Лики ислама

Гайдар Баммат
ЛИКИ ИСЛАМА
(перевод с французского)
Посвящается моей матери
ГЛАВА 1. ВЗГЛЯД НА ИСЛАМСКИЙ МИР
В период между двумя мировыми войнами европейская пресса очень редко обсуждала проблемы мусульманского Востока. Если даже изредка приходилось заниматься ими, то они предоставлялись в интересах господствующих в мире держав. Убаюкиваемая вводящей в заблуждение информацией, широкая европейская общественность интересовалась только экзотическим видом этих сказочных стран. Идейные движения, глубокие социально-политические изменения, происходившие почти четверть века в исламском мире, привлекали внимание лишь ограниченного круга востоковедов. Часто, одушевленные неоспоримой верой, они были, однако, бессильны заставить себя услышать. К тому же, огромным было удивление западных наций, когда они увидели, что после Второй Мировой войны значительное число мусульманских народов буквально вырвалось на арену международной политики. Некоторые из них уже стали независимыми и имеют своих представителей в международных учреждениях. Другие продолжают вести борьбу за независимость. Третьи выжидают удачного момента, чтобы вступить в эту борьбу.
Исламский мир, о котором думали, что он заснул навечно летаргическим сном, внезапно пробуждается. Широта и резкость его требований сбивает с толку Европу и ставит перед ней жизненно-важные проблемы. Серьезная проблема Суэцкого канала в 1956 году и ее отголосок на Среднем Востоке, война в Алжире раскрыли пораженное миру, насколько экономические и политические судьбы Европы зависят от того, что происходит на древних землях Ислама, так тесно связанных с прошлым Запада и его цивилизацией. Эти земли простираются от Атлантики, Западной Африки (французской) до крайней границы Синкяна, от Уральских гор и Волги до Зондского архипелага и Филиппин. Общее число мусульман приближается к 400 млн. человек (Сегодня их численность приблизилась к 1 млрд. 200 млн. − Прим. ред.)
Несмотря на все разнообразие рас и языков, на различие социальных и политических условий, этот мир представляет собой духовное единство, живущее и действующее.
* * *
Каковы же основные черты Ислама, его духовная основа, его сильные и слабые стороны, его ограничения?
Конечно, члены мусульманской общины, рассеянные на огромных территориях, никогда не составляли единого целого. Здесь противодействует и продолжает противодействовать множество географических, исторических и этнических факторов.
В Исламе есть суннитские ортодоксы и шиитские схизматики; существуют различные секты и братства. В том, что называют мусульманской цивилизацией, различают множество нюансов, однако обнаруживающих единый гений, проявленный различными народами, которые содействовали общему развитию.
Исторические памятники Каира и Кордовы нельзя спутать с памятниками Самарканда или Дели. Сдержанное равновесие плоскостей и объемов, архитектурная строгость памятников Халеба и Дамаска отличаются от роскошной фантазии дворцов Гренады и Севильи.
Абстрактное мышление людей пустыни выражается в геометрических линиях арабесок; эмалированные и цветистые фаянсовые изделия Исфахана отражают поэтические мечты Ирана.
По складу ума и характеру арабы отличаются от турков или персов. Мусульмане Индии, Китая и Малайзии несут на себе отпечаток своей расы.
Климат, историческое прошлое, влияние древних культур и окружающих цивилизаций способствовали формированию разных направлений в Исламе.
Если в Европе возникновение национальных государств окончательно разбило единую христианскую нацию средневековья, то духовному единству исламского мира не помешали ни образование независимых государств на обломках империи Омейядов, ни современный национализм, который распространен в различных частях древней Османской империи и в других регионах.
Конечно, на Востоке сильны тенденции национализма, однако мы привыкли придавать им ограниченный смысл, связанный с расовым и языковым акцептами.
Появившиеся в начале века у арабов Османской империи и у тюрков России, эти тенденции развились мощными течениями во время Первой Мировой войны и в последующих десятилетиях.
Если нормальная эволюция их не встречает непреодолимых препятствий, легко предвидеть, что в лоне Ислама в обозримом будущем образуются большие государства, основанные на этническом принципе. В этом процессе становления появляется арабский союз всех арабоязычных стран, названный «избранным». Все более очевидно, что деления, тщательно предпринимаемые внешними силами и частными интересами, не будут оказывать влияния на становление этого союза. Если все чаяния создателей союза будут осуществлены, это объединение будет насчитывать примерно 60 млн. мусульман.
В Турции, несмотря на ограничительные меры правительства, пантюркистское движение, по-прежнему, живо. Взгляды его сторонников обращаются к Востоку, к землям, которые были колыбелью рода человеческого и остаются еще человеческим резервуаром нации. Из 60 млн. тюрков, живущих в мире, 40 млн. примерно живут в СССР, на севере Ирана и в китайском Туркестане. Иран, со своими 18 млн. жителей, и Афганистан, который насчитывает 12 млн. населения, пошли по тому же пути национального обновления.
Все эти факты, как и быстрая секуляризация Турции под режимом Ататюрка, позволяют некоторым наблюдателям сделать вывод о полной аналогии с эволюцией европейских народов. Они высказывали мнение об окончательном распаде мусульманского сообщества. Мнение это, надо полагать, ошибочно. Религиозные отношения, связывающие народы Ислама, по-прежнему, очень могущественны. Они предопределяют в общественной жизни этих народов, как и в частной жизни верующих, чувство религиозной солидарности, о котором европейские нации никогда не знали и не знают. Это было очевидным в конце первой мировой войны, когда стали известны некоторые планы победителей, стремящихся к подчинению Турции.
Исламский мир охватило волнение. Огромным было негодование в Индии. Состоялись многочисленные манифестации, в которых принимали участие множество делегаций и видных представителей мусульманских стран. Делегация мусульманской республики Северного Кавказа защищала дело своих единоверцев, обращаясь к президенту Вильсону. Война за независимость Турции, вспыхнувшая в Анатолии, имела огромный резонанс во всех мусульманских странах. Содействие и субсидии стекались со всех сторон. Эта война, вызванная стремлением к независимости, в самой Турции и за ее пределами, во всех странах мусульманского мира, была настоящей войной Ислама за последнюю частицу свободной земли.
Шейх Ахмед Шериф эс-Сенусси, известный вождь сенусситских братств Триполи и Киренаики, сопровождал Мустафу Кемаль-Пашу во время его пропагандистской кампании по Анатолии, которая начала войну за освобождение. Тем не менее, в пламенных речах, произносившихся в мечетях, будущий Ататюрк призывал своих соотечественников не столько к защите оскорбленного Ислама, сколько к освобождению турецкой родины. Он знал, что в душе и в сознании турецкого крестьянина земной патриотизм и религиозное чувство были неразделимы. Правда, три десятилетия, которые прошли со времени этих исторических событий, показали нам усиленное прививание западного образа жизни во всех исламских странах. В Турции оно было отмечено упразднением халифата и введением светских законов. В России мусульманское население переживало муки борьбы против религии. Арабские страны, отделенные от Османской империи, познали ожесточенную политическую борьбу и оживленные распри между приверженцами «Саляфия», ортодоксальными реформистами Ислама, и защитниками «Исляхия», ревностными последователями дехристианизированного Запада.
Этот поиск новых путей свидетельствует, скорее, о напряженной внутренней жизни мусульманского сообщества, чем о разъединении.
Нельзя, конечно, отрицать, что революция Мустафы Кемаль-Паши была в ряде регионов благом для Турции и обеспечила ей почетное место, которое она занимает сегодня. Но своим светским характером, в тайне антиисламским, она сильно задевала интимные чувства мусульман. Это движение, находящееся в явном противоречии с глубокими чувствами реальных жителей страны, не должно было долго продолжаться. Турция возвращается постепенно к Исламу, более совершенному и достоверному. С 1951 года, под нажимом общественного мнения, правительство Анкары вступило на путь пересмотра своей религиозной политики.
Также говорили, причем напрасно, о распаде исламского отряда в 30 млн. мусульман в Советском Союзе. Эти сведения основывались только лишь на пропаганде Москвы. Усилия советского правительства, которое в течение 40 лет ожесточенно нападало на Ислам, впрочем, как и на Христианство, дали ничтожные результаты.
Раскол Индии (после ухода англичан) на два отдельных государства: Пакистан и Бхарат (Индийский союз) − одно из поразительных проявлений динамизма Ислама, его наднационального характера.
В течение многих веков, под правлением различных властей, Индия сохраняла свое политическое единство. С этнической точки зрения, нет ощутимых различий между жителями этого субконтинента. Раскол Индии на два независимых политических сообщества определен только религиозными различия между мусульманами и индусами.
Борьба Индонезии за свою независимость велась под знаменем Ислама. Страна еще не нашла своих окончательных конституционных устоев. В этой большой и богатой стране с 80 млн. населением знают, какую важную роль сыграли мусульманские партии в ее оживленной политической жизни.
Но есть другой факт, характерный для психологии исламских народов, важность которого нельзя недооценивать. Большинство мусульман, освобожденных от всякой веры, даже те, которые охотно называют себя «атеистами», носят неизгладимую печать Ислама. Тысячелетнее наследие образования, в духе Корана и древних традиций, отложилось в недрах их подсознания. Оно сформировало их нравственное бытие и навсегда определило их поведение. Их манера мыслить, чувствовать, их инстинктивное отношение к реалиям жизни и смерти мало отличаются от их единоверцев, оставшихся верными учению Пророка.
Во всех исламских странах образ мусульманина более или менее схож. Правда, характерные черты этого образа несколько ослаблены у тех, кто ощутил влияние западной цивилизации, но они очевидны у верующих, которые сохранили чистоту своей веры. Именно этот типологический феномен человека, определенного Исламом и составляет в настоящее время «движущую силу мусульманского общества».
ГЛАВА 2. КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ УЧЕНИЯ ИСЛАМА
«Если таков Ислам, не мусульмане ли мы все?»
Гете
Что же это за религия, которая тринадцать с половиной веков спустя после своего появления, продолжает оказывать огромное влияние на сотни миллионов людей и определяет их поведение в общественной и частной жизни?
Редко какая религия была так непризнанна и искажена как Ислам; редко какие гротескные предположения и наглая клевета нашли столько доверия у широкой европейской публики, как те, что распространялись о Магомете и его учении. Смутное воспоминание о борьбе, которую христианский Запад вел против мусульманского Востока, запятнало взгляды на Ислам. Сколько бессмысленных басен ходит о Пророке, сколько абсурдных мифов о нетерпимости и фанатизме мусульман приняты как неоспоримые догмы.
Правда, несколько известных писателей и достойных арабистов постарались воздать должное Исламу. Их попытки не имели большого успеха. Огромная масса читателей, по-прежнему, почти ничего не знает о личности Пророка, его религии, которая оказала такое огромное влияние на западную цивилизацию.
Пусть страница из Ламартина о Пророке послужит предисловием к этому изложению учения Ислама.
«Никогда, − говорит великий поэт, − человек не ставил перед собой, вольно или невольно, такой возвышенной цели, потому, что эта цель была сверхчеловеческой: подорвать суеверия, поставленные между творением и Творцом, вернуть Бога человеку и человека Богу, возродить разумную и святую идею божества в этом хаосе материальных и искаженных божеств идолопоклонства… Никогда человек не совершал за столь короткое, в историческом измерении, время такую громадную и распространенную в мире революцию, так как менее чем за два века после начала своего проповедования Ислам господствовал в трех Аравиях, завоевал Персию, Хорассан, Западную Индию, Сирию, Египет, Эфиопию, всю северную Африку, множество островов Средиземноморья, Испанию и часть Галии.
Если величие замысла, ограниченность средств, безграничность результата составляют три мерки гения человека, то кто осмелился сравнить какого-нибудь великого деятеля современной истории с Магометом? Те основывали только материальные державы, часто разрушавшиеся после них.
Этот потряс армии, законодательства, империи, народы, династии, миллионы людей на трети земли; но более всего он потряс идеи, верования, души. Он основал по книге, каждое слово которой стало законом, духовную общность, охватывающую народы всех языков и рас. Он внушил как неизгладимую черту мусульманской общности ненависть к ложным богам и страсть к Богу единому и нематериальному.
Философ, оратор, апостол, законодатель, воин, основатель идей, реставратор разумных догм, богослужитель, создатель 20-ти земных империй и духовного царства − вот таков Магомет. По всем масштабам, которыми измеряют величие человека, какой человек был более велик?» .
С нашей стороны было бы рискованно добавить что-нибудь к портрету Пророка, нарисованному Ламартином. Тем не менее, для лучшего понимания Ислама необходимо, отдавая должную честь величию предвестника мусульманской религии, указать на относительно скромное место, которое занимает личность Пророка в учении Ислама. Простой смертный, Мухаммад никогда не претендовал на какую-либо другую роль, нежели провозвестника божественной речи.
«Я − не новинка среди посланников, и не знаю я, что будет сделано со мной и с вами. Я лишь следую за тем, что мне внушено; я − только явный увещеватель» (Коран, 46:8:9).
Он никогда не старался прослыть святым или показаться безгрешным. Строфа в Короне обращена к Мухаммаду такими словами: «Чтобы Аллах простил тебе то, что предшествовало из твоих грехов и что было позже и чтобы завершил Свою милость тебе и повел тебя прямым путем». (Коран, 48:2:2).
Если пророки Израиля сгибали народы тяжестью своих чудес, то Мухаммад никогда не опускался до чудотворства; его единственное чудо − это Коран.
Совершенно неправильно терминологически называть последователей Ислама по имени Пророка. Слова «магометанин», «магометанство» неправомерны, ибо искажают смысл самого Ислама. В то время как основа христианства заключалась, главным образом, в факте воплощения и искупления самой личности Бога-человека, увековеченной евхаристией и мистическим телом. Христос является частью мистического начала, которое приобретает тройственный вид.
Употребление слова «христианин», таким образом, оправдано. Не то же самое со словом «магометанин», так как религиозная сущность Ислама связана не с событием, а с идеей единого Бога. В Исламе божественное начало неразделимо и трансцендентно. Идея индивидуализированного и воплощенного Бога противоречит твердому пониманию мусульманского монотеизма. Пророк выполняет только роль посредника, избранного среди смертных для того, чтобы передать человечеству божественную речь.
Для христианина не Новый Завет, а Христос, живущий в евхаристии, является воплощением божественной речи. Для мусульманина же Коран является словом Божьим, а Пророк − всего лишь предвестник.
* * *
Ислам принадлежит к группе мировых религий. Монотеистический, как Иудаизм и Христианство, он понимает вселенную как произвольное, вечно существующее творение абсолютного существа. Бог Авраама, Моисея, Иисуса и Мухаммеда − один. Он проявляет себя как личность, отличная от созданного им мира.
Это понимание божества находится в противоречии с метафизическими представлениями религий Азии: индуизмом, буддизмом, таоизмом. Для них вселенная является происхождением высшего начала. Не индивидуальная воля направила это создание. Бог и вселенная образуют первичную реальность. Безличная, в своей совершенной сути, эта реальность принимает личную форму в некоторых своих проявлениях.
