ных ответов заключается в том, что политическая наука в том виде, в каком мы ее имеем, оказалась в наибольшей степени востребованной именно в это время; отсюда ее грандиозные успехи. Кому это было нужно и почему? Известный английский историк А. Тейлор написал недавно: «Европе понадобилось длительное время для старта. Ее лидерство (над неевропейскими цивилизациями. — К.С.) начинается лишь с шестнадцато¬го столетия (мусульмане потеряли Испанию. — К.С); ее триумф наступил лишь в двадцатом».
Тейлор составил рецензию на «Всемирную историю» Дж. Робертса. Превознося Робертса, Тейлор перешел на поэтические тона: «Для нас это труд по всемирной истории, которому нет конкуренции. В нем рассматриваются все века и все континенты. Здесь в равной мере схваты-ваются как ощущения простого человека, так и внесенные в летописи дея¬ния лиц, наделенных властью. Труд невероятно точен в том, что касается фактов, и практически не имеет соперников в суждениях».
Тейлор продолжает превозносить Робертса за то, что он на своих 1100 страницах «со всей справедливостью придерживается положенного соот¬ношения между различными цивилизациями». Затем же он раскрывает сек¬рет: «…он (Роберте) не может противиться своему желанию уделить боль¬ше внимания европейской цивилизации, которую он знает лучше и к которой он принадлежит. Более половины книги посвящено описанию по¬следних веков, на которые приходится европейское лидерство».
Тейлор не сожалеет по поводу подобного несоответствия, но добавляет: «Читатель будет только приветствовать такую расстановку акцентов».
Почему Тейлор так уверен, что читатель будет приветствовать акцент на европейской цивилизации? Очевидно, потому что он знает, что это не соб¬ственно история; это западное видение истории, и потому оно будет попу¬лярно на Западе. В действительности, поэтому он и «для нас этот труд…». Тем самым он тактично допускает, что каждой цивилизации должен быть присущ ее собственный взгляд на всемирную историю и на другие цивили¬зации. Следовательно, ни с какой объективностью к его собственным суж¬дениям подходить нельзя, не говоря уже о суждениях, выраженных в пред¬мете его исследования.
Давайте пока придерживаться тейлоровского взгляда на историю, ради такого аргумента, что лидерство Европы начинается с шестнадцатого века. Он умалчивает, кто был лидером до этого. Мы-то, мусульмане, знаем, но западные историки тщательно скрывают этот факт от своих читателей. Му¬сульманская цивилизация оставалась доминирующей в течение более чем тысячи лет, а западная цивилизация, как отмечает Тейлор, достигла своего триумфа лишь в двадцатом веке.
Раз уж окончательно наступил триумф западной цивилизации, и мусуль¬мане удалены с подмостков истории, Западу потребовались два типа интел¬лектуалов: историки, которые сведут ислам и мусульман к Одному — двум параграфам и сноскам, и политологи, которые дадут оправдание и обосно¬вание сложившемуся доминированию. В этом мероприятии по фальсифи-кации истории и созданию светского взгляда на человека и его политиче¬ское развитие, западная цивилизация преуспела в деле вложения сюда колоссальных людских и материальных ресурсов. Третьим направлением все той же стратегии являлась западная традиция востоковедения, создан-ная в основном с целью инфильтрации того, что осталось от ислама, и его подрыва изнутри. Тем же самым занимались и христианские миссионеры, получая за это хорошее вознаграждение.
Теперь представляется возможным увидеть подлинные корни (западной) политической науки. Наука эта не могла развиваться свободно. К примеру, ей не позволили взять на вооружение что-либо из идей имама аль-Газали, Ибн Таймийи или хотя бы даже Ибн Хаддуна. Вместо этого истоки совре¬менной политической науки напрямую возводят к древним грекам, средне¬вековой Церкви и к феодальной, а позднее построенной на основе нацио¬нального принципа, Европе, скрывая все, что имеет отношение к мусульманам и исламу.
