Кабардинские сказки

СБОРНИК МАТЕРИАЛОВ
ДЛЯ ОПИСАНИЯ
МЕСТНОСТЕЙ И ПЛЕМЕН КАВКАЗА.
Издание Управления Кавказского Учебного Округа.
Выпуск двенадцатый.

ТИФЛИС.
Типография Канцелярии Главноначальствующего гражданскою частью на Кавказе.
1891.

ПРЕДИСЛОВИЕ.
Большая часть кабардинских преданий, сказаний и сказок, помещенных в настоящем выпуске Сборника, сообщены мне кабардинцем Талибом Кашежевым; сказание же о «Красавице-Елене и Богатыре-женщине» записано мною в июле месяце 1889 года в Кармовом, со слов жителя, этого аула Псабиды Кашежева. Заметка, всесторонне освещающая значение этого памятника адыгского народного творчества, написана профессором Московского университета В. Ф. Миллером, глубоким знатоком народных сказаний, которому я считаю своею приятною обязанностью выразить мою глубокую благодарность. К остальным сказаниям и сказкам я прибавил от себя несколько заметок. В виде же введения к этому отделу Сборника, я поместил небольшую заметку о Кабарде и кабардинцах, желая несколько познакомить читателей с этой сохранившейся еще в целости ветвью адыгского народа. С этою же целью приложена этнографическая карта Кабарды, с небольшой картой северо-западного Кавказа, знакомящей с местностями, которые занимали западные адыге, азеги и убыхи до их выселения в 1864 году.
Три первых кабардинских текста, составляющие вторую часть I отдела Сборника, входят в состав выросшего на почве Кавказа богатырского эпоса — целого цикла нартовских былин. Самая интересная из них — былина о нарте Сосруко дополняет, хотя еще не в законченном виде, изданные еще в 1864 г. К. Атажукиным отрывки из этой поэмы. Тексты других двух сказаний «Пшибадиноко» и «Ашемез» сообщены мне в прошлом году К. Атажукиным, подвизавшемся впервые еще в шестидесятых годах на кабардинском литературном поприще изданием нескольких книжек и пожелавшим весьма обязательно оказать свое содействие моим трудам. Об остальных текстах сказано в заметках к ним.
К текстам я нашел нужным прибавить объяснительный словарь, не взирая на то, что во II отделе помещается Русско-кабардинский словарь с кабардинским к нему указателем: я имел в виду то обстоятельство, что по свойству адыгского языка, состоящего главным образом из слов составных или скорее наслоений слов, нужен некоторый навык, чтобы можно было пользоваться этим словарем. Притом, в текстах попадаются выражения, вышедшие в современном языке из употребления или принявшие в настоящее время другое значение. В объяснительном словаре имеются и ссылки на грамматику с некоторыми добавлениями к ней, которые я во II отделе помещаю в отдельном списке.
Л. Г. Лопатинский.
10-го марта 1891 г.
г. Тифлис.
ЗАМЕТКИ
О НАРОДЕ АДЫГЕ ВООБЩЕ И КАБАРДИНЦАХ В ЧАСТНОСТИ.
I.
Экскурсия в область этнологии. Кабардинцы — ветвь адыгского племени.
Адыге были известны греческим и римским писателям, обозревавшим лично западную часть Кавказского перешейка, или упоминавшим о живших там народах понаслышке (Страбону, Плинию, Дионисию Периегету, Appиaнy, Клавдию Птолемею и другим), под названиями: синды, керкеты, дзикхи и дзиги. Слово синды слышится еще в названии шинджишвё , которое убыхи давали своим ближайшим соседям — абадзехам; под словом керкеты не трудно узнать название черкесы, даваемое адыге русскими и другими народами; название дзиги, как себя черкесы сами называют и в настоящее время. Русским летописям черкесы были известны под названием косоги; название это с течением времени утратились.
Адыге жили еще до недавнего времени по обоим склонам западной половины Кавказских гор. Этот обширный край они занимали частью сплошными массами, частью же вперемежку с другими народами, завладевшими им еще до появления черкесов на поприще истории, или поселившимися здесь впоследствии.
Сплошными массами жили адыге на юге от р. Кубани, с юго-западной стороны до р. Шахе, впадающей в Черное море, а с восточной до р. Белой. На этом пространстве они были известны под наименованиями: натухажцы, шапсуги, абадзехи, бжедухи и гатюкай. Натухажцы (натхо-куаже) жили в треугольнике, образуемом Кубанью, Черным морем и р. Джубой; шапсуги, большие и малые, жили, рядом с первыми, по обоим склонам хребта до pp. Шахе и Псекупса; абадзехи (абедзахи) занимали земли к востоку от шапсугов до р. Белой; бжедухи жили к северу от абадзехов, по низовьям pp. Пшиша и Псекупса, до р. Белой; гатюкай занимали низовья р. Белой до ее впадения в Кубань.
За рекою Белой жили черкесы рядом, или вперемежку с племенем азегским, населявшим не только юго-западные склоны Кавказского хребта под наименованием абхазцы , но и более возвышенную полосу на северной покатости хребта под разными названиями: абазинцы , бешильбей, там, баракай и др. На этом пространстве черкесы явились уже завоевателями, оттеснившими аборигенов края к горным ущельям и покорившими их под свою власть; сами же они заняли или плоскогорья или лесистые долины при выходе из так называемых Черных гор. Самое сильное здесь черкесское племя были бесленеевцы, жившие между Большой Лабой и притоками Урупа; рядом с ними жило небольшое племя махошцев, а севернее — темиргойцев, ближайших соседей вышеупомянутых гатюкайцев. Были еще на этом пространстве и более мелкие племена, как жанеевцы, егерукой и другие, но они не играли особенной роли.
Одна отрасль адыге, самая воинственная — кабардинцы, выдвинулась дальше на юго-восток к Пятигорью, к pp. Малке и Тереку. По народным преданиям, переселение кабардинцев в этот край совершалось под предводительством Кабарды с восточного берега Черного моря и низовьев Кубани, но в какое время неизвестно . В Пятигорье и по Малке кабардинцы застали уже татарские племена, находившиеся в соприкосновении с владениями маджарских султанов и составлявшие с ними, по-видимому, одно целое. Татарские пленена в этом крае, конечно, пришельцы ; они вытеснили оттуда, даже из глубины горных ущелий, осетин, унаследовав от них название аси , под которым они известны у своих соседей . Нахлынувшая с северо-запада толпа кабардинцев разметала татар в разные стороны: балкарцы и урусбиевцы оказались запертыми в горных трущобах и отрезанными от степных своих соплеменников — ногайцев, живущих и в настоящее время в прикумыкских степях Ставропольской губернии и в нескольких аулах Терской области. Татары явились еще раз впоследствии, но уже в активной роли завоевателей, — со стороны Крыма, и врезались клином между бесленеевцев и кабардинцев, отодвинув по сторонам абазинцев, попавшихся на пути их движения; эти новые татарские пришельцы заняли главным образом горные пастбища для своих многочисленных табунов лошадей до самого подножья величественного Мингитау (Эльбруса); они известны у своих соседей под названием карачаевцы.
II.
Выселение черкесов в 1864 году. Кабарда Большая и Малая.
С благополучным окончанием Кавказской войны на так называемом Правом фланге, в 1864 году, русская власть предложила непокорным прежде черкесам или выселиться на плоскость, или уйти в Турцию. Большинство черкесов предпочло последнее. Вследствие этого, в Турцию выселилось, по официальным данным, от 1 января до 10 июня 1864 года, 258068 человек, но с ушедшими раньше и позже этого срока наберется больше полумиллиона переселенцев. Таким образом, от стройного прежде и цельного народа остались небольшие клочки, в виде этнографических островков и полосок по Кубани, Зеленчуку и другим впадающим в Кубань рекам. Остатки эти своим числом не превышают 51 т. (абадзехов около 16 т., бжедухов 12 т., бесленеевцев 6 т., шапсугов 2 ½ т. и в Черноморском округе 1200 ч.) . Впрочем, и это число поименованных горских народностей все уменьшается, так как нижнекубанские адыге (из всех отделов Кубанской области, кроме Баталпашинского) и в настоящее время продолжают переселяться в Турцию. Все земли, которые очистились вследствие выселения адыге, убыхов и значительной части абазинцев, заняли русские, явившись по очереди четвертым племенным наслоением на этнографической почве западного Кавказа.
Одна только кабардинская ветвь адыге сохранила, на сколько это было возможно, за собою свои владения. Мало изменилась и численность этого племени, хотя нужно допустить, что в начале нынешнего столетия она была значительнее: число кабардинцев убавилось от чумы, свирепствовавшей в 1811 году, и двукратных восстаний в 1804 и 1822 годах. Примирившись относительно рано с русскою властью, кабардинцы утвердились окончательно в треугольнике между Малкой, Череком и склонами Черных гор. За пределами этой территории они живут уже совместно с другими племенами, причем русские поселки, обхватывая их как бы полукругом, вдоль по течению Подкумка и по линии железной дороги, и подавая у выхода Терека из Кабардинских гор руку осетинам, отрезали их от соплеменников, живущих за Тереком.
Кабардинцы населяют в числе слишком 72 т. Кабарду Большую и Малую, в Терской области; потомки же так называемых беглых кабардинцев, выселившихся с средней Малки еще при Ермолове, живут в трех аулах по Зеленчуку, вне пределов Кабарды — в Кубанской области.
Большая Кабарда начинается от верховьев Малки и доходит по Джинальскому хребту, окаймляющему долину этой реки с левой стороны, до ее соединения с Тереком; с юга она граничит с Черными и Кабардинскими горами, а с востока только в одном пункте прорывается чрез линию Ростово-Владикавказской железной дороги, доходя до пределов М. Кабарды. Живущие в горах балкарцы и урусбиевцы, прикубанские карачаевцы и прикумские абазинцы находились в недавнее еще время в подчинении у кабардинских князей.
Малая Кабарда занимает угол, образуемый изгибом Терека, не доходя дальше, как на юг от г. Моздока. В прежнее же время М. Кабарда простиралось до устьев р. Сунжи и на всем этом пространстве кабардинские князья держали от себя в зависимости поселившихся на их землях чеченцев (ингушей) и осетин.
III.
Исторические предания кабардинцев. Шора Ногмов. Князь Мстислав Тмутараканский.
Кабардинцы, наравне со всеми адыге, принимали участие в исторических событиях и приходили в столкновение то с теми, то с другими народами. Но собрать какие-нибудь достоверные данные, проникнуть чрез завесу, скрывающую народную быль, и разъяснить значение этого народа на арене истории — нет никакой возможности: летописей нет, а сохранившиеся изустные предания имеют слишком много сказочного характера и перепутывают хронологическую связь событий.
На основании народных преданий составил Шора-Бек-мурзин-Ногмов, еще в 1843 году, историю адыгского народа, которая издана в 1861 г. в Тифлисе под редакцией Берже, выпустившего тот же самый труд в 1866 г. в Лейпциге в немецкой переделке под заглавием: Sagen und Lieder des Tscherkessenvolkes,, gesammelt vom Kabardiner Schora-Bekmursin-Nogmov, bearbeitet und mit einer Vorrede versehen von Adolf Berge. Хотя заключения и выводы, даваемые Ногмовым, слишком смелы и в многих местах поражают даже своею неожиданностью, но нельзя отвергать большой заслуги этого неутомимого собирателя кабардинских исторических песен и преданий, тем более, что в настоящее время многое из того, что пелось и рассказывалось еще в первой половине текущего столетия, или уже забыто или предается забвению; народные певцы замолкли, а кабардинская «повесть временных лет» уже не передается из уст в уста.
Адыгские предания захватывают весьма отдаленные времена. Так, по словам Ногмова, они упоминают об отступлении Аттилы (Адиля) от пределов адыгской земли, об имп. Юстиниане, о введении при нем Христианской веры и о других исторических событиях. Любопытна также сообщаемая им в переводе песня о Баксане, каком-то древнем туземнем князе, могильный памятник которого, называемый черкесами дука-бек , находился еще недавно на берегу речки Этоки, притоки Подкумка. Сохранилось также в народе предание о завоевании Идаром, внуком Инала, Тмутаракани, сообщенное в его книге, в настоящее время крайне редкой; но так как предание это будет интересно для русских читателей, то я его помещаю здесь в извлечении:
«После продолжительного спора, князь Идар, собрав кяхов и хагаков и воинов других адыгских племен, пошел на Тамтаракай. С ним был Редедя. Не было среди адыге никого, кто бы мог устоять против силы этого великана, почему современники прославляли его в следующей песне: оу Ридаде, оу Ридаде махо ореда, о Ридаде махо (Редедя, многосчастливый Редедя). Тамтаракайцы вышли к ним на встречу со своим войском. Тогда Редедя, по обычаю тогдашних времен, захотел решить участь войны единоборством, обратясь к Тамтаракайскому князю со следующими словами: (Зачем теряем с обеих сторон войско; зачем кровь проливаем?). Князь Тамтаракайский сам вышел на вызов великана. Противники сняли с себя оружие, положили на землю и начали борьбу, продолжавшуюся несколько часов. Наконец, Редедя пал, пораженный ножом князя. Единоборство прекратило войну, и адыге возвратились в отечество. Спустя несколько лет после этого похода, адыгейцы собрали значительное войско, с намерением отомстить за смерть Редеди и, вместе с тем, завоевать Тамтаракай. Они попросили помощи у осов, которые прислали им 6000 войска. Соединенные силы адыге и осов пошли походом на Тамтаракайское княжество. Несколько тысяч неприятелей вышло им на встречу. Много было кровопролитных сражений, много погибло людей, много разорено жилищ, много истреблено имущества; но намерение адыгейцев было непоколебимо. Война продолжалась несколько времени с величайшим упорством с обеих сторон. Наконец, адыгейцы победили своих врагов и разорили всю область Тамтаракайскую. После этой победы они возвратились в отечество с богатою добычею и множеством пленных. С того времени употребляется проклятие: «(будь ты Тамтаракаем!)».
Тамтаракайский князь — это Мстислав, сын Владимира Святого, княживший в молодости своей в Тмутаракани. История упоминает об его единоборстве с Редедею; но в русских летописях вовсе не упоминается о войне, бывшей причиною падения Тмутаракани; память же о тмутараканском уделе исчезает с XII столетия. Не дополняет ли это предание утерянную страницу из русской истории?
Сообщая это важное предание, слышанное полстолетия тому назад Ногмовым, я имею в виду обратить на него внимание других исследователей адыгской старины, в той надежде, что, может быть, кому-нибудь удастся написать его в Кубанской области, по близости к месту события. Я, со своей стороны, делал попытку записать его, в мою поездку в Кармово, родной аул Шоры-Ногмова; но, по-видимому, оно там уже забыто; слышал же я только припев к свадебной песне: «оу Ридаде, оу Ридаде махо!» Сын Ногмова, отставной гвардии поручик Урустам Шора-Бекмурзин-Ногмов, разыскивал, по моей просьбе, то же предание; в ауле Ашабовом, но, кажется, безуспешно. Очень жаль, если оно уже стерлось в памяти народа или приноровилось к другим событиям, в роде, например, сообщаемого ниже рассказа об единоборстве Бея с татарским пелюаном.
Л. Л.
КАБАРДИНСКИЕ ПРЕДАНИЯ, СКАЗАНИЯ И СКАЗКИ
ЗАПИСАННЫЕ ПО-РУССКИ.
ПЕРЕСЕЛЕНИЕ КАБАРДЫ ТАМБИЕВА.
I.
По преданию, кабардинцы населяли прежде северо-западный Кавказ, занимая всю береговую полосу Черного моря, и назывались косогами. У них были князья Болотоков и Куйцукоков, которые творили над народом суд и расправу и предводительствовали на войне. Ближе всего к князю стояли тлякотлеши имевшие право, по обычаям косогов, садиться за стол с своим князем. Занятие тлякотлешей заключалось преимущественно в том, что каждый из них должен был, по очереди, отправляться на четыре года путешествовать, не имея права возвращаться без добычи, так как это считалось величайшим позором. Один из них, по имени Кабарда Тамбиев, отправился путешествовать на вышеозначенный срок, взяв с собою пять, подобных себе, джигитов. Дома осталась жена его, которую звали Жан, и маленькая дочка Зулихан. Жан была неописанной красоты. По тодашнему обычаю, князь не должен был видеть жену высшего дворянина; но, к несчастью, пылкому князю Болотокову сообщили о красоте жены Тамбиева. С тех пор он не знал покоя, придумывая средства к тому, чтобы с ней сблизиться. С этою целью он подсылает к ней своих людей с просьбой принять его к себе в гости. Она отказывается, ссылаясь на народный обычай; но, вследствие сопротивления Тамбиевой, настойчивость князя возрастает. Княжеские люди отправляются к ней вторично; наконец, уступая их требованию, она изъявила свое согласие принять князя Болотокова, но под условием, чтобы он явился не раньше месяца; она рассчитывала, что к этому сроку возвратится ее муж и избавит ее от назойливого князя. Князь согласился ждать. И действительно, за два дня до срока, обещанного князю Болотокову, явился Тамбиев. Жан рамсказала мужу о случившемся в его отсутствие. Выслушав все это, Тамбиев сообразил, что, при таких условиях, ему нечего оставаться в владениях князя, так как раньше или позже дело может окончиться кровавой расправой, и потому он решился выселиться в другую землю. Уложив свое более ценное движимое, имущество: на арбы, он двинулся в путь; с собою взял он тех же самых пять джигитов, с которыми он ездил раньше путешествовать.
Тамбиев направился вверх по реке Пшизе (Кубани) в места, занятые другими племенами. После продолжительного странствования, он достиг кургана Курей, по левую сторону реки Малки, напротив того места, где станица Прохладная. Тамбиев взобрался на курган и стал осматривать местность, поразившую его своей плодородной почвой и широким раздольем; вдруг он в ближайшем лесу услышал крик охотников и лай собак. «Здесь, наверное, есть люди — сказал он, обратившись к своим спутникам, — отправьтесь кто-нибудь, чтобы, узнать, чья это земля!» Один из его людей отправился на разведки. Проехав несколько верст, он увидал белые шатры: оказалось, что это было войско тургутов (калмыков), во главе которого был хан, который сидел посредине стана, поджав ноги, и куря длинную трубку. В те времена калмыки были рассеяны по всей нынешней Кабарде. Хан призвал к себе Тамбиева и после продолжитедьных переговоров отдал ему во владение именно то место, где ныне находится аул Лафишева. Здесь он построил себе сакли, обзавелся хозяйством и жил в полном довольстве несколько лет.
У калмыцкого хана Тамбиев пользовался большим почетом, садился всегда за стол с ним вместе, ездил с ним на охоту и принимал даже участие в военных совещаниях. Но тут его опять постигло несчастие: слуги хана каким-то чудом увидали жену Тамбиева, хотя она скрывалась, по возможности, от постороннего глаза, и, конечно, передали своему повелителю о необыкновенной ее красоте. Хану захотелось во что бы то ни стало ее увидеть; стали судить и рядить, как бы это устроить, и, наконец, остановились на следующем: завтрашний день хан должен отправиться на охоту в Тамбиевский лес, а на возвратном пути заехать к Тамбиеву в дом. Как порешили, так и сделали. После удачной охоты хан с своей свитой заехал к Тамбиеву во двор. Немедленно выбежал хозяин и стал приветливо и радостно приглашать хана в кунацкую. Тогда хан сказал обидчиво: «Когда ты бываешь у меня, Тамбиев, то я приглашаю тебя в свою кибитку, где ты видишь мою жену, детей и всю домашнюю обстановку; этим я выражаю свое радушие: поэтому, прошу тебя вести меня прямо к себе!» — «У косогов не в обычае — сказал Тамбиев — показывать жену посторонним людям!» — «Ты на моей земле и, поэтому, ты должен держаться обычаев моей страны!» Таким образом, как ни отговаривался Тамбиев, он должен был вести хана, в свой дом. Подано было высокому гостю угощение. Жена Тамбиева стояла пред ханом, подавая ему бузу и разные кушанья. Пленившись ее красотою, хан не сводил с нее глаз. Загорелось любовью ханское сердце, и, хотя уже наступил вечер, хан и не думал отправляться в свой стан. Тогда люди ему напомнили о том, что становится уже поздно, и пора ехать домой. — Да, хорошо твое угощение, Тамбиев, — сказал хан, поднимаясь со своего места, — но твоя жена еще лучше!» Тамбиеву было неприятно замечание хана, но он ничего не ответил. Да, и как отвечать могущественному хану, приютившему его на своей земле!
У хана не идет из головы жена Тамбиева: он ее видит во сне и наяву. Несколько дней он боролся с самим собою; наконец, он заявил своим приближенным, что она должна быть, во что бы то ни стало, его женою. Тогда его приближенные стали придумывать всевозможные средства, чтобы помочь в этом деле хану, не прибегая к открытому насилию, употребить которое хан ни за что не соглашался. Наконец, они посоветовали ему пригласить к себе Тамбиева и попытаться, не отдаст ли он ее по доброй воле. Явился Тамбиев, с мрачными думами, как бы в предчувствии своего горя. Хан принял его весьма дружелюбно, усадил за стол и велел подавать жеребятину и кумыс. Поговорив немного о посторонних предметах, как этого требовало приличие, он стал хвалить красоту его жены, а затем, недолго думая, предложил ему поменяться женами. Тамбиев отклонил это предложение весьма сдержанно, но хан стоит на своем: «Ну, не хочешь меняться, то продай; наконец, отдай так!» Тамбиев опять стал отговариваться, что это не в обычае косогов, но хан закричал: «Земля моя; ты должен подчиняться моим обычаям. Отдай ее добровольно, взяв взамен ее все, что тебе угодно; если же нет, то я возьму силой!» Услышав столь резкие и решительные слова хана, Тамбиев встал, не говоря ни слова, и вышел.
Придя домой, Тамбиев бросился на тахту и, закрыв лицо руками, стал думать тяжкую думу. В это время входит жена и, видя его дурное расположение духа, спрашивает, что такое случилось и зачем его хан призывал к себе. Тамбиев долго отговаривался, не желая жене раскрыть всю правду, но жена все допытывалась, и, наконец, он рассказал ей все подробно. Выслушав мужа, она спросила, что он хочет делать. «Пока жив, не отдам своей жены!» сказал муж. На это она ему ответила: «Как же ты думаешь идти против воли великого хана: ты один, а у него бесчисленная орда! Послушайся моего совета: согласись продать меня, а когда он тебя спросит, за какую цену, ты ему скажи: в заме за всю землю, которую ныне занимает его орда; притом, он должен сейчас же удалиться в свои степи». Сказано — сделано. Хан прыгал от радости, когда узнал, что Тамбиев предлагает ему свою жену; но его радость поубавилась в значительной степени, когда ему сделались известны условия Тамбиева. Тем не менее, сознавая, что ему без Тамбиевой жить нельзя, он согласился вывести свою орду из этих мест, предоставив всю землю Тамбиеву и взяв взамен его жену, и перекочевал в степь, за море, откуда и пришли тургуты. Таким образом, Тамбиев сделался владельцем огромного пространства земли, но, считая старое свое место несчастливым, он перенес свой аул за реку Баксан, на правую ее сторону, на то самое место, где он стоит и поныне. Для безопасности от набегов соседних племен, он обвел свой аул земляными укреплениями, со сторожевой башней, и начал со своими пятью спутниками обрабатывать землю. Население в ауле все прибывало: из Кяхе являлись с каждым годом все новые переселенцы, так как недовольных обращением князя Болотокова с подданными было очень много. В скором времени образовался громаднейший аул.
II.
Прошло приблизительно двенадцать лет. Дочь Тамбиева Зулихан была уже невестой. Стояла весна. Снега в горах стаяли, от чего разыгрался Баксан и, выйдя из своих берегов, разлился во все стороны. Аульные жители, в числе которых был и Тамбиев, вышли полюбоваться бушующей рекой и набегающими с стремительной силой волнами, как вдруг на противоположном берегу показался всадник, на белом коне. Подъезжая к реве, он стал гарцевать на своем коне, и все Тамобиевцы с нетерпением ожидали, что он станет делать. Тогда Тамбиев, обратившись ко всему народу, свазал: «Если этот всадник переправится вброд чрез реку к нам, то я отдам за него свою дочь Зулихан!» В ожидании, чем все это кончится, народ не расходился. Доехав до реки, всадник, не слезая с коня, подтянул подпруги и бросился в клокочущий поток. После страшной борьбы с быстрой рекой, уносившей его все вниз по течению, он благополучно достиг берега. Подъехав к стоявшей на берегу толпе, он слез с коня и поздоровался с народом. В ответ на это, народ выразил ему шумно свое одобрение. Тогда Тамбиев, вспомнив о сказанном им еще до переправы незнакомца, сообразил, что, по обычаю косогов, тестю не подобает быть вместе с будущим зятем, и, потому, поспешил удалиться домой. Незнакомец хотел заехать во двор к владельцу аула; но ему сообщили об обещании Тамбиева, и он, зная местный обычай, остановился в сакле одного из аульных жителей, предложившего ему свое гостеприимство. На следующий день он послал сватов в дом к Тамбиеву. Тамбиев, согласно сделанному пред всем народом заявлению, согласился иметь его своим зятем. Приезжего звали Куденет; родом он был еврей. Тамбиев построил ему дом и сыграл, по косожскому обычаю, свадьбу.
Женившись на дочери Тамбиева, Куденет жил в новом доме целый год. По истечении этого срока, молодые должны были, как этого требовал обычай, посетить дом своего отца. Отправляясь туда, жена спросила своего мужа, какие подарки брать у отца, когда он станет их предлагать. Подумавши немного, Куденет сказал жене: «Попроси у отца столько земли, сколько можно захватить воловьей шкурой». Жена его, удивляясь требованию мужа, уехала к отцу. По истечении месяца, в продолжение которого она должна была оставаться в отцовском доме, она стала собираться к мужу. Тамбиев предлагает дочери, что ей заблагорассудится: скота, овец, а, вдобавок, и рабов. Молодая женщина, помня поручение мужа, покачала отрицательно головою и сказала: «Дай нам, отец, столько земли, сколько можно захватить воловьей шкурой!» — «Бери самую большую воловью шкуру, какая найдется в ауле!» сказал, усмехнувшись, отец. На следующий день Куденет, при свидетелях, зарезал быка, снял с него шкуру и, разрезав ее на тоненькие ремешки, отправился к отцу. Принесли туда огромную связку тончайших ремней, и Куденет начал, при большом стечении народа, развертывать по земли свои ремни. Тамбиев стоял в недоумении, да и все аульные жители не знали, что из этого выйдет. Куденет растянул свои ремни, начиная от кургана Фендуко находящегося на юг от первого аула Атажукина, и захватил ими огромное пространство земли, насколько можно окинуть взором; в состав земли, обведенной ремешками, вошли также берега р. Чегема, на котором он основал свой аул, существующий и поныне и называемый Куденетовым. — С течением времени основалось по Малке, Баксану, Чегему и другим небольшим речкам много косожских аулов, и весь край стал называться по имени основателя первого аула Кабардой, а жители — кабардинцами.
Заметка.