Религиозные основы Ислама − Коран и Сунна. Именно на них базируются мусульманские теология и право. Коран − священная книга мусульман. Он содержит все религиозные принципы Ислама и предписывает свою теологию, является основой гражданского и политического кодекса, который определяет социальную жизнь и индивидуальный статус верующих. Коран имеет такой же правоверный характер, как и Ветхий Завет.
Сунна, которая означает буквально «путь», «дорога», является системой действий, решений и слов Пророка. Это традиционный закон Ислама. Она применяется в случаях, которые точно не предусмотрены и не утверждены Кораном. «Сунна объясняет Коран и проясняет его», − говорит Ахмад Ибн Ганбаль, основатель одной из четырех юридических школ Ислама.
«Но все пророческие положения определяют окончательную обязанность кого-нибудь, только при условии, что они приобретают характер явного или неявного откровения» .
«О те, которые уверовали! Отвечайте Аллаху и посланнику, когда Он вас призывает к тому, что вас оживляет» (Коран, 8:24:24).
В подтверждение этого текста − слова самого Пророка: «Если я предписываю вам что-нибудь от себя, я только простой смертный, но когда я передаю вам что-нибудь от Бога, запомните это, так как я не умею лгать от имени Бога».
Сунна выражается в хадисах. Это рассказы, содержащие действия и слова Пророка, дополненные достоверными свидетелями. Есть несколько сборников.
По верованию мусульман, откровение Корана было сделано Мухаммадом в святую ночь Лайлят-уль-Кадр. В эту ночь, когда определялись судьбы людей, Пророк получил откровение божественного слова, существующего вечно. Он распространил благую весть и уведомление фрагментами.
Клеветники Ислама нередко подчеркивают «оппортунистический» характер священной книги, упрекая в том, что она составлена с учетом времени, приспособлена при этом к нуждам и интересам Ислама. Они настаивают на существовании некоего беспорядка и повторений в Коране.
Было бы справедливым указание на то, что такой же критике часто подвергались и другие священные книги, которые предшествовали Корану, они также были составлены и опубликованы после проповедей их предвестников. Эта критика адресована, прежде всего, тем, перед кем стояла серьезная задача систематизации устных традиций. Действительно, откровения Пророка часто записывались на первом попавшемся предмете. Много пророческих изречений, сохранившихся в памяти услышавших их, были записаны позже.
Официальная редакция Корана была осуществлена много лет спустя после смерти Мухаммада. Она была составлена и принята только в 651 году халифом Османом, третьим преемником Пророка.
Комиссия, возглавляемая Зейдом, сыном Табита, одним из ближайших товарищей Мухаммада, его секретарем и секретарем трех первых халифов, должна была собрать и проверить разрозненные тексты и составить из них окончательное издание.
Как только задача была выполнена, были сожжены другие тексты, чтобы избежать напрасных и, может быть, опасных дискуссий.
* * *
Третья и последняя монотеистическая религия − Ислам − следует за Иудаизмом и Христианством. Мухаммад неоднократно заявлял, что он пришел не для того, чтобы создать новую религию, а для возрождения и пропаганды на арабском языке религии Авраама, Моисея и Иисуса. «Не говорится тебе ничего кроме того, что говорилось посланниками до тебя» (Коран, 41:43:43).
«Бог узаконил для вас в религии то, что он завещал Нуху, что открыли тебе и что завещали Ибрахиму, Мусе и Исе» (Коран, 42:11:13).
«И отправили по следам других пророков Ису, сына Марьям, с подтверждением истинности того, что ниспослано до него в Торе; мы ему даровали Евангелие, в котором − руководство и увещание для богобоязненных» (Коран, 5:50:46).
То, что различает Ислам и обеспечивает ему особенное место среди монотеистических религий, − это его повелительная интонация в утверждении трансцендентности и единства Бога. Это его отказ допустить малейшую уступку чистоте единого учения.
«Бог один − Бог обходится собственными средствами − Он не породил − и Он не порожден, никто не равен ему». Существо трансцендентное, непостижимое, непознаваемое, неделимое − Бог находится по ту сторону всего того, что человек может познать. «Ничто с Ним несравнимо».
Все «красивые имена» применимы к Нему без определения его сущности. Разграничения между Богом, вечным началом, и незыблемым миром перемен и множественности так точно обозначены в Исламе, что всякая идея, способная привести разум к смешению между абсолютом и нормой, трансцендентным и осязательным, совершенно отвергнута мусульманской верой.
Из этих первых духовных опытов проистекают подобия и различия Ислама с Иудаизмом и Христианством, которых Он упрекает в отклонении от подлинного учения Моисея и Христа.
Конечно, своим строгим монотеизмом Иудаизм очень близок к Исламу. Торжественное обращение: «Слушай Израиль! Всевышний − наш Бог. Всевышний один» − могло быть адресовано и к мусульманам.
Но Бог Ислама, «милостивый» и «милосердный», не есть исключительный и ревностный Бог Израиля, который отделяет свой народ от других народов множеством строгих правил и запретов для того, чтобы сохранить чистоту избранной расы.
Бог Ислама − универсален. Его бесконечная забота распространяется на все расы и нации. У него нет фаворитов. Его доброта также огромна, как и его справедливость. Все люди равны перед ним без различия национальности или цвета кожи. «О, люди! Мы создали вас мужчиной и женщиной! Ведь самый благородный из вас перед Аллахом − самый благочестивый» (Коран, 49:13:13).
«Все люди равны между собой, как зубцы чесалки ткача; никакого превосходства белого над черным, араба над неарабом» − провозглашает известный хадис.
Ислам расходится с древнееврейским монотеизмом и своим отношением к проблеме потустороннего. Вместе с Христианством Ислам верит в конец света, воскрешение, бессмертно души и вознаграждение за хорошее и плохое в день Суда.
Для Ислама, как и для Христианства, земная жизнь является лишь этапом подготовки к вечной жизни после смерти. Как известно, еврейская эсхатология совершенно отлична от них. Сконцентрированная на земной жизни, преображения которой она ждет с приходом мессии, еврейская ортодоксия избегает проблем загробной жизни. Она не предписывает своим верующим никаких догм относительно жизни после смерти. В Ветхом Завете вознаграждения, обещанные тем, кто следует заповедям, и наказания, предназначенные тем, кто их нарушит, − мирского порядка. Он имеет в виду только земные ценности.
Новый Завет погружен в совершенно другую атмосферу. Все евангельские чаяния располагаются в потусторонней жизни.
«Не любите мира; ни того, что в мире… Обетование же, которое Он обещал нам, есть жизнь вечная», − говорит апостол Иоанн (1-е послание, 11, 15, 25).
Исламское учение находится между еврейским тезисом, прикованным к земле, и христианской антитезой, которая отворачивается от мира сего и предвидит счастье только в небесах. Конечно, божественное утверждение, по Исламу, прежде всего духовного и нравственного порядка. Материальная сторона является второстепенной. К тому же, Коран советует не привязываться к земным благам.
Но земля не является для мусульман, ни проклятым миром, ни долиной слез. Творение Всевышнего, земля, со всем тем, что существует на ней, в недрах морей, воздухе, находится в распоряжении человека.
Устанавливая систему ценностей и подчеркивая относительность земного, Коран вовсе не проповедует суровое отречение от жизни. Конечно, существует баланс между возвышенным стремлением души и потребностями тела. Но все человеческое существование должно быть устроено по универсальному закону единства. Для Ислама не существует разрыва между духовным и мирским, святым и светским. Закон, мораль, социальные институты и все малейшие явления каждодневной жизни должны быть священны. Все совершается от имени Бога, Милостивого и Милосердного. Всякая попытка отъединить мирское от духовного и установить двойственный порядок есть кощунственное посягательство на вечный принцип единства.
* * *
Именно с Христианством Ислам имеет больше всего аналогий, при этом часто весьма поразительных. Некоторые догмы и метафизические основы морали двух религий совпадают.
Христианство утверждает божественную миссию Иисуса и вдохновляющий характер Нового Завета. Он допускает невинность девы и непорочное зачатие, расходясь в этом с Иудаизмом, Ислам полностью разделяет христианские взгляды о бессмертии души, страшном суде, воскрешении мертвых и существовании рая и ада.
Коран ничуть не отличается от христианской ортодоксии, когда она заявляет, что Иисус есть сын и дух божеский, пришедший из утробы девы Марии. «Ведь Мессия, Иса, сын Марьям,- только посланник Аллаха и Его слово, которое Он бросил Марьям, и дух Его. Веруйте же в Аллаха и Его посланников» (Коран, 4:169:171).
Как и в Христианстве, большое место отведено в Исламе любви к ближнему и доброте. Вера без любви − мертвая вера, как для Христианства, так и для Ислама. «Любите друг друга в душе Бога» − призывает Пророк (Хадис). «В душе Бога», − т.к. человеческая любовь есть отражение божественной любви. Бог любит свое творение, говорится в Коране, и творение взамен любит Бога. «Он их любит и Они Его любят». Любовь, проповедуемая Исламом, распространяется на все живые существа − как на людей, так и на животных. Только вредные животные могут быть уничтожены, с остальными нужно обходиться с доброжелательностью. Известно, какой заботой пользуется кошка в мусульманских странах. Вот объяснение этой традиционной благосклонности. Кошка заснула на плаще Пророка. Чтобы не потревожить ее сон, Мухаммад предпочел отрезать часть своей одежды.
Однако, Ислам не принимает ни божественности Христа, ни догму о троице, ни догму о первородном грехе, лежащих в основе Христианства. При этом он одинаково отказывается от догм воплощения и искупления.
«Мессия, сын Марьям, только посланник, есть и другие посланники. Мать Исы − праведница. Оба они ели человеческую пищу» (Коран, 5:79:75).
Строгое учение единства запрещает мусульманам принимать догму о святой троице. «О, обладатели Писания! Не излишествуйте в вашей религии и не говорите против Аллаха ничего, кроме истины. Не говорите − три! Удержитесь от этого. Это лучше для вас. Поистине Аллах − только единый Бог. Достохвальнее Он того, чтобы у Него был сын. Ему то, что в небесах, и, что на земле. Довольно Аллаха как поручителя» (Коран, 4:171). В вере в Бога в трех лицах Ислам видит внутренее противоречие, теологические ухищрения эзотерических толкований. Замена мистического познания доступным объяснением не убедительна для мусульманина. Христианство в этом вопросе сближается с другими верованиями, например, с античной египетской религией, которая тоже предполагает триаду: Аммона-Ра (Бога-отца), Богиню-мать (Секмет) и Бога сына (Хноса) − Ислам считает это политеистическим отклонением.
Что касается первородного греха, здесь Ислам занимает четкую позицию. Во многих строфах Коран утверждает принцип личной ответственности. «Тот, кто совершает преступный поступок, совершает только себе во вред» (Коран, 4:3). «Тот, кто следует свету, действует себе в выгоду, тот, кто устремляется во тьму, делает это себе в ущерб. Никто не будет носить бремя другого» (Коран, 4:5).
Понятие первородного греха и искупления через жертву воплощенного Бога противоречит мусульманскому сознанию в плане метафизическом и человеческом. Идея Бога, который становится человеком, находится в противоречии с концепцией божественной трансцендентности. Мусульманин отказывается от искушения соединить божественное и человеческое в единую реальность.. Он видит в этом пережиток античного мифа о Боге, преданного смерти и воскрешенного, который можно найти как в греческой мифологии, так и в египетской религии.
Искупление человеческого роде, ответственного за грех Адама, далекого предка, жертвой невинного, кажется ему несовместимым ни с божественной, ни с человеческой справедливостью.
Сравнивая Христианство и Ислам, Гюстав Ле Бон сказал: «Когда приводят Коран к его основным догмам, видно, что Ислам может рассматриваться как упрощенная форма Христианства. Однако Ислам расходится с Христианством по многим положениям, в частности, своим абсолютным монотеизмом. Его единый Бог смотрит сверху на вещи без всякого святого окружения или каких-нибудь лиц, почтение которых необходимо. Ислам может требовать к себе уважения, так как он является первой религией, которая ввела чистый монотеизм в мире» .
Именно от этого радикального и принципиального монотеизма проистекают теоретическая чистота Ислама, архитектурное расположение его концепции в мире, его обворожительная простота.
Крайне доступный для понимания, Ислам не представляет своим верующим никакой мистики, никакого противоречия. Ничего в учении Пророка не отталкивает человеческий разум, ничего не противоречит здравому смыслу. Самый возвышенный идеализм в нем связан с самым позитивным реализмом.
Единый Бог, справедливый и благосклонный, несколько простых и легких для соблюдения предписаний: очищение через частое омовение, ежедневная молитва в определенные часы, милостыня, пост в месяц рамадан и паломничество в Мекку. Рай − как вознаграждение для достойных. Ад − как наказание для порочных.
Символ веры, четкий и ясный, содержится в трех строках. Он может сводиться к простой формуле: «Нет Бога, кроме Аллаха и Мухаммад − Его Пророк».
Никакого священства, никаких духовных организаций. Каждый мусульманин сам себе священник, каждый имеет право руководить молитвой. Никакого посредника между Богом и человеком, никакого заступника.
«Нет у вас помимо Него защитника и заступника» (Коран, 32:3:4).
«Богу не нужен пост того, кто не отказывается ни лгать, ни практиковаться во лжи» (Хадис).
«Не в том благочестие, чтобы вам обращать свои лица в сторону востока и запада, а благочестие − кто уверовал в Аллаха, и в последний день, и в ангелов, и в Писание, и в пророков, и давал имущество, несмотря на любовь к нему, близким, и сиротам, беднякам, и путникам, и просящим, и на рабов, и выстаивал молитву, и давал очищение, − и исполняющие свои заветы, когда заключат, и терпеливые в несчастии и бедствии, и во время беды, − это те, которые были правдивы, это они − богобоязненные» (Коран, 2:177).
«Не дойдет до Аллаха ни их мясо, ни их кровь, но доходит до него богобоязненность ваша» (Коран, 22:38:37).
Коран не предписывает верующим обязанностей, которые могли бы быть выше их сил. Пророк не одобряет ни монашеской жизни, ни умерщвления плоти; он не советует тяжелые покаяния, как все какие бы то ни было крайности.
Больные, странствующие не должны строго соблюдать богослужение. «Он (Господь) знает, что будут среди вас больные и другие, которые ударяют землю, выискивая милости Аллаха. Читайте же, что легко из Корана, и простаивайте молитву, и приносите очистительную подать» (Коран, 123, 20).
Богослужение господу должно быть не бременем, а облегчением души, духовным наслаждением. Предание гласит, что однажды спросили у Пророка, почему он улыбается, когда молится. Он ответил: «Вы видите на моем лице знак радости, которая во мне, когда я молюсь».