Так что, возвращаясь обратно к нашему времени, философы Запада все еще спорят о таких вещах, как природа человека, и пытаются истолковать политическое поведение в терминах христианской доктрины «первородного греха». Мы должны помнить об извилистых путях развития политической науки. Западной политической наукой, западной историей, философией и искусством всегда вертели таким образом, чтобы поставить их на службу западной цивилизации.
Одно существенное различие
Этот анализ подоплеки современной политической науки вызывает вопрос: если каждой цивилизации требуется ее собственная политическая наука, как же мусульманская цивилизация, существовавшая более тысячелетия, умудрялась обходиться без нее?
Ответ прост и одновременно сложен. Для мусульман в целом и для му¬сульманских мыслителей и интеллектуалов в частности политическая власть и господство не были вещами новыми, удивительными, а также не нужда¬лись и в оправдании. Для них и для мусульманских государственных деяте¬лей и администраторов политическая власть была самой сутью ислама. Они не могли представить ислам или самих себя вне рамок политической систе¬мы. Для них политическая жизнь была так же естественна, как жизнь сама по себе, они принимали это как данное, как солнце, дождь, воздух и землю. Они были подобны рыбам, которым не нужно спрашивать, почему вода необхо¬дима. В самом деле, Сунна Пророка (СААС) требует установления политиче¬ской системы, без которой ислам не может быть понят, без которой невоз-можно практиковать ислам. Необходимости в ее обосновании, выведении на теоретический уровень или интерпретации не было. Пока существовала по¬литическая власть и существовали политические рамки, в которых осуществ¬лялась экспансия и защита мусульманского государства, мусульман мало беспокоил тот факт, что должность халифа стала наследственной и, по суще¬ству, монархической. Правитель называл себя халифом, и хотя он уже не от¬личался самоотверженностью, его, тем не менее, по-прежнему признавали Повелителем правоверных (Амир аль-му’минин).
Это находится в полном контрасте с идеей разделения Церкви и Государ¬ства в истории западной политической мысли. Ранние христиане были организованы, если в данном случае вообще можно говорить об организации, в нечто наподобие монашеского ордена, не представляя собой политиче¬ское, военное или гражданское целое. Христиане подчинялись Риму факти¬чески во всем. В конце концов, церковь и государство пришли к противоре¬чию, в основе которого лежал спор о профанном и сакральном. С другой стороны, ислам начал с того, что стал действовать наперекор существовав¬шим органам власти, организовался в качестве гражданской, военной и ад¬министративной системы и, в течение жизни Пророка, преодолел противо¬действие и утвердил бесспорное превосходство нового пути.
По словам Икбала, «в исламе духовное и светское — не две отдельных сферы, и природа действия, каким бы светским оно ни было изначально, определяется сознанием. В конечном счете, его характер определяется не¬видимой ментальной подоплекой. Действие является светским, или про-фанным, если оно совершено в отстранении от бесконечной сложности окружающей жизни; оно духовно, если вдохновляется этой сложностью. В исламе одна и та же реальность может с одной точки зрения казаться церковью, с другой — государством. Было бы неверным утверждать, что церковь и государство представляют собой две стороны или грани одного и того же. Ислам — это единая, не поддающаяся расщеплению реальность, которая является и тем и другим по мере того, как меняются ваши взгляды. Это утверждение с далеко идущими выводами, и их полное освещение за¬ведет нас в глубь философской дискуссии. Достаточно сказать, что эта ста¬рая ошибка возникает по причине раздвоения единства человека на две от¬дельные и обособленные реальности, которые в некотором смысле имеют точку соприкосновения, но, в сущности, противопоставлены одна другой. Истина, однако, в том, что материя представляет собой дух в пространст¬венно-временном континууме. Единство, называемое человеком, это тело, если смотреть на него как действующее в отношении так называемого внешнего мира; это — сознание или душа, действующие в отношении ко¬нечной цели и идеала такого действия. Суть „таухида» как рабочая идея — это равенство, солидарность и свобода. С исламской точки зрения, государ¬ство есть орудие трансформации этих идеальных принципов в пространст¬венно-временные силы, стремление реализовать их в ограниченной челове¬ческой организации».