Предание о переселении кабардинцев в нынешнюю Кабарду упоминается у Клапрота (Klaproth, Reise in den Kaukasus. 1812. I. стр. 563.), с любопытной подробностью об уступке князем своей жены владельцу земли; но, вместо тургутов, являются френги. У Ногмова нет этого предания; он упоминает только о переселении из Крыма на Кавказ княжеского рода Араб-хана, от которого происходил Инал, родоначальник всех адыгских князей. В числе этих князей упоминается и темиргоевский князь Болотко; от него отделился князь Занн, и поселился на Кубани, недалеко от устьев р. Белой. Ногмов упоминает еще о переселении в Малую Кабарду Шалоха Таусултанова но оба эти события не имеют, по-видимому, с сообщаемым мною ничего общего. О Куденетове упоминается там же на стр. 122, но при совершенно другой обстановке. По всей вероятности, настоящее предание ускользнуло от внимания Ногмова: в противном случае, он не преминул бы им воспользоваться в своей истории.
В предании о Куденетове встречается любопытная подробность: захват земли, с согласия ее владельца, посредством разрезанной на тоненькие ремешки воловьей шкуры. Куденетов был еврей; это нам живо напоминает предание о семитке же Дидоне, основательнице Карфагена, получившей от нумидийского царя Гиарбаса, посредством такой же уловки, значительное пространство земли. Общность этого предания расширяет еще круг сопоставлений между мифами народов бассейна Средиземного моря и кавказскими сказаниями.
КРЫМЦЫ В КАБАРДЕ.
I.
Крымский хан Мамай, желая привести под свою руку Кабарду, явился неожиданно со своим войском. Не приготовившись к защите и растерявшись от внезапного нападения, кабардинцы заявили свою покорность. Хан взял с них заложников, и остался на некоторое время в Кабарде. Свое войско он расположил по домам в кабардинских аулах; в каждом дворе стояло по два человека крымцев. Татары всячески издавались над бедным народом: после обеда должны были кабардинцы, в знак покорности, запрягаться в арбы и возить своих постояльцев до тех пор, пока они не прикажут вернуться назад. По вечерам же татары-бездельники ходили по домам и осматривали кабардинских женщин, и которая им пришлась по вкусу, они ее брали к себе; о сопротивлении же жестоким победителям нельзя было и думать. Вот как надругались крымцы. над кабардинцами! Все это продолжалось около полугода. Половина крымского войска стояла лагерем на горе Кинжал , и туда должны были кабардинцы гонять каждую неделю скот для прокормления воинов, что было весьма тяжело для народа.
В селении Ашабовом жил знатный кабардинец, по имени Миншак Ашабов, кабардинским же князем в это время был Кургоко Атажукин. Один крымский паша заметил, что у Миншака жена красива, и распорядился, чтобы ее привели к нему. Вечером пришли к Миншаку люди и сказали, чтобы он выдал жену. Миншак объявил, что он не отдаст ее. Те ушли и доложили об этом паше. Паша пожаловался хану. На следующий день призвали Миншака к хану. Миншак снял шапку и стал пред ханом, сидевшим на ковре и курившим из большой трубки. «Отчего ты — спросил грозно хан — не отдал своей жены одному из моих пашей?» — «Не отдам!» сказал смело Миншак. «Посмотрим, не отдашь ли ты!» сказал хан, и с этими словами положил трубку на голову Миншака, перевернувши ее горящей золой вниз, и держал ее до тех пор, пока огонь в трубки не выгорел. Миншак стоял, не моргнувши даже глазом, как будто бы он и не чувствовал никакой боли. Удивившись твердости духа Миншака, хан отпустил его домой. «Ну! — сказал Миншак, придя домой — это еще ничего; но если бы они меня запрягли в арбу, в которой возят сэманхашхенов, то я дал бы себя знать этим проклятым татарам!» Об этих словах Миншака прослышали крымцы и, недолго думая, призвали его и запрягли в арбу. В арбе развалился паша, и Миншак возил его до тех пор, пока не пал в изнеможение. Тогда паша велел своим людям отпрячь его. Лишь только Миншака выпрягли и стали толкать, чтобы он пашу высаживал из арбы, он выхватил шашку, и убил пашу и всю его прислугу. Когда об этом услышал крымский хан, то он не сказал ничего, отложив расправу с ним до более удобного времени.
II.
На речке Мазехе, правом притоки Малки, стоял аул Кармов. В ауле были два брата Кармовы: Кануко и Кандохо. Сам хан гостил у братьев Кармовых, и был женат на родной их сестре. Хан имел при себе пелюана (борца), которого никто из кабардинцев не в состоянии был побороть, тем хан в особенности гордился. Однажды, хан велел огородить плетнем место для борьбы и дать знать по аулам, не пожелает ли кто-нибудь из кабардинцев померяться силами с его пелюаном. У братьев Кармовых был крестьянин, по имени Бей, который, как говорят, был до того силен, что, отправляясь в лес, вырубал ступицы, ободья колес и все деревянные принадлежности арбы, привязывал к большому брусу и нес все это на своих плечах, не чувствуя совершенно тяжести, как будто это была вязанка дров. Князь Кургоко стал разведывать среди кабардинцев, не найдется ли кто-нибудь, кто бы мог вступить в борьбу с ханским пелюаном. Тогда этот Бей сказал: «Кургоко, я поборол бы этого борца; только у меня руки коротки!» Этим он намекал на то, что он простой человек, не имеющий никого за собою. Кургоко смекнул, в чем дело, и сказал, что он постарается о том, чтобы его руки были подлиннее. Явился Бей на место борьбы. Крымский пелюан, гордясь своей силой и непобедимостью, рычал, как лев, вызывая всех, кому это угодно, на борьбу. Позади его сидел сам хан и курил из длинной трубки. Вдруг подошел к пелюану Бей, схватил его своими мускулистыми руками, поднял вверх и швырнул на землю с такою силой, что пелюан только стонал от боли, лежа на земли, без всякого движения, еле-еле живым. Хан, не ожидавший ничего подобного, был до такой степени поражен и, вместе с тем, выведен из себя, что он вскочил со своего места и ударил Бея трубкой по голове так, что пробил ему голову. Раздосадованный этим, Кургоко вынул шашку и хотел нанести удар хану; но люди его удержали, говоря, что гостя-де не следует трогать. Пелюан чрез день умер. Бею завязали голову, и рана зажила. После этого Кургоко стал думать крепкую думу о том, как бы им всем освободиться от ханской неволи. Он созвал чрез глашатая князей и некоторых уорков на сход, напомнил всем о перенесенных от татар оскорблениях и распорядился на следующую ночь умертвить всех крымцев, расположенных по домам кабардинцев. Как сказано было раньше, хан жил в доме у Кармова, а, с ним вместе, там было двое приближенных хана. Ночью ворвался к Кармову Бей, заколол своей пикой ханских приближенных и подошел уже к самому хану, чтобы и ему нанести смертный удар, но сестра Кармова бросилась к Бею со словами: «Сперва убей меня, а потом моего мужа!» Этим она обезоружила Бея и спасла жизнь своему мужу. Вот, каков был этот Бей! У этого Бея были два сына: Кашеж и Шеру; от первого пошли Кашежевы, а от второго Шеруовы.
III.
Пощадив жизнь хана, Бей решился помочь ему бежать из аула, чтобы угодить этим сестрой владельца аула, Кармова; он боялся, чтобы кто-нибудь другой не выместил на хане всей злобы, накипавшей на сердце кабардинцев. С этою целью, он принес из дому корыто, уложил в него хана и перенес его незаметно на ту сторону р. Малки. Затем, оставив его там, перенес на корыте же его жену. Когда уже обои были на, том берегу в безопасности, Бей доложил обо всем одному из братьев Кармовых. Тот взял с собой двух верховых лошадей и, переправившись чрез Малку, поспешил к хану. Посадив на одну лошадь хана, а на другую его жену, он отправился, вместе с ними, в дальний путь — в Крым. После различных приключений, они достигли Крыма, где Кармов остался в гостях у хана. Проходит месяц — другой. Кармову жилось у хана очень хорошо, так как хан и его жена, в благодарность за спасение жизни, ничего не жалели, чтобы пребывание в ханской столице сделать ему более приятным. Наконец, Кармов стал проситься домой. Хан предлагает ему на память какие угодно драгоценности; но он от всего отказался и попросил себе в дар чубарого коня из особенной породы, которая водилась только у одного хана. Этот конь стоял в конюшне с кобылицей. Хан сначала не соглашался отдать редкого коня; но Кармов все настаивал, а ханша поддерживала в этом своего брата. Не устоявши против усиленных просьб обоих, он отдал Кармову коня; но кобылица до такой степени привыкла к жеребцу, что, когда вывели его из конюшни и, она стала ржать жалобно и бить копытами землю. Видя это, хан отдал ему и кобылицу. Кармов, навьючив лошадей всяким добром, благополучно прибыл в Кабарду. Все люди дивились красоте редкого коня. Кургоко Атажукин, услышав о приезде Кармова и о красоте приведенных им лошадей, приехал к нему на следующий день, чтобы убедиться, правда ли это. Когда же он увидел этих лошадей, то он сказал, что ему очень нравится чубарый конь. «Для кого же я его привел — сказал Кармов — как не для тебя: он твой!» Атажукин взял коня и, в знак благодарности, возвратил Кармовым штраф, взятый с них за содействие бегству хана, и еще отдал им в подарок целое семейство рабов, по фамилии Хатемизовы, потомки которых до настоящего времени живут в селении Ашабовом.
IV.
После бегства хана, кабардинцы, под начальством князя Кургоко, напали в числи 500 человек врасплох на лагерь крымцев, стоявший на горе Кинжал. Половину войска они истребили, а оставшиеся в живых бросились, очертя голову, бежать вдоль по ущелью. Кабардинцы преследовали их по пятам, потопили часть их в Малке, а остальных загнали в долину Ляхран, где растет большой сосновый лес. Крымцы искали в нем убежища. Во время этого бегства, весьма много крымцев погибло от ударов кабардинских гате (сабель), и едва третья часть спаслась в этом лесу. Кабардинцы их более не стали тревожить. Начало смеркаться, и когда князь Кургоко сделал распоряжение всем собраться в одном месте, то Миншака Ашабова не оказалось. Все уже за него беспокоились, когда он явился с татарской сешхо (шашкой) в руке, отнятой у паши. Шашку эту он отдал своему слуге Ципилову, потомки которого хранят ее до настоящего времени в своем доме. После разгрома крымцев, в руках кабардинцев осталась несметная добыча, и они на некоторое время избавились от иноземного ига.
Заметка.
У Шоры Ногмова упоминается о нападении крымского войска на Кабарду, при чем некоторые подробности совпадают с сообщенными в нашем сказании. Так, например, неожиданность нападения крымцев, продолжительная их стоянка в Кабарде, чинимые татарами народу притеснения, разгром их лагеря на горе Кинжал, — все это происходит, так, как он описано здесь. Даже и имя кабардинского князя Кургоко Атажукина то же. Очевидно, оба сказания относятся к одному и тому же историческому событию, а именно — к вторжению в Кабарду крымского хана Каплан-Гирея, совершившемуся в 1703 году (в нашем рассказе он называется Мамай). Разумеется, канва рассказа другая: народная фантазия, завладев каким-нибудь историческим фактом, разукрасила его по своему, прибавив некоторые детали, и даже приплела сюда мотивы из других сказаний. Но от этого интерес к этому сказанию только увеличивается: в произведениях народного творчества, с исторической подкладкой, выступают гораздо рельефнее черты характера народа и сложившийся с течением времени своеобразный склад его бытовой жизни.
CKA3AEИE О БРАТЬЯХ ЕШАНОКОВЫХ.
В старину жили в Кабарде братья Ешаноковы. Их было трое: старший — Уозырмес, средний — Темиркан и младший, еще малолетний — Уозырмег. Старшие братья были статные юноши, выдающееся среди своих сверстников богатырскою отвагой и несокрушимою силой. Они имели неодолимое влечение к войне: всю свою жизнь они проводили в набегах, мстя кровавою местью за обиды и не давая никому пощады. Про них сложилось поговорка: «Ешаноковы мстительны: (они) не простят!».
Молва о мстительности Ешаноковых пронеслась не только по Кабарде, но и по землям других адыгейских племен. Народ их боялся; но некоторые юноши, равные им по неукротимой отваге, желая с ними померяться силой, вызывались сами на борьбу с ними и искали случая к ссоре. Однажды, старуха-мать Ешаноковых ехала на арбе в соседний аул. На полдороге встретились с ней два брата Кефишевых, славившиеся в Кабарде точно также своею храбростью и неустрашимостью, но, притом, не меньшею жестокостью, чем Ешаноковы. Узнав от погонщика быков, что в арбе едет мать Ешаноковых, они бросились на нее, стащили бедную старуху с арбы и, желая надругаться над воинственными братьями, безжалостно отрезали нос у ни в чем неповинной старушки, добавив при этом: «говорят, Ешаноковы не прощают обид; так вот им обида от Кефишевых!». Старушка вернулась домой и с рыданиями приглашает своих сыновей отомстить за обиду. Ешаноковы воспылали страшным гневом; сердце так и рвется смыть кровью тяжкое оскорбление. Тем не менее, они решились выждать удобной для мщения минуты, зная о том, что Кефишевы противники, с которыми нужно считаться. Прошло после этого три месяца. Кефишевых обвинили в каком-то преступлении и вызвали на народный суд в Татартуп ; они были невинны, о чем знали только братья Ешаноковы, но как склонить их к тому, чтобы они принесли оправдательную присягу в пользу своих злейших врагов, обидчиков их родной матери? Что делать? Кефишевых решились прямо отправиться в дом к Ешаноковым. Темиркан стоял в дверях сакли и, заметив въезжающих во двор заклятых врагов, бросился надевать оружие. «Стой, куда ты бежишь?» спросил его Уозырмес. — «Отомстить за мать!» ответил Темиркан, — «Подожди: месть от нас не уйдет! Теперь они наши гости; постарайся, как можно приветливее, принять их в кунацкой!» Темиркан побежал исполнить приказание брата: повел гостей в кунацкую, а лошадей поставил в конюшню. Когда уже гости закусили, Уозырнес явился к ним в кунацкую и спросил, чем он обязан их посещением. «Тебе, известно — сказал старший Кефишев — в чем нас обвиняют в Татартупе; оба вы знаете о нашей невинности: не согласитесь ли вы свидетельствовать в нашу пользу?» — «Кривить душой мы не станем; — ответил Уозырмес — что знаем, то и скажем; но все-таки обиду, матери мы вам простить не можем: будьте готовы на все!» Кефишевы сели на лошадей и уехали. Братья Ешаноковы присягнули, в Татартупе в невинности Кефишевых, и они были судьями оправданы.
Прошло с тех пор две недели. Кефишевым, несмотря на их удаль и неустрашимую отвагу, делалось жутко от угрозы Уозырмеса; мысль о недалеком возмездии не покидала их ни на минуту. Желая как-нибудь избавиться от угрожающей им опасности, они прибегли к народному кабардинскому средству: в отсутствие братьев, они явились к ним в дом и, бросившись к их старушке-матери, стали по очереди сосать ее грудь , объявив при этом: «Мы уже теперь такие же твои сыновья, как и Уозырмес и Темиркан; теперь они нам мстить не могут!» — «Будьте покойны, мои дети! — сказала старушка — поезжайте домой. Вечером приехали с охоты Уозырмес и Темиркан. Когда они вошли в горницу, мать рассказала им о том, что случилось в их отсутствие, и просила их быть с Кефишевыми, как родные братья. «Это нам очень неприятно — сказал старший сын — но что же делать? Своей рукою мы теперь мстить не можем!» Эту ночь они не спали от досады, что Кефишевы своею хитростью их обезоружили; но на следующий день, повинуясь приказанию матери и требованиям народного обычая, они отправились к Кефишевым и помирились с ними. Тем не менее, они в душе затаили чувство мести и ждали только случая, как бы ее привести в исполнение, если можно, чужими руками. Однажды, на поминках в ауле, братья Кефишевы сидели в тени под высокой каменной стеною заброшенной и уже почти обрушившейся сакли. Уозырмес и Темиркан, заметив это, подговорили молодежь навалиться всею силою на каменную стену. Те, конечно, не зная о том, что под стеною сидят Кефишевы, подложили свои могучие плечи: стена рухнула, и Кефишевых вытащили из-под груды камней уже мертвыми. Таким образом, Ешаноковы достигли своей цели; отомстили за свою обиду, не нарушив этим народного обычая.
II.
Слух о непримиримом характере Ешаноковых дошел также до князя западных адыгейцев-кяхе , по имени Куйцукоков. Это был человек, в котором скрывались сверхъестественные силы, и слыл он в народе под названием глухой богатырь. Ему хотелось вызвать чем-нибудь мстительность Ешаноковым, чтобы потом померяться с ними силами. Куйцукоков вооружился в свои доспехи, сел на лошадь и отправился в Кабарду. В ауле Ешаноковых он явился в сумерки; старших братьев не было дома, а старушка-мать вышла куда-то по делу. Въехав во двор, князь Куйцукоков крикнул: «Уозырмес!» На крик выбежал оставшийся в доме девятилетний Уозырмег и, подойдя учтиво к всаднику, попросил его слезть с лошади и войти в дом. «А кто дома?» спросил всадник. — «Никого нет, кроме меня!» ответил мальчик. Не говоря ни слова, Куйцукоков вынул шашку и разрубил мальчика пополам, сказавши: «Посмотрим, какова будет месть Ешаноковых! Подняв с земли труп Уозырмега, он направился в соседний лес, где и спрятал в шалаше тело несчастного мальчика. На другой день приехали Ешаноковы и, узнав от матери об исчезновении Уозырмега, стали его разыскивать по всем окрестностям. Наконец, после долгих поисков, Уозырмес, пробираясь пешком чрез лес, наткнулся на шалаш, и там нашел изрубленного мальчика. «Да, этого никто другой не посмел бы сделать — сказал со вздохом Уозырмес — как разве этот глухой дьявол Куйцукоков; пока жив, не прощу ему этого!» Похоронив мальчика, Уозырмес сел на лошадь и отправился в страну кяхейцев.
Приехав туда, он оставил лошадь, оружие и одежду у своего знакомого, а сам, переодевшись в лохмотья и взявши, на всякий случай, с собою кинжал, прямо отправился в дом Куйцукокова. На площади толпа народа; среди народа стоит сам князь и делает распоряжение насчет предстоящей войны. Когда народ стал расходиться, Уозырмес подошел к князю и сказал, что он желал бы к нему поступить в услужение. «А что ты умеешь делать?» спросил князь. — «Беда всему научила — ответил Уозырмес — я готов быть хоть конюхом!» Князь согласился, и Уозырмеса приставили к лошадям. Он занялся своим делом с большим усердием: купал, чистил лошадей и исправно кормил их так, что они в короткое время поправились. Князь быль весьма доволен слугой, и велел ему всегда седлать и подавать въездного коня. Уозырмес сделался даже любимцем князя и приобрел полную его доверенность. В один прекрасный день спрашивает князь Уозырмеса: «Знаком ли ты с ратным делом? Я хочу сделать набег на неприятельский аул. Пойдешь ли со мною?» — «Я готов — сказал слуга — с тобою хоть на край света!»
Отправился Куйцукоков вдвоем с Уозырмесом в путь-дорогу. Он не взял никого больше, надеясь на свою богатырскую силу и на помощь верного слуги. Забрались они в неприятельский аул, похитили весьма красивую девушку, которую себе уже давно наметил Куйцукоков, и затем укрылись в глухом ущелье, поросшем вековым лесом. Под развесистым деревом они постлали бурку и усадили на ней похищенную девушку. Уозырмес развел огонь, зарезал барана, которого он в ауле прихватил с собою, и собирался жарить шашлык. Князь прилег на бурку и, от усталости после продолжительной езды, заснул богатырским сном; спал богатырь так крепко, что из его ноздрей неслись вверх огненные искры. Уозырмес понимал, что с таким богатырем, как Куйцукоков, нелегко справиться; но, считая настоящую минуту самой удобной для того, чтобы привести в исполнение свою давно задуманную месть, он вынул шашку и замахнулся. «Стой — сказала девушка, ты видь, уорк? — «Да уорк!» — «Как же ты не слышал, что Куйцукокова берет только его «волчий зуб» Уозырмес сейчас выхватил шашку спящего богатыря и одним ударом отрубил ему голову. Но, о чудо? отлетавшая голова Куйцукокова, раскрыв глаза, сказала: «Как же это я, старый осел, не узнал по богатырским плечам Уозырмеса? Ты отомстил, и за это я тебя не виню. Возьми на память мою прямую кишку: она тебе пригодится!» Уозырмес хотел уже броситься к телу Куйцукокова, чтобы вынуть прямую кишку, но девушка его остановила, сказавши: «Как ты, Уозырмес, этого не знаешь, что его прямая кишка все режет, что к ней ни прикоснется: ты от нее погибнешь!» Тогда Уозырмес снял с Куйцукокова панцирь и все орудие, а его самого, вместе с лошадью, зарыл в пещере, сравняв могилу с землею; не осталось никакого следа на том месте, где погиб бесславно богатырь племени Кяхе! Обратившись к девушки, свидетельнице всего происходившего, Уозырмес сказал: «Я тебе всем обязан! Выбирай: хочешь ли быть женой мне, или сестрой?» — «Хочу быть сестрой тебя; — отвези меня в родительский дом!» ответила девушка. Отвезши ее в родной аул, Уозырмес отправился в Кабарду. Вернувшись домой, Уозырмес рассказал брату о всем случившемся и о девушки, которая ему помогла отомстить их заклятому врагу. С тех пор они каждый год ездили в аул к этой девушке, названной сестра Уозырмеса, и возили ей различные подарки.
III.
Прошло пять лет. На дворе стояла весна. Адыгейские певцы (гегуако) собрались со всех сторон, чтобы, по обыкновению, петь про богатырей адыгейского народа. Празднества шли уже к концу; в доме князя Тотластанова шли приготовления к отъезду народных певцов. Вечером явился и Уозырмес и, выпивши бузы несколько больше, чем следует, стал просить приезжих из Кяхе певцов спеть, при первой встрече с кяхейцами, следующий куплет:
Куйцукокова умертвив, панцирь стальной я снял.
Твоя прямая кишка, где находится, (пусть там и) высохнет;
В моем сердце, что было тяжело, прошло (т. е. отомстил).
Гегуако согласились исполнить просьбу Уозырмеса и отправились в дальний путь. В глухом ущелье, в котором был убит Куйцукоков, им попались на встречу молодые кяхейцы, охотившиеся в этой местности, и они, ничего не подозревая, спели хором вышесказанный куплет. У кяхейцев засверкали глаза; лица загорелись гневом; руки невольно хватались за кинжалы. В числе молодежи были также два младших брата убитого Куйцуковова. Посыпались со всех сторон вопросы, не знают ли они, кто убийца их князя. Этого, конечно, гегуако сказать не могли, но они и не скрыли от кяхейцев, что их этому куплету, пред их отъездом сюда, научил Уозырмес Ешаноков. Тогда кяхейцы догадались, что их народный богатырь погиб от руки Уозырмеса. Гегуако разъехались по домам, а братья Куйцукоковы, порешив отомстить кровавою местью за смерть своего брата, стали готовиться к путешествию в Кабарду.
IV.
Настала осень. У князя Тотластанова гостят уже третий день два кяхейца и все уговаривают его принять присягу в том, что он исполнит их просьбу. Это были два брата Куйцукоковы. Тотластанов долгое время не соглашался; но Куйцукоковы не отставали с своими просьбами. Жители аула знали о прибытии двух гостей, но не догадывались, с какою целью они приехали; когда же они услышали о том, что гости о чем-то неотступно просят князя, то и они стали, с своей стороны, умолять его исполнить их просьбу. Тогда уже Тотластанов не считал возможным сопротивляться и дал свое согласие. Гости отвели князя в степь — в такое место, где бы никто не мог их подслушать, и, с кораном в руки, заставили его поклясться, что он исполнит все, чего они от него ни потребуют: «завтра пойдешь с нами к Ешаноковым мстить за кровь нашего брата», сказали Куйцукоковы. — «Да, они нас всех троих и убьют: с ними не так легко справиться!» ответил Тотластанов. — «Не они нас убьют, а мы их! — «Едва ли! как же вы думаете устроить все дело?» — «На рассвете мы выйдем в их двор и угоним пасущихся там лошадей: Ешаноковы бросятся второпях, без оружия, вдогонку за нами; тут мы их и прикончим!» — «Пусть будет по-вашему!» скакал Тотластанов недовольным голосом: он быль питомцем Ешаноковыхъ, и ему тяжело было вмешиваться в это дело; но, связанный клятвою, он не мог поступить иначе. На следующий день, на рассвете, они выгнали лошадей, пасшихся во дворе Ешаноковых. Темиркаъ это заметил и бросился надавать уздечку на свою лошадь. — «Ты куда?» спросил Уозырмес. — «Как куда?» сказал Темиркан: «угоняют наших лошадей!» — «Седлай скорее наших скакунов», крикнул Уозырмес: «надевай оружие: они не лошадей наших хотят, а нашей головы!» Нисколько минут спустя, Уозырмес и Темиркан, в полном боевом вооружении, гнались уже на своих скакунах вдогонку за Куйцукоковыми. Как только они очутились на расстоянии выстрела от них, Темиркан пустил стрелу в одного из всадников: стрела попала в правый его бок и вышла в левый, и всадник грузно скатился с лошади. В это время Уозырмес снес с плеч голову шашкой другому брату. Таким образом, Куйцукоковы были убиты. Уозырмес узнал скакавшего без оглядки Тотластанова и закричал ему: «Остановись, изменщик, смешавши молоко с кровью, а то тебе несдобровать!» Однако, Тотластанов не останавливался. Уозырмес, нагнав его, хотел ему уже нанести удар шашкой, как тот рассмеялся и сказал: «Выслушай сперва, а потом бей!» Братья остановились, и Тотластанов рассказал им все, как было. Поверив словам Тотластанова, братья его отпустили, а сами вернулись домой, оставив трупы Куйцукоковых на том месте, где они были убиты. Спустя два года после этого, скончался Уозырмес, а Темиркан сложил свою голову на поле битвы с дикими тургутами (калмыками).
Заметка.
У Ногмова не упоминается вовсе о братьях Ешаноковых. Единственная нить, которая связывает наше сказание с сказаниями Ногмова, — это особа князя Тотластанова, вступившего в борьбу с тургутами и давшего им сражение на месте соединения Малки с Тереком.
Сказание о братьях Ешаноковых характерно во многих отношениях. Братья Ешаноковы являются представителями народного характера адыге, рыцарски воинственного, но, притом, мстительного и беспощадно жестокого. Воинственность племени выработалась под влиянием беспрестанной борьбы с соседями, и могла бы получить другое, более благородное, применение, если бы не изолированность племени в ближайшие к нам столетия: заключенные в тесные пределы между готовящимися к борьбе христианским Севером и магометанским Югом, адыге затворились в самих себе и искали исхода своим воинственным наклонностям в родовой мести и набегах на мирные аулы своих соплеменников. Иногда удаль проявлялась в искании опасностей: адыге ищет опасности, так сказать, из любви к искусству; он не только ищет ее, но старается ее вызвать, и в этом он не разборчив в средствах. Вот тем объясняется дикий поступок Кефишевых с матерью Ешаноковых, или «глухого богатыря» с маленьким их братом. Но Ешаноковы не остались в долгу: чтобы отомстить, пускается в ход измена. Хитрость считается делом позволительным. Так, Куйцукоков прибегает к средству, специфически адыгейскому (сравн. сказ, об Адемиркане, Сбор. т. VI.), чтобы подвинуть Тотластанова посредством клятвы в совершении поступка, непозволительного по народным обычаям.