* * *
Мусульманская проповедь была живой реальностью той абстракции, каковой являлась идея монотеизма в Аравии. Никогда человек не чувствовал присутствие Бога с такой силой и уверенностью, не подчинялся божественной воле с такой самоотверженностью. Никогда религия не завладевала полностью личностью верующего, не оказывала на него такого решительного влияния. Действительно, случаи отречения совершенно особенны в Исламе. «Когда испанские арабы были завоеваны христианами, они предпочли быть убитыми или изгнанными до последнего, чем поменять религию» .
Из такого «теоцентризма» и полного самопожертвования человеческого существа Богу родилось глубокое чувство, живущее в сердце каждого ревностного мусульманина, продиктованное «не личным превосходством, но превосходством той души верующего, куда Бог ее поместил.., земного превосходства и уверенности в благах рая. Эти две гарантии тесно переплетаются в душе верующего… Он будет отсюда черпать достоинство и поразительную гордость, которые живут в душе всякого ревностного мусульманина, каково бы ни было его социальное положение, нищий он или халиф» . Отсюда следует эта безмятежность души, которой нет у христиан, опечаленных мыслью о первородном грехе. Это спокойное принятие превратностей жизни, самой смерти − одно из самых характерных черт нравственного поведения истинного мусульманина.
Конечно, человек, по Исламу, «обнажен и беззащитен», и его очная ставка наедине с создателем, вне всякого размышления, всякого заступничества, не испытывает недостатка в волнующем величии. Но верующий знает, что Бог ближе к нему, чем его яремная вена, что он не разгневанный, не мстительный, что Он любит миловать, что милость Его превосходит Его суровость. Перед Творцом же верующий полон смирения и веры.
«О, Аллах! − говорит Пророк, − именно в Тебе я укрываюсь от моих слабостей и недостатков. Ты самый милосердный повелитель слабых, Ты − мой Господь, к кому другому мог бы я обратиться. Если Ты милостив ко мне, что мне до остального?» (Хадис).
Были попытки дискредитировать это мусульманское спокойствие, ссылаясь при этом на так называемый «фатализм Ислама». Этот упрек при ближайшем рассмотрении кажется малообоснованным. Останавливаясь только на факте научного детерминизма, который является другим словом для обозначения того же понятия в основе поиска современных ученых, можно предположить, что Коран не более фаталистичен, чем другие священные книги .
Не утверждал ли сам Лютер, что «свободе воли противостоят все божественные свидетельства. Эти свидетельства бесчисленны; сверх того они сами есть священное писание». Таким образом, пресловутый мусульманский фатализм, который долго оставался общим штампом, в Коране не находит никаких оснований.
В «Беседах Гете с Эккерманом» есть прекрасная страница, касающаяся этого вопроса.
Гете говорит Эккерману: «Они внушают молодежи убеждение, являющееся принципом их религии, что не может ничего произойти с человеком, который давно устроен всемогущим Богом. Так они вооружены и спокойны всю жизнь.
Я не искал, что может быть верного или ложного, полезного или вредного в этом учении, но в глубине души каждого из нас есть что-то от этой веры, даже если мы ее не изучали. Пуля, которая не носит моего имени, не достигнет меня, говорит солдат во время сражения. Как бы он мог сохранить мужество и хорошее настроение без этой уверенности, которая его сопровождает во время больших опасностей?
Учение христианской веры: никакой воробей не падает с гнезда без воли вашего Отца − проистекает из того же источника и предполагает провидение, которое наблюдает за всем и без ведома которого ничего не происходит».
Нам хочется подчеркнуть, что Гете расположил проблему в правильной плоскости и дал ей верную интерпретацию.
* * *
На самом деле, какова позиция Ислама в проблеме свободы воли? Эта проблема, одна из самых сложных из поставленных перед человеческим разумом, сильно занимала мусульманских теологов и философов. Она спровоцировала ожесточенные дискуссии между различными течениями исламской мысли.
Мы постараемся здесь кратко обобщить метафизическое обоснование свободы в Исламе.
Исламское учение трактует свободу, исходя из отношений человека к Богу. Оно искало и нашло свои метафизические основы в первоначальном соглашении, которое с самого начала человечества связывает творение с его Творцом.
В Коране сказано, что в день творения Бог предложил свободную веру горам и ангелам. Но горы были охвачены дрожью и раскалывались, испугавшись чрезмерности данной ответственности, так как свобода влечет за собой как неизбежное следствие соблазн отказа и бунта, заключает в себе возможность высказываться за или против Бога. Ангелы, эти чистейшие создания света, единственное призвание которых − восхваление Бога, также отклонили это предложение. Только Адам, которому Бог дал автономное видение природы существ и вещей, принял величественный дар Создателя и от избытка свободы сделал свой выбор и признал себя рабом Бога.
Так, с самого начала творения, человек связан с Богом торжественным договором верноподданых чувств, который от него требует полной покорности божественной воле. Но эта зависимость − не мрачное смирение, не пассивная покорность. Она является причиной абсолютной земной свободы человека. Если человек − раб Бога, то он свободен на земле, он независим от всех существ и всех вещей.
В этом источник высокого достоинства человека, получившего право возвыситься над всеми созданиями и быть священным викарием Бога на земле.
В этом источник и других свобод, дарованных ему Богом.
«Для того чтобы человек мог быть настойчивым в исполнении своих обязанностей по отношению к божественному владыке, Бог ему даровал право располагать собой как ему захочется, и право использовать как угодно вещи внешнего мира» .
Если оставить в стороне ее источники, свобода сводится, в конечном счете, к способности выбора, которым мы обладаем в духовном плане: выбирать законы, которые обуславливают нашу внутреннюю или внешнюю жизнь или отказаться от них. Отказ − это бунт Люцифера. Принятие − это путь Ислама.
На этой способности выбора настаивали мутазелиты − защитники разума и свободной воли. «Человек, − утверждали они, − свободен, так как Бог нам приказал осуществлять хорошее и устранять плохое. Давая человеку выдающийся дар разума для того, чтобы распознавать хорошее и плохое, Бог дал ему в то же время свободу «выбирать или не выбирать». Во всяком случае, в своем отношении к явлениям природы, человеческая воля проявляется через Коран как свободная и автономная. Следует ли из этого его абсолютная независимость? Из того, что никакое существо не имеет принуждающей власти, нужно ли заключать, что сам Творец остается в стороне от нашей деятельности? Метафизическая проблема предопределения остается неразрешенной» .
Эта проблема породила целую серию теологических литературных изысканий и продолжает еще давать тему для дискуссий. Вера в предопределение, безусловно, является частью мусульманской догмы, но она не исключает принцип свободного выбора действий и ответственности, которая содержит в себе этот выбор. Слово «предопределение» интерпретируется мусульманскими ортодоксами как божественное предвидение. Оно не включает в себя непременно божественного вмешательства во все человеческие поступки.
«Бог создал по установленному плану все силы Вселенной, включая и нашу способность желать. Он знает, как каждая из них будет действовать и каковы события, которые произойдут. Бог вмешивается в деятельность всех этих сил, приведенных однажды в действие. Именно в этом втором смысле можно сказать, что вся арабская мысль, за некоторым исключением, является предопределенческой» , − замечает Шейх Драз.
* * *
В этом кратком изложении мусульманского учения будет отсутствовать существенный штрих, если мы не коснемся, всего лишь в нескольких словах, социальной стороны Ислама.
Здесь Ислам находится в промежуточном положении между Иудаизмом и Христианством. Первоначальное Христианство, как известно, добровольно устранилось от этого «проклятого мира». Отдавая кесарю кесарево, оно занималось только принадлежащим Богу. «Мое царство − не этот мир», − сказал Христос (Иоанн, 18, 36). Эта фраза определяет христианскую концепцию спасения, которое является исключительно личным делом. Христианин может реализовать себя по-христиански на уединенном острове.
Аскеты и отшельники думали найти лучшие условия для спасения души в одиночестве пустыни. Такое духовное положение обуславливало безразличие к обществу и политике, рассматриваемых не только как второстепенные, но и как настоящие преграды главному − подготовке к вечной жизни на том свете. Деятельность христианина в общественной жизни направлялась на распространение веры, нравственное созидание и милосердную деятельность, а не на переустройство структуры общества и государства. Так было на заре Христианства. Историческое Христианство, познало попытку подчинения мирского духовному. Средние века отмечены борьбой папства против империи. Эта борьба принимала иногда драматические формы и болезненно тревожила христианское сознание.
Усилия церкви, направленные на создание «христианской нации» под эгидой папского престола, не были увенчаны успехом. Идея политического единства христианского мира не нашла достаточного теоретического обоснования, а притязания папства на политическое господство показались чрезмерными большей части христианских народов. Национальные королевства вышли победителями в этом конфликте.
Возникает вопрос: не является ли теоретический дуализм, который воздействовал на Христианство в течение всей его истории и мешал ему примирить индивидуальное и социальное, причиной некоторой дехристианизации Европы?
Можно спросить себя, до какой степени христианское различие духовного и мирского влияло на разделение власти, разделение, составившего сущность современной концепции государства.
В противоположность Христианству, Иудаизм − преимущественно социальная религия и не мыслим вне общества. Закрытое существо, «избранный народ», считает себя призванным к священнической деятельности в мире, преображенном приходом мессии. Еврей не реализует себя духовно как израильтянин, если он оторван от своей общины. «Он становится евреем, когда берет на себя в рядах своего коллектива свою часть исторического призвания, выпадающего на долю Израиля, для того, чтобы установить господство Бога в этом мире» .
На полпути между двумя диаметрально противоположными тезисами Ислам представляется религией, призванной осуществить гармонию между духовным и мирским, первоначальное единство, которого утверждается Богом.
Коран предполагает точное восприятие мусульманского города и его социальной жизни. Человек неотделим от своего коллектива, с которым он по-братски связан общим тяготением к центру центров, который и есть Бог. Именно от Творца человека и Вселенной проистекают все законы, правящие космосом и человечеством.
Единство исламского мира есть настоятельная заповедь Ислама: «О, вы верующие! Будьте единым народом, как хорошо поддерживаемое здание». «Мы из вас сделали единую общность», провозглашает Ислам. Исламская общность − не только союз верующих, объединенных светской властью, она − духовное составляющее Ислама.
«Мой народ никогда не сможет быть единодушным в заблуждении», − сказал Пророк. Божественная воля создала согласие мусульманского сообщества − Иджму, критерий позитивного и негативного. Божественный порядок проявляется, таким образом, единодушным голосом общности. Именно в этой важной роли, предназначенной Исламом сообществу верующих, состоят духовные основы Иджмы, третьего источника мусульманского права после Корана и Сунны.
* * *
Обращение к Иджме, все более используемой с распространением Ислама, вынудило мусульманское сообщество задать вопрос о праве в интерпретации Корана. Определенное мнение взяло верх только после вмешательства крупных юристов, основателей четырех мусульманских правовых школ. Эра интерпретаций была завершена. Было принято решение, которое, по мнению западных критиков и многих мусульман, сильно способствовало застою мусульманского права и скудности мусульманской творческой мысли, характерной для последних веков мусульманской цивилизации.
Борьба мнений, которая по этой проблеме всегда была острой, оживилась в наше время с возникновением новых мусульманских государств. Особенно активны дискуссии в Пакистане и Индонезии.
Позиция традиционалистов, противящихся новым интерпретациям, основана на боязни раскола и нравственного беспорядка, которые в состоянии спровоцировать в духовно-едином мусульманском мире дискуссии о самих основах религии.
В религии, которая не знает ни церковных соборов, ни высшей правомочной власти, заботящейся о незыблемости учения, такая опасная возможность существует.
Если, несмотря на чрезмерное рассеивание мусульманских народов и их длительную зависимость от западных государств, Ислам смог сохранить свое духовное единство и свою нравственную сплоченность, он этим обязан, в первую очередь, единству теологического порядка, которое было творчеством мусульманских богословов и юристов. Этот очень спорный, но неопровержимый факт, так же как и непреклонность консервативной позиции этих же теологов, мешает сегодня приспособлению исламского мира к условиям современной жизни.
Увековечивая законы, взятые из божественной речи и практики Пророка, консерваторы препятствуют развитию мусульманской цивилизации на путях Ислама. Сохраняясь в застывшем положении, сторонники консерватизма рискуют выбросить из Ислама живые силы общества. Различные либеральные течения, далекие от требования ревизии, просят простого возврата к первоначальной чистоте религии. Для них речь идет вовсе не о синтезе, тем более не о синкретизме. Ислам − мировая религия − есть абсолютная правда, действительная для всех времен и поколений. Всякая человеческая попытка внести сюда коррективы, какие-нибудь изменения с целью адаптировать его к меняющимся условиям времени есть святотатство. Но, если правда единственна и вечна, а божественная речь, воплощенная в Коране, неприкосновенна, то человек, к которому она адресована, есть существо, меняющееся во времени. Его умственные способности развиваются, его духовные взгляды расширяются, его понимание оттачивается.
Коран был открыт не как застывшая в своей структуре философская система, но как правило движущейся жизни. Интерпретация священной книги возможна применительно к достижениям человеческого разума. Каждому поколению соответствует новая, углубленная интерпретация.
* * *
Среди многочисленных предрассудков, объектом которых Ислам был и продолжает оставаться, есть один, особенно укоренившийся и несправедливый. Этот упрек в фанатизме и нетерпимости. В следующей главе, говоря о распространении Ислама и, мусульманской цивилизации, у нас будет возможность обсудить этот вопрос с исторической точки зрения.
Здесь будет достаточным утверждение, что ничего в Коране и мусульманских традициях не подтверждает репутации, которую клеветники мусульманской религии ему создавали. Признать это является долгом элементарной справедливости.
Несмотря на то, что Ислам проявляет несомненную суровость по отношению к язычникам и идолопоклонникам, он обнаруживает большую терпимость по отношению к «народам писания». Если есть в Коране что-то, не допускающее никакого отрицания, не дающее повода к кривотолкам − так это как раз дух терпимости в отношении Иудаизма и Христианства. Учение Пророка проникнуто этим от начала до конца. «Скажите: мы уверовали в то, что ниспослано нам и ниспослано вам. Наш Бог и ваш Бог един, и Ему предаемся» (Коран, 29:45:46).
Другая строфа подтверждающая это положение: «Действительно, среди обладателей писания есть такие, что веруют в Аллаха и в то, что ниспослано вам и ниспослано им, смиряясь перед Аллахом; они не покупают за знамения Аллаха малую цену» (Коран, 3:199).
Эти строфы также четко определяют позицию Ислама в отношении к мировым религиям. Вот два примера, которые иллюстрируют выражение духа мусульманской терпимости, проявленное при жизни Пророка.
Арабы-язычники Медины доверили своих детей еврейскому роду Бени Назиров. После утверждения Мухаммада в Медине и обращения язычников те захотели забрать у евреев своих детей для того, чтобы тоже обратить их в Ислам. Пророк воспротивился этому. Именно по этому случаю возникла величественная строфа: «Нет принуждения в религии. Истинный путь ясно отличается от заблуждения» (Коран, 11:257).