Приведенные рассуждения и доводы Икбала ясно показывают, что идея государства в исламе фундаментальным образом отличается от идеи совре¬менного национального государства. Эти два типа государства отличаются друг от друга: между ними нет ничего общего. В то время как ислам ис¬пользует государство в качестве инструмента для решения Божественной задачи, национальное государство обязано своим существованием прямо противоположной причине: сместить Бога и заменить его «национальным интересом», в зависимости от того, как его определяет разум человека. Давайте посмотрим, что говорит один западный политолог. У. Т. Джонс со¬глашается с Боденом в том, что концепция суверенитета не была известна грекам или средневековым мыслителям, и продолжает: «Причина в том, что в начале Нового времени сложились определенные условия, потребовавшие создания новой теоретической схемы. Схема, которая в итоге была пущена в действие, базируется на понятии суверенитета, и поскольку и по сей день сохранились те же условия, понятие суверенитета все еще первостепенно. Этими условиями, конечно же, является возникновение из феодальной по¬литической системы национально-территориального государства. Такой тип политической организации не возник бы, или скорее, современный мир не развился бы в то, что мы видим, — в светскую, индустриальную и капита¬листическую культуру, — если бы не создание национально-террито¬риальных государств, являющихся одновременно инструментом такого раз¬вития и его результатом… Они (Макиавелли, Боден и Гоббс) просто, но ясно видят, что верховный абсолютный монарх — суверен — является не¬отъемлемым условием нового порядка вещей».
Ситуация в настоящее время
Итак, мы указали некоторые сферы, представляющие собой подлинные концептуальные джунгли и вызывающие так много смущения в полити¬ческом мышлении нынешних мусульман, в том числе профессиональ¬ных политологов, политиков, а также традиционных улемов, пытающих¬ся проанализировать политические заболевания уммы и прописать лекарство от них.
Причиной путаницы является сам источник — западная политическая наука. До сих пор в среде политологических гуру не достигнуто согласия в отношении значения слова «политика». Хотя слово «политика» происходит от греческого «полис», оно приобрело множество новых оттенков смысла. Определения политики варьируются от «борьбы за власть» (Моргентау), «науки о влиянии» (Лассуэлл) до «авторитативной расстановки ценностей» (Истон). Бернард Крик склонен к комментариям типа «политика — это по¬литика» и к цитированию Дизраэли, сказавшего, что политика — это «ис¬кусство управления человечеством путем обмана». Образ присущей поли¬тикам «грязной игры» распространился по всему миру, и на Западе в том числе. Некоторые политики, добившись высоких должностей, даже пыта¬лись поставить себя «над политикой». Другие — «спасти страну от полити¬ков». Государственным деятелям часто советуют «не играть в политику с национальными интересами». Все это вызывает крайнее удивление в си-туации, когда высшая форма политической организации, национальное го¬сударство, сама не признает каких бы то ни было моральных ценностей, кроме тех, что присущи профаническому миру. Эти ценности ни неизмен¬ны, ни универсальны. Они различаются в зависимости от того или иного государства-нации, да и в одном и том же национальном государстве раз¬ные ценности зачастую применяются в разных ситуациях в зависимости от соответствующего «национального интереса», каждый раз разного. Неуди¬вительно, таким образом, что международные отношения представляют со¬бой борьбу государств-наций за власть посредством власти ради еще боль¬шей власти.
Было сказано достаточно для того, чтобы сделать главный вывод о те¬кущей ситуации в районах, населенных преимущественно мусульманами. Этот простой вывод заключается в том, что мусульманский мир сегодня разделен на нации и каждая нация обладает своим собственным нацио¬нальным государством. (Исключениями являются, например, Палестина, Эритрея и Кашмир, находящиеся под иностранной оккупацией или под колониальным гнетом.)