К сказанию о братьях Ешаноковых относится и похищаемая в кабардинских текстах «Песня о братьях Ешаноковых», воспевающая подвиги Темиркана и оплакивающая его смерть; эта песня отличается искренностью чувства и силою поэтического воодушевления.
ЭЛЬБРУС.
Выше всех гор Кавказа подымается Ошхамахо и упирается в небо своими двумя вершинами. Снежные бури бушуют вокруг горы, льды оковали ее крутые обрывы, и никогда не тающие снега покрывают, как будто саваном, ее скаты и поляны. Кто раз видел эту гору, тот никогда не забудет чудного блеска снегов; ввек не изгладится у него из памяти сияние играющих на ледяном ее покрове лучей солнца. Раньше длинной цепи-курш , раньше других вершин Кавказа отражается на ее ледяной поверхности утренняя заря; раньше на нее падают утренние лучи солнца. При солнечном закате белоснежная Ошхамахо загорается розовым отливом; с замиранием дня, он меркнет фиолетовым оттенком, сливаясь постепенно с темной лазурью вечернего неба. Эти чудные переливы света ласкают взор до тех пор, пока огненный шар, закатившись за хребтом Горениж , не погаснет последними лучами. Тогда перестает гореть и Ошхамахо. Гордо эта гора выступает впереди снежной цепи и стоит на страже Кавказа!
Никто из смертных не был на вершине этой горы-великана! Многие пытались пробраться туда, куда залетают только птицы небесные, касаясь своим крылышком ледяных ее откосов, — заглянуть в ее пропасти, чтобы увидать скрывающиеся в ее безднах чудеса; но кому это удавалось?
Когда-то, — давно это было — один богатырь, с одним глазом во лбу, дерзнул проникнуть тайны и пробрался в расщелину между обеими вершинами, в то самое место, где подымается огромная, видимая для глаза, скала, у подошвы которой пробивается родник чистой, как горный кристалл, воды. Не потерпел бессмертный Тха дерзновенного поступка смертного и приковал его к скале длинною цепью за шею. Много лет прошло с тех пор; богатырь состарился. Длинная борода, белая как ледники Ошхамахо, доходит ему до колен; мощное тело согнулось, а гордое лицо избороздилось морщинами. В наказанье за дерзкую попытку богатыря, Тха послал хищную птицу; коршун прилетает к нему каждый день и безжалостно клюет его сердце; когда же страдалец наклоняется, чтобы испить из родника немного воды, то хищная птица, бросаясь раньше его, выпивает все до последней капли. Эта вода имеет чудесную силу. Кому удастся испить этой воды, тот будет жить до конца света. Наступит время, когда Тха рассердится на грешных детей Адама и, освободивши одноглаза от наказания, выпустит его из недр горы. Горе тогда людям! Он отомстит им за свои вековые страдания.
Нагрянули на Кабарду крымские татары и захотелось грозному хану Шагин-Гирею побывать на вершине Эльбруса. У подошвы Ошхамахо он остановился у кургана и порешил здесь заночевать. Курган этот и поныне называется «султанский ночлег». На следующий день Шагин-Гирей должен был подниматься на самую вершину. Он уже быль близко ее, когда услышал голос: калты, калты, Шагин-Гирей-хан! Слова эти по-карачаевски означают: постой, постой! Послушался вещего голоса хан и возвратился с своим войском домой. Это был голос того же самого старика, который прикован к скале Эльбруса.
Не удавалось сынам гор побывать на вершине Ошхамахо, но чужие люди все-таки успели там побывать. Пришли энглизы , взяли двух проводников кабардинцев и взобрались на самую вершину. Долго они смотрели оттуда во все стороны, все что-то измеряли и, наконец, насыпали из камней небольшой курган в знак своего там пребывания. Спустившись с вершины, они прибыли благополучно в аул Урусбиева. Тут все их засыпали вопросами, не видали ли они прикованного к скале старика. Рассмеялись энглизы! Никого там они не видали; впрочем, скалу с родником они видели, но воды им не удалось испить. Да и пить то ее нельзя. Достать воду можно, но пить из родника Ошхамахо воспретил сам Магомет!
3АМЕТКА.
Предание о прикованном к скале Эльбруса старике служило неоднократно темой для рассказов в разных изданиях, имеющих целью изучение Кавказа. Итак, о нем упоминает: г. Владыкин (Путеводитель и собеседник путешествия по Кавказу, Москва 1885 г.), Сеф. Урусбиев (в каком издании, сказать не могу) и другие.
Греческие мифы знают это предание, относя его к похитителю небесного огня — Промефею. Первым сообщает этот миф Гезиод в своем сочинении. По его следам, и многие другие греческие и римские писатели упоминают о Промефее, прикованном к скале Кавказа, а именно: Ферекид, Аполлоний Родосский, Аполлодор, Цицерон, Страбон, Гигин, Павзаний Периегет, Евстафий в комм. к Дионисию Периегету, Квинт Курций Руф, Арриан, Псевдо-Плутарх, Аппиан, Геродор Гераклейский, Аристоксен Тарентский, Дурис Самосский . Кроме того, знаменитый греческий трагик Эсхил сделал судьбу Промефея сюжетом своих трагедий, сохранившихся только в отрывках.
Таким образом, наше предание, освещаемое фантастическим представлением народа об Эльбрусе, чрезвычайно любопытно: захватывая, с одной стороны, неудачную попытку крымского хана взобраться на вершину, а, с другой, удачное восхождение на Эльбрус, совершенное западными туристами, оно служит доказательством тесной связи, существующей между кавказскими сказаниями и греческими мифами.
МАШУКА.
На том самом месте, где в настоящее время находится станица Горячеводская, стоял аул Кардана Гятежева. У Кардана было небольшое стадо коз, а среди стада выдавалась одна коза своими необыкновенными качествами: ростом была она выше других и имела длинную белую бороду; молока же она давала каждый день больше ведра. По утрам ее доили, а потом пастух гонял ее со стадом на соседнюю с аулом гору, где она паслась целый день; в сумерки пастух пригонял стадо домой. Когда доили коз, Кардан, как хороший хозяин, не отходил ни на шаг и был весьма доволен тем, что его длиннобородая коза дает столько молока. Однажды, Кардан, к своему удивлению, заметил, что она дала так мало молока, что его даже не хватило для ее козленка. На другой день то же самое: коза не дала молока ни капли, а ее бедного козленка пришлось напоить молоком от других коз. На третий день повторилось то же. Что за чертовщина? думает Кардан; он зовет пастуха и спрашивает, что это с козой. «Да, кто его знает!» отвечает пастух: «я и сам замечаю это, но объяснить себе не могу. Странно вот что: лишь только выгонишь ее на пастбище, она сейчас же отделяется от стада и куда-то исчезает; немного погодя, она возвращается, но уже с пустым выменем». — «Теперь смотри в оба», сказал Кардан: «ты мне ответишь за нее!» На следующий день пастух так таки и не отходил от козы, а когда она отделилась от стада, он побежал за ней и спрятался за выступом скалы. И о чудо! из своей засады он видит, что под кустом лежит младенец и сосет козу. Пастух пошевельнулся, и коза, услышавши шум, убежала. Тогда он бросился к младенцу и хотел его взять на руки; но не тут-то было: все тело ребенка, казалось, горит огнем; от него так и пышет жаром! Пастух сделал еще раз попытку взять ребенка, но он только обжег руки; да не только руки, он опалил себе брови, усы и волосинки на папахе! Как тут быть? Недолго думая, он обвязал лицо башлыком, накинул бурку, а чтобы не обжечь рук, он нарвал мокрых лопухов и окутал ими всего ребенка. Тогда только ему удалось его схватить; но лишь только он его взял на руки, то жара как не бывало: огненная сила от ребенка перешла в почву, и из нее потекли горячие источники. Ребенка пастух принес домой, а Кардан отдал его кормилице и стал воспитывать, как родного сына; назвали его Машуко. Воспитанника рос не по годам, а по часам; семи лет, он уже был умный и ловкий парнишка. С двенадцати лет, он уже ходил на охоту.
Бывало, он встанет рано утром, оседлает коня, возьмет лук со стрелами и охотится по целым дням на вершине своей излюбленной горы, или у ее подошвы в камышах, растущих у горячих источников. Всегда он приносил много дичи, а иногда и разные драгоценные вещи; но откуда он их брал, это была тайна для всех. Придя в совершеннолетний возраст, он попросил приемного отца построить ему саклю: «но смотрите», прибавил он: «не мажьте ее глиной: я этого не могу вынести». Прошло несколько дней, и он собрался куда-то в дорогу, сел на лошадь и, прощаясь со своими домашними, повторил свою просьбу. После его отъезда, Кардан построила приемному, сыну саклю; когда же она была уже готова, то сестра Кардана пришла посмотреть, все ли в исправности, и, увидев, что стена у очага в одном месте потрескалась, взяла да и смазала глиной. Вечером вернулся Машуко и, взглянув на очаг, заметил место, вымазанное глиной. «Так как вы меня не послушались» сказал Машуко: «я с вами оставаться не могу». Сказав это, он отворил сундук и вынул чашу неописанной красоты: блестит как серебро, но не серебро; горит как золото, но не золото; сверкает, как алмаз, но не алмаз! Взяв ее в руку, он сказал: «Храните эту чашу в своем роде: пока она у вас, вы никогда не будете бедствовать!» С этими словами Машуко удалился на свою гору и оттуда уже больше не возвращался. Спустя несколько времени, брат Кардана, поднявшись на вершину горы, нашел красный чевяк Машука. Вот этот чевяк, вместе с драгоценной чашей, хранится до сих пор в семействе Гятежевых. По всеобщему убеждению, к этим предметам, кроме членов Гятежевского рода, никто не может прикасаться: от одного прикосновения можно сделаться калькой. Полагают, что этот Машуко был не обыкновенный человек, а джин; гора же, на которой он скрылся, получила от него свое название Машука.
Заметка.
У Шоры Ногмова помещено другое предание, относящееся к горе Машуке. По его словам, во время нашествия Крымского хана на Кабарду, когда уже все согласились платить дань татарам и принять магометанство, один холоп, по имени Машуко, заявил протест против этого и скрылся с своими приверженцами на горе, у горячих источников, делая оттуда набеги на татар. Однажды, спускаясь по тропинке, он был убит скрытыми для этого в засаде людьми. С тех пор гора, на которой он скрывался, называется Машука. От себя прибавлю, что, действительно, и в настоящее время в с. Кармовом живет крестьянская семья, носящая фамилию Машуко.
Сообщаемое мною предание не имеет с вышеприведенным никакого сходства. Если, однако, сопоставить аллегорическое значение дара, предложенного нашим Машуко воспитавшей его семьи, с протестом Ногмовского Машука против принятия магометанства, то, пожалуй, отыщется в обоих преданиях родственный мотив.
Некоторые подробности этого предания имеют более глубокое значение. Жар, издаваемый ребенком, несомненно, указывает на высокую температуру источников, бьющих из горы, а сила, присущая этим источникам, нашла свое выражение в удивительных качествах ребенка. Драгоценности, которые приносил Машуко со своей горы, — это указание на то, что соседний с источниками аул находил в них свои богатства; не сохранил он его завета: Машуко исчез, а вслед за ним ушли и жители, расчистив место для поселенцев другого племени, которым и достались богатства Машуки.
Сохраняется ли в настоящее время какая-нибудь чаша в роде Гятежевых и где теперь живет эта семья, об этом я не мог собрать никаких сведений.
БЕШТАУ.
На склоне пятиглавой Ошхатху , с южной стороны, есть большая поляна. С пилой Кабарды собирались сюда нарты , чтобы принять участие в скачках, джигитовки и в разных состязаниях в силе и ловкости: бегании в запуски, бросании камней, сбивании всадника с седла толчком руки, стрельбой из лука в цель. В этих играх всегда, отличался знаменитый нарт Сосруко.
Нарты завидовали его ловкости и ненавидели его всею душою, но ничего не могли с ним поделать: он их побеждал не только в играх, но и в бою.
Однажды, весь южный склон Бештау пестрел от несметной толпы нартов. Происходила небывалая игра: одни нарты вкатывали вверх волшебное колесо, (жан-шарх), заостренное стальными зубцами, а другие, стоявшие на горе, спускали его вниз. Сосруко стоял внизу; пришла его очередь подталкивать колесо: он подталкивал его так, как и другие — руками.
Тогда бывшие на вершине нарты, желая его гибели, стали его подзадоривать: «ну-ка, Сосруко, подталкивай грудью!» Сосруко делал то, о чем его просили. «Подталкивай коленом», и это он исполнял. «Подталкивай лбом!» Сосруко и это было нипочем: колесо очутилось на вершине Бештау.
Игра прекратилась, так как солнце закатилось за горы Горениж. Сосруко спустился на поляну. Ночью пробралась к оставшимся на Бештау нартам старушка-колдунья и стала подтрунивать над ними: «Как это вы, нарты, хотите погубить Сосруко, а того не знаете, что его тело неуязвимо?» —«Что ты говоришь, старушка? Мы об этом ничего не слыхали!» отвечали нарты. «Вам ненавистен Сосруко, а мне — его мать Сатаней», сказала колдунья: «так, слушайте, что я вам скажу: когда Сосруко вынимали из родившей его каменной утробы, то бедро, за которое дуке схватил щипцами, покрылось костью и сделалось уязвимо для орудия: пригласите его подталкивать жаншарх бедром»!
На следующее утро явился Сосруко; к нему спустили колесо и он стал его опять подталкивать так, как накануне. «Ну-ка, Сосруко, подтолкни бедром», подзадоривают его нарты.
Увлекшись игрой, Сосруко забыл об угрожавшей ему опасности и подставил скатывавшемуся колесу бедро: бедренная кость от сильного удара раздробилась, и Сосруко упал полумертвым.
Он чувствовал, что его смерть близка. Собравшись с силами, он позвал своего верного коня: «Тхожей, я помираю!» Мигом очутился подле него его чудо-конь. Сделав сверхъестественное усилие, Сосруко вскочил на него, ударил его плетью и поскакал чрез горы и долы к Черному морю. На берегу моря он велел своему верному коню разрыть копытами землю. В вырытую могилу лег Сосруко, а затем его верный конь насыпал над его телом курган. Отдавши последний долг своему господину, Тхожей взвился в воздух и пропал бесследно. Еще и поныне по ту сторону Ошхамахо, на берегу моря, возвышается к небу курган Сосруко.
3АМЕТКА.
Еще до появления в Кабарде теперешних людей, жили нарты. Это были люди огромного роста и необыкновенной физической силы, но не отличавшиеся, подобно жившим раньше их великанам, умом и находчивостью.
Среди нартов выделялся Сосруко, о сверхъестественном происхождении которого рассказывают народные сказания. Он был необыкновенно умен и хитер; его тело было неуязвимо для орудия; мать его Сатаней помогала ему своим волшебством: все это давало ему большое преимущество над другими нартами, среди которых были многие и сильнее его и гораздо храбрее. Этими преимуществами он пользовался не только для того, чтобы помогать нартам в их борьбе с остатками великанов-людоедов, но и во вред самих нартов, истребляя этих буйных гигантов целыми десятками и очищая землю для мирного труда человека.
Подвиги Сосруко и других нартов составляют предмет богатырских былин не только у адыге, но и у абазинцев, горских татар и осетин.
В кабардинских текстах я помещаю сказание о рождении Сосруко и о некоторых его подвигах; но этим цикл былин о Сосруко далеко еще не закончен.
ОЗЕРО ШАТХУРЕЙ.
Один хозяин всегда косил сено на речке Жеманкул, а на склонах прибрежных гор пас своих овец; на зиму он загонял их в овчарню, не далеко от озера Шатхурей. Повеял от Ошхамахо холодный ветер; началась стужа и припорошило снежком. Пастухи в первую же ночь загнали овец в овчарню, а сами грелись у костров. Зашел хозяин, чтобы посмотреть, все ли исправно. Он остался всем доволен и, уходя к себе в саклю, сказал пастухам: «В эту ночь будет слышен в овчарни шум; но вы не тревожьтесь! Не выходите из своего шалаша и не заглядывайте туда, что бы там ни делалось!»
Была уже глубокая ночь, когда в овчарни послышался необыкновенный шум. Пастухи прислушиваются; явственно слышно, как кто-то гоняется за овцами. Они недоумевают, что это такое. Долгое время они не вставали, не обращая ни на что внимания, согласно приказанию хозяина. Шум увеличивается; поднялась страшная беготня и невообразимый гвалт: они уже думали, что настал последний час для бедных животных. Наконец, они не выдержали, зажгли восковую свечку и заглянули в овчарню. И что же они видят: овец гоняют из одного конца овчарни в другой два белых, как снег, барана, с черными ушами. Что за диковина? думают пастухи. Они растерялись и, забыв о приказании хозяина, бросились ловить таинственных баранов. Но лишь только они вошли с зажженной свечой в овчарню, белые бараны бросились к выходу, повалили пастухов и выскочили из овчарни. Овцы сначала сомкнулись в одну кучу, а потом стремительно понеслись за белыми баранами, которые направились прямо к озеру Шатхурей и бросились туда; за ними последовало и все стадо.
Утром приехал на арбе хозяин, и пастухи рассказали ему о случившемся. «Я, ведь, вам запрещал выходить», сказал хозяин: «все ваше счастье было только в этом стаде; когда его нет, то и нам нечего жить. И нам туда дорога!» С этими словами он приказал пастухам запрячь арбы, уложить все добро и ехать за ним. Когда уже все было готово, первым въехал на арбе в озеро хозяин, а за ним и другие арбы. Все погрузились в пучине: виднелись только круги, расходящиеся по поверхности озера, и слышался плеск воды у берега, заросшего камышами. Наконец, все стихло на зеркальной поверхности Шатхурея.
С тех пор, каждый год весною, во время стрижки баранов, поверхность озера покрывается шерстью: все это шерсть утонувшего стада овец. При лунном свете, выходят из воды два белых, как снег, барана, пасутся на берегу, а затем опять погружаются в бездонную пропасть Шатхурея.

Заметка.
Озеро Шатхурей находится недалеко от селения Кармова. Если подняться по речке Екяпцъок вверх, то на расстоянии трех верст попадается сперва небольшое, почти высохшее, озеро; затем второе, значительно больше, овальной формы; наконец, третье самое большое, несколько продолговатое. Последнее и есть Шатхурей. Эта три озера имеют горько-соленую воду и отличаются своим чудным цветом аквамарины. Шатхурей считают кабардинцы заколдованным и полагают, что в нем нельзя купаться: многие-де пыта¬лись, во время жаров, освежиться купаньем в этом озере, но никто не выходил оттуда: всех затягивала в себя пучина. Но каково было удивление кармовцев, когда несколько москвичей, приехавших нарочно из Кисловодска посмотреть озеро, выкупались в нем, без вреда для своего здоровья! Они нашли купанье превосходвым. —
В III выпуске Сборника, за 1883 год, напечатан карачаевский вариант этого предания, который относится к горному озеру Хурлакюль, в Карачае. Основа фабулы та же, но некоторые, менее важные, детали видоизменены: в карачаевском сказании производит среди стада ночную тревогу баран с золотыми рогами, издававший какой-то фосфорический свет, а в кабардинском два белых барана, но уже без упомянутых выше атрибутов; в карачаевском предании погибает в озере один только хозяин по имени Аймуш, между тем, как в кабардинском за хозяином последовали его слуги. Все остальное поразительно схоже.
Народные предания придают всякой местности, чем-нибудь замечательной, фантастическую окраску; так и здесь с озером Шатхурей. Глубина этого озера, особенный цвет воды, обрывистые берега, пустынные окрестности, — все это доставляло пищу народному воображению: условия могли быть подходящими и в обстановки карачаевского озера, но не сказывается, ли в этом предании более глубокий смысл? Как кабардинцы, так и карачаевцы занимаются по преимуществу скотоводством; поэтому, добровольная смерть хозяина, а у кабардинцев и его слуг, выражает только ту степень привязанности, которую эти народа питают к любимому своему занятию, — ту цену, которую они придают своим стадам, чуть ли не единственному их богатству.
КРАСАВИЦА-ЕЛЕНА И БОГАТЫРЬ-ЖЕНЩИНА.
I.
Карабатырь-Занэ и его женитьба.
На берегу моря был укрепленный город (kale), в котором был князем карабатырь-Занэ . Это был красивый и статный юноша, выдающийся умом и богатырскою силой. Занэ пришел уже в совершеннолетий возраст, и старики этого кале порешили между собою женить князя. Сообщили они князю, в чем дело. Занэ, конечно, не прочь жениться, но по близости нет подходящей невесты. Тогда князь велел оседлать коня, вооружился в блестящие доспехи и отправился в соседние царства-государства искать себе невесты. Ездил наш джигит из одной страны в другую; заглядывал в царские палаты и под соломенные крыши деревенских хунэ (hyнe — дом); наводил чрез других справки, но нигде не оказалось такой невесты, которая бы была ему по душе. Наконец, он нашел в отдаленной земле, в одном замке, в котором гостил, такую красавицу, какой никогда не бывало на свете; имя ей было Елена (Jeleн). Лишь только увидел красавицу Занэ, его сердце загорелось любовью. Тогда князь спросил Елену, не желает ли она сделаться его женою, на что она изъявила свое согласие. Пришло время, и они сыграли свадьбу. Поженившись, они собрались в город, где княжил Занэ. По приезде в кале с молодой женою, Занэ созвал близких ему людей, и в замке пошло веселье. Пировали они один день, пировали другой. Время бежало быстро, и не заметили князь с княгиней, как прошли две недели. В этой страна был обычай, что, по прошествии двух недель, каждый новобрачный должен был покинуть свою молодую жену на целый год и отправиться в чужие края путешествовать. Приходится и Занэ исполнить народный обычай. Как ни тяжела была разлука, но он вынужден подчиниться вековым нравам народа. Уехал карабатырь путешествовать, с тяжкими думами, съедаемый тоской по покинутой им молодой жене.
Прошел месяц, а то и два, когда в столицу князя прибыль из заморского города Шахар , лежащего недалеко от нынешнего Стамбула, купец-дэжых, юноша необыкновенной красоты. Приставши с своим кораблем к берегу, он стал выгружать привезенные им товары, каких в этой стране никогда не видали: шелка, драгоценные сосуды и разноцветные каменья. Выгрузивши свой товар, он спросил, где бы ему можно было с ним расположиться. Ему указали на княжеский дом. Направился туда заезжий гость. Войдя в дом, он просил доложить хозяйке об его просьбе. Княгине доложили, и она согласилась позволить гостю остановиться в доме, сказавши: «Князь, правда, уехал, но дом его стоит на месте, и ворота гостю открыты: пусть он пожалует!» Остановился в доме красавец-дэжых, разложил свои товары, и народ стал стекаться со всего города, чтобы любоваться тонкими тканями и блестящими каменьями. По всему городу только и толков, что о красоте купца и о редких качествах его товаров. И княгиня не была равнодушна к необыкновенной красоте и приветливости заезжего гостя. Она стала его приглашать в свои чертоги, расспрашивала его про чужие края и находила удовольствие в беседах с ним. Со своей стороны, и дэжых чувствовал неодолимое влечение к одинокой женщине; у нее он проводил все свое свободное, время, и нет ничего удивительного, что он очаровал ее своею красотою и льстивою речью. Сближение делалось все теснее и, наконец, перешло в преступную связь. Уже полгода гостит дэжых в княжеском доме. Время для влюбленных бежит незаметно; срок возвращения мужа подходит все ближе и ближе, и с душевной тревогой они думают о предстоящей разлуке. Дэжых уверяет Елену, что он без нее жить не может, и Елена чувствует то же самое. Вместе они придумывают всевозможные средства, чтобы им никогда более не разлучаться, но ничего не идет в голову. Однако, то, чего не могла придумать влюбленные, придумала хунэут (служанка), поверенная всех тайн княгини. Однажды, стлала она постель гостю. Веселый всегда дэжых стоял в задумчивости и не начинал с ней, пообыкновению, разговора.
— «Что ты, милый гость, стоишь невесел и головушку повесил?» спросила хунэут.
— Ты, ведь, знаешь, сказал дэжых: «как я люблю княгиню: мне без нее нет житья! Пособи как-нибудь моему горю!» Хунэут задумалась, а затем сказала с тревогой:
— «Как же мне помочь тебе? Что же будет со мной, когда вернется наш князь?»
— «Помоги мне, дахе (милая); я тебе отдам все, чем владею: дорогие ткани и разноцветные каменья!»
— «Что пользы в богатстве, когда отнимут жизнь?» ответила, хунэут.
— «В таком случае, я сделаю так, что никто не будет знать о твоем богатстве: я прикажу вырыть во дворе яму, снесу туда все дорогие вещи; из этой ямы велю сделать подземный ход с потайной дверью в твою горницу. Таким образом, ты будешь богата, и никто тебя станет подозревать!
Служанка изъявила свое согласие и обещалась всячески содействовать его затее — овладеть ее госпожой. Она сговорилась с ним относительно подробностей похищения Елены: дэжых должен был на лодочке дожидаться в глубине залива под прикрытием прибрежных кустов; к этому месту она выйдет со своей госпожой выкупаться в море; он должен, как будто невзначай, подъехать на лодочке и пригласить ее прокатиться; все остальное — это уже его дело…
II.
Похищение Елены.
В назначенный день вышла княгиня со своей хунэут из дому, спустилась с возвышенного берега к морю, и сбросив с себя одежду, начала купаться. Не зная ничего о заговоре, она беззаботно резвилась со своей служанкой в плещущихся у берега волнах, как вдруг возле нее, на своей легкой лодочки, очутился возлюбленный ее дэжых. Княгиня обомлела от неожиданной встречи и хотела броситься к берегу, но милый ее сердцу дэжых приковал ее к месту льстивыми своими речами:
— «Поедемте прокатиться, милая Елена; воспользуемся прохладой в тени прибрежной рощи!»
Княгиня согласилась и уселась с милым в лодочку: легкое суденышко полетало стрелой по колыхающейся поверхности моря и направилось не к прибрежной роще, но к стоящему на всёх парусах короблю дэжыха. Тут только она догадалась о намерениях гостя! Несколько мгновений она казалась, колебалась: с одной стороны, ей тяжело было покидать родную сторону и близких ей людей, но, с другой, ее неодолимо влекла любовь к красавцу-купцу и загадочная даль моря. После минутной: борьбы с самой собою, она бросилась в объятья милого. Корабль, приняв дорогую ношу вышел в открытое море.