Другой пример имеет в виду христиан. Речь идет об эдикте, утвержденном Пророком 1 августа 623 года. Этот документ сохранен до наших времен. Вот его содержание: «Я написал этот эдикт в форме приказа для моего народа и для тех, кто исповедует Христианство на западе и на востоке, близко или далеко, молодым или старым, знакомым или незнакомым. Тот, кто не придерживается моего указа, не следует моим приказам действует против желания Бога и заслуживает быть проклятым, кто бы он ни был, султан или простой мусульманин. Когда священник или отшельник уходит в горы, в пещеру или же остается на равнине, в пустыне, городе, деревне, церкви, я стою сам позади него со своим войском и со своими подданными. Я его защищаю от всякого врага. Эти священники есть мои подданные. Я воздержусь от нанесения им какого-нибудь ущерба. Запрещено выгонять епископа из его епископства, священника из церкви, отшельника из его уединения. Никакой предмет не должен быть похищен из церкви в пользу мечети. Когда христианка выходит замуж за мусульманина, он должен хорошо с ней обходиться и разрешать ей молиться в своей церкви, не создавая препятствий между ней и ее религией. Если кто-то действует иначе, он будет считаться врагом Бога и Его Пророка. Мусульмане должны придерживаться этих правил до конца мира».
Всякий комментарий может только лишь подчеркнуть величие этого документа. Конечно, в течение веков отношения между христианами и мусульманами были сильно расстроены. Из соображений идеологического порядка, вытекающих из произвольных или непроизвольных искажений религиозных учений, но особенно из-за политических и экономических соображений, были спровоцированы крестовые походы. Они нарушили течение истории Европы и Востока. Между Христианством и миром Ислама образовалась пропасть, которую трудно заполнить. Это явилось причиной распада средиземноморской цивилизации. Подчеркнем, что ни Христианство, ни Ислам не ответственны за злодеяния, разрушившие единство средиземноморского сознания. Это было делом людей и обстоятельств, и никоим образом − учения Иисуса или Мухаммада.
* * *
Мухаммед застал Аравию состоящей из крайне малочисленных независимых племен. Враждебные друг другу они теряли силы в братоубийственной войне. Спустя одно столетие, победоносная Исламская империя простиралась от Византии и Персии до Индии и Испании.
Только удивительный подвиг Македонской армии под предводительством Александра и монгольская эпопея XIII века сравнимы по размаху и стремительности с арабской экспансией.
Но нравственное воздействие, военные и политические последствия мусульманского завоевания били значительно более глубоки и длительны.
Историки, враждебные мусульманской религии, объясняли быстрое и всеобщее распространение Ислама на Востоке силой арабского оружия. По их мнению, именно принуждение и насилие обеспечили обращение завоеванных народов. Это классический тезис. Он поддерживался большинством западных писателей и укоренялся как аксиома в общественном сознании. Однако достойные арабисты и историки всегда выступали против этой слишком упрощенной и злобной теории.
Исламист Дон Мигель Асин Паласиос, пользуясь неопровержимыми историческими фактами, черпая зачастую свою аргументацию в текстах самих авторов, неприязнь к Исламу и предвзятое мнение которых бросаются в глаза, приходит к заключению, что грубая сила и война сыграли второстепенную роль в распространении Ислама.
Другие историки, которые занимались вопросом «мусульманской нетерпимости», выразились еще более определенно. «Мусульмане − единственные энтузиасты, соединившие дух терпимости с рвением прозелитизма, они взявшись за оружие для того, чтобы распространять учение своего Пророка, позволили тем, кто не хотел его принимать, остаться приверженными к принципам своего культа», − говорит Робертсон в «Истории о Шарле Кэнте».
«Мухаммед запретил своим воинам убивать монахов, потому что они − люди молитвы. Когда Омар захватил Иерусалим, он не причинил никакого вреда христианам. Когда крестоносцы завладели священным городом, они без жалости истребляли мусульман и сжигали евреев», − писал Мишо в «Истории крестовых походов».
«Печально для христианских наций, − заявляет аббат Мишо в книге «Религиозное путешествие на Восток», − что религиозная терпимость, которая является законом милосердия для всех народов, нам была преподана мусульманами».
Гюстав ле Бон еще более конкретен: «Сила была не нужна в распространении Корана, − провозглашает он в книге «Цивилизация арабов», − т.к. арабы никогда насильно не навязывали побежденным своей религии. Если христианские народы обращались в веру своих завоевателей, то это потому, что новые завоеватели были более справедливы по отношению к ним, в отличие от их старых хозяев, и их религия была проще той, которая была преподана им до этого. Коран распространялся не силой, а убеждением. Только убеждение могло заставить народы, завоеванные арабами, принять его. В Индии, где арабы в действительности только прошли, Коран распространился так, что он насчитывает более 50 млн. последователей, и численность их растет с каждым днем . Распространение Корана в Китае было не менее значительным. Хотя арабы никогда не завоевывали ни малейшей частицы Небесной империи, мусульмане здесь сегодня образуют население в 20 млн. человек».
Сюда же можно причислить Зондский архипелаг и Филлипины, где общая численность мусульман сегодня 80 млн. человек.
Наконец, перед нашими глазами пример Африки, где Ислам давно уже больше не применял никакой принудительной силы. Распространение Ислама здесь, однако, постоянно. Таким образом, завоевание всего черного континента рассматривается некоторыми наблюдателями как неизбежный факт близкого будущего.
М.Э. Монте, который изучал достижения Ислама в колониях и в старых французских протекторах Африки, замечает: «Из представленных наблюдений и изложенных фактов следует, что Ислам распространяется и делает успехи; можно даже сказать, что в группе пропагандистских религий он занимает первое место» .
И это, несмотря на отсутствие в исламских странах всякого официального органа, занимающегося распространением религии, сравнимого с конгрегацией для распространения веры римской католической церкви или же с многочисленными миссионерскими обществами протестантской церкви, апостольство которой работает во всех уголках мира, поддерживаемое бюджетами, исчисляющимися миллионами.
Эти факты красноречивы и обходятся без комментариев. Тезис принуждения несостоятелен и противоречит исторической правде эпохи. Могущество Ислама ослабевает в периоды раздробленности и зависимости мусульманских стран.
Замечательным же успехам своего начала Ислам обязан, конечно, другим причинам, более глубоким и человеческим.
ГЛАВА 3. РАСПРОСТРАНЕНИЕ ИСЛАМА
Распространение Ислама в VII веке нашей эры является одним из удивительнейших фактов истории. Это явление, позволяющее нам уловить из жизни преобразование пророчеств Пророка в политическом плане.
Действительно, первый век хиджры знакомит нас не только с мусульманской религией в ее теоретической и оригинальной чистоте; он позволяет нам присутствовать при проведении в жизнь в широких масштабах и различными народами моральных принципов и социальных предписаний Корана. Он выявляет основные причины, способствовавшие успехам Ислама в эту эпоху.
Следовательно, было бы полезно остановиться немного на том, чем был Восток ко времени появления Мухаммада.
Две державы занимают тогда авансцену мира: Римская − Восточная империя, с одной стороны, и Персидская − Сасанидская − с другой. Истощенные бесконечными внешними войнами и серьезными внутренними беспорядками две исторические империи находятся в полном упадке. Византия, контроль которой распространяется на юг Европы, Переднюю Азию и Северную Африку от Египта до Атлантического океана, занимает еще видное положение.
Константинополь, авторитетная метрополия, по-прежнему привлекает всеобщее внимание цивилизованного мира. Роскошный и оживленный, он продолжает впитывать богатство империи и душить налогами покоренные народы. Фривольное общество предается здесь удовольствиям жизни и напрасным религиозным спорам. Однако при этом не совсем бесполезным, как часто об этом говорили, так как за ними почти всегда скрываются материальные интересы и политические амбиции антагонистических групп. От этого сильно страдают общественные интересы. Руководящий класс, старинная аристократия победителей, ассимилировавшая с завоеванными народами, теряет старинную доблесть расы. Ведомая алчностью и наслаждением, она больше не выполняет активной общественной роли. Империя больше не управляема. Провинции, обдираемые налогами алчным правительством, являются жертвами анархического управления. Редкие города, избежавшие опустошений от беспрерывных войн между римлянами и персами, еще процветают, но горожане интересуются только коммерцией, спекуляцией и догматическими спорами.
В наши дни трудно составить точное представление о колкости, остроте теологических споров, которые велись византийцами. Необузданность страстей, которую они порождали, зависела от природы власти императора, представлявшего не иначе как явление самого божества на земле. Форма византийского самодержавия, где монарх был духовным государем, постоянно передвигала политические и финансовые разногласия из плана мирского в план религиозный.
Такое или иное решение догматических споров имело немедленные практические и материальные последствия.
В первой половине VII века эта борьба мнений подпитывалась особенно ожесточенным соперничеством двух противоборствующих учений: византийской ортодоксии и монофизисма. Нетерпимость и преследование Константинопольской церкви ожесточали инакомыслящих приверженцев.
В Сирии и Египте, где преобладали монофизиты, сепаратистские тенденции ждали только благоприятного случая, чтобы проявить себя. Престиж государства не оказывал больше никакого влияния на эти морально разделенные массы. Никакой общий идеал, никакой «миф», как сказал бы Жорж Сорель, не объединял разрозненные силы империи. Безразличие и злоба к Константинополю были, наверное, единственными общими чувствами этих народов.
Персия оказалась не в лучшем положении. Еще более чем Византия, она была истощена войнами. Страшное поражение, которое ей нанес император Гераклий летом 627 года и серьезные беспорядки, последовавшие затем, завершили сасанидское могущество. Мишень для бесконечных набегов хазар со стороны Кавказа и турков из Бактрии, терзаемая гражданскими войнами и анархией, Персия совсем не была способна оказать сопротивление могучему натиску Ислама.
* * *
Ислам появился в свое время и на своем месте. Как и все религии, признававшиеся человечеством и предшествовавшие ему, Он отвечал глубоким чаяниям эпохи, сокровенным надеждам среды. Массам, страдающим физически, морально растерянным, часто находящимся под гнетом иностранных властелинов, он принес надежду на освобождение и спасение, провозгласив новую эру справедливости и милосердия.
Универсальный город, строительство которого предпринял Ислам, не признает никаких различий по расовому или социальному признаку; его единственным правилом должны быть справедливость и братство.
Мухаммад был не только Пророком большой религии, которая отвечала духовным нуждам мира, жаждущего чистого монотеизма, он стал также провозвестником одной из самых больших социальных и международных революций, которые история когда-либо знала.
Без сомнений, именно эта общедоступная революционная сторона учения Пророка, которая вовлекла в Ислам сердца людей, обеспечила ему большую возможность распространения. Именно эта сторона еще раз сближает Ислам и Христианство, проповедование которого было тоже чисто революционным. Но первоначальное Христианство не извлекло политических последствий из принципов любви и братства, проповедуемых Евангелием. Предписывающее возвращать кесарю кесарево, он был революционным только в отказе присоединиться к официальному богослужению императора.
Его отношение к мирским властям было преднамеренно пассивным. Христианство, обращенное к царству Бога, не интересовалось земными царствами.
Ислам, напротив, служил Аллаху и приказу, предписанному им на земле. Имя Аллаха раздавалось как зов для ниспровержения ложных идолов и установления в мире царства социальной справедливости.
Палладины божественного единства и человеческого равенства, воины Ислама считали себя ответственными за божественную миссию. Эта вера порождала удивительный героизм в бою, абсолютное презрение к смерти. Никогда воины Аллаха не колебались пожертвовать своей жизнью ради своего идеала. Никакие земные блага не были для них сравнимы с наслаждениями будущей жизни, обещанных мученикам священной войны.
В течение истории человечества воинам Ислама малочисленными силами и слабой техникой приходилось сражаться с противниками, материально более могущественных и превосходящих в численности. Именно в самоотверженности, презрении к земным благам, вере, которая «переворачивает горы», нужно искать объяснение победы. Именно Дух побеждает бытие.
Религиозные верования, преклонение перед родиной, жажда независимости могут быть рассмотрены, с исторической точки зрения, как чистые продукты воображения, как бесплодные и напрасные иллюзии. Но никакая реальность не была более могущественной, чем эти несбыточные мечты. Именно они освещали в течение веков мучительные шаги человечества. Именно они вызывали самые внушительные политические и социальные изменения и давали талантливым людям силу и терпение выполнять все то, что значительно, конструктивно и плодотворно в области духа. Именно искренность веры, бескорыстный энтузиазм, пожирающее пламя убеждения порождают самый высокий героизм и самоотверженность.
«Самое важное в жертве − это сама жертва, − говорит Анатоль Франс − если цель, ради которой жертвуют собой, является иллюзией, самопожертвование от этого не перестает быть реальностью; эта реальность − самое великое украшение, которым человек может скрыть свою духовную нищету» .
Могущество Рима было основано на иллюзии, на культе города, и Рим оставался владыкой мира пока римляне, не колеблясь, жертвовали своей жизнью за его величие. Когда эта вера исчезла, выродившиеся потомки героев, стали бессильными свидетелями разрушения империи.
Было бы не совсем серьезным утверждать, что мусульманская армия состояла только из святых, что мираж сказочных городов обеих империй не оказывал притягательного воздействия на пламенное воображение сынов пустыни. Это было бы противоестественно человеческой натуре.
Но, не преувеличивая, можно сказать, что приманка в виде добычи, играла только второстепенную роль для воинов, увлеченных религиозным порывом. Что касается командиров, то они руководствовались только верой.
* * *
Но несоответствие сил между двумя большими империями тогдашнего времени и арабским государством, которое только что возникло, было огромным. Одного только морального фактора, который способствовал героическим порывам воинов Ислама, конечно же, не было достаточно для победы над организованными и обученными армиями Византии и Персии, если бы арабы в дальнейшем не научились искусству воины от самих же противников.
Этим искусством, которого арабские племена совсем не знали, римляне и персы обладали на самом высоком уровне. Первые встречи с регулярными армиями показали арабам необходимость применения военных методов своих противников. Множество византийских и персидских наставников и консультантов, привлеченных верой Ислама, были учителями арабов.
Через несколько лет арабские племена, для которых до этого времени войнами являлись только набеги и стремительные атаки недисциплинированных масс, превратились в дисциплинированную и обученную армию, способную использовать всю военную технику, известную в то время. «Сарацины, − говорит Ле Бо насчет осады Дамаска в 634 году, − научившие арабов, служивших в войсках империи, производству и использованию военных машин, громили город с неистовой силой» .
В жизни народов есть периоды, отмеченные необычной полнотой и крайним напряжением всех человеческих возможностей, когда везде появляются необычайно одаренные люди и следы этих личностей запечатлеваются в истории. Таковыми были эпоха Ренессанса в Италии, Просвещения во Франции. Таковы первые века хиджры в Аравии, которые дали целую плеяду великих монархов, превосходных вождей, администраторов и, что особенно важно, писателей, ученых, замечательных художников.