Мусульманское государство-нация не особо отличается от любого друго¬го государства-нации. Немногие из них, если таковые вообще имеются, принимают моральные ценности разве что в виде лозунгов. Некоторые, та¬кие, как Пакистан, даже используют подходящий флаг и называются «Ис¬ламской Республикой». Однако фактически все национальные государства являются продуктом западной цивилизации и ее колониального периода. Их цели, структура и поведенческие модели все «на одно лицо», будь нацио¬нальное государство в Европе (на «материнском» континенте) или в Афри¬ке, в Азии или Америке. Следует придерживаться той же аналогии, что и при определении политолога-мусульманина, где человек является му-сульманином, в то время как его политическая наука — немусульманской дисциплиной. Точно так же страны являются мусульманскими, а их поли¬тическая структура — национальное государство — немусульманская. Национализм — это самый что ни есть антитезис по отношению к исламу. Мы должны, тем не менее, взглянуть на ситуацию и принять то, что мы ви-дим в реальности: сегодня не существует политических проявлений ислама. В самом деле, эта фаза исторического развития, когда мусульманское насе¬ление находится в состоянии раздробленности на национальные государст¬ва, представляет собой, строго говоря, продолжение периода европейского колониализма. Вместо прямого управления из Европы, мусульманские страны теперь управляются благодаря учреждениям европейского типа че¬рез мусульманские элиты, которым присуще европейское светское и про-фанное видение мира. В этом смысле мы все — европейцы, и мы все еще пребываем под властью западного колониализма. В самом деле, экономи¬ческие системы всех мусульманских «государств-наций» являются капи¬талистическими и интегрированы в международную капиталистическую экономику. Международная торговля, содействие развитию, финансовые и страховые компании — все это современные версии старой Ост-Индской компании. В подобном контексте, в условиях универсализации нацио¬нального государства и капиталистической культуры, и следует рассмат¬ривать заявление А. Тейлора о том, что триумф западной цивилизации со¬стоялся только в двадцатом веке. Теперь мы «добровольные» узники западной цивилизации.
На пути к новой политической науке
Итак, мусульманские политологи должны исходить из того, что они пред¬ставляют собой группу заключенных. Они должны определить масштабы и модель тюрьмы, в которой они содержатся. Они должны составить деталь¬ный план тюрьмы. Три измерения тюрьмы сообщаются интеллектуальным коридором. Сами политологи — основная составная часть их собственной тюрьмы, и в той же степени они являются ее жертвами. Чтобы спланиро¬вать и в итоге осуществить побег из всеохватывающей «открытой» тюрьмы, мы можем некоторое время вести себя как образцовые заключенные и сме¬шаться с нашими мучителями так, чтобы не навлекать на себя подозрения. В некоторой степени имеются возможности вызвать у охраны доверие. По¬ка мы не станем угрожать их положению и лидирующей роли в кратко¬срочной перспективе, возможно, они будут с нами даже сотрудничать.
Мы прошли через этот кошмар, через подобные кумулятивному эффекту сотни лет забвения и через грехи пренебрежения и предательства наших отцов. Между тем от нас не требуется освободиться из болота истории од¬ним рывком; самое большее, что мы можем, — это создать или начинать создавать твердую почву под ногами, отталкиваясь от которой, будущие по-коления смогут совершить прыжок. В эту трясину нас загнала наша нелов¬кость, но выбраться мы сможем только благодаря сноровке.
Этот первый ряд проблем, с которыми сталкивается любая группа инже¬неров, разрабатывающая дизайн, чисто концептуальный. Только разобрав¬шись с этим, строителям можно приступать к своим экспериментам. Воз¬можно, период экспериментов и, будем надеяться, успех приведут к росту уверенности и человеческих и материальных ресурсов для решающего на¬тиска на загнанные в тупик силы истории. Однако первая стадия в целом, если не исключительно, посвящена удалению концептуального препятствия и формированию нового набора концептуальных инструментов. Сдвинется ли дело с мертвой точки и перейдет ли в последующие фазы — зависит по большому счету от того, насколько хорошо будут выполнены первоначаль¬ные задачи.