Служанка видела похищение своей госпожи; но, зная, что все совершается согласно уговору, и получив за это дорогую плату, она не звала о помощи бывших на берегу людей. Да и звать то было бы напрасно: корабль еле-еле виднелся на краю небосклона. Вернувшись в дом, она заперлась в комнатах княгини. На вопросы об отсутствующей госпожи, она отвечала, что княгиня нездорова и, поэтому, не может выходить; все же посылаемые мнимой больной кушанья она сама поедала. Таким образом, она три дня скрывала отсутствие княгини. По прошествии трех дней, она стала ломать в отчаянии руки и ударять себя в грудь, крича неистово, что ее милой госпожи не стало: не бежала ли она с заезжим гостем чрез море? Только теперь все догадались о побеге Елены. Отплытие корабля, правда, многие видели, но на это никто не обратил внимания. Да и кто станет в приморском городе этому удивляться: мало ли кораблей туда приходит чуть ли не каждый день и оттуда уходит по всем направлениям!
Все жители в страшном волнении. В скором времени предстоит возвращение князя, и что они ему скажут, когда он спросит, где его молодая жена? Все себя упрекают в том, что они ему не уберегли красавицы-жены! На первых порах некто не хотел верить тому, что их гордая княгиня сбежала с дэжыхом; всем казалось более вероятным предположение, что она где-нибудь заблудилась в окрестностях города. Вследствие этого, гонцы летят во все стороны и по всем берегам снуют лодки, чтобы разыскать исчезнувшую Елену; но все напрасно! Наконец, после долгих поисков, всем стала ясна действительная причина исчезновения княгини.
Наступил давно ожидаемый день: приехал карабатырь-Занэ. Князя встречают его верные люди, ведут в кунацкую и дают ему кушанья и напитки. По приезде, его сейчас поразило то обстоятельство, что, вместо привета и криков радости, его встречают унылые и грустные лица. Сердце его чуяло беду, но обычай не позволял ему броситься на половину княгини, куда он рвался всеми помыслам своей души. Солнце уже садилось, когда князь велел себя отвести в чертоги своей молодой жены, по которой он истосковался в продолжение годичной разлуки. Несмотря на приказание, люди не трогаются с места, стоя в угрюмом молчании. Придя в нетерпение, Занэ вторично приказывает вести себя к жене. Тогда те из его челяди, кто посмелее, собрались с духом доложить своему повелителю о том, что его молодая жена исчезла, неизвестно куда… Как громом сразило это известие карабатыря-Занэ; его сердце сомкнулось болью, и, не заглянув даже в опустевший дом, он тут же решился отправиться на поиски за женою.
Не было уголка в его владениях, куда бы не заглянул неутешный Занэ. Но все напрасно: нет нигде Елены, его ненаглядной жены! Потратив на бесполезные поиски много времени, князь хотел уже возвращаться домой; но на пути он вспомнил, что где-то невдалеке живет аталык (воспитатель) его отца. Узнав в точности об его местожительстве, он направил туда своего коня. Подъехав к дому, он увидел согбенного летами старца, с длинной седой бородою, сидящего на завалинке своего хунэ. Опершись на суковатую палку, старик смотрел своими умными глазами на приближающегося джигита. Сейчас узнал старик сына своего питомца. Почтительно он приветствовал князя, ввел его под свою кровлю и велел слугам принести, что Бог послал, для угощения дорогого гостя. Стали они беседовать о том о сем, и, сейчас с первых же слов старца, Занэ заметил, что и в эту глухую местность дошел слух об исчезновении княгини. Тогда Занэ решился сразу приступить к делу, и, рассказал ему, о своих бесполезных поисках.
— «Напрасно, пши» сказал старик: «тебя считают таким умным человеком: видно, твой ум не соответствуете храбрости! К чему ты ищешь жены в своих владениях? Разве на твоей земле она могла бы где-нибудь укрыться? Не теряй понапрасну время и отправляйся, недолго думая, за море — в чужие края! Прислушивайся ко всякого рода слухам: чем женщина красивее, тем больше о ней разговору. Поищешь год, поищешь два: авось и найдешь!»
Понял князь справедливость слов старца. Он вернулся домой и стал готовиться к предстоящему пути, решившись добыть Елену даже со дна моря!
III.
Поиски за Еленой.
Карабатырь-Занэ снарядил корабль и вышел в открытое море. Плыл он не один день и не два, а противоположного берега все-таки не было видно. Наконец, после продолжительного плавания, вдали показались горы. Обрадовался Занэ, надеясь в этой заморской стране узнать кое-что о своей исчезнувшей жене; он стал уже искать глазами безопасной бухты, куда бы ему можно было направить свой корабль, как вдруг он заметил другой корабль, идущий к нему на встречу. На палубе этого корабля стоял юноша с лицом женственной красоты; грудь его была покрыта блестящим хафэ (hафе — панцирь); за плечами торчал колчан со стрелами, а в правой руке он держал лук, с боку был привешен гятэ (гате — сабля), а на голове сверкал стальной таж (шлем), И наш князь стоял на палубе в панцире и шишаке на груди знак княжеского достоинства . Коль скоро юноша узнал по этому знаку, что на встречном корабле едет пши, он бросился с корабля в лодку, и в несколько ударов весел очутился у корабля карабатыря-Занэ. После взаимных приветствий, юноша спросил Занэ:
— «Куда держишь путь, пши?»
— «Еду, куда глаза глядят!»
— «Как же это у тебя нет с собою хусэ (товарищ), с которым бы ты мог делить все трудности пути и коротать время в беседах? Хочешь, я буду тебе другом!»
Пши с радостью согласился и, решившись совершать вместе дальнейший путь, причалил к близкому берегу с своим товарищем.
Выйдя на берег, они увидали недалеко от моря белеющиеся стены города. Туда они направили свой путь и, спустя немного, вошли беспрепятственно в городские ворота. Войдя в город, они повернули направо в переулок и, миновав первый дом, остановились в следующем за ним доме. Отдохнувши несколько от пути, пши рассказал своему хусэ о цели своего путешествия.
— «Я ищу жены, которую у меня похитил дэжых» сказал князь: «не найду ее здесь, отправлюсь в другие города, а то и на край света!»
— «Каким же путем ты надеешься узнать про свою жену?»
— «Буду спрашивать всякого встречного-поперечного: авось от кого-нибудь и узнаю!»
— «Так ты ничего не узнаешь! Лучше устроить вот как: ты переоденешься нищим, а в лохмотьях будет тебе везде доступ: прося милостыню, ты будешь заглядывать и туда, куда никого не пускают; пред нищим никто не стесняется; нищий, и не спрашивая, может разведать самые сокровенные тайны».
Мысль хусэ пришлась по душе Занэ. Он порешил переодеться, как можно скорее. С этою целью, юноша отправился в город, который, как видно, был ему знаком по прежним его посещениям, добыл две сумки, лохмотья, палку для защиты от собак, и вскоре, вместо блестящего джигита, предстал сгорбленный нищий, протягивающий руку за подаянием.
Покинув постоялый двор, пши начал свой обход сейчас же с следующей улицы. Неутомима шныряет наш нищий по всем закоулкам, заглядывает во все углы как богатых дворцов, так и бедных хижин, разузнавая, что ему нужно, а чтобы не возбудить подозрения, он бросает все, что ему подавали, то в одну — то в другую сумку.
Не пропустил наш нищий, как казалось, ни одного дома; ничего не ускользнуло от его зоркого взгляда. Тем не менее, его поиски не увенчались успехом. Наш нищий пал духом и, с отчаянием в душе, возвратился к ожидавшему его спутнику.
— «Ну, что? нашел?» спрашивает его юноша.
— «Нет ее нигде: я не пропустил ни одного дома!»
— «А был ли ты в том богатом дворце, что рядом с нами, на нашей же улице?
Оказалось, что там он не был. Недолго думая, наш нищий, сгорбившись в три дуги, заковылял по улице, постукивая своею палкой. Подойдя к воротам, он просится во дворец. Стража беспрепятственно его впускает. С протянутой рукою он пробирается из комнаты в комнату. Везде его щедро наделяют; смело он поднимается во второй ярус дворца и в уединенной комнате, роскошно отделанной и богато убранной, он увидел хозяйку дома, развалившуюся на тахте и дающую приказания своим слугам. Но каково было его удивление, когда он в прекрасной хозяйке узнал Елену! И она тотчас же его узнала. Но не с радостью встретила она своего мужа: гневно сверкнули ее глаза; зычным голосом приказала она слугам прогнать назойливого нищего и даже сама бросила в него метлою!
Нищего вытолкали со срамом из роскошных палат и прогнали со двора. Понуро свесив голову, он поплелся к своему хусэ, чтобы рассказать ему как о своей находке, так и о нерадостной встрече Елены.
— «Что мне теперь делать, хусэ! Раскинь-ка ты своим умом: ты наверное что-нибудь придумаешь!» взмолился убитый горем Занэ.
— «Сбрось сейчас эту личину; теперь, нужно добывать Елену с оружием в руках!»
IV.
Борьба из-за Елены.
Храброе сердце карабатыря-Занэ откликнулось на смелый призыв его хусэ. Грязь с лица нищего была смыта, лохмотья полетели к ногам, вся его фигура мгновенно выпрямилась, и не прошло нескольких минут, как из сгорбленного старикашки вышел статный юноша в кольчуге, шишаке и с гятэ в руках.
— «Ну, теперь нечего терять время!» воскликнул хусэ: «выручай Елену вооруженною рукою, а я буду сдерживать напор стражи и прикрывать твое отступление! Нужно идти напролом: или мы ее сегодня добудем, или ляжем здесь головами!»
Согласно с этим, оба витязя-шегяше врываются в ворота дома. Озадаченная стража не посмела оказать сопротивления. Карабатырь стремительно бросается вверх по лестнице, между тем, как его хусэ остался на нижней площадке. Мощною рукою карабатырь опрокидывает сдерживающих его воинов, сталкивает одним ударом трех оробевших врагов вниз по ступенькам лестницы и, ворвавшись в знакомый ему терем, схватывает лишившуюся чувств Елену; с дорогой ношей он устремляется к воротам дома. Придя в себя от неожиданного нападения, народ бросается отовсюду на смелых рыцарей; но оба шегяшэ ни падают духом: карабатырь, держа левою рукою Елену, правою отбивается от наседающих на него воинов, а хусэ, рубя направо и налево, прикрывает отступление своего товарища. Таким образом, наши богатыри, несмотря на тучи несущихся на них стрел и на целые сотни напирающих со всех сторон врагов, отступают медленно к морскому берегу, где их дожидался корабль. Благополучно они добрались до корабля и велели быстро отчалить от берега. Ветер был попутный, и корабль плавно понесся по морю. С палубы богатыри продолжали еще отстреливаться, пуская одну за другою свои стрелы, несущие верную смерть в густую толпу врагов.
V.
Гибель Елены.
Плывет по морю Занэ с добытой им в кровавой борьбе Еленой, сопутствуемый своим хусэ. По прошествии нескольких дней, они стали медленно подходить к родному берегу. Они уже были в виду кале, когда Занэ обратился к своему хусэ со следующими словами:
— «Вот, мы уже близко берега. Надеюсь, ты не откажешься погостить у меня: я хотел бы тебя достойным образом отблагодарить за твою дружескую услугу».
— «К тебе я не поеду: неотложные дела меня призывают домой. Отблагодарить же ты меня можешь только поделившись со мною нашей добычей».
— «К чему делиться? Бери себе ее совсем: все равно мне с ней нет житья!
— «Нет, мы должны делить ее пополам!» — Сказав эти слова, хусэ нанес Елене удар своим гятэ и разрубил ее пополам: в одну сторону повалилась голова с прорубленной грудью, а в другую остальная часть туловища.
В первое мгновение Занэ был поражен ужасом; он никак не ожидал подобного исхода. Тем не менее, при виде страшной гибели любимой им прежде женщины, ему не было жаль ее: до такой степени ее измена заставляла страдать его гордость! Твердым голосом сказал Занэ:
— «Я возьму голову Елены. Вернувшись в свой кале, я покажу ее народу! Путь все знают, что их князь не вернулся с пустыми руками, и что неверную жену постигла заслуженная кара!»
Услышав эти слова, хусэ поднял туловище Елены и бросил его в море. Садясь в свое судно, он сказала карабатырю:
— «Прощай, Занэ! Ты, правда, лишился Елены, но она тебе изменила и никогда бы тебе не была верною женою. В утешение тебе скажу, что у семи братьев Барахуновых есть сестра: она тебе будет подругой жизни!»
VI.
Сестра Барахуновых.
По возвращении домой, Занэ объявил всем о гибели Елены и велел показать народу ее голову. Примирившись с своей потерею, он решился собраться в путь, чтобы разыскать семь братьев Барахуновых. Не было страны по всему материку, где бы их не искал Занэ. Убедившись, что ему их не найти на материке, карабатырь сел на корабль и пустился разыскивать их по всем морям. Проехал Занэ вдоль и поперек Кара-тэнгиз (Черное море), а затем решился исследовать все Средиземное море. На этом море был большой остров, к которому и пристал Занэ. Высадившись на берег, князь стал расспрашивать, не живут ли там братья Барахуновы: оказалось, что, действительно, они живут на острове. Тогда Занэ сел на лошадь и направился в близлежащий город. Войдя в городские ворота, он спросил первого встречного, где ему искать семь братьев Барахуновых: ему указали на дворец. Постучался у калитки князь; его впустили, и он вошел в княжеский терем. Братья встретили его весьма радушно, хотя они не знали, что он за человек и откуда он, но, судя по имеющемуся у него на груди знаку, они догадывались, что это пши.
После ужина Занэ уложили в мягкую постель. На следующее утро, братья, в полном сборе, встретили своего гостя, и, по обычаям страны, тогда только решались ему предложить вопрос, что он за человек и откуда он прибыл. Тогда пши сообщил им, что он карабатырь-3анэ, и что он приехал добиваться руки их сестры. Услышав это, шесть старших братьев ничего не ответили и грустно опустили свои головы. Младший же брат весело посмотрел на Занэ и, выждав некоторое время, обратился с упреком к старшим братьям:
— «Чего молчите, братья? Гость ждет вашего ответа?» Тогда старший из братьев решился сказать недовольным голосом:
— «Наша сестра обладает богатырскою силою; она не только горда, но и жестока. Никто из нас не решится сообщить ей о твоем сватовстве; да и никто из нас не дерзнет переступить порог ее терема!» Услышав это, младший брат сказал;
— «Пусть я и погибну, но я готов пожертвовать собою ради нашего дорогого гостя! Сейчас я пойду доложить ей о твоем предложении!» Сказав это, младший из Барахуновых отправился в сестрин терем; но вдогонку ему крикнул Занэ:
— «Скажи только сестре, что я хочу ее видеть, чтобы ей лично передать мою просьбу!» Младший Барахун, войдя к сестре, сказал ей смело:
— «У нас, сестра, со вчерашнего дня гостит карабатырь-Занэ и хочет видеться с тобою. Каков будет твой ответ?»
— «Пусть князь войдет!» ответила Барахунова. Младший Барахун невыразимо обрадовался и стрелой полетел к карабатырю-Занэ. Сияя от счастья, он ему сообщил о решении сестры. И старшие братья были необыкновенно рады, что их гордая сестра, которой никто не решался делать предложение, боясь ее богатырской силы и крутого нрава, видимо смягчилась.
Вмиг собрался карабатырь-Занэ и отправился в терем гордой княжны. При входе Занэ, княжна Барахунова, которая ни пред кем не вставала и к которой даже никто не осмеливался подойти, поднялась с свой тахты, и когда Занэ подошел ближе, то она даже протянула ему руку. Тогда Занэ, сделавшись смелее, сказал:
— «Прослышав, княжна о твоей ненаглядной красоте, я приехал предложить тебе руку и сердце. Желаешь быть моей женою?»
Не ответив ни слова, княжна отвернулась. Тогда Занэ решился вторично предложить ей тот же самый вопрос. И тут она ничего не ответила, отвернувшись еще больше прежнего. Наконец, после третьего вопроса карабатыря, гордая красавица сказала скороговоркой:
— «Я на все согласна!»
Услышав желанный ответ, Занэ, вне себя от радости, бросился из терема княжны. Братья его поджидали во дворе, и когда услышали о решении сестры, то вышли немедленно объявить народу радостную весть: их, мол, недоступная сестра, к которой женихи не осмеливались даже подступиться, смягчилась своим нравом и выбрала себе в мужья карабатыря-Занэ!
VII.
Свадебные празднества.
Назначен был день свадьбы. К этому дню каждый из братьев велел заколоть по быку, корове и овце. Народу собралось видимо-невидимо, и пир был на весь мир. Во время всеобщего веселья, явился певец-уэрэдхоу и расположился среди пирующих гостей. Взяв в руки апэпшинэ , певец стал воспевать родную быль народа; все слушали с сосредоточенным вниманием. Затем уэрэдхоу провел рукою по звонкой апэпшинэ и стал напевать песню о том, как заморский дэжых увез из терема могущественного пши его красавицу-жену.
Занэ сейчас догадался, о ком идет речь в этой песне, но братья и сам уэрэдхоу не знали, что она относится к нему. Грустно повесил Занэ свою голову, и слезы покатились по его лицу. Заметив, что эта песня производит тяжелое впечатление на гостя, братья велели певцу спеть другую песню.
Снова ударил певец по струнам, и стал напевать о том, сколько крови пролилось из-за Елены, когда обманутый муж стал ее добывать с оружием в руках.
Еще глубже поник Занэ своею головою: ему еще тяжелее сделалось от того, что его судьба стада достоянием народных певцов.
Увидевши, что и новая песня уэрэдхоу навеяла мрачные думы на карабатыря-Занэ, любезные хозяева предложили гостям развлечься, по обычаям страны, состязанием и играми. Гурьбою повалили подгулявшие гости из залы в обширный двор. По данному знаку, молодежь затеяла игры и стала в борьбе пробовать свою молодецкую силу: кто боролся в кулачном бою, кто поднимал тяжести, кто выказывал свою ловкость в беге взапуски. Затем началась стрельба в цель из лука. В заключение, стали состязаться в том, кто дальше бросит камнем. Ко всему Занэ молча присматривался, не принимая в состязании участия. Видя это, гости обратилась к нему со следующими словами:
— «Дорогой гость! В наших играх ты не захотел принять участия. Вот мы теперь бросаем камнями; покажи, пожалуйста, свою ловкость!»
Очнувшись от своей задумчивости, Занэ поспешил ответить:
— «Могу ли я отказать общему желанию всех гостей! Я готов попробовать свою силу в умении бросать камнем!»
С этими словами карабатырь-Занэ поднял с земли тяжелый камень и бросил его с размаху втрое дальше, чем удавалось бросать самым ловким из гостей.
Все онемели от удивления, стоя неподвижно на одном месте. Когда же гости пришли несколько в себя, то они стали наперерыв один пред другим восхвалять богатырскую силу Занэ.
— «Да, если бы мы и сто лет упражняли наши силы, то нам никогда бы не сравняться с тобою!»
Этим закончились свадебные увеселения. Когда гости разошлись по домам, то в городе только и было речи, что о необыкновенной силе карабатыря-Занэ. На небе высыпали звезды, и совсем уже стемнело, когда Занэ отвели в терем к его молодой жене, где их и уложили спать.
VIII.
Ночные похождения Барахуновой.
Была уже глубокая ночь. Занэ не мог заснуть, так как заметил в своей молодой жене какую-то нервную возбужденность. Желая узнать причину этого, он притворился спящим и стал сильно храпеть. Тем не менее, он следил внимательно за всеми движениями своей жены. К его удивлению, она поднимается с постели и, с светильником в руках, отправляется в смежный со спальней зал. Занэ провожает жену своими глазами. В зале она открывает сундук и вынимает оттуда панцирь, шишак, гятэ и лук с колчаном наполненным стрелами. Привычною рукою она надевает на себя доспехи и прячет под шишаком свою золотистую косу. Пред удивленными взорами Занэ предстал настоящий рыцарь, с воинственной осанкой. В полном вооружении она спускается во двор, отправляется в конюшню, выводит оттуда своего коня и, оседлав его, проворно вскакивает на него. Очутившись на своем скакуне, таинственный рыцарь гарцует по каменистому двору, а затем, ударив его плетью, помчался стрелой чрез открытые ворота в темень глухой ночи.
Все это видел карабатырь-Занэ; недолго думая, он вскакивает с постели, надевает свое вооружение, садится на коня и мчится вдогонку за женою, следя за ней с известного расстояния. За темнотою ночи, она не заметила едущего по ее пятам всадника. Долго ли, коротко ли они ехали, но они очутились в глубоком овраге, где уже был собран значительный отряд вооруженных людей. Не замеченный никем, Занэ смешался с толпою и стал наблюдать за тем, что творится. Затевался набег на соседний город и делом, как оказалось, руководила его жена. Обсудив сообща план действий, все остановились на следующем решении: в случае удачно совершенного набега, грабители должны навьючивать лошадей награбленным добром, между тем, как их тэт (вождь) богатырскою своею рукою станет сдерживать напор врагов; тем временем люди успеют скрыться с награбленным добром в безопасном месте.
Сказано — сделано. В условленный час толпа вооруженных людей врывается в город, рубит безжалостно сонных жителей, грабит, что попадется под руку поценнее и навьючивает добычей лошадей. Жители растерялись: ошеломленные неожиданным нападением они сначала не были в состоянии защищаться, но вскоре они собираются с силами и бросаются на грабителей. Согласно уговору, богатырь-женщина громит врагов, напирающих на нее отовсюду густою толпою. Но их число растет все больше и больше; стеною подступают они к одиноко борющейся женщине. К своему ужасу заметил Занэ, наблюдавший со стороны за исходом борьбы, что его жена как будто изнывает в неравной борьбе. Недолго думая, он бросается в свалку. Вдвоем они совершают чудеса храбрости. Видит богатырь-женщина, что другой витязь, могучие еще ее, выручает ее из беды, и невольно она удивляется его несокрушимой силе и геройской отваги. Вдруг она заметила, что с руки незнакомца струится кровь: его ранила вражеская стрела в том месте, где наручник сходится с перчаткой. С быстротою молнии она: очутилась возле него и обвязала руку своим шелковым платком. Борьба пришла к концу: враги отступили, и грабители разъехались по домам с богатой добычей.
IX.
Развязка.
Когда еще грабители делили свою добычу, Занэ вскочил на своего коня и был таков… Богатырь-женщина искала глазами своего спасителя, но его и след простыл. Тогда и она бросилась на своего коня и помчалась по направленно к своему терему. Еще не брезжил свет, когда она очутилась в постели, рядом со своим мужем. Занэ притворился спящем. Поднимая одеяло, она заметила, что рука ее супруга обвязана шелковым платком. Тотчас она узнала свой платок и, конечно, догадалась, в чем дело. Изумление перешло в стремительный порыв страсти: она бросилась на грудь Занэ со следующими словами:
— «Знай, дорогой Занэ, что до сих пор я не была похожа на других женщин: по ночам я выезжала тайно от всех, чтобы принимать участие в набегах, и пропадала по целым неделям и месяцам, совершая в разных местах геройские подвиги. Однажды, я, переодетая мужчиной, встретила в открытом море рыцаря, ищущего своей жены, и помогла ему ее разыскать. Вооруженною рукою мы ее взяли, но затем я разрубила неверную женщину пополам и бросила туловище в море…»
Теперь настала очередь удивления для Занэ: в чертах лица своей дорогой жены он узнал верного хусэ. В избытке чувств он хотел броситься в объятия своей жены, но она, отстранив его рукою, сказала:
— «До сих пор я была богатырь-женщиной; но, найдя богатыря-мужчину, превосходящего меня своею силою, я покоряюсь ему, бросаю свои прежние привычки и возвращаюсь к занятиям, свойственным другим женщинам: домашнему хозяйству, пряже и рукоделиям. Я хочу быть слабой женщиной; так будет лучше как для тебя, так и для меня!».
На следующее утро чудесное превращение богатырь-женщины сделалось известным всем жителям. Радовались не только братья Барахуновы, но и их подданные. Все спешили в терем, чтобы поздравить карабатыря-Занэ, сильного мужчину, и его несравненную жену, слабую женщину. Среди пиршеств и увеселений протекло несколько дней, а затем счастливая чета, богато одаренная семи братьями Барахуновыми, уселась на корабль и отплыла, при попутном ветре в родной кале .
3аметка.
Исполняя желание JL Г. Лопатинского, предлагаю некоторые замечания в кабардинской сказке о красавице-Елене и богатыре-женщине, хотя мои замечания далеко не уясняют сложного состава этой сказки. Трудность проследить ее генезис заключается в том, что она представляет комбинацию нескольких отдельных сказочных мотивов, которые в таком сочетании доселе не встречались в обширной области народной сказки. Следующие замечания имеют целью уяснить, в чем именно заключается оригинальность кабардинской сказки в комбинации мотивов, хотя все же останется под сомнением, представляет ли эта комбинация продукт кабардинского творчества, или кабардинцы получили эту сказку от других народов уже со всеми ее главными чертами.
Первая половина — похищение Елены и обратное добывание беглой жены мужем — один из самых распространенных сказочных сюжетов. На первый взгляд имя похищаемой жены (Елена), так же как некоторые детали похищения (приезд красавца похитителя из-за моря в отсутствие мужа, увоз жены на корабле) напоминают классические сказания о похищении Елены Парисом и вызывают вопрос, не имеем ли мы в первой половине кабардинской сказки отголосок именно этих сказаний, подобно тому, как на почве Кавказа уже были указываемы некоторые другие отголоски греческих сказаний (Прометей прикованный к скале, одноглазый великан). Это предположение можно было бы подкрепить даже некоторыми частными параллелями, например: 1) как Парис прибывает в город Менелая из Трои, так кабардинский красавец из какого-то тоже приморского города; 2) Парису Елена оказывает гостеприимство в отсутствие мужа, уехавшего, по одному преданию, на остров Крит: такое же гостеприимство оказывает кабардинская Елена дэжыху во время отсутствия мужа, и в обоих случаях приезжий гость преступает права гостя; 3) кабардинский дэжых похищает Елену в то время, как она находилась на берегу: по детали, занесенной Ликофроном, в момент предшествующий похищению, Елена на берегу моря приносила жертву Вакху; 4) возвратившийся кабардинский князь едет разыскивать жену, посоветовавшись с мудрым старцем, аталыком отца: Менелай отправляется на остров Пилос к мудрому старцу Нестору и выслушивает его советы; 5) женщине, помогшей кабардинскому красавцу увезти Елену, до некоторой степени, соответствует, пожалуй, Афродита, помогшая (согласно ранее данному ею обещанию) Парису похитить Елену; 6) кабардинский муж возвращает себе жену после упорного боя при помощи товарища: Менелай снова добывает Елену в союзе с греческими героями…
Однако, приведенные совпадения или черты сходства между кабардинской сказкой и греческими преданиями еще слишком недостаточны для решения вопроса, имеем ли мы в кабардинской сказке действительно отголоски классического сказания. Дело в том, что, благодаря широкой известности классического сказания, имя прекрасной Елены стало в народных сказках как бы типическим для сказочных, героинь, иногда коварных и изменяющих мужьям, причем в мотив «похищения жены» нередко входят и некоторые другие детали классического предания, как, например, приезд похитителя на корабле из-за моря и в отсутствие мужа. Так, имя Елены-прекрасной встречается во многих русских сказках (напр., у Афанасьева II № 116, б, № 118, IV № 179), а похищение на корабле хорошо известно из многочисленных сказок цикла Соломона, так детально обработанных академиком А. Н. Веселовским (см. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине глав. V; «Новые данные к истории Соломоновских сказаний» в Разыскан, в области духов. стих. V 1879—1883). Так, в славянских сказаниях, волхв, получивший от Китовраса поручение выкрасть Соломонову жену, приезжает в Иерусалим на корабле с товарами и начинает торговать (А. Н. Веселовский, — наз. соч. стр. 220), После увоза, Соломон, чтобы вернуть жену «прииде во царство Китоврасово, аки прохожей старец милостыню сбирать» (Там же стр. 221). С этой деталью можно сравнить переодевание кабардинского князя нищим . Сказания об увозе Соломоновой жены проникли в народный эпос югославянский и русский, приурочившись у сербов и болгар к циклу сказаний о Марке Кралевиче, которого неверная жена случайно также называлась Еленой (Иречек — История болгаъ, перев. Яковлева стр. 313). Из последних сказаний, обработанных г. Халанским в статье «К вопросу о заимствованиях в южнославянском народном эпосе» , можно отметить, например, что Марко, отыскивая жену, переодевается монахом (стр. 102, 105, 106), точно так же, как в нашей былине «о царе Соломоне, царице Соломонии и прекрасном царе Василии Окульевиче» — Соломон, отправляясь к похитителю жены,—
Одевается во платьица во нищие,
Обувал лапотики семи шелков…
В болгарской песне «Митре Поморянче и Мария Белоградска» (Миладиновы — Болгар. песни № 184) Митре, чтобы увезти любимую девушку, приезжает на корабле с дорогими товарами из-за моря, подобно тому, как в наших былинах лицо, увозящее Соломонию, называется Ивашко Торокашко Заморянин . Эти примеры, число которых можно было бы значительно увеличить, показывают, что в сказаниях о похищении жен у различных народов встречаются некоторые знакомые черты классического предания, хотя бы эти сказания не имели ближайшего отношения ни между собою, ни к классическому преданию. Поэтому, и ближайшее отношение к последнему первой части кабардинской сказки должно пока остаться под сомнением.