Когда анализируешь все эти факты, арабское завоевание больше не кажется чудом. Нужно знать, что оно было естественным следствием хорошо организованной силы, служившей величественному идеалу, которому все воины Ислама, начиная с генерала и до рядового солдата, готовы были с радостью принести в жертву свою жизнь. Беглый анализ первых кампаний халифа Абу-Бакра и Омара нам послужит иллюстрацией к сказанному.

* * *
Перед смертью Мухаммад был удовлетворен достигнутым моральным и политическим единство арабской нации. Идолы были ниспровергнуты. Обращенные языческие племена, вся Аравия являлись единым народом, поклоняющимся единому Богу.
Уже через несколько лет по возвращении из Мекки, Мухаммад отправил послов к византийскому, персидскому, египетскому императорам для того, чтобы пригласить их принять истинную религию, провозвестником которой он был. Естественно, такое предложение, исходящее от безызвестного вождя арабских пустынь, показалось могущественным и гордым монархам неуместной и дерзкой насмешкой. Но решение Пророка нести божественное слово всем неверным народам, и обратить их веру в Аллаха было непоколебимым. Необъятность задачи не останавливала его ни на минуту.
Великая мусульманская эпопея должна была начаться. Была набрана армия в 30 тыс. человек. Она предназначалась для выступления против Византии. В нескольких словах Пророк обратился к этой армии, которой предстояло сражаться от имени Бога, милостивого и милосердного, и миссией которой являлось обращение в истинную веру и созидание, а не разрушение. «Не пользуйтесь ни обманом, ни хитростью, не убивайте детей. Когда вы будете сражаться с армией противника на его территории, не притесняйте мирное население страны. Бережно обращайтесь со слабыми женщинами, пожалейте грудных детей и больных. Не разрушайте дома. Не опустошайте поля и фруктовые сады, не рубите пальмы».
Для того чтобы по-настоящему оценить советы Пророка к своей армии, нужно учитывать обычаи того времени.
Мухаммад умер, не увидев начала великой эпохи. Когда эти благородные слова были произнесены, больших изменений в моральном повелении цивилизованных народов не произошло. Вероятно даже, что сравнение с этим временем не будет в пользу «веку просвещения и прогресса», в котором мы живем.
Известно, что Мухаммад умер, не увидев начала великого похода, который он подготовил. Именно его прямым преемникам − Абу-Бакру и Омару − было предназначено руководить распространением Ислама вне Аравии. Высокая моральная убежденность и мудрость этих первых двух халифов, проводивших в жизнь социальные предписания и политические идеи Пророка, сильно способствовали первым победам арабской армии.
Будет уместным вспомнить здесь некоторые черты их характера, перечислить некоторые их поступки, освещающие их поведение в качестве монархов, полководцев и администраторов.
Ничто так хорошо не характеризует первого Викария Пророка, как речь, которую он произнес перед товарищами во время его выдвижения на высшую должность: «Вот я − взявший на себя обязанность руководить вами; если я правлю плохо − исправьте меня; говорить правду носителю власти − дело усердия и преданности, скрыть это от него − предательство. Для меня слабый человек и всемогущий − равны. Я хочу вернуть всем беспристрастную справедливость. Если я когда-нибудь отклонюсь от законов Бога и его Пророка, у меня не будет права повелевать вами».
Во время своего короткого царствования (всего лишь 3 года) Абу-Бакр никогда не отклонялся от выбранной линии поведения. Благодаря его стойкости, верности, настойчивости, Ислам преодолел водоворот, спровоцированный смертью Мухаммада, не успевшего назвать имя своего последователя.
Процитируем другую речь того же халифа, обращенную к гражданским и военным лицам. Он освещает как человеческий фактор, так и методы правительственного управления, которые обеспечил и успех первых шагов Ислама. «Не притесняйте народы. Не провоцируйте их напрасно. Будьте добрыми и справедливыми, успех будет вам вознаграждением. Когда вы встретите противника, атакуйте его смело. Если вы выйдете победителями из боя, не убивайте ни женщин, ни детей. Бережно обращайтесь с полями и домами. Если вы встретите на вашем пути людей набожных, которые служат Богу в церквях и монастырях − не притесняйте их. Не разрушайте ни их церкви, ни их монастыри».
Абу-Бакр укрепил и приумножил моральное и политическое наследие Пророка. Он подготовил великое царствование Омара.
Халиф Омар − самая великая личность Ислама после Мухаммада. Многими чертами характера и своей частной жизнью Омар напоминает своего предшественника. Оба, Осман и Али, соответственно третий и четвертый халифы, вели такой же простой образ жизни, как и Пророк.
Ничего в них, в этом не указывало на государей. «Абу-Бакр оставил после своей смерти одежду, которую носил, верблюда и раба, который ему служил. В жизни он тратил на свое существование только пять драхмов из государственной казны» .
Омар носил заплатанное платье и спал иногда па ступеньках храма среди бедняков. Эта простота, полное бескорыстие командиров верующих и по сей день поражают историков, изучающих Ислам.
«Не надо хвалить Омара за его справедливость и бескорыстие, − говорит Табари, − т.к. были справедливые государи до него, не прикасавшиеся к государственной казне, будут и после него. Но самое замечательное в характере этого халифа то, что придя к власти, он абсолютно не изменил своих привычек. Он был известен своей сдержанностью и простотой одежды. Находясь у власти более 10 лет, он каждый день видел, как уходили в поход и возвращались с новостью об очередной победе. Каждый день был полон радостных событий; постоянно поступали сообщения об увеличении богатства. Он постепенно завоевывал мир. Были основаны города Басра и Куфа, упорядочены административные дела и налоги. Несмотря на свое могущество, он не изменил ничего в своем образе жизни, в манере есть, спать, одеваться, говорить».
Арабские историки также восхваляли в своих рассказах халифа. Вот один из них. «Когда христианский царь Гассанидов, Дьебел-ла бен Аль-Аяхам, принявший со своими племенами Ислам, пришел в Мекку, чтобы здесь найти Омара после своего обращения, он ударил араба, который его нечаянно толкнул. Нa жалобу араба Омар был вынужден применить закон возмездия.
– Что! − воскликнул царь, − человек из народа может поднять руку на вождя стольких племен?
– Таков закон Ислама, − ответил халиф, − для него не существует ни привилегии, ни касты. Все мусульмане равны в глазax Пророка, как и в глазах его преемников».
Когда, после 4-х месяцев осады Иерусалима мусульманскими армиями, мужественный защитник святого города, патриарх Софроний, решил капитулировать, он поставил условие, что город будет сдан лично Омару. Халиф покинул Медину, сопровождаемый единственным слугой, имея с собой только воду и мешок с ячменем и финиками. Идя днем и ночью, он пришел в Иерусалим. Омар вошел в священный город с небольшим отрядом товарищей. Принятый патриархом и жителями, он им заявил, что они будут в безопасности, что жизнь и имущество всех жителей будут сохранены, и все церкви и святые места будут почитаемы.
По христианской традиции, халиф должен был посетить святые места паломничества. Придя в церковь воскрешения, он оказался на богослужении. «Патриарх пригласил его помолиться в церкви, но он отказался, утверждая, что церковь, где он помолился бы, стала бы мусульманской, и что он не хотел бы христиан лишать этого владения» .
Это поведение халифа, показывающее с какой добротой арабские завоеватели обходились с побежденными, отличается от отношения крестоносцев, овладевших святым городом 15 июля 1099 года.
Вот описание резни 10 тыс. мусульман, укрывшихся в мечети Омара, предоставленное Раймондом де’Ажилем, каноником из Пюи: «Было столько пролитой крови в старинном храме Соломона, что в ней плавали тела убитых; видны были плавающие отрубленные кисти, руки, туловища. Сами солдаты, устроившие эту резню, едва выносили запах, исходивший от этих трупов».
Комментарии излишни.
* * *
История дает много случаев побед, обязанных превосходству в оружии, но мало примеров того, чтобы предписанный приказ был бы единственной плодотворной силой. Мудрость первых преемников Мухаммада особенно проявилась в их полной снисходительности и понимании по отношению к завоеванным народам, их национальных устремлений и социальных нужд.
Это отношение, которое было естественным выражением их веры, проявилось в дальнейшем как высшая политическая мудрость. С первых же встреч с византийскими и персидскими армиями арабы оказались перед порабощенными жителями, тиранизируемыми своими хозяевами, жаждущими справедливости, готовыми принять с облегчением какого угодно завоевателя, лишь бы он сделал их жизнь более сносной.
Везде, где были на военной службе, Абу-Бакр и Омар являлись как освободители и предвестники новой эры терпимости и справедливости.
Когда завоевание было обеспечено, халифы с превосходным самообладанием сумели удержать победу. Придерживаясь предписаний Корана, они отбросили всякую идею принудительного обращения. Не применял никакой меры, которая могла бы противиться обычаям и привычкам завоеванных народов, они довольствовались простой податью, очень низкой по отношению к прежним непосильным налогам.
Гарантируя безопасность своим новым подчиненным, тем самым завоевывая доверие, они обеспечили собственное господство и создали солидную опору для своей власти. «Исламская снисходительность обеспечила это чудо, которое не смогла осуществить Византия − установить мир, если не союз, между ортодоксией и монофизисмом» .
Две кампании, открывших эру арабских завоеваний, сирийская и египетская, особенно характерны для исламских методов.
* * *
«Завоевание Востока арабами начинается не с Магомета. До него племена пустыни проникали в пределы Византии и Персии, пользуясь всеми недостатками двух правительств, чтобы тихо продолжить свое анонимное завоевание» .
Известно, что это мирное проникновение привело в VI веке к созданию двух арабских эмиратов: один − гассанидский эмират, другой − лахмидский на правом берегу Евфрата, который зависел от Персидской империи. Религиозные причины не сыграли никакой роли и этих первых набегах арабов в пограничные провинции соседних империи. Движущие силы чисто экономического порядка определили эти первые натиски племен пустыни в поисках обширных и плодотворных земель, способных обеспечить существование растущего населения.
Это постепенное проникновение было, однако, достаточно глубоким для того, чтобы Сирия стала почти полностью арабской к моменту, когда первый халиф Абу-Бакр пришел сюда в 634 году.
Арабская армия предстала перед границами восточной империи не иначе как освободительница народного достояния. Характерные с этой точки зрения, слова, сказанные главнокомандующим мусульманских сил византийцам: «Бог дал эту землю нашему отцу Аврааму и его потомству. Мы дети Авраама. Вы долго владели нашей землей».
Эта речь не могла не дойти до сердца арабского или арабизированного населения, которое угнеталось в течение веков иностранными хозяевами. Завоеватели Сирии были встречены не только без сопротивления, но и с огромной симпатией. Попытки старого императора Гераклия организовать защиту территории провалились.
Победы Энадзена (634 г.) и Ярмука (636 г.) обеспечили мусульманам господство в Палестине и Сирии. Дамаск был взят в 635. Иерусалим в 637, Антиохия − в 638 годах.
Не иначе обстояли дела во время завоевания Египта, которое было предпринято в 640 году Амру, известным военачальником Омара; страна при этом была в состоянии сильной внутренней анархии. Разоренная налогами правителей, раздираемая борьбой многочисленных христианских сект, она скрыто бунтовала против Константинополя.
Политическая мудрость Амру оказалась на высоте его военных талантов. Он был достойным своего учителя. Вот воззвание, с которым он обратился в 639 году к жителям города Газа и, которое он повторил для египтян.
«Наш владыка приказывает вести с вами войну, если вы не примите нашего закона. Будьте с нами, станьте братьями, примите наши интересы и чувства − и мы вам не причиним зла. Если вы не хотите, платите ежегодный налог с точностью, и пока вы живете, мы будем сражаться за вас против тех, кто придет, чтобы вам навредить, и они будут нам врагами. Пусть будет так, и мы будем хранить с вами надежный союз. Если вы еще отказываетесь, между нами будет только меч, мы будем вести с вами войну до тех пор, пока не выполним то, что нам приказывает Бог».
Завоеватель предложил замену чрезмерных и произвольных налогов Византии простой ежегодной данью, равной 15 фр. золотом.
«Жители провинции были так довольны этими предложениями, что они поспешили вступить в договор, заранее заплатив дань. Арабы так свято чтили принятые соглашения и старались быть такими внимательными к населению, некогда подчиненному и притесненному христианскими агентами константинопольского императора, что весь Египет с готовностью принял их религию и их язык. Именно в этом, я повторяю, один из результатов успеха. Никакой народ, господствовавший в Египте до арабов, не смог добиться этого.
Общаясь с арабами, античные нации, как и нации Египта и Индии, приняли их верования, обычаи, нравы, даже их архитектуру. Многие народы в течение этого времени господствовали в районах, занятых арабами, но влияние последователей Пророка оставалось неизменным. Во всех областях Африки и Азии, куда они проникли, от Марокко до Индии, это влияние не смогло уничтожить их религию и язык».
В отличие от варваров, мусульманская цивилизация носит неизгладимую печать средиземноморского сознания и обращается к общему первоисточнику античных цивилизаций, которые расцвели на берегах Средиземноморья. Именно мусульманская цивилизация сохранила от разрушения и оставила Европе яркое завещание греко-римской культуры.
ГЛАВА 4. ОТНОШЕНИЯ МУСУЛЬМАНСКОГО ВОСТОКА С ХРИСТИАНСКИМ ЗАПАДОМ
Говоря о мусульманской цивилизации, интересно провести параллель между германскими нашествиями и арабским завоеванием. Сравнение сводится к некоторым констатациям, которые помогают разобраться в источниках и движущих силах этой цивилизации. Оно позволяет представить ее в истинном свете.
Известно, что с самого своего возникновения, Римской империи нужно было защищаться на своих северных границах от набегов варваров. Вторжения были лишь логическим и неотвратимым завершением угрозы, висевшей над Римом в течение всей его истории.
Пока нравственные добродетели, выковавшие империю, оставались незыблемыми, пока социальные институты, обеспечивавшие ей силу и продолжительность существования, оставались прочными, Рим легко выдерживал давление.
Когда его жизненные источники были истощены, когда развращенная империя и ее институты пошатнулись, границы, с озадачивающей легкостью, отступили, и германский поток хлынул на империю, не встречая препятствий.
Но побежденный и затопленный в крови Рим не замедлил взять реванш в плане более возвышенном, чем сила. Нравственная победа, которую он одержал над завоевателями, была быстрой и продолжительной.
Действительно, как только было осуществлено завоевание, германцы с усердием начали проходить школу побежденных. Перенимая у Рима его знания, законы, образ жизни и институты победители покорно дали себя приручить побежденным, и с тех пор, ассимилировавшись, они стали продолжателями римской цивилизации.
Пример поглощения грубых завоевателей высоко-цивилизованными побежденными поразительный, но не единственный. История знает и много других примеров. Самый впечатляющий, может быть, − монгольское завоевание Китая.