Ясно, что эту первую стадию можно назвать этапом «просвещения». Все просветители, каково бы ни было поле их деятельности, должны в нем уча¬ствовать. И политологу предстоит сыграть на данной стадии главную роль. Историк-мусульманин не испытывает потребности заниматься пропаган¬дой, описывая историю, и точно так же мусульманину-политологу нет нуж-ды заниматься теоретизированием ради того, чтобы выглядеть респекта¬бельным и глубоким. В исламе существуют определенные рамки, которые наделяют ученых легитимностью, в особенности это касается ученых-теологов, движущихся к достижению цели. Цель, которую ставит перед со¬бой политолог-мусульманин, не имеет ничего общего с писаниной на попу¬лярные не так давно темы «политической теории ислама» и «исламского государства». Подобная литература, даже если имеется потребность в ней, уже существует. Цели, которые надлежит себе поставить, должны коре¬ниться в актуальном положении дел и быть производными от него. Как по¬литологи, мы знаем, что нынешнее поколение мусульманских националь¬ных государств не решило и вряд ли решит хоть одну из стоящих перед уммой проблем. Мы должны готовить наших учеников и будущие поколе¬ния к наступлению тех времен, когда уже не будет национальных госу¬дарств. Мы должны взглянуть по ту сторону эры национальных государств. С нашим анализом мы должны подготовить интеллектуальный климат, ори¬ентированный на будущее, на то время, когда таких государств больше не будет. Некоторые уйдут по своей собственной воле; другие придется убрать насильственным путем. Опасность, однако, заключается в том, что нынеш¬ние учреждения, какими бы плохими они ни были, потерпят крах еще до того, как мы и наши народы будут готовы выступить с альтернативной формой политической организации для их замены. Нельзя ожидать, что по¬литики планируют замену себя и своих систем; мусульманскому политоло¬гу выбора не остается. Недавнее «возрожденческое» движение среди му¬сульман не смогло достичь желаемых целей. Нам требуется некоторое число бесстрастных исследований, чтобы попытаться понять, почему такие движения, как «Ихван» или «Джамаат-е Ислами», потерпели неудачу. Ряд возможных причин или их комбинации должны быть изучены. В том числе это должно включать, конечно же, анализ их структур, роли руководства, «стиля» и других аспектов человеческого фактора. Однако прежде всего следует обратить внимание на основные концептуальные корни этих дви¬жений, их способность «прочитывать» ситуацию, которую они пытались обуздать, и политику, которую они проводили. К примеру, некто хотел бы узнать, приемлем ли партийный подход? Оправданы ли действия джамаата, концептуально или на основе сиюминутной выгоды сделавшего вывод о том, что «выборы» могут дать желаемый результат? Каково место целесо¬образности, когда допустимые действия приходят в конфликт с ценностя¬ми и традициями ислама? Может ли «исламское движение» подняться вверх по неисламской иерархии, надеясь прийти к исламу? Какие ком¬промиссы возможны или желательны в «демократической» ситуации, и возможны ли они? Оправдано ли принятие демократических норм в рам¬ках национал-капитализма? Еще один ряд вопросов, которые необходимо поставить, касается социальных истоков и значимости недавних ислам¬ских движений. Были ли они слишком зациклены на «среднем классе»? Представляли ли они, или казалось ли, что они представляют, установив¬шиеся интересы составных компонентов общества? Толкала ли необходи¬мость в финансовой подпитке исламские движения в руки тех, кто под знаменем ислама желал бы сохранить социально-экономический статус-кво? Не оказалось ли, что в диалоге, касающемся перемен, исламские движения поддерживали точку зрения капиталистов? Какие уроки ислам¬ское движение может извлечь из прошлых, недавних и нынешних пора¬жений? Еще один ряд вопросов касается «уровня компетенции» исламских деятелей и характера и степени их участия в деятельности движения, а также их образа жизни.