В окончании первой половины сказки, именно в рассказе о встрече кабардинского князя с таинственным юношей, который напрашивается ему в товарищи и помогает ему добыть снова беглую жену, акад. А. Е. Веселовский (в частном письме ко мне) усматривает присутствие широко распространенного сказочного мотива «благодарных мертвецов». Содержание подобных сюжетов состоит в том, что за оказанное ему уважение мертвец, на время воскресая, руководит героем и в конце концов помогает ему овладеть какой-нибудь красавицей-царевной. Этот мотив нередко контаминируется с другим однородным, — с мотивом о «благодарных животных». Чтобы ограничиться «кавказскими» примерами, напомню сказки: «Рыба разноцветная» (Сбор. Матер. для опис. Мест. и пленен Кавказа В. IX от. II стр. 75—83), «Красивая рыбка» (Там же, В. X стр. 325), и «Золотой сазан» (Сбор. свед. о кавк. Гор. VIII, прилож., стр. 14—18), в которых развивается тот мотив, что отпущенная на волю царевичем рыба принимает вид юноши, встречается с героем как бы случайно и помогает ему добыть жену. В конце сказки обыкновенно является; та черта, которую мы находим и в кабардинской: именно, помощник требует себе половины всего добытого, а также половины царевны, при чем замахивается над нею мечом. Впрочем, результат этого жеста совсем не тот, что в кабардинской сказке; помощник кабардинского князя действительно рассекает княгиню с согласия мужа, между тем как в названных сказках помощник посредством угрожающего жеста исцеляет царевну от немоты . Итак, в первой половине сказки соединены два мотива: а) увоз жены и б) добывании жены героем при помощи таинственного товарища, скрывающегося по оказании услуги. Оригинальность кабардинского рассказчика (или его источника) состоит в том, что он утилизировал второй мотив, как завязку для дальнейших похождений героя. Таинственный товарищ, уезжая, указывает князю богатырскую сестру Барахуновых, как достойную его невесту. Князь отправляется на поиски и отыскивает невесту, которая оказывается его прежним таинственным товарищем. Последний мотив, по-видимому, до сих пор не встречался в области сказок и пока представляет «unicum». На мой запрос акад. А. Н. Веселовский, замечательный знаток сказочных сюжетов, отвечал мне, что он также не знает такого мотива, чтобы лицо, помогающее мужу добыть беглую жену, оказалось потом девой-богатыршей. Быть может, впоследствии будут параллели и этому мотиву, но теперь можно только заметить, что в кабардинской сказке весьма искусно спаяны обе половины, представляющие развал двух независимых друг от друга сюжетов.
Переходя к разбору второй половины сказки, мы опять можем отметить, как и в первой, присутствие двух мотивов: а) прибытие героя на остров и победа в состязательных играх, б) женитьба героя на богатырской деве. В виду значительно большего интереса первого мотива, мы остановимся только на нем, отсылая читателя для параллелей ко второму к исследованию проф. Сазоновича «Песни о девушке-воине и былины о Ставре Годиновиче» (1886 г.).
Как в первой половине сказки можно было бы видеть отголоски классического сказания о похищении Елены, так во второй можно отметить некоторые черты, живо напоминающие гомеровский рассказ о пребывании Одиссея на острове фэакийцев при дворе царя Алкиноя.
1) Остров братьев Барахуновых напоминает остров фэакийцев. Как Одиссей попадает к фэакийцам в конце своего продолжительного блуждания по морям, так и князь Занэ изъездил и Черное и Средиземное море, прежде чем попал на остров Барахуновых.
2) Царь Алкиной с многочисленными сыновьями своими оказывает гостю радушный прием и, между прочим, угощает его пением. Как уэрэдхоу в доме Барахуновых воспевает события из жизни приезжего гостя (Занэ) в два приема и вызывает у него слезы, так певец Демодок при дворе Алкиноя в два приема поет о троянских событиях, прославляет подвиги Одиссея, и последний:
«Сильной рукою широкопурпурную мантию взявши,
Голову ею облек и лицо благородное скрыл в ней:
Слез он своих не хотел показать фэакийцам» .
3) После пения устраиваются игры: борьба, бег взапуски, метание камней. Как князь Занэ, по приглашению хозяев, бросает камень дальше всех братьев Барахуновых, так и Одиссей, сначала как и Занэ, отказывается участвовать в играх, затем мечет камень дальше всех сыновей Алкиноя и этим возбуждает всеобщее удивление.
Эти детальные совпадения кажутся мне настолько важны, что я склонен видеть в них действительные отголоски сказания об Одиссее. В подтверждение этому предположению можно привести, во-первых, то, что и в первой половине сказки, как будто, мелькают отголоски греческого эпоса; во-вторых, то, что параллели другого приключения Одиссея, именно его встреча с одноглазым великаном, были в значительном количестве отмечены в кавказских сказках (см. мою статью «Кавказские сказания о циклопах» в Этнограф. Обозрении 1890 № I стр. 25—44). Припомним, что рассказ об участии Одиссея в состязании при дворе Алкиноя и о певце Демодоке входит в VIII песнь Одиссеи, а рассказ о встрече Одиссея с циклопом Полифемом в следующую — IX песнь. Таким образом, мы имеем, по-видимому, на почве Кавказа отголоски двух Одиссей, или, говоря точнее, отголоски тех же народных сказаний, которые некогда вошли в состав Одиссеи, так как в настоящее время вполне установилось убеждение, что вся Одиссея составилась из отдельных эпических сказаний, связанных искусственно в одно целое и наслоившихся на имя Одиссея. В числе таких сказаний Герландом было отмечено немало народных сказок, которые известны и в индийских сказочных сборниках и, между прочим, им же проведена весьма убедительно параллель между греческими мифическими фэакийцами и индийскими сказочными видьядгарами.
Проф. Всев. Миллер.
СКАЗКА О ХАГОРЕ.
I.
Диво.
Жил-был в одном ауле молодой джигит, по имени Хагор. Когда Хагор вошел в лета, он стал подумывать о женитьбе. Ему приглянулась красивая и молодая девушка; он на ней и женился. У жены Xагора была волшебная плеть. Чрез неделю муж ей надоел, и чтобы от него отделаться, она ударила его плетью, сказав: «будь собакой!» и в ту же минуту обернулся он собакой. Отделавшись от мужа, она завела себе любовника. Бедный пес остался в доме и с грустью видел, как его жена наслаждается жизнью с милым дружком. Наконец, ему было невмоготу: он бросил дом и поплелся, куда глаза глядят. Как-то он забрел в шалаш, где сидели пастухи. Смиловались пастухи над бездомной собакой, отощавшей от голода, накормили ее и затем один из них взял ее к себе домой. У этого пастуха была больная жена, которая уже семь лет не вставала с постели; никакими лекарствами нельзя было пособить бедной женщине. Пастух вернулся домой и в куаже (деревне) сделалось известно, что он привел к себе какую-то собаку: сейчас же соседи собрались к его хуне (дом), чтобы на нее посмотреть. Все заметили в ней что-то особенное: стали судить и рядить, что с ней делать. Тогда старики посоветовали хозяину впустить ее ночью в горницу к больной: авось, она поможет!
Собака забралась под кровать и стала выжидать, что будет. В полночь влетела в трубу ведьма, с зубчатой вилкой в руках; бросившись на больную, она стала этой вилкой колоть несчастную и высасывать у нее кровь. Собака все видела, но в эту ночь она не лаяла. Когда утром домашние проснулись, то нашли больную еще бледнее и слабее чем накануне.
На следующую ночь, одни из соседей советовали прогнать собаку, так как она ничего не помогла; но другие настояли на том, чтобы ее впустить еще раз. В полночь влетает опять ведьма и делает то же самое, что в прошлую ночь. Собака лежит смирно под кроватью и ждет, пока ведьма кончит. Когда же ведьма собиралась улетать, собака схватила ее за ногу и, вцепившись зубами, стала ее таскать и рвать ее тело.
— «Пусти меня, Хагор; я тебя знаю! Я тебе в беде пригожусь!»
— «Не пущу до тех пор», сказал Хагор: «пока ты не возвратишь сил этой больной!»
Тогда ведьма взяла стоявший в углу таз и начала отхаркивать кровь: крови набралось полный таз! Сделав это, ведьма сказала: «Завтра выкупайте ее в этой крови; ваша больная будет здорова!» Тогда собака ее выпустила, и ведьма улетела тем же путем, каким и прилетела.
На другое утро, хозяин, войдя в горницу больной, нашел полный таз крови. Он недоумевал, что это такое; но тут собака подбежала к хозяину, стала радостно визжать, мотая головою в ту сторону, где стоял таз, и даже омочила свою лапу кровью и обвела ею больную. Хозяин догадался, в чем дело, позвал хунэут (служанку) и велел выкупать больную. Когда ее выкупали в крови, то она немедленно выздоровела. Хозяин не знал, как отблагодарить собаку, стал ее ласкать и даже целовать, а когда соседи собрались, то он рассказал всем о чудесном исцелении жены, поблагодарив судьбу, что она прислала ему такую умную собаку.
В ауле сделалось известным, что жена пастуха выздоровела. Всем хотелось взглянуть на исцеленную больную. Пока народ толпился в доме пастуха, собака исчезла незаметно: она побежала в тот аул, где находилась его жена.
Когда жена увидала возвратившуюся собаку, то ударила ее снова плетью, сказав: «будь петухом!» Мгновенно собака превратилась в петуха. Захлопав крыльями, петух с пением «кукурику» выбежал на двор. Смешавшись там со стадом курей, он стал клевать зерна. Случилось как раз в это время, что на соседнем дворе старуха-ведьма просеивала на ветру пшено. Петух подлетел к ней. Она его сразу узнала и сказала: «Потерпи еще одну ночь!»
Вечером, когда жена Хагора легла спать с любовником, ведьма влетела чрез трубу и, укравши волшебную плеть, ударила ею Хагора и возвратила ему человеческий образ. Хагор бросился горячо благодарить ведьму. В ответ на это она сказала: «Я обещалась пригодиться тебе в беде; вот плеть, которой ты можешь с женой сделать, что тебе угодно!»
Войдя в горницу, Хагор сорвал одеяло со спящих и, ударив их плетью, сказал: «Будьте ослом с ослицей!» Тотчас они превратилась в осла с ослицей и, с опущенными вниз головами, поплелись в стойло.
Хагор женился вторично. Хозяйство пошло на славу: днем он работал, на своей паре ослов, а ночью загонял их в стойло, которое нарочно содержал в грязи.
II.
Пещера одноглаза.
Прошло много лет. Однажды, Хагор отправился на охоту. Увлекшись охотой, он заблудился и должен был заночевать в лесу. На следующее утро, он стал разыскивать дорогу домой. Голод донимал его страшно. Блуждая в лесу, он спустился в глубокий овраг, где нашел пещеру. В этой пещере он увидел чашку молока и кусок сыра. Утолив свой голод, он лег в углу отдохнуть. К вечеру возвратился с овцами хозяин; это был великан с одним глазом во лбу. Увидев гостя, он привалил вход в пещеру огромным камнем; затем он развел огонь, поймал барана и, разорвав его на куски, стал зажаривать на вертеле. Когда шашлык был готов, он бросил кусок мяса гостю, а остальное сам глотал с жадностью целыми кусками. Отяжелев от обильной пищи, великан растянулся у огня: «Сегодня я накормил тебя» сказал он, зевая, гостю: «завтра ты должен накормить меня: я тебя съем!» С этими словами он захрапел. Счастливая мысль мелькнула в голове Хагора: он взял большой железный вертель, который ему удалось поднять только с трудом, и положил его в огонь. Когда же вертель накалился докрасна, Хагор подошел к спящему великану и выколол единственный его глаз. Сделав это, Хагор спрятался. Ревя от боли, великан вскочил на ноги и бросился ощупью искать своего врага, но, лишенный зрения, не мог его найти. На следующее утро, ослепленный хозяин стал выгонять своих овец на пастбище и, при этом, ощупывал спину каждого барана, предполагая, что гость, выколовши ему глаз, ускользнет из пещеры, сидя верхом на баране. Между овцами находился огромного роста козел. Хагор заметил длинную шерсть козла, вцепился в нее своими руками и повис под животом. Великан ощупал спину козла и, убедившись, что на ней никого нет, выпустил его из пещеры. Таким образом, Хагор ускользнул из рук одноглаза; когда же он оправился немного от страха, он разыскал дорогу и прибыл благополучно домой.
III.
Прожорливость одноглаза.
От второго брака у Хагора было восемь сыновей и две дочки. Хагор рассказал сыновьям о своем приключении. Услышав это, они стали приставать к нему с просьбой, чтобы он их отвел в пещеру великана. «Мы» говорят они: «с ним померяемся силами». Уступив просьбе своих сыновей, Хагор отвел их в пещеру.
Великана они нашли недалеко от пещеры; он пас своих овец. Хагор, подойдя к нему, сказал: «Великан; вот я пришел к тебе с своими восемью сыновьями!» Не ответивши ни слова, великан указал рукою на пещеру, куда те и вошли. Там они закусили сыром, стоявшим в углу, и стали дожидаться прихода хозяина. Вечером, по обыкновению, слепой великан пригнал своих овец и завалил вход камнем, не заметивши того, что оставил отверстие, в которое можно било свободно пролезть человеку. Поодаль от своих сыновей, прикорнул Хагор и следил за тем, что станет делать великан. Великан, не говоря ни слова, схватил сразу всех восьмерых сыновей Хагора и сжал их в руках так сильно, что кости выскочили из тела: в руках осталось мясо несчастных, которое он стал жадно пожирать; тем временем Хагор выскочил в отверстие из пещеры. Тяжело было старику возвращаться одиноким домой!
IV.
Борьба с одноглазом.
В другом ауле жил молодой охотник, отличающийся необыкновенной силой. Отправившись однажды на охоту, он застрелил лань, разрезал ее вдоль, содрал шкуру и повесил на дерево. Когда же он развел огонь, чтобы зажарить куски мяса убитой дичи, вдруг падает шкура с дерева на землю и — о чудо! делается опять живой и убегает. «Что за диво!» воскликнул изумленный охотник.
— «Это еще что!» обернувшись, сказала лань: «а диво то, что случилось с другим охотником — Хагором. Сходи к нему: он сам тебе скажет!» Услышав это, охотник решился, во что бы то ни стало, разыскать Хагора, чтобы узнать, какое диво с ним случилось.
Долго разыскивал охотник Хагора. Он уже отчаивался его найти; наконец, он случайно заехал как раз в тот аул, где жил Хагор. Ему указали на его дом. Въехав во двор, он увидел старика с почтенною бородою, опирающегося на палку и углубившегося, как казалось, в воспоминания о прошлом. Охотник поздоровался со стариком. Очнувшись от своей задумчивости, старик пригласил гостя в кунацкую и угостил его радушно, чем Бог послал. Затем он спросил гостя, какое он имеет к нему дело. Тогда охотник сказал: «Прежде чем ответить на твой вопрос, я расскажу, что со мною случилось на охоте».
Рассказав ему о приключении с ланью, он попросил старика рассказать, в свою очередь, о том, что было с ним. Старик сначала отказывался, но когда охотник стал настаивать, он рассказал ему о происшествии в пещере великана. «Веди меня туда», сказал охотник: «пусть и я там умру, где твои сыновья!» Недолго думая, они отправились к великану.
Великан пас своих овец пред пещерой. Когда они подошли к нему, то Хагор сказал: «Я пришел к тебе погостить с товарищем». — «Ступайте в пещеру!» сказал великан недовольным голосом. Подойдя к пещере, охотник увидел огромный камень, которым великан обыкновенно заваливал вход в свое жилище; этот камень он схватил одною рукою и швырну далеко от себя. Затем он поймал самую жирную овцу, зарезал ее и изжарил на вертеле. Покушавши на славу, охотник с Хагором стали дожидаться прихода хозяина. Когда великан возвратился, Хагор его встретил следующими словами: «Знаешь что, хозяин, мы съели самую жирную из твоих овец: славный был шашлык!» Великан, услышав это, разразился страшными проклятиями. Тогда охотник, поднявшись со своего места, сказал великану:
— «Слепой дубина, я и тебя съем, как твою овцу!»
— «Разве ты такой обжора?» спросил великан, улыбаясь, но голосом, не вполне уверенным в себе.
— «Да, я люблю покушать так же, как и ты; и сила-то у меня не меньше твоей!»
— «Если так, то давай померяемся силами: пусть один вбивает другого клином в землю!»
Охотник согласился. Великан вбил в землю охотника по колена. Тогда охотник схватил великана и вбил в землю до пояса. В свою очередь, и великан вбил охотника до пояса. Тогда охотник вбил своего врага по самую грудь. Тут великан уже не мог выбраться и охотник вогнал его в землю по шею. Не имея возможности даже пошевельнуться, великан взмолился к своему победителю, прося пощадить его жизнь, и обещал исполнить все, что он пожелает.
— «Я желаю, чтобы ты вернул к жизни восемь сыновей Хагора».
— «В углу пещеры сказал великан: «находится сундук, в котором лежат кости его сыновей; я, как слепой, их не найду. Вынь эти кости и разложи по порядку!» Охотник исполнил все в точности.
— «Теперь вытащи меня из земли!» сказал великан. Охотник вытащил: стало одноглаза рвать, и блевотиной он поливал кости. Чрез минуту кости оделись телом, и восемь сыновей Хагора стояли перед ним живыми, как будто пробудившись после продолжительного сна. Однако, охотник не пощадил великана: он вынул свою шашку и отрубил ему голову. Покончивши с ним, он угнал всех его овец и отправился, вмести с Хагором и его восемью сыновьями к нему в аул. К восходу солнца они вернулись домой.
V.
Девушка-лань.
Младшая дочь Хагора, заметив идущих по направлению к дому людей, сказала старшей:
— «Вот идет отец, а с ним и братья, молодой же человек, который их сопровождает, это их спаситель: он выручил их всех из беды»!
— «Что за вздор» говорит старшая: «отец и гость так же погибли в пещере великана, как и братья». Догадка младшей сестры оправдалась на деле.
Пир шел горой, по случаю счастливого возвращения восьми братьев. Начались танцы: молодежь, собравшись со всего аула, веселилась до упада. Когда гости стали уже расходиться, охотник хотел также уехать домой; но старик начал его удерживать: «Я тебя не могу отпустить так», сказал старик: «давай, породнимся: выбирай одну из моих дочерей себе в жены!» Не давши даже опомниться гостю, Хагор повел его к своим дочерям, сказав: «Бери любую, дорогой спаситель моих сыновей!» Гостя ослепила сразу красота младшей дочери, и его выбор остановился на ней.
Сыграли свадьбу. Вечером отвели новобрачных в спальню. Когда молодая жена разделась, то счастливый супруг заметил на ее теле множество рубцов и шрамов, как бы от заживших ран; более же всего ему бросилась в глаза прямая линия, идущая от шеи до низу, как будто от разреза охотничьим ножом. Это заставило его спросить жену: «Что значат эти порезы на твоем теле?» В ответ на это, она сказала, улыбнувшись: «Я, ведь та самая лань, которую ты убил в лесу. Когда я узнала о твоей необыкновенной силе, то я, превратившись в лань, подвернулась тебе на охоте, чтобы тебя заставить отыскать отца и спасти братьев. Узнав об этом, счастливый супруг заключила ее в свои объятья. И я на свадьбе был, мед бузу пил, что не помешало мне, однако, подслушать разговор новобрачных.
3аметка.
В этой любопытной сказке бросается в глаза слияние двух сказочных мотивов: превращение мужа чародейкою-женою и приключение в пещере одноглаза; кроме того, к последнему мотиву прибавлен еще эпизод о борьбе с одноглазом.
Детали первого сказочного мотива в сказках других народов несколько иные. Так, например, русская сказка говорит о превращении мужа в кобеля, а затем в дятла, воробья и черного ворона; неверной же жены в кобылицу, а любовника в жеребца. Средством превращения служит плеть, или прут. В других однородных сказках одно удивительное происшествие-диво сцепляется обыкновенно с другим таким же дивом, например, рыбак тащит сетью щуку, поджаривает на огне и собирается ее съесть, как вдруг рыба прыгает прямо в озеро; когда же рыбак высказывает свое удивление, то она, заговорив человеческим голосом, отсылает его к охотнику, а тот к мужику, причем каждый рассказывает о случившемся с ним диве. И в нашей сказке есть такое же сцепление: лань, подвернувшаяся охотнику на охоте, отсылает его к Хагору, чтобы его натолкнуть на спасительный подвиг в пещере великана. Развязка поражает такою же неожиданностью, как и в предыдущей сказке «Красавица-Елена и Богатырь-женщина»: лань оказалась дочерью Хагора и будущей женою богатыря-охотника.
Второй сказочный мотив передает то же происшествие, что и в IX песне Одиссеи (от 170 стиха до конца рапсодии). Обстановка пещеры нашего одноглаза поразительно схожа с обстановкой пещеры циклопа, более даже, тем в мингрельской сказке, напечатанной в V выпуске Сборника; само же происшествие в последней более сближено с греческим мифом. Разница кабардинской сказки как с греческой, так и с мингрельской заключается в том, что в нашей сказке в пещеру одноглаза является сперва Хагор один и, когда ему угрожает опасность быть съеденным заживо, он пускает в ход раскаленный вертелъ (как и в мингрельской; в греч. же сказке — заостренный кол, обожженный на огне), чтобы лишить великана единственного его глаза, а потом уже приходит с восемью своими сыновьями, которые и делаются жертвой кровожадности великана, между тем, как в греческой и мингрельской сказках герой рассказа является в пещеру сразу же вместе со своими товарищами, — в мингрельской с восемью же, а в Одиссее с двенадцатью, из которых как в той, так и в другой сказке погибает по шести. Спасается наш герой из пещеры, как Одиссей с оставшимися в живых товарищами, под волнистым брюхом барана (в нашей сказке — козла), между тем, как мингрельский герой с оставшимся в живых братом снимает с баранов шкуры и, прикрывшись ими, проскальзывают между ног великана. Затем в нашей сказке не упоминается ничего о других циклопах (и в мингрельской тоже) и опущен вымысел о том, как Одиссей опаивает вином одноглаза и обманывает его, скрыв свое настоящее имя под двусмысленным названием «Никто». Наконец, нет одной подробности — бегства Одиссея на корабле (в мингрельской сказке есть), что объясняется свойствами природы Кабарды.
Сказание об одноглазе распространено у различных народов, причем одни сказания менее и другие более удаляются от греческого прототипа. В высшей степени любопытные сравнения между сказками на эту тему помещены в IV т. Народных русс, сказок Афанасьева и в IV в. Этнографического сборника В. Ф. Миллера.
Эпизод о борьбе с великаном можно сблизить с мотивом татарской сказки о «Коровьем сыне», напечатанной в IX выпуске Сборника. Впрочем, приемы борьбы, состоящей в вбивании борющихся друг с другом в землю, встречаются только в русской сказке «Иван Быкович», при чем и детали почти те же. (Афанасьев, Нар. русс. ск. I. стр. 335).
ЧЬЯ ЗАСЛУГА БОЛЬШЕ?
Жил-был богатый хан; у него были три сына. В ханском ауле жила круглая сирота, девушка удивительной красоты. Однажды, старший сын хана, возвращаясь с охоты, увидел красавицу и влюбился в нее без ума: он стал за ней ухаживать, а затем сделал ей предложение. Девушка согласилась. Жених посещал ее каждый день и приносил ей различные подарки. Месяц спустя, жениху по какому-то делу пришлось уехать в отдаленный аул на более продолжительное время. Дела его задержали на чужбине долее, чем он предполагал. В отсутствие старшего брата увидел девушку средний; он точно также в нее влюбился и сделал ей предложение. Девушка согласилась, но промолчала о том, что дала слово старшему брату. Спустя несколько времени, он, по приказанию своего отца, уехал в другой аул, к своему дяди; дядя задержал его у себя дольше двух месяцев. Тем временем младший брат влюбился в ту же самую девушку и, не зная ровно ничего об отношениях к ней старших братьев, предложил ей руку и сердце. И он точно также получил ее согласие.
Возвратился средний брат, а за ним и старший. Когда они дали отцу отчет в своей поездке, то старший объявил ему и бывшим тут же братьям, что он собирается жениться. «Кто же твоя невеста?» спрашивает отец.
— «Моя невеста сиротка, которая живет в нашем ауле».
— «Она моя невеста!» говорит средний.
— «Нет моя!» сказал младший. Затеялся между ними спор, так как никто из них не хотел уступить невесту другому. Пришлось обратиться к кадию; привели к нему бедную девушку, виновницу распри между братьями. Строгим голосом спросил ее судья о причине ее странного поведения.
— «Я бедная девушка», ответила она робко: «а они все трое из богатой и знатной ханской фамилии. Каждый из них делал мне предложение в разное время; что же мне было делать? Отказаться, — это значило разобидеть влюбленного юношу! Притом, первые два долго не возвращались, а каково положение беспомощной и одинокой сироты, вы сами знаете!»
— «Да, тебе трудно было поступить иначе», сказал старик-судья: «все ж таки ты должна сделать между ними выбор».
— «Если я выберу одного из них» сказала девушка «то другие скажут: чем мы хуже его!»
— «Нельзя же тебе всех обидеть!»
— «А чтобы никого не обидеть, пусть они все трое, если они меня любят, едут путешествовать: кто из них достанет для меня вещь, какой никто не видал и слухом не слыхал, за того я и выйду! Кадий похвалил девушку за ее находчивость. Тогда братья взяли с нее клятву, что она не выйдет замуж до их возвращения и отправились в путь-дорогу.