Полвека спустя после начала величайшей эпопеи Чингисхана, дикие всадники степи, захватившие и подчинившие Китай, были полностью растворены в китайской массе, и внуки несгибаемого императора, ставшие истинными «сынами неба», продолжали неизменные традиции Небесной империи.
Арабское завоевание представляется нам в совершенно другом аспекте. Конечно, есть несколько чисто внешних сходств. Так, внутренняя слабость Византин и Персии и мирное проникновение арабов в пограничные провинции двух империй значительно облегчили задачу победителей. Но войны, обеспечившие триумф Ислама, не имели характера медленного и бесконечного изнурения, что застигло врасплох империю. Завоевание Сирии и Египта было молниеносным!
Впрочем, не внешние условия завоевания имеют значение. Интересны и поучительны именно моральные последствия.
Между тем, как германцы, соприкасаясь с римлянами, были романизированы, в провинциях, аннексированных арабами, происходило как раз обратное.
Почему же арабы, которые были, менее многочисленны, чем германцы, не были поглощены населением завоеванных территории, культура которых была выше, чем их собственная?
Откуда происходит эта притягательная сила, побуждающая греков, сирийцев, египтян − носителей античной и христианской культур одновременно − приблизиться так быстро к мусульманскому обществу?
Только один ответ на этот вопрос, − говорит Анри Пирен, и он − нравственного порядка. «Между тем, как германцы ничего не могли противопоставить Христианству, арабы воодушевляли новой верой. Единственно это сделало их не ассимилируемыми, так как в остальном у них не было предубеждений, как у германцев, относительно культуры тех, кого они завоевали. Напротив, они ее усваивали с удивительной быстротой; в науке следовали греческой школе, в искусстве − персидской. После завоевания они не берут, как добычу, науку и искусство неверных и не просят большего; они их развивают во имя Аллаха. Они воспринимают даже их институты власти в той мере, в какой они будут им полезны» .
* * *
Мусульманские завоевания, особенно северной Африки и Испании в начале VIII века, переносят центр тяжести экономической жизни того периода. Западное Средиземноморье становилось мусульманским. Франкское государство, не имеющее флота, прервало свою морскую торговлю с Египтом и Сирией.
Византия, которая вела торговлю между западным и восточным портами, еще обладала могущественным флотом. Он обеспечивал ей превосходство в восточном Средиземноморье, но ее корабли не осмеливались двинуться за Сицилийский пролив. Неаполь, Гаэт и Амали тоже обладали флотами; но их торговые интересы заставляли сблизиться с мусульманами. Благодаря их содействию, арабы смогли взять Сицилию.
Халифы в войне против Византии не разрешали, естественно, своим представителям устанавливать торговые отношения с врагом.
Таким образом, Средиземноморье было разделено на два бассейна, которые совсем не сообщались. Когда в конце IX века закончилась война и воцарился мир, экономическая деятельность завоеванных провинций начала ориентироваться на новые направления. Необъятность мусульманского завоевания открыла торговле новые горизонты, новые пути.
Ислам создал мир, который обходился своими собственными средствами. Более не существовало границ между завоеванными народами. Товары передвигались свободно от Китая до Пиренеи.
Именно к Багдаду, пышной столице аббасидских халифов, великолепие которой затмевало все, что мир знал до этого, тянулась экономическая жизнь империи. «Именно к этой центральной точке направляются караваны из Азии и большая дорога, которая через Волгу приводит к Балтике. Именно оттуда товары расходятся в сторону Африки и Испании. Сами мусульмане не ведут никакой торговли с христианами. Но они не закрываются от них; позволяют им посещать юрты, привозить рабов, дерево и увозить то, что хотят. Возрастающее процветание мусульманских стран идет на пользу приморским городам Италии. Благодаря этому в Южной Италии и Византийской империи сохраняются передовая культура с городами, чеканкой золотых монет, профессиональными торговцами, т.е. цивилизация, хранящая свои античные основы» .
Конечно, Каролингская империя представляла более мрачную картину. Отныне государство находилось в стороне от больших морских торговых путей. Его экономика приходила в упадок. В поисках выхода она вынуждена была повернуться спиной к морю. Центр тяжести империи перемещается к северу.
Германские народы, которые до этого сыграли в истории только разрушительную роль, начали входить в экономическую и культурную цепь развитии Европы. Они становятся одним из главных факторов западной цивилизации.
Но, неоспоримым кажется то, что мусульманское завоевание значительно замедлило торговые связи между портами Запада и Востока и определило новую ориентацию каролингской империи, но, конечно, ошибочно было бы считать, что это серьезно затронуло культурные отношения и за этим последовал разрыв средиземноморской культуры.
Не пристало путать товарооборот и связи между учеными, художниками и паломниками. Последние, поощряемые в начале арабского завоевания, никогда не тормозились и впоследствии.
«Рим принял большое количество сирийцев в течение первых десятилетий, которые последовали после завоевания их страны арабами, − утверждает Анри Пирен. Их влияние и численность были, по-видимому, настолько значительными, что некоторые из них, такие как Сергий I (687-701 гг.) и Константин I (708-715 гг.) были возвышены до папства. Из Рима некоторое количество этих беженцев, знание греческого которых обеспечивало им авторитет, отправилось вскоре на север, принося с собой рукописи, изделия из слоновой кости, золота и серебра, которыми запаслись, покидая свою родину.
Каролингские монархи не упустили возможности использовать их в деле возвращения литературных и художественных ценностей. Карлом Великим было поручено пересмотреть тексты Евангелия. Нужно рассматривать как доказательство сирийского проникновения на Запад, после VII века, тот факт, что Передняя Азия повлияла на развитие орнаментации в эпоху каролингов. Известно, впрочем, что многие духовные лица Франции отправлялись на Восток, чтобы здесь почтить храмы Палестины и возвращались оттуда не только, снабженными реликвиями, но и манускриптами и церковными украшениями» .
С другой стороны, не следует терять из виду, что центр тяжести средиземноморской культуры был все время расположен в юго-восточном бассейне моря. Греческая экспансия и римское главенство распространили эту культуру на западные и северные берега. Но, задолго до появления Ислама на исторической сцене, попятное движение было уже сделано.
Европейское равновесие нарушилось во время распада Римской империи. С тех пор Запад не переставал регрессировать, его культуры не переставали рассыпаться. Как часть восточных берегов, средиземноморская культура возвращалась к исконным местам.
Мусульманское завоевание своими экономическими последствиями усилило этот распад. Это положение привело, говорит, Анри Пирен «с одной стороны, к тому, что разделение Востока с Западом ограничило власть папы римского в Западной Европе, а с другой, завоевание Испании и Африки Исламом, сделало франкского короля владыкой христианского Запада» .
Во времена Карла Великою, которые являлись и эпохой Гаруна аль-Рашида, мусульманская цивилизация переживала свой расцвет. «Византийцы, называвшие своих аббасидских соседей персами, принимали их за равных и чувствовали бесконечно больше родства с ними, чем с дикими германскими племенами Запада».
Византия и Багдад дополняли друг друга. Они смутно чувствовали себя солидарными в создании культуры. Не в этом ли был скрыт клад знаний? Между тем, как остальная часть мира была погружена в варварство, они восприняли и творчески развивали наследие античной культуры.
* * *
Таким образом, в течение веков политические отношения между мусульманским Востоком и Христианством были освобождены от того характера злобной нетерпимости, которые они приобрели с приходом крестоносцев. Они руководствовались государственными соображениями и интересами династий.
Отношения, которые завязались между Карлом Великим и Гаруном аль-Рашидом, являются одной из иллюстраций. Много писали о посольстве, посланном в Багдад императором Запада, о великолепии встречи, оказанной ему халифом, о роскошных подарках, поразивших воображение современников. Некоторые историки в свете новых поисков склонны рассматривать эти рассказы как легенду.
Исторический факт, однако, остается. По просьбе Карла Великого, могила Христа была дарована западному императору, который желал обеспечить безопасность паломников, отправлявшихся в святые места. С их стороны, уступая желанию Гаруна аль-Рашида, каролинги разжигали борьбу против испанских Омеядов, поддерживая наместников северных провинций полуострова против центра Кордовы. Семь веков спустя Франциск-I и Сулейман Великолепный продолжили эти традиционные отношения.
Другие примеры сделок между христианскими странами и мусульманами − менее зрелищны, но не менее важны в плане политических и военных последствий. Их можно перечислять бесконечно.
Таким образом, легенда об Исламе, резко прервавшим культурный подъем Европы разрывом отношений между двумя бассейнами Средиземноморья, должна быть отброшена.
Было бы справедливо узнать, что закат античной культуры не был фактом последствий арабского завоевания. Как раз наоборот: именно в исламских странах она была воспринята и развита. Именно из аббасидского Багдада и омеядской Испании она вновь отправилась на завоевание Европы.
ГЛАВА 5. ВОЗНИКНОВЕНИЕ МУСУЛЬМАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
С начала VIII века и до середины XIII, страны Ислама являлись самыми культурными в Европе и Передней Азии. Это факт исторически установленный и неоспоримый.
Багдад и Кордова в этот период − самые роскошные города, куда стекаются богатства мира, где процветают активная торговля и различные ремесла. Они являются также центрами напряженной интеллектуальной жизни, очагами яркой культуры, где несравнимый расцвет науки, искусства, литературы привлекают ученых и художников со всех концов мира.
Если нравственная ценность цивилизации выражается ее творениями, богатством ее вклада в области духовного развития и материальными достижениями, то нам следует знать, что первые пять веков Ислама были одними из величайших эпох всемирной истории.
Этот расцвет духовной жизни легко объясняется могучей энергией, яркими интеллектуальными и художественными качествами арабов и персов, которые находились в авангарде исламской цивилизации и, наконец, отношением мусульманской религии к наукам.
Вот несколько строф из Корана, которые иллюстрируют это отношение:
«Разве сравнятся те, которые знают и те, которые не знают» (Коран, 39:12:9).
«Не сравнится слепой и зрячий, мрак и свет, тень и зной» (Коран, 35:20:19).
«Идите по земле и посмотрите, как он начал творение» (Коран, 29: 19:20).
«Тем, кто усерден в познании, мы дадим прекрасное вознаграждение» (Коран, IV, 162).
«Учиться − долг каждого мусульманина и мусульманки, − утверждает Пророк, − и ищите знания от колыбели до могилы».
«Ищите знания даже, если вы должны будете идти в Китай, чтобы найти их».
«Ученые − наследники пророков».
«Нельзя, чтобы несведущий хранил свое невежество и чтобы ученый хранил только для себя свои знания».
«Кто пойдет по пути учения, Бог того поведет по пути рая».
Абу Зор сообщает, что когда Пророка спросили об обоюдной ценности учения и набожности он ответил: «Присутствовать на уроках ученого более достойно похвалы, чем делать тысячи коленопреклонений, посещать тысячи больных, следовать в тысячах похоронах». Его спросили: «О Пророк Бога, будет ли это более достойно похвалы, чем читать Коран?»; и Мухаммед ответил: «Может ли Коран служить без знаний?»
Закончим эти цитаты замечательным изречением Али, четвертого халифа, двоюродного брата и зятя Пророка: «наука − блуждающая овечка мусульманина. Возьми ее даже у неверующих».
Такая уверенность в пользе наук не нуждается в комментариях. Однако некоторые противники Ислама утверждали, что мусульманская религия являлась препятствием научному прогрессу, и даже просвещению.
Сам Эрнест Ренан пытался обосновать этот тезис. Но такой тонкий и осведомленный наблюдатель не мог долго оставаться в убеждении, противоречащем самым подлинным свидетельствам истории. Во время лекции, прочитанной в Сорбонне 29 марта 1883 года, великий писатель, говоря о несовместимости Ислама с науками, тем не менее был вынужден признать и расцвет наук в мусульманских странах в течение нескольких веков и то огромное влияние, которое мусульманские мыслители оказали на Европу в средние века. «Да, примерно с 775 года до середины XIII века, т.е. в течение 500 лет, констатирует Ренан, в мусульманских странах были очень выдающиеся ученые и мыслители» .
Ренан сожалеет о ханжестве византийцев, помешавшем античной цивилизации, носителями которой они были, проникнуть на Запад. Лекция Ренана имела в то время большой резонанс. Она спровоцировала появление знаменитого письма Джемаль эд-дина Афгани, мыслителя и известного мусульманского политического деятеля, опубликованною в «Журналь де деба».
Эта лекция вызвала интересные наблюдения Гюстава ле Бона. Мы приводим здесь несколько отрывков.
«Когда предубеждение наследственности и воспитания встречаются в лице очень образованного ученого, внутренний антагонизм между человеком, созданным прошлым, и современным человеком, сформированным личным наблюдением, приводит к возникновению самых любопытных противоречий. Читатель найдет замечательный пример этих противоречий в интересной лекции по Исламу, прочитанной в Сорбонне очаровательным писателем и ученым, господином Ренаном. Автор хочет убедить нас в никчемности арабов, но каждое его утверждение обычно опровергается на следующей странице. Так, например, установив, что в течение 600-от лет прогресс науки был обязан арабам, он в то же время уверяет, что Ислам всегда преследовал науку и философию и подавлял сознание завоеванных стран. Известный писатель иногда кажется огорченным из-за того, что поносит арабов. Борьба между человеком прошлым и человеком современным приводит к такому неожиданному заключению, что он сожалеет о том, что не является последователем Пророка. «Я никогда не входил в мечеть без живого волнения; я бы даже сказал без некоторого сожаления, что не являюсь мусульманином».
Было бы излишним еще раз останавливаться на тезисе о несовместимости Ислама с науками. Он явно противоречит и учению мусульманской религии и историческому опыту.

* * *
Первый век хиджры, полный завоевательных войн, очевидно, не был благоприятен для прогресса наук и искусства, а также для глубоких реформ государственной структуры.
Первые четыре халифа, занимались главным образом укреплением веры и распространением религии. В это время внимание халифов привлекали именно технические и военные науки, т.к. они могли прямо служить делу Ислама.
Но уже халиф Омар, перед лицом мусульманских завоеваний и расширением империи, оказался перед необходимостью заняться административными и законодательными мерами.
Именно под его правлением были установлены книги записей государственных налогов и обычного права, бюро писарей, введенные в администрацию.
Аль-Маверди пишет: «Этот халиф первым установил хардж (земельный налог), ограничения на собственность и создал исполнительный и руководящий орган. Он принял во внимание особенности земельного налога, с тем, чтобы не наносить ущерба ни интересам собственника, ни земле владельца» . Были изданы предписания, касающиеся налогов, денежного содержания войск, городов, имамата и народов, платящих дань.
Но, именно, приход к власти Омеядов ознаменовал глубокие преобразования в мусульманском обществе. Своими завоеваниями и культурой, государство Омеядов быстро превратилось в великую средиземноморскую империю, преемника византийских культурных традиций.