По ту сторону мусульманских государств-наций
Мусульманские преподаватели политической науки сталкиваются с наибо¬лее проблематичной задачей. Во-первых, они должны донести до своих учеников и широкой публики правду об истинной природе национального государства, о его структурах и функциях. Они должны составить корпус литературы, доказывающей, что национальное государство неспособно ре¬шить какую-либо проблему, стоящую в настоящий момент перед уммой. Современная история насыщена данными, чтобы решить эту задачу. Му¬сульмане, изучающие политические науки, в действительности же — все студенты, должны быть готовы заглянуть в будущее и подготовиться ко времени исчезновения государств-наций как политических организаций. Но уход государства-нации с арены, каким бы желаемым он ни был, не должен породить вакуум или привести к беспорядку и анархии, хотя некоторое временное отсутствие баланса в период перехода и фундаментальных из¬менений будет неизбежным. Преподаватель политических наук должен формировать сознание своих студентов-мусульман в направлении ожидания перемен. Политолог, работающий со студентами и среди них, также должен создать на случай перемен всеобъемлющую стратегию. Общественное мнение должно быть настолько «напичкано» ожиданием перемен, что гря¬дущие перемены будут приветствоваться мусульманами повсеместно.
Однако пока этот этап не пройден, мусульманская политическая, эконо¬мическая и социальная философия должна создать такой образ будущего, который сделает настоящее невыносимым. Должен быть описан новый тип социально-экономических и политических систем в исламе. Эти новые мо¬дели должны быть настолько рационально убедительными и привлекатель¬ными, что целое новое поколение мусульман будут бороться за то, чтобы дать им жизнь.
Это означает, что мусульманский политолог также должен развивать в себе и в своих студентах те качества тела, ума и духа, которые потребу¬ются на следующей исторической фазе. Если уйдет государство-нация, с ним должен уйти и нынешний стиль, социальные истоки и функции ру¬ководства.
Возможно, мы должны будем предложить совершенно новую исламскую концепцию лидерства. Может быть, слова «лидерство», «руководство» не будут применяться по отношению к активным функционерам исламского социального порядка; вероятно, при новом порядке все будут нормальным и вполне естественным образом принимать образ участия в содействии коллективному благу, так что «роль» и «функции» руководства станут рас¬сеянными и установленными на всех уровнях общества.
Конечно, предсказать будущее невозможно, но было бы преступной ха¬латностью отказаться от его планирования. Также важно быть сознатель¬ным и реалистичным в отношении определенного времени. Было бы, к примеру, полезно разделить «будущее» на три части: краткосрочный период (ближайшие пять лет), среднесрочный (ближайшие двадцать лет) и долго¬срочный (20-30 лет и более).
Процессы истории таковы, что то, что должно произойти в краткосрочный период, практически не поддается контролю или планированию. Максимум, что можно сделать в этом случае, это ограничиться второстепенными манев¬рами ведущих лиц, принимающих решения. Несколько академиков, возмож¬но, надеются повлиять на события, и им следует дать карты в руки на кратко-срочный период.
В среднесрочный период ситуация не намного лучше, хотя чем больше срок, тем она более обнадеживает. Хотя инерция событий еще велика, вполне возможно повлиять на наш «ответ» на вызов с их стороны. К при¬меру, при определении поведенческих моделей можно сделать так, чтобы наши социальные, экономические и политические системы имели дело с большим количеством альтернативным вариантов. Это значительно улуч¬шит эффективность этих систем и производительность ресурсов также мо¬жет повыситься. Но через 20-30 лет следует быть в состоянии спроектиро¬вать период интенсивной активности, направленной на достижение главной из промежуточной целей; эти цели будут принадлежать тому типу, который можно охарактеризовать как «предварительный» в ожидании окончательно¬го триумфа исламского движения надо всеми другими силами, внутренни¬ми и внешними. В какую форму выльется этот триумф — в настоящий мо¬мент это само по себе является проблемой для социологов.
Сомнению не подлежит лишь то, что только основной акт воли и долго¬срочное планирование смогут отправить умму в следующую историческую фазу, лежащую по ту сторону мусульманского государства-нации.