Ехали они — ехали, долго ли, коротко ли: скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается; наконец, они все трое, изъездив вдоль и поперек не только соседние, но и отдаленные государства, встретились на славном базаре города Вавилона (Бебиlен). Там они надеялись достать вещь, которая придется по душе их невесте. И действительно, каждому из них удалось сделать редкую покупку: старший купил волшебное зеркальце, в которое если посмотреть, то видно, что на свете делается; средний купил волшебный, ковер, на который если сядешь, то в одно мгновение очутишься там, где пожелаешь; младший, наконец, купил волшебный кубган из которого если полить водой умершего прежде, чем его опустят в могилу, то он оживет. Вернулись братья с базара и один наперерыв пред другим стали восхвалять свою покупку. «Давай смотреть в мое зеркало», говорит старший брат: «увидим, что делает наша невеста!» Они бросились к зеркалу и, к своему ужасу, увидали, что любимая ими девушка, из-за которой они ездили за тридевять земель, лежит мертвая на столе. «Давай, сядем на ковер, говорит средний. Все трое сели на ковер-самолет и в ту же минуту очутились в родном ауле, у тела их невесты. Тогда младший плеснул на нее водой из чудо-кубгана и, к общему удивленно, девушка поднялась, как будто бы очнулась после долгого сна. И тут-то завязался снова между братьями спор.
— «Девушка принадлежит мне, говорит старший: «так как, не будь зеркала, мы не узнали бы об ее смерти!»
— «Девушка моя», сказал средний: «не будь моего ковра, мы бы не могли попасть сюда вовремя!»
— «Хорошо» говорит младший: «один из вас узнал, что она умерла, а другой принес нас сюда: что же вы сделали бы, если бы не мой кубган, который ей вернул жизнь?»
Так как спор их ни к чему не мог повести, то они снова обратились к кадию, чтобы он их рассудил. Кадий посоветовал им опять отправиться в Вавилон, чтобы у тамошнего халифа искать суда и расправы. Отправились братья, оставив в ауле зеркало, ковер и кубган. Пока они судились в Вавилоне, девушка снова заболела и умерла, а так как ее некому было возвратить к жизни, то ее и похоронили.
Заметка.
Сванетский вариант этой сказки был напечатан в V вып. Сборника под заглавием «Три брата»; отдельные же подробности встречаются в русских сказках и сказках других народов. Как известно, «ковер-самолет» и другие сказочные диковинки в этом роде составляют самый обыкновенный эпический прием; поэтому, проводить в этом отношении параллель я считаю излишним. Обращаю только внимание на упоминаемое в нашей сказке название города Вавилона, исчезнувшего уже давно с лица земли и сохранившего в памяти народов только свое библейское значение. Очевидно, под ним кроется название города Багдада, столицы халифов и, вместе с тем главного театра действий сказок «Тысяча и одной ночи». Во всяком случае, этот архаизм в географической номенклатуре нашей сказки доказывает только то, что иногда в памяти народа целые вика сохраняются мелкие подробности, между тем как самые крупные исторические факты предаются забвению.
КТО БОЛЬШЕ?
Давно это было; быль ли это, или нет ни скажу. Слышал это я от стариков, а старики от дедов и прадедов; так оно переходило из рода в род и перешло, наконец, к нам. Сказывают, что в это старое время был на Кавказе у одного хозяина такой большой бык, что, когда он пил воду, иссякали кавказские реки: хозяин должен был гонять его каждый раз к водопою в Черное море. Вот, однажды, погнали этого быка три сына хозяина: старший сидел на голове между рогами, средний на спине, а младший сзади около хвоста. Встретился им как-то по дороги всадник, Увидев чудовищного быка, всадник не вытерпел и закричал громко: «что за диковина!» Его крик услыхал старший из братьев, сидевший между рогами быка и погонявший его хворостиной. «Поклонись» сказал он всаднику: «от меня моему среднему брату: он сидит на спине быка!» Всадник доехал до него только в полночь и передал ему поклон старшего брата. В свою очередь, и средний брат передал поклон младшему. К младшему же брату всадник доехал только утром на рассвете и передал ему поклон среднего брата. Пригнали братья быка к морю. Напоив быка, они слезли с него, и пустили его постись на лугу. Вдруг с поднебесья спустился орел, схватил быка своими когтями и поднялся с ним на воздух. Братья ахнули от удивления и, лишившись своего быка, отправились пешком через горы домой.
Спустя несколько времени, пошел дождик. На том месте, где орел схватил быка, старик-пастух пас коз; он от дождя спрятался под бородой козла. Доедая лопатку быка, орел спустился на землю и сел на спину того же самого козла, под бородой которого спрятался старик-пастух. Дождь перестал идти и старик вышел из своего убежища, чтобы посмотреть, не прояснилось ли небо. Испугавшись, орел взвился на воздух и уронил лопатку, которая и попала старику в глаз и там застряла. Он почувствовал сильную боль и стал ощупывать свой глаз, но не мог ничего найти. Когда он вечером пришел домой, то он заставил семь своих снох порыться в его глазу, не найдут ли они засевшую там соринку. Снохи искали и искали, но, несмотря на поиски, ничего не могли найти. Наконец, один табунщик, который случился по соседству, взял веревку и, как стоял, влез в глаз старика. Поискав там хорошенько по всем углам, он нашел лопатку, к которой привязал веревку; вытащить самому ему не по силам: он вылез из глазной впадины, согнал быков со всего аула, привязал веревку к ярму и, погоняя, что мочи, быков, вытащил с трудом из глаза лопатку, необыкновенных размеров. Тогда он, чтобы с кем-нибудь опять не случилась беда, оттащил ее подальше за аул в степь.
С течением времени лопатка покрылась пылью; затем образовался толстый слой земли и, наконец, она обросла травой. Таким образом, вырос настоящий бугор, а так как почва на нем была очень хорошая, то там и поселился целый аул. Никто из жителей не знал о том, что их аул расположился на лопатке. Людям было невдомек, но лисица это пронюхала и повадилась каждую ночь отгрызать по кусочку. Грызя и обгладывая эту лопатку, она ворочала ее своей мордой и сдвигала с места: аульные жители думали, что это землетрясение и стали приносить богам жертвы. Но так как это повторялось каждую ночь, то они догадались, что это не землетрясение, а что-нибудь другое и решились по очереди караулить кругом аула. Наконец, одному караульному удалось подстрелить зловредную лисицу. На следующее утро, весь аул собрался смотреть своего врага; лисица лежала, вытянувшись во всю свою длину. Жаль им стало дорогой шкурки лисицы и они решились сообща снять ее; однако, это им удалось сделать только с той стороны, которая была обращена вверх; перевернуть же лисицу они не были в силах, хотя все за это усердно принимались. Как раз в это время шла на речку за водой женщина из соседнего аула: она увидала мертвую лисицу, перевернула ее на другой бок и сорвала с нее другую половину шкурки; к этой шкурки она прибавила еще триста бараньих овчин и сшила шапочку своему мальчику.
Подул с моря сильный ветер и разнес по степи кости бедной лисицы; череп ее катился, как перекати-поле, все дальше и дальше и, катясь все к востоку, остановился в калмыцкой степи, куда кабардинцы ездят за солью. Ехало 40 ароб; передний аробщик заснул и быки, спасаясь от непогоды, заехали прямо в череп лисицы, а за первой арбой, конечно, и все остальные. Проснулись аробщики и, не зная, где они находятся, стали орать во все горло. Недалеко от этого черепа был конь, в котором спали калмыки. Собака их прослышала, что где-то шумят, и побежала, громко лая, по этому направлению. Прибежав к черепу, она его обнюхала, толкнула его мордою и перевернула на другую сторону, от чего шум еще усилился. Влезть туда она, конечно, не могла: она взяла череп в зубы, принесла его в кош и положила в углу. Хозяева проснулись и услышали какой-то крик; они стали доискиваться, где это кричат и, к своему удивлению, заметили, что шум раздается из стоявшего в углу черепа. Тогда они послали мальчугана узнать, что делается внутри черепа, и оттуда вскоре он вывел 40 ароб. — «Куда вы, чудаки, забрались?» крикнул им старший из хозяев. — «Да мы к вам за солью! — «Какой вам соли еще нужно, когда вы заблудились в лисьем черепу!». С этими словами он вынул из кармана комок соли и бросил его аробщикам. Этот комок оказался для них горою; они его разбили на мелкие куски, разложили на своих арбах и довольные уехали домой.
3АМЕТКА.
Осетинские варианты этой сказки были напечатаны в VII вып. Сборника мат. по описанию мест. и пл. Кавказа и в III вып. Сборника сведений о Кавк. горцах; карачаевский же вариант в III-м вып. Сб. материалов. Разница заключается в более подробном изложении в нашей сказке некоторых деталей, а также в одной довольно характеристичной подробности, — в поездке за солью в калмыцкие степи, причем калмыки в представлении народном, может быть, под влиянием каких-нибудь исторических испытаний, являются с атрибутами сверхъестественной силы и чудовищного роста.
ОДИН ДОГАДЛИВЕЕ ДРУГОГО.
В одном ауле жили три умных брата; вели они хозяйство нераздельно и всегда вместе ходили на заработки. У них была серая лошадь, на которой они по очереди ездили на охоту. Однажды случилось, что средний брат, вернувшись с охоты, забыл запереть на замок конюшню, в которой поставил лошадь. Утром лошади не оказалось. Очевидно, вор воспользовался оплошностью среднего брата. Но кто ее украл? Начали три умных брата раскидывать своим умом, не смогут ли они по догадкам определить приметы вора.
— «Знаете что?» говорит старший брат: «человек, который украл у нас лошадь, среднего роста и курносый».
— «Ну, если он среднего роста и курносый», сказал средний брат: «то и борода у него рыжая!»
— «Когда же» добавил младший: «он среднего роста, курносый и с рыжей бородой, то и глаза у него серые!»
— «Пойдемте искать по этим приметам!» сказал старший, на что они все изъявили свое согласие.
Отправились искать вора три умных брата и пошли, не разбирая, первой дорогой. Долго ли, коротко ли они шли, но им пришлось идти по полю, засеянному просом, уже созревшим.
— «По этой дороге» говорит старший брат: «шел верблюд, слепой на один глаз».
— «И хромой», говорит второй.
— «И на нем лежали два бурдюка: один с молоком, а другой с медом», говорит третий. Высказав друг другу свои замечания, они пошли дальше. На встречу им идет человек, который искал сбежавшего у него верблюда.
— «Не видали ли вы верблюда»? спросил он.
— «Видать то не видали, но его приметы рассказать можем», и тут они начали наперерыв один пред другим описывать приметы верблюда: приметы оказались верными.
— «Ну, если так», сказал погонщик верблюда: «то никто иной, как только вы его и угнали!» Они стали отказываться и оправдываться тем, что приметы они определили по догадкам; но ничего не помогло! Погонщик не не поверил им и потащил их на суд и расправу в ближайший аул, владельцем которого был знатный хан.
Привели братьев к грозному хану, и он стал их допрашивать, как все это случилось. Братья повторили свое оправдание.
— «Да, как же это вы могли по догадкам рассказать приметы верблюда»? спросил хан, заинтересованный рассказом братьев.
— «Очень просто», ответил первый: «след верблюжий всегда заметен; а что он был слеп на один глаз, то это легко можно было узнать: верблюд шел своей дорогой и щипал просто только с одной стороны, — с той, где глаз был цел».
— «А что верблюд был хромой, сказал второй брат: «то нет ничего легче, как об этом догадаться: всякое животное приподнимает здоровую ногу выше хромой, а хромую волочит за собою и цепляется ею за землю; оттого и след другой: идет как бы бороздой».
— «А что на верблюде лежали два бурдюка: один с молоком, а другой с медом», сказал третий: «то и это можно было легко заметить: по правую сторону от дороги сидели на просе мухи, которые лакомятся молоком: стало быть, бурдюк с молоком висел с правой; а что бурдюк с медом висел с левой, — его видно было из того, что лакомившиеся медом пчелы сидели на просе с левой стороны.
Хана поразила необыкновенная догадливость братьев. Тогда хан отправился в сад и вернулся оттуда с жатым накрепко кулаком.
— «Ну, угадайте теперь, что в моем кулаке?»
— «Предмет этот весьма твердый», сказал первый.
— «И круглый», добавил второй.
— «Ну, когда он и твердый и круглый», сказал третий: «то это — орех!» Хан раскрыл руку, и в ней оказался действительно орех.
Это еще более поразило хана, и ему захотелось еще кое о чем расспросить умных братьев. С этою целью, он их пригласил переночевать у себя. Братья согласились; их отвели в кунацкую и принесли им ужинать. Поужинав плотно, гости улеглись спать. Но хан, догадываясь, что они прежде, чем уснут, станут говорить о том, что они видели в продолжение дня, принялся их подслушивать.
— «Ох, да и вкусная же была у нашего хозяина Каша!» сказал старший: «только она отдавалась мертвечиной!»
— «Да, и баранина» сказал второй: «была тоже вкусная; только от нее несло собачиной!»
— «Да, и хан-то, кажись, добр и не глуп», сказал младший: «но он смотрит простым человеком: должно быть, он простого звания!» С этими словами гости уснули.
Замечание младшего из братьев задело хана за живое, Недолго думая, он отправился к своей старухе-матери и спросил ее, какого он происхождения.
— «Конечно» отвечала старушка: «ты родной сын твоего отца».
— «Говори правду; иначе я с тобой расправлюсь по своему: велю снести тебе голову».
Тогда старушка открыла ему всю правду. Оказалось, что ханша и ее рабыня родила в одну ночь: ханша родила дочь, а ее рабыня сына; но так как старый хан был последним в своем роде, то, желая ему дать наследника, ханша подменила детей: себе взяла мальчика рабыни и воспитала его, вместо сына, а дочь отдала рабыни. Таким образом, замечание младшего из братьев, как оно было ни тяжело для хана, оказалось верным. Тогда хан решился проверить и два другие замечания братьев. Немедля, он велел к себе позвать управляющего и спросил его, от чего каша отдавала мертвечиной. — «Да, должно быть, оттого, что просо-то скосили на могиле убитого в прошлом году человека!» Итак, сказанное старшим братом было правдой. Оставалось еще проверить слова второго из братьев относительно баранины. Сейчас велел он призвать к себе пастуха. — «Что же тут удивительного», сказал пастух: «в третьем году волк зарезал всех овец: остались только две барашки и они погибли бы, если бы как раз в это время не ощенилась собака; я и заставлял сирот-барашек ее сосать. Барашки уцелели и вот от них и пошло все стадо». Итак, хан узнал не только о своем происхождении, но и о некоторых подробностях, относящихся до его хозяйства.
На следующий день, когда гости проснулись, хан велел их позвать к себе.
— «Скажите откровенно», сказал хан: «чего вы ищите?»
— «У нас украли лошадь; приметы-то вора мы знаем, но он нам не попадался на глаза. Нет ли его в твоем ауле?» Тогда хан велел собрать сход и братья сейчас же узнали того, кого искали: среднего роста, курносого, рыжебородого и с серыми глазами. Хан приказал ему сейчас же возвратить лошадь, что он и исполнил. Вора постигло наказание, а братья получили от хана богатые подарки. Вернувшись домой, они стали вести свое хозяйство по-прежнему, следуя пословице: один ум хорошо, а два лучше».
Заметка.
У других народов имеется много сказок, основанных на хитром препирании загадками, которое, признается за характеристическую принадлежность восточной поэзии и вообще, составляет любимый эпический прием у всех младенческих народов (Афанасьев, Народные русс. ск. IV т. стр. 469). Не то в кабардинской сказке: основной идеей, вокруг которой вращается весь ее интерес, служит не желание блеснуть своим остроумием, поразить им другого или произвести на кого-нибудь впечатление; проявление остроумной догадливости со стороны трех братье имеет целью добиться истины, при чем один восполняет другого в умении по некоторым приметам доискиваться скрытого от нас, — так сказать, по ниточке добираться до клубочка.
КТО ГЛУПЕЕ?
В пятницу, во время джумы, собралось в мечети народу видимо-невидимо. Мулла взошел на возвышение и стал проповедовать о житейской мудрости. Тему для проповеди он почерпнул из китаба. Между прочим, он сказал, что по выражению лица можно узнать мысль человека, а по некоторым приметам, — умен ли он, или глуп. «Берегитесь, правоверные», заключил мулла: «рыже-бородых: у них немного ума! Но если рыжебородый отпустит длинную бороду, — длиннее того, насколько можно захватить в кулак, то он непременно сделает какую-нибудь глупость!»
Случилось так, что в мечети присутствовал правоверный с длинной рыжей бородой. Сердце его дрогнуло, когда он услышал слова муллы. «Неужели», думал он: «слова эти относятся ко мне; к тому же мулла, распространяясь насчет рыжебородых, все как будто посматривал в мою сторону, — как будто словами и жестами указывал на меня». С тяжелыми думами он вернулся домой: «Ну-ка посмотрю я в зеркало, длинна ли моя борода». Посмотрев в зеркало, он с нетерпением схватил себя за бороду и о ужас! между пальцев торчат длинные космы его рыжей бороды! «Долой ее — долой, а то меня, чего доброго, и впрямь примут за глупца!» Ножниц под рукой не было: он бросился к очагу, желая обжечь торчащую между пальцами бороду. Бороду-то он обжег, но при этом опалил себе все лицо. «Ах, какой я дурак!» крикнул несчастный: «неужели мулла прав? Не может этого быть! Пойду по белу свету: наверное, найду где-нибудь рыжебородого, глупее меня!»
Сказано—сделано. Поплелся рыжебородый, куда глаза глядят. В одном куажэ (ауле), на площади, он наткнулся на рыжебородого и сильно ему обрадовался. «Давай-ка», подумал он: «расскажу ему о своем приключении; что он на это скажет?» Подходит он к нему, поздоровался и стал ему рассказывать о том, как он, обжигая бороду опалил все лицо. Незнакомец усмехнулся и, как бы в утешение, говорит ему:
— «Со мной было еще лучше: у меня была корова с рогами рогачом. Вздумалось мне как-то просунуть между рогами голову. Голова-то пролезла — ничего себе: надавил только немного виски; но назад ее вытащить нельзя! Что я ни делал, ничего не помогает; не лезет ни туда — ни сюда! Наконец, корова испугалась: подняла хвост и давай со мной, носиться по куажэ. Я болтаюсь беспомощно; кричу от боли, так как корова своею головою меня безжалостно подбрасывает вверх, а, к довершению досады, кто меня ни увидит, тот покатывается со смеху. Люди стоят у своих хунэ и хохочут. Наконец, надо мною сжалились: поймали корову и стали меня вытаскивать из тисков. Но не идет дело! Пришлось отпилить рога и тогда только меня освободили. Что же это такое?»
— «Правда», ответил наш старый знакомый: «твоя глупость почище моей. Пойдем теперь оба вместе, не найдем ли где-нибудь рыжебородого, глупее нас обоих?»
Тот согласился. Плетутся оба глупца в ближайшее торговое местечко, утешаясь мыслью, что, наверное, найдут того, кого ищут. Придя в местечко, они разинули рты от удивления: везде каменные дома и богатые лавки! Глазеют они по сторонам, как вдруг — какое счастье! На крылечке, под носом, ходит рыжебородый и покуривает трубку. Богат, видно, больно; но лицо у него обезображено: нос как бы приплюснутый, а на щеке рубец. «Что с ним такое?» думают путники: «видно это от глупости! Давай-ка ему рассказывать о наших неудачах! Что он на это скажет?»
Подошли они к богатому незнакомцу, вежливо поздоровались и стали ему рассказывать о приключении с бородой и между рогами коровы. Богач лукаво улыбнулся и говорит:
— «Все это вздор: со мной было еще лучше. Слушайте и утешьтесь! Взобрался я как-то на второй этаж своего дома, приподнял окно и стал забавляться тем, что плевал на проходящих нищих. Не знаю, каким образом задвижка окна отодвинулась: окно вдруг опустилось и своею тяжестью приплюснуло мой нос. Носа как не бывало! К моей досаде, все хохочут; не пожалел никто, даже и жена! В другой раз было еще почище. Выбрали меня односельчане в кадия. Как я ни отказывался, пришлось согласиться. Говорили, что выбирают меня за мой ум, а мне и невдомек, что им нужно было мое богатство. Полон дом софтов-мальчиков, но плохо слушаются проклятые! Пришлось куда-то уехать по делу, а софты-бездельники, зная, конечно, что я не далек умом, сговорились с женою, чтобы надо мною посмеяться. Приезжаю домой, как вдруг все в один голос: ах, как ты изменялся, кадий! Жена с участием спрашивает, не болен ли я. Я сдуру поверил и, понурив голову, отправился в свою комнату, чтобы хоть немного прилечь. Мне, право, так и казалось, что мне чего-то недостает. Все меня сочли за больного. Позвали азэ (лекаря), а тот не велел принимать пищи: говорит: «объелся!» Голод меня донимает страшно, и я уже думаю о том, чтобы наложить на себя руки. Жена все меня унимает и, уходя, по забывчивости как будто, оставляет яйцо, очищенное от скорлупы; как видно, сама собиралась полакомиться, или, может быть, она хотела меня побаловать лакомым кусочком, но так, чтобы этого не видел строгий азэ. Мучимый голодом, с жадностью я бросился на яйцо. Лишь только я успел его вложить так-таки целиком в рот, как вдруг вбегает азэ. Я испугался: проглотить яйцо уже не успею, а выбросить побоялся: уж больно строг был азэ! Так оно и осталось во рту. Азэ на меня набросился: «что это у тебя за шишка? ай-ай, это чума!» Не успел я оглянуться: он вынул инструмент, в мгновение ока сделал на щеке надрез и с торжеством вытащил — яйцо! Прибежали тут софты; явилась и жена. Мне больно, а они заливаются со смеху. Вот откуда это у меня рубец! После ваших глупостей моя будет третья и четвертая».
Кто из них был глупее! Путники не пошли уже дальше. Они, наконец, поняли, что глупцами хоть пруд пруди: дураков не сеют, не жнут, а они сами родятся.
Заметка.
Эта сказка характеризуется наивным и живым юмором, но вполне народной ее назвать нельзя: она носит признаки искусственной и, притом, более поздней переделки. На тему о так называемых «набитых дураках» имеется много сказок у других народов, но в кабардинской сказке оригинально состязание между глупцами; впрочем, есть на эту тему и нем. сказка, но, конечно, с совершенно другими деталями.
ЗЛАЯ ЖЕНА И ЧУДОВИЩЕ.
У одного уорка (дворянина) был пшитл (крепостной), а у этого пшитля жена злая-презлющая. Он скажет слово, а она два, да еще замахнется на него кочергой. Одним словом, — ему не было от нее житья: он всячески старался от нее избавиться, но это ему никак не удавалось. Однажды, он поехал в лес за дровами и, на обратном пути, заметил в стороне от дороги глубокую яму. «Вот хорошо бы туда спровадить свою злодейку!» подумал пшитль. Вблизи ямы, ему бросилась в глаза нависшая над ней яблоня со спелыми сладкими яблоками: «Вот и приманка!» невольно сорвалось с языка у шпитля: «она, ведь, любит лакомиться яблоками». Первым делом он заделал отверстие ямы хворостом и покрыл сеном; затем стал трусить яблоню, от чего посыпалась сотня-другая яблок; яблоки он собрал и положил на заделанное отверстие ямы, а когда все уже было готово, он сунул несколько яблок в карман и поехал домой.
— «Что ты пропадал так долго в лесу, такой-сякой!» стала пилить его сварливая жена, лишь только его издали заметила, сидящем на арбе с дровами: «развалился, как уорк какой-нибудь!» Этого мало: она еще подняла кочергу, чтобы попробовать, крепко ли сидит на арбе ее муж, когда он поднес к ее рту несколько яблок:
— «Смотри, какие румяненькие! Ты, ведь, их так любишь!» сказал догадливый муж и остановил этим поднятую
уже руку своей жены.
— «Откуда ты их взял, милый муженек?»
— «Нашел в лесу! я их нарвал много, но пришлось их бросить: мне некуда их было спрятать. Хочешь, я тебе укажу, где эти яблоки».
— «Веди, пожалуйста, хоть завтра на рассвете!» Сказано — сделано. На рассвете уселись на арбе муж с женою и отправились в лес за яблоками. Дорогой жена была в прекрасном настроении духа. Развеселился и муж, и стал хвастаться пред женой, какой он предусмотрительный:
— «Знаешь, что, голубушка! яблоки я не бросил кое-как; они, ведь, могли отсыреть на земле и попортиться. Я набрал хворосту и сена и на этой подстилки разложил бережно яблоки одно к другому. Я все о тебе помнил, и ты будешь довольна!»
Когда они подъехали к этому месту, то жена, увидевши целую кучу прекрасных яблок, бросилась туда со словами:
— «Какие славные яблоки! да, как их много! Их хватит на целый месяц» Лишь только она с мешком ступила на настилку и жадно протянула свою руку за яблоками, все это полетело вниз, а, вместе с настилкой и яблоками, и злая жена!
Стоя на краю обрыва, пшитль очень хорошо слышал, как его жена грохнулась на дно ямы, и как оттуда раздались ее проклятия. Но он себе и в ус не дует; выручать ее оттуда он и не думает. Спустя немного, он повернул быков домой и без жены зажил припеваючи.
На дне ямы, куда свалилась злая жена, жило чудовище. Лишь только она его увидала, то сейчас же на него набросилась с руганью:
— «Чертово отребье! с какой стати ты здесь растянулось: мне негде ступить ногою. Да посторонись ты ужо!» и начала его пилить и пилить, забыв о том, что это не ее муж, а чудовище. По временам возражало и чудовище. Таким образом, ругань не прекращалась по целым дням; чудовище делалось все тише и тише, свернувшись вдвое, а голос злой жены все возвышался и становился до того громким, что крестьяне, приезжавшие за дровами, слышали его, но, конечно, не зная, откуда идет этот неистовый крик и объясняя все это сверхъестественными причинами, отходили подальше.
Крик на дне ямы все еще не прекращался. Однажды, приехал в лес за дровами старик-крестьянин. Он услыхал крик и решился подойти ближе к яме. Заглянув туда, он крикнул:
— «Чего вы там орете, черти?»
— «Помоги, добрый человек!» взмолилось чудовище: «совсем заела злая жена!»
— «Отчего не помочь? помогу; дай только клятву, что меня не обидишь!
— «Не только что не обижу, но даже и в беде пригожусь» умоляющим голосом сказало чудовище.
Крестьянин срубил длинную-предлинную ветку и спустил ее на дно ямы. Чудовище вцепилось в нее своими когтями и старик его вытащил из пропасти. Злая жена так-таки и осталась на дне ямы; она хотела было и себе схватиться за ветку, но чудовище мотнуло хвостом, и она отскочила в сторону. Да и старик торопился уж слишком: он тоже боялся злой жены.