Сан халифа стал наследуемым. Династия Омеядов управляла мусульманской империей с 600 до 750 года. С приходом к власти Муавия (661-680 гг.), первого монарха династии, столица империи была перенесена из Медины в Дамаск − изменение, которое должно было иметь глубокие последствия в последующей эволюции мусульманской империи. Центр Ислама более не находился в специфически арабском районе, а в области, где были особенно живы византийские традиции, сильно римское и персидское влияние.
Глубокое переустройство государственного управления, которое предпринял Муавия, не могло не носить отпечатка такой атмосферы. Человек высокой культуры, обладающий гибким и тонким умом, нежный поэт, этот государь в свободное время увлекался эллинизмом.
«Муавия − верховный жрец искусств и почти атеист»…
«Он поставил во главе своих учреждений в Дамаске греческих управляющих, которые сохраняли свою должность в течение всего периода правления Омеядов. Халифы-омеяды стали истинными мусульманскими императорами. Они хотели, чтобы их двор в Дамаске мог соперничать с константинопольским и обладать такими же прекрасными дворцами и мечетями, как Священный дворец и дворец Святой Софии» .
Кульминационный момент власти Омеядов приходится на правление Абд аль-Малика (685-705 гг.) и его сына Велида (705-716 гг.). Просвещенные и веротерпимые монархи продолжали традиции основателей династии. Они широко использовали таланты ученых, художников и христианских управляющих.
Среди самых выдающихся министров в эту эпоху фигурируют Саржун бен Мансур, отец святого Дамасцена и выдающегося Едесса, Афаназ, который велел построить в своем родном городе собор Матери-Богини и две большие церкви в Каире.
Процветали литература и искусство, особенно архитектура и поэзия. Абд аль-Малик, обладающий поэтическим даром, любил общество художников. Три великих арабских сатирических поэта: Джериф, Фараздак и Аль-Ахталь, христиане по вероисповеданию, прозванные «певцами Омеядов», пользовались его благосклонностью.
Маленький рассказ, взятый у Масуди, прекрасно освещает моральный облик этого государя. Придворному, который у него попросил аудиенции, халиф сказал: «Я соглашаюсь на эту беседу при условии, что ты оставляешь в стороне три вещи: лесть, т.к. я знаю себя лучше, чем кто-либо, злословие, т.к. я не соглашусь его слушать, и ложь, т.к. лжец не заслуживает никакого уважения». «В таком случае, − ответил придворный, мне ничего не остается, как удалиться». «Как тебе угодно», − ответил халиф .
Известная мечеть Омара в Иерусалиме была построена по приказу Абд аль-Малика в 688-691 гг. Правление его сына и преемника Велида было особенно блестящим. Империя Ислама простирается в это время на Восток, до Индии; в Центральной Азии, за Бухарой и Самаркандом. На Западе Испания попадает под мусульманское господство. Шедевры мусульманского искусства, такие, как мечети Дамаска и Медины, исчисляются от этого правления.
Халиф Велид живо интересовался социальными вопросами, народным образованием и развитием искусства и ремесел. «Он поощрял ремесленников; прогуливался по рынкам Дамаска и осведомлялся о ценах на продовольственные товары. Он основал школы и больницы, поручил проложить дороги и стоянки для караванов паломников; назначил пенсии раненым солдатам и запретил им просить милостыню. Он дал каждому инвалиду слугу и каждому слепому проводника» .
Другие халифы из этой династии Езит-I, Велид-II, например, своими вкусами к искусству и художественной литературе, своим свободомыслием и роскошью, которыми они окружали себя, похожи были скорее на неверующих пап Ренессанса, чем на набожных командоров верующих периода элективного халифата.
Глава 6
Апогей мусульманской цивилизации
Правление Омеядов в Сирии было лишь периодом зарождения и созревания мусульманской цивилизации. Самые же блистательные эпохи − это эпоха багдадского Аббасидского халифата (750-1258 гг. и испанских Омеядов /755-1492 гг.).
Приход к власти испанских Омеядов нарушил единство мусульманской империи. Политически независимые и разделенные большими расстояниями два мусульманских государства параллельно успешно развивались.
«В эпоху, когда остальная Европа была погружена в варварство, − говорит Гюстав ле Бон, Багдад и Кордова, два больших города, где господствовал Ислам, были очагами культуры, освещавшими мир своим сиянием».
Во время господства Аббасидов и испанских Омеядов, владения Ислама достигли своих крайних пределов. Под правлением Гаруна аль-Рашида они распространяются от Запада до Востока, от Атлантики до границ Китая, от севера до юга, простираются от Кавказа до Индии в Азии, и Судана в Африке.
Бесчисленные народы этих регионов, находящиеся в горниле Ислама, участвуют и сотрудничают в развитии одной из самых величественных духовных и материальных цивилизаций, которые мир когда-либо знал.
Встреча семитских, арийских и тюркских народов дала самые благоприятные результаты для расцвета духовной и культурной жизни. Все эти нации внесли в творчество мусульманской цивилизации характерные черты собственного гения. Оригинальность и продолжительность вкладов каждого из них, была свойственна предшествующей культуре этого народа.
При этом наблюдалось то, почти полное слияние с арабским завоевателем, как в Сирии, в Египте и Магрибе, то сохранение своего языка и национальных особенностей у народов с древней культурой (персы, индусы), то сохранение и этнической индивидуальности (турки).
Но Ислам является силой, которая объединяет все эти народы в одно сообщество и направляет их нравственную, гражданскую и частную жизнь. Влияние исламской духовности и ее созидающее могущество таковы, что глубокие изменения интеллектуального и нравственного сознания проявляются у тех и других.
В этом отношении поразителен пример Ирана. «Обращение персов в Ислам не привело к поглощению Персии в Исламе» − замечает Рене Груссе. «Она вошла в Ислам и по-прежнему осталась Персией, но Персией обновленной мировыми вкладами Ислама, свободной от своего узкого национализма, наделенной более тонкой, более волнующей, более пылкой чувственностью. Магометанство сыграло в этом отношении в Иране ту же роль, что и Христианство на Западе: эти две семитские религии, каждая в своей области, создали мусульманскую Персию и христианскую Европу, которые были бесконечно более сложными и богатыми, чем сасанидский Иран и греко-романский мир. Дело в том, что противопоставлением национальному таланту, эти два иноземных культа внесли в сознание расы элементы разнообразия, мотивы сомнения, нравственной борьбы, эмоциональных конфликтов, т.е. страсти и жизни. В этом отношении мусульманская Персия была выше по развитию, чем сасанидский Иран, так же как и Италия по отношению к Риму Цезаря».

Багдадский-Аббасидский халифат.
Приход к власти Омеядов рассматривался частью мусульманской общественности, как настоящая узурпация. Он дал повод к расколу, известному под названием шиизм. Иран стал его цитаделью.
В этом делении религия была не причем. Нет никакой догматической разницы между мусульманской ортодоксией и шиизмом. Разрыв между двумя учениями вначале касался одного вопроса: преемственности Пророку как командору верующих.
Шииты полагали, что эта преемственность должна касаться Али, двоюродного брата и зятя Пророка. Разногласие − чисто политическое для арабов, для иранцев было политическим и национальным, т.к. имам Хусейн, сын Али, убитого в Кербеле, женился на принцессе Биби Шахрбану, дочери последнего персидского сасанидского императора Ездегарда-III. Поэтому он стал законным наследником короны сасанидов.
Так, дело семьи Али совпало с делом национальной династии Ирана. Персидское сознание находило в шиизме превосходный инструмент для утверждения своей индивидуальности. Очевидно, под религиозными флагами иранский народ защищал свою моральную автономию. Борясь за присвоение халифата семье Али, он восстал в действительности против арабской гегемонии над миром Ислама.
Так, когда Абу Аббас Сафах, правнук Аббаса, дядя Пророка, выступил против Омеядов в защиту прав Алидов, вся Персия была на его стороне. Провозглашенный халифом в большой мечети Мерва, Абу Аббас ставший во главе войск, торжествовал победу над халифом Мерваном II, четырнадцатым и последним государем восточной омеядской династии.
Но падение Омеядов не принесло пользы потомкам Али. Аббасиды овладели властью и удерживали ее за собой. Ничего не говорит лучше о политических истоках персидского шиизма, чем позиция, занимаемая иранцами по отношению к этой новой узурпации.
Победа Аббасидов была обеспечена при решающей поддержке персидских сил. Чтобы быть полной и длительной, она должна была опереться на иранский элемент. Новая династия, будучи арабской и ортодоксальной, тем не менее была тесно связана с персидским национализмом. Иранцы не упустили возможности извлечь выгоду из этой ситуации. Дело дома Али, за которое раньше они боролись с таким рвением, было быстро забыто.
Псевдорелигиозные расхождения так сильно воздействовали на сознание иранцев, что эти схизматики стали вскоре главной поддержкой новой аббасидской ортодоксии, более могучей, чем ортодоксия Омеядов. С тех пор не возникало больше препятствия для персидского влияния на монархию Аббасидов.
Действительно, длительное правление этой династии характеризуется заметным преобладанием иранцев над другими народами империи. Иранское влияние должно было естественно принять более крупные размеры, когда образование независимого Испанского халифата, в 756 году, и отделение Египта, в 956 году, ограничили Аббасидскую империю в Азии.
Конечно, шиизм как доктрина, остался в теоретической оппозиции новому режиму. Он развивался и обогащался впоследствии чисто иранскими вкладами, такими как вера в пришествие Махди, мусульманского мессии, который должен придти к концу света, чтобы установить на земле золотой век и царство Бога; или увлекательная теория 12-ти имамов, деятельность которых сохраняет мир и управляет им; или возрождение иерархического духовенства, роль которого была пагубной для духа размышлений и философских умозрений. Эти концепции придали Персидскому Исламу свой особый отпечаток, который сохранялся всегда. Шиизм, несмотря на свои расхождения, не нанес непоправимого ущерба фундаментальному единству Ислама.
Активное участие персов в государственных учреждениях и высокое место, которое им отныне досталось при дворе, имели следствием все более глубоко взаимопроникновение гения двух ведущих наций Ислама. Отсюда последовало развитие всех творческих способностей, обеспечивших мусульманской цивилизации одну из самых блистательных эпох в ее развитии.
* * *
Подражая примеру Омеядов, которые перенесли столицу мусульманского государства из Медины в Дамаск, чтобы быть в среде, благоприятной их намерениям, Аббасиды тоже основали новую столицу, учитывая развитие империи и интересы своего двора. Багдад, строительство которого было начато в 762 году Аль Мансуром, вторым халифом династии, расположен на Тигре, в Вавилонии, около старинных сасанидских столиц − Ктесифона и Селевкии, на равном расстоянии от Аравии и Персии, двух стран, откуда отныне халиф будет черпать свои жизненные силы.
Точное расположение города было обусловлено стратегическими и климатическими соображениями. «Мансур выбрал местоположение Багдада, т.к. он полагал, что так легче его защищать, а также из-за благоприятного климата, − говорит К.Карра де Во, − местонахождение города защищалось Евфратом и каналами этой реки. При знакомстве с будущим расположением города с халифом были монахи, расхваливающие окружающие воздух, воды и климат. Он приказал вырыть линии городских стен и основных площадей и сам заложил первый камень. В городе было четверо ворот, дающих выход на главные улицы. Они имели стрельчатый свод, над которыми возвышались флигели с открывающимися стрельчатыми оконными проемами с видом на всю окружающую местность. Из ворот Хороссана, обращенных на Восток, простиралась долина Тигра; эти ворота называли также воротами Блаженства, т.к. удача Аббасидов началась в Хороссане. Другие были обращены к Сирии, Куфе и Басре».
Городу аль-Мансура была предназначена прекрасная судьба. Очень быстро он стал самым большим и роскошным городом не только Востока, но и всего мира. В течение трех веков он хранил свое место. Во времена Гаруна аль-Рашида население Багдада увеличилось до двух с половиной миллионов. Чтобы дать представление этого времени о столице аббасидского государства, мы приведем описание знаменитого арабского историка Эмира Шекиба Арслана.
«…Багдад утопал в роскоши. Можно было подумать, что тут встретились все красоты мира. Здесь находились рынки для всех видов изделий и товаров. Жители ссорились из-за лучших видов ваз, предметов искусства, жемчуга, бриллиантов, оружия, мебели, посуды, машин, пажей, слуг, евнухов, белокожих, чернокожих и желтокожих рабов. Имелся специальный рынок, где можно было встретить профессиональных певиц: чернокожих, греческих, грузинских, черкесских и других. Они носили изящно вышитую одежду, ленты, на которых были записаны формулы радости такие как «Мы будем за того, кто будет за нас», или стихи: «Ты меня убил своей любовью, о тиран, Бог будет нам судьей», или: «Не цвет украшает мою руку; красота моей руки является украшением любого цвета».
Жители аббасидской столицы украшали свои гостиные золотом и покрывали стены тканями с рельефными рисунками. Они любили экзотические цветы и растения, которые вывозились из Индии и высаживались в огромных садах. Цена этих изящных садов могла достигать 10 тыс. динар. Они покупали самых красивых и восхитительных женщин-музыкантов, самых очаровательных горничных, лучших поварих. Они ели самую лучшую пищу: доставали себе дичь до ее сезона, фрукты до времени их созревания, по любой цене; душились всякими видами мускуса, амбры и другими ароматическими продуктами. Их гостиные были пропитаны запахом ароматических смол, т.к. обоняние также нуждалось в соответствующем очаровании, как и рот, глаза, уши. Багдад получал индийские вазы, посуду, ликеры Исфахана и Ширазана; из Хоросана он получал − железо; из Кермана − свинец: из Кашмира − полотна; из Китая − мускус, ароматическую древесину, портьеры, фарфор, седла и т.д.: из Йемена − пахучие растения; из Персии − оружие; из Эдаба и острова Бахрейн − жемчуг; из Японии − золото и эбеновое дерево; из Цейлона − бриллианты; из Греции − мастику, кожу, пажей; из России − лисьи шкуры и другие меха; из Сирии − шелковые ткани, муслин.
Что касается доходов аббасидской империи, существуют различные версии, но все сводятся к одной: они достигали фантастических цифр. Самая правдоподобная версия гласит, что халифская казна во времена Гаруна аль-Рашида получала ежегодно 7 тыс. центнеров золота, каждый центнер золота оценивался в 30 тыс. динар».
Это процветающее финансовое состояние позволило Аббасидам предпринять дела большой общественной важности. Дороги избороздили империю во всех направлениях; были заведены сменные лошади, построены караван-сараи. Вдоль бесконечного пути жажды из Багдада в Мекку были вырыты водоемы. Во всех городах возвышались больницы, мечети, школы.
Сельское хозяйство и промышленность находились в состоянии подъема. Фрукты и персидские цветы, благодаря умелой обработке, снискали общеизвестную знаменитость. Вина Шираза и Исфахана распространились по всей Азии и были объектом очень активной коммерции.
Железо из Хороссана, гранит из Кераман, мрамор из Тавруса, смола, нефть, глина для производства фарфора, отложения каменной соли, серы и т.д. текли беспрерывным потоком в столицу империи.