Очутившись на поверхности земли, чудовище взвилось на воздух, а затем опустилось на верховьях реки, протекавшей чрез ближайший аул. Страшное чудовище загородило своего телом речку так, что ни одна капля воды не могла протечь. Каково же несчастным жителям аула! Они бедные мучаются от жажды; скот ревет; в ауле стоит стон и плач! Один только старик, вытащивший чудовище из ямы, не изнывал от жажды: сколько раз он ни пойдет к тому месту, где чудовище запрудило воду, он приносил полные ведра воды. Видят соседи, что чудовище старику ничего не делает, между тем как всех других, которые подходят близко к нему за водою, оно поедает, и сообщают об этом всему аульному обществу; общество просит старика пособить горю и предлагает ему, в виде платы за труд, кошелек золотых. Старик согласился, взял деньги и отправился к чудовищу:
— «Сделай милость, чудовище!» стал просить старик: «пропусти воду; я, ведь, недаром прошу: я получил кошель золота. Что же больше с тебя и возьмешь?»
— «То-то получил; теперь мы квиты. Смотри, больше не приходи!»
— «Да, если не будешь больше проказничать!»
Вода устремилась бурным потоком: чуть не затопила аула. Все жители рады-радехоньки, что есть, чем утолить жажду и напоить скот.
Отпустив воду, чудовище взвилось на воздух и опустилось на верховьях речке в другом ауле. И там стоит стон и плач, так как воды нет ни для людей, ни для скота. Прослышавши, что в соседнем ауле есть такой старик, который знается с чудовищем, запрудившим воду, жители целым обществом обращаются к нему с просьбой, за что и предлагают ему два кошелька золотых. Старик не прочь помочь. Взяв деньги, он отправился к чудовищу:
— «Помилосердствуй! Чего ты мучаешь народ? Отпусти им малость воды!»
— «Я, ведь, тебе говорил, чтобы ты больше ко мне не приставал. Мы уже расквитались!»
— «То ли было бы, если бы ты сидел на дне ямы?»
— «Ну, не припоминай, пожалуйста! Пропущу уже воду. Но, смотри! Придешь еще раз, то не пеняй на меня: съем тебя, как поедаю и других».
— «Да, если не будешь больше мучить народ, то меня и не увидишь!»
Вода прошла, а в ауле поднялся радостный крик: и люди и скот утолили свою жажду.
Чудовище понеслось в третий аул, запрудило и там воду. Являются и оттуда к старику люди с просьбой помочь горю и предлагают уже не два, а три кошелька золота. Старик согласился, но зная, что чудовище по доброй воле не отпустит воды, он решился окончательно с ним разделаться: бежит к чудовищу, скинув с себя лишнее платье, с взъерошенными волосами и с признаками на лице страшного испуга, и кричит издали:
— «Спасайся, чудовище! Злая жена выбралась каким-то чудом из своей ямы, разогнала своим криком весь народ; — я-то убежал, в чем был, чтобы тебя предупредить: она тебя ищет!»
— «Ну, если эта проклятая баба выбралась из своей ямы, то нам двум нельзя жить вместе на свете!»
С этими словами чудовище бросилось с ближайшей кручи и убилось до-смерти. Вода, разумеется, потекла по-прежнему и вся местность, благодаря находчивости старика, избавилась навсегда от угрожающей их опасности. Старик же на полученные им деньги построил себе прекрасную саклю, завел быков, лошадей и целую баранту, и зажил на славу.
Заметка.
Сказка о «Злой жене» весьма распространена среди, славянских народностей. На эту тему была уже помещена в VII выпуске Сборника сказка «Жена-спорщица». Разница между сказкой, известной в станицах по Тереку, и нашей заключается в том, что в первой злая жена, вместо ямы, попадает в воду, а муж идет ее искать не по течению реки, но против, так как она была противная; притом, в этой сказке нет второй половины нашей. Ближе всего подходит к нашей сказке вариант северно-русский, помещенный у Афанасьева (Народ. русс. сб. т. III). Аксессуары обеих сказок почти те же, но вместо нашего чудовища, является чёрт, отплачивающий мужику, вытащившему его из ямы, тем, что поселяется в жен знатных купцов и бояр, а крестьянин лечит и зарабатывает деньги.
Во второй половине нашей сказки слышатся отзвуки народных представлений о физических явлениях природы. Животворящая сила солнечных лучей, при отсутствии влаги, оказывается гибельной не только для растительности, но и для всех животных; если засуха продолжается слишком долго, то выгорает вся степь, погибают посевы, иссякают источники и перестают течь ручьи. Вот эта-то истребляющая сила палящих лучей солнца рисуется в воображении народа в виде разных чудовищ, обитающих в реках или вблизи какого-нибудь источника, где они, залегая течение воды, томят людей и стада смертельною жаждою. Сказки на этот мотив есть не только у славян, греков и германцев, но и у других народов. В сказках этих обыкновенно является какой-нибудь сказочный герой, облегчающий всенародное бедствие. И в нашей сказке то же самое. Однако, нашему герою не потребовалось, подобно греческому Гераклу, вступать в борьбу с чудовищем: в его распоряжении было, точь-в-точь как в северно-русской сказке, магическое слово, оказавшее немедленно свое действие.
Аллегорическое значение героев, освобождающих источники и реки от змеев и драконов, объяснено Афанасьевым во II т. «Поэтических воззрений славян на природу», — это представители бога-громовика, разителя туч и подателя дождей.
КАЖДЫЙ МОЛОДЕЦ НА СБОЙ ОБРАЗЕЦ.
В одном ауле жил хан, а у этого хана была единственная дочь, в которой он, как говорится, души не чаял. Хан готов был для нее достать птичьего молока, если бы это было возможно; одним словом, не было ничего, в чем бы он мог ей отказать. Одевал он ее в шелка и драгоценные каменья и берег ее, пуще глаза. Однажды, в жаркий летний день, собрались над аулом черные тучи и разразилась страшная гроза. То и дело слышались раскаты грома, — как вдруг сверкнула молния: страшное чудовище опустилось над ханским домом, разрушило его и унесло ханскую дочь. Придя в себя от испуга, хан бросился искать свою дочь: на место, где стоял его дом, дымятся еще развалины, а ее, как говорится, и след простыл. Хана нельзя утешить в его горе. Случившееся он объяснил наказанием Великого Tha за его грехи, но сбежавшийся со всего аула народ дал несчастью другое толкование.
В ханском ауле жила бедная вдова с семью сыновьями. Муж ее давным-давно помер, а чтобы содержать себя со своими детьми, она принимала в своем доме кутил-мужчин. От этого шел по всему аулу соблазн, и жители, собравшись у неутешного хана, все в один голос стали твердить, что несчастье произошло оттого, что у них в ауле живет распутная женщина. Хан приказал ее сейчас выгнать из аула: ее выгнали, и она поселилась в пещере, тут же за аулом.
Прошло уже с тех пор довольно много времени; она перебивается кое-как со своими семью сыновьями, которые у нее все были богатыри, и каждый из них обладал сверхъестественной силой. Однако, мать их вовсе не догадывалась о присутствии у сыновей каких-нибудь особенных качеств. Однажды, пришел к вдове из аула какой-то мужчина в гости и, уходя к себе домой, оставил ей кусок ситцу. Когда семь сыновей увидали ситец, то они стали просить мать, чтобы она им сшила рубашки. Всем братьям хотелось прикрыть чем-нибудь свою наготу, а, между тем, ситцу хватало только на одну рубашку. Видя, что на всех не хватит, мать сказала, обратившись к сыновьям: «Ну, хорошо; вот вы все ко мне пристаете, чтобы я вам сшила по рубашке; что же вы можете сделать для своей бедной матери?» Тогда один наперерыв пред другим стал говорить о присущей в нем богатырской силе и исчислять свои необыкновенные качества. Мать догадалась, что ее сыновья богатыри, и ей пришло в голову, что, чего доброго, они могут выручить унесенную чудовищем дочь хана. Недолго думая, она отправилась в аул к хану и сообщила ему о том, что ее сыновья добудут его дочь из рук чудовища. Выслушав ее, хан велел позвать ее сыновей. Пошли, привели. Стал хан их спрашивать по старшинству.
— «Я умен», говорит первый: «могу быть военачальником целого войска, а, если понадобится, то и ханом: за советом в карман не полезу».
— «Я силен», говорит второй: я могу носить на своей спине припасы для всего войска: могу работать, не разгибая спины, круглый год».
— «Я пловец», говорит третий: «могу на себе, как по волшебному мосту, переправить целое войско чрез реки и моря: для меня нет ни в чем преграды».
— «Я скороход», говорит четвертый: могу нагнать кого угодно: мои ноги быстрее стелы».
— «Я дальнозоркий», говорит пятый: могу видеть, поднявшись на какую-нибудь возвышенность, все, что делается на белом свете!»
— «Я вор», говорит шестой: «могу вытащить яйцо из-под курицы-наседки так ловко, что она этого не заметит!»
— «Я храбр», говорит, наконец, седьмой: «могу, если мне дать оружие, бороться с целым войском!»
Услышав все это, хан позволил вдове снова поселиться в ее доме, а ее молодцов-сыновей велел одеть и обуть, дал им прекрасное вооружение и отправил их разыскивать дочь, похищенную чудовищем.
Долго искали братья это чудовище. Наконец, они прибыли к берегу Китай-моря. Пловец переправил в одну минуту своих шесть братьев через море на тот берег; за морем пятый брат поднялся на возвышенность и увидел вдали страшное чудовище. Пошли туда братья. Первый, т. е. умный стал распоряжаться, что кому делать. Подойдя к логовищу чудовища, они вдруг увидали необыкновенную картину: свившись кольцом, чудовище продолжало свой семисуточный сон, а в средине этого кольцеобразного круга сидела, повесив свою красивую голову и проливая обильные слезы, девушка — ханская дочь! Пошел вор и вынул оттуда девушку так ловко, что чудовище этого не заметило. Скороход, взявши девушку у вора, пустился бежать. Добежав до берега моря, он остановился, дожидаясь своих братьев. Прибыли братья. Все подкрепили свои силы имевшейся на спине у брата-силача провизией и легли отдохнуть. Они собирались уже переправляться чрез море, когда чудовище, проснувшись и не увидавши своей прекрасной пленницы, мигом очутилось у того места, где были братья с ханской дочерью. Храбрец тотчас принял свои меры к отпору. Завязался бой. Боролись они долго, но, наконец, чудовище так уморилось и так запыхалось, что искры летели из его ноздрей; не справившись с нашим храбрецом, оно улетело назад в свое логовище. Братья в одно мгновение переплыли чрез море и возвратились благополучно докой.
Получив обратно свою любимицу дочь, хан не знал, чем и отблагодарить семь братьев-богатырей. Но не только хан восхвалял необыкновенные качества братьев, но и все жители аула, забыв об их происхождении, не находили слов для прославления их подвигов. Спустя неделю, когда хан пришел в себя от радости, по случаю возвращения дочери, он ее спросил, за кого из семи братьев-богатырей она желает выйти замуж. В ответ на это, девушка сказала: «Чудовище, ведь, не убито и, по всей вероятности, еще раз вернется; поэтому, я выйду за храбреца». Хан согласился и чрез неделю была назначена свадьба. Накануне свадьбы сделалась гроза и моние-чудовище снова ударило в тот дом, где была девушка; чудовище хотело уже похитить ее, но тут храбрец, вынув свою шашку, отрубил ему голову, которая потом была сожжена на костре. Таким образом, храбрец отстоял свою невесту и навсегда избавил ее от опасности. На следующий день, отпраздновали свадьбу и молодые супруги зажили на славу. — И я на свадьбе был, бузу пил и халвой закусывал. В то время, когда хан награждал остальных братьев богатыми подарками, и мне достался хороший кинжал; но, на обратном пути, у меня его отняли абреки.
Заметка.
Похищение девицы чудовищем (представителем грозовой тучи) составляет излюбленный мотив многих сказаний: в русских сказаниях (Афан. Нар. рус. ск. т. I) в одних змей, а в других Кощей Бессмертный держит похищенною им красавицу в своем замке на горе пребольшущей, в золотом царстве, на конце света белого, где солнышко восходит, а сам висит на железных цепях и крюках, между тем как в нашей сказке красавица скрывается посредине кольца змеиного. Подвиг избавления, в котором проявляются удивительные качества сказочных героев, передается различным образом: в русских сказках таким избавителем является обыкновенно Иван-Царевич, а в одной сказке Елену-прекрасную уносят «семь братьев Семионов», точь-в-точь как в нашей сказке ханскую дочь вызволяют семь братьев, а в бой за нее вступает брат-храбрец; качества братьев, конечно, в каждой сказке другие, причем видоизменяются и детали рассказа. Подвиг избавления облагораживает темное происхождение братьев, а храбрец даже женится на спасенной им девушке.
ХАНСКАЯ ДОЧЬ И ОХОТНИК.
В Кавказских горах жил-был охотник Шамиль, храбрый и статный юноша, который охотой только и прокармливал себя и свою старушку-мать. Однажды, он охотился в густом лесу. Солнце уже клонилось к западу, а, между тем, ему еще ничего не попадалось на глаза. Шамиль хотел уже возвращаться домой с пустыми руками; но какое счастье! он заметил на большом чинаре орла, необыкновенной величины. Шамиль прицелился и хотел уже спустить курок, как вдруг орел молвил умоляющим голосом: «Не убивай меня, Шамиль! я пригожусь тебе в беде. Вот тебе одно из моих перьев; когда тебе придется плохо, согрей его на огне, и я тотчас явлюсь к тебе». Шамиль спрятал перо и пошел дальше. Немного спустя, попадается ему под выстрел дикая коза. Шамиль хватается опять за ружье, но коза взмолилась человеческим голосом: «Пощади меня, Шамиль! Вот тебе волосинка из моей бороды; в случае опасности, она тебе пригодится!» Шамиль взял волосинку и отправился дальше. Сделалось уже совсем темно. Шамиль съел последний кусок хлеба, взобрался на развесистое дерево и, прикорнув между двумя ветвями, выспался хорошенько. Когда солнце встало, он соскочил с дерева и стал продолжать охотиться. Дичи ему не попадалось никакой, а, между тем, есть ему страх хочется. Тогда он спустился к морскому берегу, решившись закинуть удочку. Спустя несколько минут, он вытащил необыкновенную рыбу, с золотистой чешуей. Золотая рыба стала его умолять человеческим голосом: «Отпусти меня, Шамиль! я тебе пригожусь в беде. Вот тебе, на всякий случай, одна из моих чешуй!» Шамиль взял чешую и отпустил рыбу. Затем, Шамиль опять направился в лес. В лесу ему попадается лиса; он прицелился в нее, но она стала его просить умоляющим голосом: «Не трогай меня, Шамиль! я тебе пригожусь в крайней твоей нужде. Возьми лучше волосинку из моего хвоста!» Сказав это, она выдернула из хвоста волосинку и отдала ее Шамилю. Голод его донимал страшно и он пошел уже по берегу моря, надеясь там что-нибудь раздобыть. Долго ли, коротко ли он шел, но он достиг незнакомого города. Войдя в городские ворота, он зашел в бедную избенку, в которой у очага возилась древняя старушонка. Он спросил ее, нет ли у нее чего-нибудь поесть; оказалось, что и она сама сидит целый день без хлеба. Тогда Шамиль вынул золотой и послал ее на базар за провизией. Скоро вернулась старушка и принесла всего вдоволь. Шамиль пригласил откушать и старушку, а когда оба они наелись досыта, он спросил ее, что нового в их городе. «Лучше и не спрашивай, дорогой гость!» ответила старушка. Шамиль стал настаивать на том, чтобы она рассказывала все, о чем знает. Тогда она рассказала следующее:
— «В нашем городе правит хан, у которого есть только единственная дочь; она имеет подзорную трубу, в которую видит все на земли, на небе и в море. Она заявила, что выйдет замуж только за того, кто сумеет так спрятаться, чтобы его никак нельзя было найти. Прятаться можно три раза; в случае же неудачи, за третьим разом, несчастный должен погибнуть на виселице. А так как эта девушка необыкновенно красива, то многие юноши из нашего города делали попытку добиться ее руки, но, разумеется, сделались жертвой этой кровожадной женщины. В городе стоит плач и стон, так как нет семьи, которая бы не лишилась одного или двух из молодых людей; и я также оплакиваю потерю двух красавцев-сыновей, моих кормильцев. Число всех жертв составляет ровно девяносто девять; не хватает еще одного и, по всей вероятности, сотый — это ты, несчастный!
— «Попытаюсь и я» сказал Шамиль и, простившись со старушкой, направился в ханский дворец. Войдя туда, он заметил дочь хана, сидевшую на тахте и окруженную многочисленным штатом прислуги. Вскинув глазами на Шамиля, дочь хана сказала вопросительно, обращаясь к гостю: «сотый?»
— «Посмотрим!» коротко ответил Шамиль.
— «Если ты желаешь» сказала резко ханская дочь: «рисковать из-за меня своею жизнью, то знай, что в эту ночь ты должен спрятаться, куда знаешь; днем же я стану искать тебя».
В сумерки Шамиль вышел из дворца и, дойдя до окраины города, зажег перышко орла. Явился орел. «Спрячь меня, как можно лучше!» сказал Шамиль, и орел, подхватив его своими когтями, поднял его в поднебесье и унес его далеко в темные облака, где у него было свое гнездо; туда он посадил Шамиля и сам сел на него.
На рассвете ханская дочь стала осматривать кругом всю поверхность земли. На земле нигде не оказалось Шамиля. Тогда она навела свою трубу на поднебесную высь, искала долго по всему воздушному пространству и, наконец, где-то далеко в облаках заметила гнездо, на котором сидел орел; всмотревшись хорошенько, она увидала несколько шерстинок от папахи Шамиля. «Вот он!» крикнула радостно девушка. Когда же вечером явился Шамиль, то ханская дочь рассказала ему в точности, где он прятался.
На этот раз, его постигла неудача. Надеясь во второй раз лучше спрятаться, Шамиль вышел из дворца и в кустарниках, за городом, зажег шерстинку козы: в одно мгновение явилась коза. «Спрячь меня получше!» сказал Шамиль. Коза посадила его на себя и понесла его, с быстротою ветра, чуть ли не на край света. Там она его спрятала за выступом скалы в яме, на отверстие которой сама легла, прикрыв его своим телом.
На следующее утро, начались поиски. Долго искала Шамиля ханская дочь, но, наконец, за скалой, под лежащей козой, заметила она конец бешмета, который Шамиль, по неосторожности, забыл подвернуть. Повторилось затем то, что произошло в первый раз.
«Вторая неудача!» подумал Шамиль, грея у огня чешую золотой рыбки. Рыба, явившись к нему немедленно, потащила его к берегу моря и вызвала оттуда огромную щуку; щуке она велела разинуть рот и, всадив Шамиля в ее объемистую утробу, послала ее опять в морскую пучину.
Долго на следующий день искала дочь хана, но все напрасно: не было Шамиля нигде ни на земле, ни в поднебесье. Она хотела признать себя уже побежденной, но мать посоветовала ей направить трубу в глубину моря. Случилось так, что как раз в это время обжорливая щука, в утробе которой спрятался Шамиль, открыла свою пасть, чтобы поймать карася. Неудивительно, что он был замечен…
Шамиль пал уже совсем духом. Дочь хана хотела уже приказать его повесить, когда он, вспомнив о волосинке лисицы, воскликнул: «Прекраснейшая дева! я пришелец из чужой страны и гость в вашем городе: разреши мне в последний раз спрятаться, — еще раз попытать счастье!» Она согласилась.
Шамиль вышел за город и зажег волосинку лисы. Немедленно она явилась. «А ну-ка, как ты меня спрячешь?» сказал нетерпеливо Шамиль. — Не беспокойся Шамиль! я тебя так спрячу, что тебя никто не найдет!» Тут же, в кустах, она ему велела спать спокойно до тех пор, пока она его не разбудит. Затем она принялась рыть подземный ход от того места, где спал Шамиль, до ханского дворца, в подполье комнаты, в которой обыкновенно сидела девушка и производила свой осмотр. На заре она разбудила Шамиля и велела ему ползти за собою. Они очутились в подполье комнаты ханской дочери, в таком месте, которое приходилось как раз под ее ногами; все там было слышно: не только, все то, что она говорила с матерью или с прислугой, но и — как шуршало ее платье.
Начались поиски, но сколько ни искала ханская дочь, она нигде не могла найти Шамиля. Ей и невдомек, что он мог спрятаться под ее ногами, чуть ли не в складках ее платья. В отчаянии она несколько раз бросала об пол свою трубу, которая ей теперь в первый раз изменила. Во время этих без полезных поисков, Шамиль спал себе преспокойно у ног красавицы, а лисица его чутко караулила, сидя подле него. Когда смерклось, лисица его опять разбудила, и он отправился к ханской дочери.
— «Сегодня, однако», сказала она недовольным голосом: «ты так спрятался, что даже сам шайтан не мог бы тебя разыскать!»
— «В таком случае, могу ли я рассчитывать, что ты переменишь гнев на милость?» спросил Шамиль.
— «Нет», сказала она: «позволь и мне поискать еще один день!» Шамиль согласился.
Повторилось то же самое. Шамиль спрятался в прежнем месте. Конечно, все поиски девушки остались безуспешными. С досады она разбила свою трубу вдребезги!
Когда же вечером Шамиль явился во дворец, то недоступная красавица бросилась к нему на шею, сказав: «Ты окончательно победил меня: я согласна быть твоей женою!»
На следующий день, отпраздновали свадьбу. Все жители-города были необыкновенно рады, что они избавились от тяжкого для них испытания, и, таким образом, свадьба ханской дочери сделалась всеобщим праздником.
3АМЕТКА.
Подобные сказания не чужды и другим народам. Герой, который желает жениться на красавице, должен трижды прятаться, и если будет найден ею, то лишается жизни, если же нет, то получает ее руку; этим мотивом пользуются все сказки, но детали, конечно, расходятся: в одних сказках средством для отыскания является волшебное зеркальце, в другой зоркие глаза царевны, а в третьей — в русской волшебная книга. В кабардинской же сказке ханская дочь ищет посредством подзорной трубы; притом, в этой сказке имеется, сравнительно с другими, одна неважная, впрочем, подробность: ханская дочь находит охотника и в третий раз и готова уже его предать смерти, но, по его просьбе, позволяет ему спрятаться еще раз; на этот раз она его не может найти; однако, побежденная красавица не сдается и ставит условие прятаться еще один раз — пятый по счету, но добрый молодец прячется в то же место: красавица его не находит и признает себя окончательно побежденной.
НАСКОЧИЛА КОСА НА КАМЕНЬ.
Жил-был богатый старик. У него было три сына: Асланбек, Батырбек и Каирбек; младший был рыжебородый. К своему прискорбию, престарелый отец заметил, что его сыновья легкомысленны и не будут в состоянии сохранить в целости нажитое им состояние. Полное разорение своих сыновей он считал уже неизбежным, поэтому, пред кончиной у него было на душе одно желание, — чтобы его дети не впали в крайнюю бедность. Собрав их пред своим смертным одром, он им сказал следующее: «К сожалению, вам не удержать в руках того, что сумел скопить ваш отец; в будущем вам грозит нищета, и вы должны будете тяжелым трудом зарабатывать себе кусок хлеба. Я в жизни много испытал горя от рыжебородых и, поэтому, держитесь навсегда правила: не иметь дела с теми, у которого борода рыжая и глаза серые!» С этими словами старик скончался. Сейчас после смерти отца, сыновья поделились своим наследством: землею, табунами стадами овец и рогатым скотом, и начали жить в свое удовольствие, ничего не делая и расточая безрассудно имущество, доставшееся на долю каждого из них.
Первым дошел до нищеты Асланбек. Приходится ему, чтобы с голоду не погибнуть, идти в чужие люди наниматься в работники. Но куда ни явится Асланбек, везде ему отказ. Наконец, в каком-то ауле ему попадается на встречу рыжебородый, с серыми глазами. Увидавши его, Аславбек хотел было уже повернуть в сторону, но тот остановил его и спрашивает: «Стой, паренек! Ты, верно, ищешь работы, а я нуждаюсь в работнике: нанимайся у меня!» Асланбек, скрепя сердцем, нанялся к рыжебородому хозяину. Новый хозяин привел работника домой и, потрепав его по плечу, говорит ему: «Ты, вот, нанялся ко мне в работнике, а знать не знаешь, что я за человек. Человек-то я терпеливый и меня трудно вывести из себя! Так, вот мои условия: если я рассержусь, то позволяю с моей спины содрать три ремня и посыпать больное место золой; если же ты рассердишься, то не взыщи: я то же самое сделаю с тобою, и ты не получишь за свою службу никакой платы. Чуя беду, Асланбек хотел было уже на попятный, но голод — не свой брат: он остался и начал делать свое дело по хозяйству.
На следующее утро, зовет хозяин своего работника и говорит ему: «Слушай, Асланбек! у меня, как видишь, только и есть добра, что вот эта пара быков. Гони их на луг и паси их там весь день! Береги их пуще глаза и смотри, чтобы они были сыты!» Погнал быков Асланбек на пастбище, но лишь только он миновал последнюю саклю аула, как быки с диким ревом понеслись в ущелье. Асланбек побежал за ними, но сколько он ни гонялся, он их не мог нагнать. Вот-вот ему кажется, что он их обгоняет, чтобы повернуть их на пастбище, но быки с поднятыми хвостами несутся в другую сторону. Так прошел весь день. К вечеру, раздосадованный Асланбек возвращается домой, и — о чудо! быки уже дома; с отощалыми боками они ревут от голода.
— «А чтоб вам подохнуть, проклятые!» крикнул в сердцах Асланбек.
— «Да, ты серчаешь!» громко сказал хозяин, содрал с его спины три ремня, посыпал золой и согнал со двора.
Батырбек думая, что его старший брат успел уже заработать много денег, отправился на заработки еще за два дня до возвращения брата домой. После долгих поисков, судьба его натолкнула на того же рыжебородого и его постигла та же участь. Когда он вернулся домой, то, корчась от боли, рассказал о случившемся обоим братьям.
— «Да и со мной случилось то же самое!» сказал Асланбек, показывая Батырбеку заструпившиеся полосы на своей спине.
— «Да, батюшка наш был прав!» сказал Батырбек: «наказывая нам остерегаться рыжебородых; нам теперь придется долго чесать спину!»
— «Пойду и я», сказал Каирбек: «и наймусь у этого проклятого рыжебородого!» Когда ему старшие братья стали отсоветовать не подвергаться понапрасну опасности, он сказал: «Я, ведь, и сам рыжебородый, да и глаза у меня серые; посмотрим, кто кому сдерет кожу!» С этими словами он и отправился в путь-дорогу.
Каирбек отправился прямо к рыжебородому и нанялся к нему в работники до того времени, когда в первый раз закукует кукушка, а дело было осенью. Условия были те же самые, на которых нанимались и старшие братья; в плату он себе выговорил целый котелок золота. На рассвете Каирбек должен был гнать быков на пастбище; но он уже знал, с кем имеет дело, и принял свои меры предосторожности. Перелезши еще до рассвета чрез плетень в загороду, куда быки были загнаны на ночь, он их поймал, привязал к налигачу сохи и стал дубиной колотить, что мочи, до самого рассвета. Быки были до того избиты, что, когда солнце взошло, они едва передвигали ноги; он даже должен был им принести в ведре воды, так как они не были в состоянии спуститься в овраг к речке. Хозяин удивился, что это такое случалось с его быками. Полагая, что они, чего доброго, больны, он приказал работнику принести сена и смотреть, чтоб они не были голодны. Каирбек стал таскать сено из заготовленной хозяином на зиму скирды целыми охапками и подбрасывал быкам, сколько влезет. Это повторялось каждый день: по ночам он их колотил дубиной, а днем бросал, сколько влезет сена; быки же все худели и худели. Хозяин ни о чем не догадывался, а только удивлялся, что из скирды сено куда-то исчезает. До зимы еще было далеко, а быки половину сена съели, а половину потоптали ногами. Тогда Каирбек принялся за солому, которую быки точно также истоптала. После соломы он подобным образом свел хозяйскую пшеницу; быки днем наедались, но ночью Каирбек им не давал отдыха, колотя их по тощим бокам без всякой пощады Таким образом, он довел до того, что быки околели. Лишь только это случилось, он побежал об этом доложить хозяину. Хозяин-то и раньше видел, что работник переводит его добро, но, по условию, старался превозмочь себя и молчал. Но когда Каирбек прибежал с веселым лицом к нему и сообщил о случившемся, то он с сердцем спросил его:
— «Как же ты довел до этого, верный мой слуга?»
— «Что я ни делал», сказал Каирбек: «ничего не помогало. Я из кожи лез, добрый мой хозяин, чтобы они как-нибудь поправились; они поели все твое сено, солому, да и всю пшеницу; но, все-таки, они тела не набрали: шкура да кости! А теперь их не стало! Я готов плакать, если бы мне не было смешно!» Тут хозяин не выдержал и сказал:
— «Ах, какой ты негодяй!»
— «Ага, ты сердишься, дорогой хозяин?»
— «Нет, я не сержусь, но мне жаль моего добра».
— «А, если не сердишься, то я готов и дальше тебе служить!»
— «Ну, хорошо; ступай теперь и занимайся по домашнему хозяйству».
Каирбек оказался весьма догадливым и исполнительным слугой: что ни прикажет хозяин или хозяйка, а он уже летит со всех ног, чтобы, как можно скорее исполнять в приказание. Одним словом, дело у него горело в руках. Однажды, хозяин был в гостях у соседа и вернулся домой навеселе: очевидно, он хватил бузы чрез край.
— «Ступай в овчарню, Каирбек!» сказал хозяин: «зарежь барана; гости сейчас будут!»
— «Какого барана?» как будто недоумевая, спросил хитрый Каирбек.
— «Как какого? Ну, который на тебя посмотрит».
Этого только и нужно было Каирбеку. Дело было ночью.
Как только Каирбек вошел с огнем в овчарню, то бараны, ослепленные светом, вдруг все повернули к нему головы и на него посмотрели. Каирбек давай резать всех баранов без разбора. Из овчарни несется страшное блеяние, но отуманенный бузой хозяин ничего не слышит. Покончив свое дело в овчарне, Каирбек идет спросить хозяина, какие части бросать в котел. «Ну, как какие? брось спину и лопатку, что ли!» У хозяина же было два малолетних сына: старший назывался Тхи (спина), а младший — Блех (от слова лопатка). Каирбек вскипятил воду в большом котле и, воспользовавшись тем, что хозяйка спала, бросил туда обоих сонных мальчиков: те даже не успели и вскрикнуть! Пришли гости, и Каирбек подал на стол вареное мясо от сыновей хозяина. Гости вместе с хозяином кушали, не заметивши ровно ничего; потом запили бузой и разошлись по домам. На следующее утро, просыпается хозяин и спрашивает, как бы предчувствуя что-то недоброе:
— «Что так разоспались мои мальчики? буди их Каирбек!»
— «Да, ведь, ты их сам изволил скушать с твоими почтенными гостями!»
— «Что ты городишь, безумный?»
— «Вот как? я безумный! я тебе сейчас расскажу все по порядку, и тогда ты рассудишь, умно ли я поступил, или нет. Ты мне велел зарезать первого барана, который на меня посмотрит, а они все в одно время на меня посмотрели, когда я пришел с огнем в овчарню: и я их всех перерезал; ты мне велел бросить в котел Тхи и Блех, а это, ведь, имена твоих мальчиков: я их и бросил, а ты с гостями скушал на здоровье!» Тогда хозяин вышел из себя и стал бранить Каирбека, на чем свет стоит.
— «Ага, ты сердишься, дорогой хозяин?» спросил лукаво Каирбек.
— «Нет, я не сержусь; но мне жаль не только всего моего добра, но и детей!»
— «А, если не сердишься, то я готов тебе и дальше верно служить!»
— «Ну, хорошо; ступай по хозяйству!» сказал хозяин, Каирбек как ни в чем не бывало, занялся своим делом. Хозяин уже давно хотел рассчитать своего слугу, но, по условию, он должен его держать до весны, — когда в первый закукует кукушка. «Знаешь, что, жена?» сказал хозяин хозяйки: «залезь на грушу и закукуй: ты, ведь? это умеешь; слуга подумает, что это кукушка и станет проситься домой; держать его больше я не хочу!» Этот разговор подслушал Каирбек, взял да и зарядил ружье и стал дожидаться. «Куку-куку» послышалось с, дерева, как вдруг раздался выстрел, и хозяйка грохнулась оземь. «Еще слишком рано куковать!» крикнул Каирбек. Выскочил хозяин и, видя свою жену мертвою, он со страшным гневом набросился на своего слугу.
— «Ага! ты сердишься!» сказал лукаво Каирбек.
— «Не только сержусь, но готов убить тебя!» Этого только и ждал Каирбек: он вырезал со спины хозяина три ремня, посыпал больное место золой да еще солью, чтобы лучше щипала, взял котелок денег и вернулся к своим братьям домой. Отомстив за них, он на заработанные деньги поправил свое хозяйство и помог разорившимся братьям.
3АМЕТКА.
Имена трех братьев кабардинской сказки встречаются в осетинском сказании «О сыне знаменитого богатыря-борца Аслана-Каурбека» (Сборник свед. о Кавк. гор. в. IX), но, тем не менее, наша сказка не имеет с осетинской ничего общего: она оригинальна как по своему сюжету, так и по построению. На тему о рыжебородых у нас уже была сказка: «Кто глупее», с присвоением рыжебородому качества умственной тупости; в данной же сказке рыжебородый является, в лице хозяина, жестокосердым извергом, а, в лице его работника, изворотливым хитрецом. Последний побеждает, и, таким образом, опасение умирающего отца трех братьев насчет рыжебородых оказалось неосновательным: наскочила, как говорится в пословице, коса на камень!
ОДИН ВОР ИСКУСНЕЕ ДРУГОГО.
В одном ауле жили два вора; одного из них звали Кайтуко, а другого Шералуко. У последнего был сын, восемнадцати лет, по имени Кучук. Однажды Шералуко испытал неудачу: в то время, когда он выводил лошадь, его ранили; от последствий раны он и умер. По смерти отца, Кучук явился к его товарищу Кайтуко и сказал:
— «Отец мой был с тобой в дружбе; все вы вместе воровали и по-братски делились добычей, и я хотел бы продолжать отцовское дело; только позволь мне у тебя поучиться воровскому ремеслу!»
— «Хорошо, я готов тебя научить уму-разуму. Приходи ко мне сегодня в гости!» Кучук пришел к нему в гости, но хозяина не случилось дома: он отлучился куда-то по делу. Войдя к нему, Кучук спросил у старухи-матери Кайтуко:
«Дома ли мой друг?»
— «Кайтуко нету дома, но если он твой друг, то, пожалуйста, будь гостем!» Кучук рад случаю поболтать; он уселся на лавке и стал рассказывать старухе всякие небылицы. Старухе гость пришелся по душе, и она начала угощать его бараниной и бузой. Тем временем зоркий глаз Кучука заметил, что под потолком сакли висит вяленая баранина (бго), на вид весьма жирная и, должно быть, весьма вкусная. Разгорались глаза у будущего вора, и он решился украсть ее следующую ночью. Наболтавшись со старухой вдоволь, Кучук ушел. Немного спустя, является Кайтуко в дурном расположении духа. Желая его развеселить, старуха сей час же ему докладывает, что у них был в гостях Кучук.
— «А бузу он пил?» спросил Кайтуко.
— «Да, пил!» ответила старушка.
— «А когда он пил, не смотрел ли он вверх?»
— «Да, смотрел!»
— «Стало быть он видел под потолком бго?»
— «Должно быть, видел».
— «Он его непременно украдет следующею ночью!»
— «Да, ведь, он друг тебе!»
— «Друг-то друг, но он из таких, что последнюю рубашку снимет с тела». Подумав немного, Кайтуко сказал своей матери: «Знаешь что, матушка? Сними из-под потолка бго, спрячь в сундучок и положи его к себе на ночь под подушку; авось, он не найдет!»
Как сын сказал, так мать и сделала. Сын лег спать на кровати, а мать на полу, и положила себе под подушку сундучок с вяленой бараниной. Ночью почти каждый час Кайтуко спрашивает мать, цел ли сундучок. «Да, цел!» отвечала мать, и Кайтуко на некоторое время успокаивался.
Под утро Кайтуко одолела дремота, и, наконец, он крепко уснул. Подкрадывается Кучук; видя, что дверь заперта крепким засовом, он взобрался на крышу сакли, а оттуда чрез трубу пролез внутрь. Стал он ощупывать то место, где висело бго, но к своей досаде ничего не нашел. Вор догадался, что опытный хозяин проник его намерение и принял свои меры предосторожности.
— «Мяу, мяу!» раздается по сакле чуть внятное мяуканье и слышно даже, как кошка скребет своими лапками.
— «Черт с ним, с этим бго!» ворчит недовольная старуха: «спать мне не дадут! то говорили раньше, что вор за ней полезет, а тут уже кошка пробирается».
— «Мяу, мяу!» послышалось снова громкое мяуканье кошки. Старуха разворчалась, и теперь ей уже не было удержу.
— «Ну, право, чего она лезет? бго, ведь, я спрятала в сундучок и положила к себе под подушку. Жирен кусок, да не про тебя припасен!» А Кучуку только это и нужно было. Мяуканье кошки прекратилось, а раздосадованная старуха, успокоившись несколько в своей тревоге, забылась старушечьим сном. Этим моментом воспользовался Кучук, вытащил неслышно из-под подушки сундучок, пролез тихохонько в трубу и был таков…
Прошло две-три минуты; проснулся Кайтуко и спрашивает мать:
— «Матушка, лежит ли сундучок на своем месте?»
— «Как? что? сейчас тут была кошка!» пробормотала оторопевшая старушка, заметивши пропажу сундучка. Кайтуку же не нужно было говорить это два раза: он знал, что это была за кошка! Сейчас он вскочил со своей постели, надел платье своей матери и, прямым путем чрез огороды, побежал в саклю Кучука, где и очутился раньше хозяина. Вслед за ним входит Кучук, а на дороге его встречает старушка-мать.
— «Бедный сын!» говорит Кайтуко, подделываясь под голос матери Кучука, а она ли это была действительно, трудно было узнать, за темнотою ночи; «ты целую ночь трудился. Дай, что у тебя в руках, а сам ложись отдохнуть!»
— «Да, я и впрямь устал!» сказал Кучук; ему и невдомек, что это не его мать. Он отдал Кайтуко сундучок, а сам отправляется в конюшню, чтобы посмотреть, цела ли его лошадь. Воспользовавшись этим временем, Кайтуко скрылся за саклей и тем же путем отправился домой.
Утром проснулся Кучук, а так как его обоняние все щекотал приятный запах вяленой баранины, то первым делом он попросил мать спечь, которое он раздобыл ночью. «Что ты плетешь?», спросила мать: «ты мне ничего не передавал». Сейчас смекнул Кучук, в чем дело: его перехитрил Кайтуко! «Какъ?» крикнул Кучук, задетый этим за живое: «Кайтуко, чего доброго, подумает, что я ему не чета. Как бы не так! Я ему докажу, что есть на свете воры, почище его».
На следующий день, Кучук захватил с собою два красных чевяка своей матери и отправился к Кайтуко. Тот принял его дружелюбно, как ни в чем не бывало, не сделав ни малейшего намека на их обоюдные подвиги. Что и говорить: ни тот, ни другой не ударил лицом в грязь! Кучук предлагает Кайтуко идти воровать вместе; Кайтуко согласился. Вышли они из аула и пошли по большой дороге. Везет на арбе крестьянин сено.
— «Давай» говорит Кучук: «сведем быков у хозяина!»
— «Разве это возможно?» говорит Кайтуко.
— «Для хорошего вора все возможно. Вот тебе два чевяка: положи один вот здесь на дороге, а другой там — подальше! Крестьянин увидит сперва один чевяк, соскочит с арбы и побежит поднимать, а там еще впереди другой; тем временем мы отпряжем быков и спрячем их в ближайшем лесу».
И действительно, когда крестьянин увидел первый чевяк, он соскочил с арбы и побежал его поднимать. Подняв один, он увидел лежащий поодаль другой чевяк и побежал за ним; подняв и этот, он скинул свои старые дырявые чевяки и стал примерять новые. Долго он мучился, стараясь их надеть, но это ему никак не удавалось: женские чевяки не лезли на мужскую ногу. Крестьянин так увлекся своим делом, что о быках забыл совершенно, не предполагая, конечно, чтобы с ними могло что-нибудь случиться. А, между тем, воры на свои руки охулки не положили: отпрягли мигом быков и угнали в ближайший лес. Живо там они отрубили им головы, воткнули эти головы в топкое болото так, что только торчали рога, а сами с тушею быков спрятались.
Провозившись вдоволь с чевяками и, наконец, бросив их, крестьянин заметил к своему ужасу пропажу быков. Сейчас он бросился по свежим следам разыскивать их. Прибежал он к тому болоту, где, в самом топком месте, торчали бычачьи головы с развесистыми рогами. Ему показалось, что быки его завязли в болоте: он решился вытащить их оттуда. Крестьянин разделся и, оставив свою одежду на берегу, полез в болото. Тем временем Кучук выскочил из своей засады, схватил одежду крестьянина и опять скрылся в чаще. Бедняк, вытащив из болота головы своих быков, подумал, что он как-нибудь, по неосторожности, оторвал их от туловища и стал плавать. К довершению горя, он, вылезши из болота, не нашел своей одежды. Делать было нечего: бедняк отправился, в чем мать его родила на свет, к оставленной им арбе с сеном, но он не нашел ни арбы, ни сена. Тут он окончательно потерял голову: «Ну, и обчистили же меня воры: Нет ни арбы, ни сена, ни быков — и рубашку даже сняли с тела!»
Горемычный пшитль плетется с невеселыми думами домой; во всех же встречных он возбуждает смех, так как никто не привык видеть на дороге нагого совсем человека, с одной только хворостиной в руках. Немного спустя, ему попадается на встречу около двадцати человек (верховых). Увидавши его, они покатились со смеху.
— «Что такое с тобою случилось, чудак?» спрашивают они его.
— «Берегитесь: в этой местности появился вор, который у меня украл быков, одежду, а, вдобавок, и арбу с сеном; у вас он наверное угонит лошадей!» Всадники еще больше стали смеяться.
— «Как это так? Расскажи еще раз! Ах ты окаянный!»
Крестьянин не стал с ними больше разговаривать и пошел своей дорогой. Проехав несколько верст, всадники расположились близ леса на ночлег: разбили палатку, скинули с себя бурки и оружие и, стреножив лошадей, пустили их пастись под надзором двух караульных. Когда совсем стемнело, они развели огонь и стали жарить шашлык и в котле варить баранину. Сидя у огня, им вспомнилось предостережение нагого пшитля и они начали друг другу рассказывать о разных подвигах известных своею ловкостью воров; караульные же зорко смотрели за лошадьми. Вдруг подходит к караульным закутанный в бурку Кучук и говорит:
— «Идите к костру: шашлык уже готов; покамест я покараулю лошадей!»
Не подозревая ничего, караульные отправились к костру.
— «На кого вы оставили лошадей?» спрашивают их товарищи.
— «Как на кого! Да, ведь, вы позвали нас есть шашлык, прислав караульного нам на смену!»
Тут только все догадались, что караулить-то остался вор, про которого их предупреждал встретившийся им крестьянин. Все бросились за лошадьми, но Кучук успел их уже припрятать в лесу, а тем временем, пока они их искали, он, оставив их под надзором своего товарища Кайтуко, бросился в палатку, в которой никого не было; там он забрал все бурки, башлыки, окованное серебром оружие всадников и седла, стащил совсем уже зажаренный шашлык и варившуюся в котле баранину, бросив туда взамен свою старую изодранную бурку, и скрылся в темноте-ночи.
Между тем, всадники, после напрасных поисков, вернулись к костру, чтобы, по крайней мере, подкрепить свои силы шашлыком и вареной бараниной. Но каково было их изумление, когда они и здесь ничего не нашли, кроме котла, в котором варилась истрепанная бурка. «Вот это так вор!» вырвалось у одного из пострадавших. Но что же всадникам оставалось делать, как не вернуться пешком в свой аул!
3АМЕТКА.
В двух предыдущих выпусках Сборника было помещено несколько вариантов этой сказки, а именно: в VI вып. абхазская сказка «Два вора» и в IX — татарский анекдот и татарская же сказка «Из воров вор». Кроме того, в издании Округа «Этнография Кавказа, т. II» помещен на ту же тему рассказ о «Зурабе-воре». Во всех этих сказках прославляется воровская ловкость, но случаи проявления этой ловкости несколько другие. Кабардинская сказка ближе всего подходит по своим деталям к малорусским, в особенности к сказке «Три злодии: Конин, Антин и Опанас» (Рудченко, Южнорусские сказки, в. I). Что касается великорусских сказок (Афанасьев, Народные русские сказки, т. III), то в них мастер-вор — Ванька ли, Клим или Сенька проявляет свою ловкость самостоятельно, редко где он затемняет своего наставника в воровстве; в малорусской же сказке, а равно и в кабардинской высказывается состязание между двумя искусными ворами; — эта борьба проходит чрез целый ряд воровских подвигов, пока один из них не преклоняется пред искусством другого. И у других народов, начиная с Норвегии до современной Греции, встречаются сказки о ворах, художниках своего ремесла, но в них нет соперничества в воровской ловкости.
МАЛ МАЛА МЕНЬШЕ.
У бедной старушки-вдовы были три сына. Все они были карлики; ростом они были малы до того, что ничего подобного никто нигде не видел: старший был ростом в три вершка, средний в два, а младший в вершок. Дома нечего было есть, и, поэтому, они должны были ходить на заработки, чтобы прокормить себя и старушку-мать. Однажды, им повезло больше, чем обыкновенно: они пришли домой и принесли с собой, в виде заработка, трех козлов и три хлеба. Свой заработок они считали настоящим богатством и принялись за дележ: конечно, каждому пришлось по козлу и хлебу. Чем больше имеешь, тем больше хочется иметь; так и нашим карликам вздумалось еще попытать счастья, не заработают ли они столько, чтобы уже больше не нуждаться. Отправляется старший на заработки, взяв с собой козу и хлеб. Идет он себе большой дорогой, заворачивает во все аулы и спрашивает, не нуждаются ли где-нибудь в работнике; наконец, проходя чрез поле, он заметил пахавшего землю великана.
— «Не нужен ли тебе работник?» спросил карлик, Великан посмотрел на карлика, чуть заметного от земли, и сказал насмешливо:
— «Пожалуй, такой работник, как ты, как раз мне нужен; нанимайся на целый год: за ценой не постою!» Сторговались за сундучок золота.
— «Ну, так как ты уже нанялся у меня, то ступай ко мне домой, зажарь мне хорошенько твоего козла и порежь твой хлеб на куски; вместе мы поужинаем!»
Карлик отправился исполнить поручение своего нового хозяина. Жена великана ни во что не вмешивалась и предоставила распоряжаться работнику, зная, конечно, чем все это кончится.
Вечером пришел домой великан и хотел сесть за стол; но, в доме не было ни стула, ни лавки.»
— «Ступай на двор и принеси, на чем бы можно было сесть. Но смотри», добавил хозяин: «чтобы эта вещь не была ни из камня, ни из земли, ни из дерева!»
Сколько ни искал работник, но он не мог найти такой вещи. Когда он вернулся, то заметил к своей досаде, что все, приготовленное им для обоих, съедено одним хозяином. В сердцах спрашивает он хозяина:
— «Куда девалась моя доля?»
— «Извини, пожалуйста», ответил великан: «мне страх хотелось есть; я и тебя съем на закуску». С этими словами он схватил карлика и проглотил.
Долго братья дожидались возвращения старшего. Тогда средний; желая также попытать счастья, решился пойти на заработки; младший остался при старухе-матери. Случилось так, что средний пошел той же самой дорогой, по которой шел и старший. Неудивительно, что он наткнулся на того же самого великана: его постигла та же участь, что и старшего брата.
Наконец, решился идти на заработки «вершок». Так как и он пошел той же самой дорогой, то и он нанялся в работники к великану за ту же плату, за которую нанимались его старшие братья. И его великан отправил к себе в дом, с тем же поручением. Пока великан пахал, он приготовил ужин из своего козла и хлеба; все это он разделил пополам и тут же вырыл небольшую яму, которую и накрыл скошенной им травою. Вечером пришел великан.
— «Ступай на двор и поищи чего-нибудь, на чем бы можно было сесть. Но смотри, прибавил он: «чтобы эта вещь не была не из камня, не из земли, не из дерева!»
Смекнул вершок, в чем дело, и притащил железный плуг, которым пахал великан. «Садись, болван!» сказал при этом вершок. Удивился его догадливости великан и принялся с жадностью поедать свою долю. Вершок, конечно, не мог съесть столько, сколько великан, и бросал незаметно не съеденное им в яму. Великан удивлялся все более и более, видя прожорливость вершка; он еще доедал свою долю, когда вершок, покончив с своей, стал самодовольно пыхтеть и поглаживать свое брюхо.
— «Дай-ка, пожалуйста, мне еще кусок от твоей доли», сказал вершок: «мне страх хочется есть!»
— «Ты и без того уже съел больше, чем следует!» ответил с досадой великан.
— «Что ты?» сказал вершок: «я еще могу и тебя съесть!»
Великан, не далекий своим умом, так-таки поверил и струсил. На следующий день, отправился хозяин пахать со своим работником?. Смышленый вершок все надувал своего хозяина, выдавая себя за силача; работал-то собственно великан, а вершок только подавал вид, что все это он сам трудится и прикрикивал на хозяина; великан голодал по целым дням, а вершок отведывал от своей провизии, которую он припрятал в яме. Великан, конечно, всем этим тяготился, но ему уже трудно было избавиться от умного карлика, завладевшего им вполне. Однажды, они вечером вернулись с поля; хозяин замешкался во дворе, а тем временем вершок юркнул в светлицу и спрятался за очагом. Вошел недовольный хозяин и, думая, что вершок еще возится в сарае, стал жаловаться жене.
— «Знаешь, жена, у нашего слуги необыкновенная сила. Но дело не в силе: он умен не по росту. Он нас еще обоих погубит», добавил великан: «если мы как-нибудь с ним не покончим. Вот что мне пришло в голову: когда он будет спать, мы его привалим тяжелым камнем!»
Хозяин с женой отправились искать подходящего камня, а вершок тем временем приготовил вязку камыша, завернул все это в одеяло и положил на своей постели; сам же он спрятался на прежнее место. Притащили великан с своей великаншей тяжелый камень и взвалили на постель карлика; камыш стал от давления трещать, а они вообразили, что это хрустят косточки карлика.
— «Ну», сказали в один голос великаны: «мы теперь разделались с проклятым работником!»
Отделавшись, как им казалось, от работника, они улеглись спать. Прекрасно выспался также вершок в своем уголку. На рассвете он поднялся раньше всех, подошел к постели великанов и стал трунить над ними.
— «Вы думали, безмозглые великаны», сказал вершок: «что вы так легко справитесь со мною; у меня, ведь, больше силы, чем у вас обоих. Этот камешек, которым вы меня думали привалить, пощекотал меня славно!»
Тут уже великаны окончательно убедились, что им не сладить с смышленым карликом и, поэтому, решились, как можно скорее, расплатиться с ним и отпустить его домой. Дали они ему целый сундук золота, вместо обещанного сундучка.
— «Вот тебе» сказал великан: «плата за твою службу, даже больше положенной; ступай себе домой!»
— «Что тебе вздумалось, тупица ты этакая, заставлять меня нести такой сундучище; неси сам!»
Великан совсем растерялся и, не зная, что делать с умным вершком, взвалил на плечи сундук и двинулся в путь. Вершок, не желая себя утомлять, вскочил на сундук и стал указывать великану дорогу. На половине пути стояло большое грушевое дерево, со спелыми грушами. Подойдя к нему, великан остановился, нагнул дерево и стал лакомиться грушами; вершок уселся на сучок и тоже ел груши. Когда же великан, наевшись досыта груш, пустил нагнутое дерево, то сидевший на сучке вершок, описав дугу, перелетел на ту сторону дерева. Карлик грохнулся бы на землю, если бы тут не случилась лисица, которая ему попалась как раз между ног. Сидя на ней верхом и крепко держа ее за уши, карлик крикнул:
— «Вот, смотри, великан, какой ты недогадливый! ты ел груши, а я, увидавши лисицу, перепрыгнул чрез дерево и поймал добычу!»
— «Как же это так?» сказал в недоумении великан: он так-таки и не догадался, в чем дело; подержав немного лисицу, вершок пустил ее и опять вспрыгнул на сундук.
Уважение и даже какой-то суеверный страх, который великан стал питать к вершку, не имел с тех пор уже пределов.
Не доходя до дома, вершок остановил великана и сказал, что пойдет попросит мать приготовить что-нибудь поесть. Спустя никоторое время, он вернулся, и они пошли в дом вершка. Мать вершка возится около очага и не говорит ни слова. Великан поставил сундук около старухи и, отойдя назад, уселся у дверей.
— «Матушка!» сказал вершок: «дай-ка поесть чего-нибудь нашему дорогому гостю!»
— «Что же я ему дам?» спросила мать.
— «Как что?», ведь, уходя на заработки, оставил тебе двух убитых мною великанов; неужели ты их уже съела?»
— «Да, разве вы идите великанов?» спросил с изумлением гость.
— «Как же; мы то и дело питаемся их мясом. Придется, пожалуй, и тебя съесть, как ты съел моих двух братьев». Сказав это, вершок стал уже притворять дверь.
Не помня себя от страха, великан вышиб дверь, причем вершок отлетел далеко в сторону, и бросился бежать без оглядки. Вершку это только и нужно было. Таким образом, вершок разбогател и зажил на славу; но иногда он от души смеялся, воспоминая, какие дураки эти великаны!
3АМЕТКА.
Мотив этой сказки совершенно оригинальный. «Мальчик с пальчик» русских сказок и других европейских народов расходится с ней как по сюжету, так и по основной идее: в сказках других народов изворотливость карлика направлена на то, чтобы избавиться от опасности, в которую он очутился, вследствие своего маленького роста, при чем он действует сам по ceбе, не вступая ни с кем в состязание, между тем как в нашей сказке вершок, после гибели своих братьев, вступает с великаном в борьбу, в которой тот играет жалкую роль недогадливого простака, одолевает его своею хитростью и находчивостью, и заставляет его себе служить. Это, так сказать, победа ума над грубою физическою силою.