Прогресс сельского хозяйства, промышленности и торговли сопровождался расцветом литературы, науки, искусства. «Архитектура и музыка успешно развивались, живопись же и скульптура были приостановлены на самом взлете Кораном, который запрещал изображать человеческие фигуры или божественные образы. Но они нашли другое применение. Значительное число замечательных памятников возвышалось в Багдаде, Мосуле, Басре, Ракке, Месопотамии, Самарканде. Что касается литературных исследований, то им предались с такой страстью, что даже Европа эпохи Ренессанса не могла в этом с ними конкурировать. Немедленно были переведены лучшие греческие тексты. В Багдаде была открыта школа переводчиков; бюджет в 15 тыс. динар предназначался колледжу, где 6 тыс. учеников получали бесплатное образование. Были основаны библиотеки, куда был открыт доступ всем, и эти учреждения веками облагораживались монархами. Некоторые из них по примеру аль-Мамуна присутствовали на публичных лекциях ведущих профессоров. Арабский язык распространился во всех частях Азии и, окончательно искоренял старинные наречия; он подчинялся, требованиям новой номенклатуры. Математика достигла значительных успехов.
В Коране нет прямого запрещения воспроизводить человеческие образы. Традиция, одержавшая верх, обязана чрезмерному усердию в толковании. Впрочем, были многочисленные отступления в искусстве Персии и Индии, а также мусульманской Испании. Потолок комнаты правосудия Альхамбры, например, украшен впечатляющими изображениями судей. Ибн Харм в книге «Ожерелье голубя» представляет статуи, которые украшали общественные бани в Андалусии.
Французская археологическая миссия в Афганистане, руководимая Даниэлем Шлюмберже, открыла в 1953 году в Лашкари-база королевскую резиденцию XI века − остатки Газневидского дворца. Удачная находка, т.к. мусульманская гражданская архитектура, датируемая этим временем, встречается крайне редко. Стены залов дворца украшены фресками, представляющими человеческие образы.
Можно найти другие красноречивые примеры в книге профессора С.К.Еткена (Анкара, 1954).
Астрономия обогащалась важными открытиями; были построены обсерватории, снабженные аппаратами, размеры и возможности которых потрясли воображение современников. Были основаны при больнице школы для обучения врачей, которые, прежде чем заняться своей профессией, должны были выдержать несколько экзаменов; были также созданы фармацевтические лаборатории, в которых создавались новые медикаменты и изучались незнакомые лекарственные растения. Аббасиды, творцы этого интеллектуального движения, являлись свидетелями яркого расцвета багдадской школы в течение 200 лет. Они были более удачливыми, чем Карл Великий, который хотел вывести свои народы из состояния варварства, опираясь на самых ученых людей Запада, дело которого погибло вместе с ним».
Приведем другое, более современное свидетельство. «В течение всей первой половины средневековья, − пишет Филипп Итти, − ни один народ не внес такого вклада в человеческий прогресс, как арабы, если мы понимаем под этим словом все арабоязычные народы, а не только уроженцев арабского полуострова. В течение веков арабский был языком науки, культуры и интеллектуального прогресса для всего цивилизованного мира, за исключением Дальнего Востока. С IX по XII века на нем было создано больше работ по философии, медицине, истории и географии, чем на любом другом языке».
Говоря о мусульманской цивилизации эпохи Аббасидов, невозможно игнорировать личную роль монархов этого прославленного двора. Особо важной была роль аль-Мансура, основателя Багдада, знаменитого Гаруна-аль-Рашида, широко популяризованного сказками из «Тысяча и одной ночи» и его сына аль-Мамуна.
Несколько фактов, относящихся к их правлению, некоторые черты их характера будут полезны для иллюстрации и понимания просветительской работы, выполненной этой династией.
Аль-Мансур (754-755 гг.)., второй аббасидский халиф, был мудрым и энергичным монархом. Великий строитель, основавший Багдад, построил мощную цитадель, усилил защиту Куфы и Басры. Большой друг наук и искусства, он покровительствовал ученым и художникам. Литература, история, право и медицина в период его правления находились в расцвете. Великие юрисконсульты Ислама, Абу Ханифа и Малик, основатели обрядов, носящих их имена, учились и творили во времена его правления.
Самоучка, наделенный редкой научной любознательностью, аль-Мансур предпочитал астрономию и астрологию, которые в то время были неразделимы. Один историк рассказывает, что на собрании ученых, происходившем у него, разговор коснулся омеядских халифов и причин их падения. Аль-Мансур покритиковал их, похвалил Хашама, сына Абд аль-Малика, и добавил: «Первые среди них управляли твердой рукой империей, которую Бог им даровал; они могли содержать, охранять и защищать государство, потому что держались в возвышенной среде и избегали всяких пошлых поступков; однако их сыновья, погрязшие в роскоши и пороках, придя к власти, думали только о том, как нарушить божественные законы, чтобы предаться удовольствиям. Они относились необдуманно к Богу и верховной власти, и Бог сделал их неспособными править».
Это глубокое и справедливое суждение характерно для личности этого великого деятеля.
Гарун аль-Рашид (786-808 гг.) был внуком аль-Мансура. Обладая прекрасными качествами, − говорил Седио, − храбрый, благородный, он находил в себе силы сопротивляться увлечению властолюбием и слушать голос разума. Наделенный бесконтрольной властью над огромной империей, жители которой послушно исполняли малейшие решения его воли, он не был раздавлен бременем величия. Он смог сделать счастье своих подчиненных главной движущей силой своих поступков».
Рассказы о великолепии правления этого халифа стали предметом всех документальных фактов того времени.
«Когда Гарун аль-Рашид отпраздновал свадьбу со своей двоюродной сестрой Зубейдой, − рассказывает Эмир Шекиб Арслан, − он устроил беспрецедентный в истории пир, на котором дарил золотые тарелки, наполненные серебром и серебряные тарелки, наполненные золотом.
В этот день, «бейт али маль» т.е. императорская казна, должна была потратить миллион дирхамов. Зубейда нарядилась в манто, украшенное жемчугами, истинную стоимость которого не могли оценить даже знатоки. Говорят, что на ней было столько драгоценных камней, что она не могла даже передвигаться от их тяжести.
Принцесса, однако, не была поглощена только роскошью. Она посвящала часть ренты благотворительным обществам, велела построить чудесную мечеть на берегу Тигра, которую называли «Масжид Зубейда» и другую мечеть между воротами Хороссана и проспектом Дар Эрракик. Именно она приказала в Хиджазе вырыть колодцы, до сих пор носящие ее имя, и повела воду из Арафы до Мекки. Это дело стоило Зубейде один миллион 700 тыс. динар, но оно увековечило ее имя».
Гарун аль-Рашид покровительствовал искусствам, торговле, промышленности. Он любил окружать себя поэтами, учеными, философами. Историк аль-Массин утверждает, что он никогда не предпринимал путешествия, не беря с собой, по крайней мере, семерых ученых. Его щедрости для них были баснословными. Но его царствование не было непрерывным праздником, как думают читатели «Тысяча и одной ночи».
За время своего длительного правления этот монарх развернул широкую военную деятельность, поддерживал победоносные войны против греков, подавлял восстания в различных частях империи.
Гарун аль-Рашид был одним из первых халифов, который проявлял серьезный интерес к морским проблемам. Ему приписывают проект соединения Средиземного моря с Красным при помощи канала.
«У него не было идеи проложить Суэцкий канал. Поскольку это было бы географической ошибкой. Уровень Красного моря был выше Средиземного, так при их соединении одно море устремилось бы в другое. План заключался в том, чтобы сделать отвод воды от Нила, который впадал в Красное море, судна, проходящие из Средиземноморья, плыли бы по этой реке, затем, направляясь по этому каналу, входили бы в Красное море и проходили бы в Джидду. Впрочем, именно по этому пути следовали паломники из Александрии.
Этот проект был оставлен из-за технических трудностей. Его заменили другим, с тем, чтобы направить русло Нила не в Верхний Египет, а в дельту, к Пелузе и озеру Тини. Министр Бармежид Ахья, сын Халида, воспротивился этому проекту под предлогом, что греки могли завладеть им и увести их корабли до порта Мекки».
Воспоминания об этом прекрасном монархе, к сожалению, поблекли со смертью его визиря и друга Джафара и падением Бармекидов, семьи персидского происхождения, которая около века поддерживала двор Аббасидов своими лучшими министрами.
Халиф аль-Мамун (813-833 гг.), сын Гаруна аль-Рашида, может быть, менее блистательный, чем его отец, но более глубокий, является, бесспорно, самым великим из аббасидских монархов.
«Он превратил Багдад, − пишет Сисмонди, − в центр развития литературы и науки. Исследования, ученые книги были постоянным объектом его пристального внимания. Просвещенные люди становились его фаворитами; министры были заняты в значительной мере развитием литературы. Можно сказать, что трон халифов был возвышен для муз. Он собрал в свой двор со всех частей света всех именитых ученых, о существовании которых он знал. Их удерживали здесь различными вознаграждениями, почестями и наградами. Он собрал из подчиненных провинций, Сирии, Армении, Египта все великие книги. Это была самая дорогая из податей, которую просил монарх. И все правители провинций, все служащие администрации должны были прежде всего собрать литературные сокровища завоеванных стран для того, чтобы поднести их к трону. Видели, как в Багдад входили сотни верблюдов, нагруженных бумагами и книгами. Те из них, которые могли способствовать повышению народного образования, были переведены на арабский язык. Учителя, критики, переводчики, редакторы книг образовали двор аль-Мамуна, который казался скорее ученой академией, нежели центром правительства воинственной империи. Когда этот халиф продиктовал победоносный мирный договор греческому императору, то попросил у последнего как дань коллекцию книг…
Багдад был столицей словесности и халифов. Но Басра и Куфа почти сравнялись с этим городом в известности и создали не меньше известных поэм и прозы. Балхар, Исфахан, Самарканд тоже были очагами науки. Такое же усердие было приложено арабами далеко от границ Азии. Еврей Бенжамен де Тюдель сообщает в своих «Путевых заметках», что в Александрии найдено более 20 школ для преподавания философии.
В Каире имелось огромное количество колледжей, а колледж Бетзулии, одного из предместий этой столицы, был так прочно построен, что во времена мятежа он служил армии крепостью. В городах Феса и Марокко для занятий были предоставлены самые лучшие здания. Богатые библиотеки Феса и Лараки спасли для Европы множество драгоценных книг».
Благодушие этого государя к ученым и просвещенным людям не имело границ. «Он их рассматривал, − говорит Абуль Фарадж, – как избранных божественных существ для совершенствования разума: это были светочи мира, пастыри человеческого рода. Без них земля должна была возвратиться к первоначальному рабству».
* * *
Под воздействием просвещенных меценатов наука, литература, искусство переживали необычайный подъем. Седио говорит: «Не только багдадская школа способствовала пробуждению Европы, заполняя промежуток, разделяющий греков Алесандрии от современных, но именно она несла свет во всей Азии. Арабская наука проникает в Индокитай с аль-Бируни в 1016 году под покровительством Махмуда Газневида; к Сельджукидам − с Омаром Хаямом в 1076 году; к Монголам − с Насредином Фузи, основателем обсерватории в Мераге в 1260 году; в Османскую империю − в 1337 году; в Китай с Ко-Шеу-Кингом во время правления Конбилай-хана, главы династии Юэнов, в 1280 году, и Улуг Бег в 1437 году возвышает ему в Самарканде новый и вечный памятник». В то же время обычаи становятся цивилизованными, вкусы более утонченными.
Перед глазами арабов и народов, связанных с их судьбами, открывается новый нравственный мир. Появляется новая эстетика жизни. Она нашла свое выражение в поэзии. Арабская поэзия была до тех пор примитивной, воспевающей жизнь караванов, радость, эмоции кочевников перед вечным спектаклем неба и пустыни, несмотря на то, что писалась с вдохновением и большим техническим совершенством.
Она изменилась, когда стало необходимо выразить изысканную жизнь новых властителей Востока, нюансы куртуазной любви, ухищрения диалектики.
«Старинный лиризм кочующих поэтов уступил место новым жанрам, в Багдаде появилась дворцовая поэзия, то грациозная или умиленная, то забавная или страстная, тонкая, живая, легкая и изящная, как украшения Альхамбры».
Аль-Андалусия
Арабы называли именем Андалусия все области Испании, подчиненные мусульманам. Завоевание этой страны было осуществлено в конце первого века хиджры, что соответствовало началу VIII века нашей эры.
В 711 году, знаменитый Тарик, давший свое имя Гибралтару (Дьебель Тарик), пересек пролив по приказу Мусы ибн Зубаира, командующего мусульманскими войсками в северной Африке, и во главе своих берберов захватил полуостров. Мусульманам хватило нескольких месяцев, чтобы обеспечить свое господство.
Оно продлилось восемь веков. Битва на Гвадалитской равнине около Хереса определила участь визиготской Испании. Король Родрик потерял здесь свое королевство и жизнь. Это головокружительное падение королевства, сумевшего объединить Испанию и править ею с 410 по 711 год, объясняется скорее внутренними недостатками, которые подтачивали визиготское государство, чем военным превосходством завоевателей.
Накануне мусульманского вторжения устои королевства были сильно расшатаны. Духовенство и военная знать присвоили земли. Они делили власть с многочисленным административным персоналом, который правил провинциями и городами. Класс мелких собственников почти исчез, а условия крепостных стали еще более жалкими, чем во время господства Римской империи. Евреи, жившие в это время на полуострове, были подвержены страшным гонениям. Значительная часть жителей, оставшаяся язычниками в среде католиков, делила их ненависть против религиозной и налоговой тирании вельмож.
С другой стороны, богатство, роскошь и распущенность нравов правящего класса ослабили возможности к сопротивлению их государства. «Светские и просвещенные люди содержали настоящие гаремы сожительниц, несмотря на церковные запреты. Это еще не была мусульманская полигамия, но что-то очень на нее похожее. Ибн Андари нам рассказывает, что когда Муса вернулся из Испании, его с любопытством спросил халиф Сулейман об этом крае и что его более всего там поразило. «Изнеженность государей», − ответил этот суровый мусульманин. Испания под правлением последних визиготов была внутренне готова к иностранному нашествию.»
«Общая ослабленность визиготского королевства, соперничество вельмож, объединение евреев и других недовольных элементов, пассивность крестьянства, для которого не имело никакого смысла защищать угнетателей − все это было на руку завоевателям. Им помогли также и случайные обстоятельства.
Тайный переход Гибралтарского пролива мог осуществиться благодаря соучастию графа Жюльена, визиготского правителя, который мстил таким образом за свою дочь − прекрасную Флоренду, обольщенную и оскорбленную королем Родриком. Предательство архиепископа Севильи стало решающим для исхода битвы при Хересе.
Как и во всех странах, которые арабы завоевали, они сохранили побежденным их личную собственность, церкви, судей, сборщиков налогов. Умеренный земельный оброк, ежегодный налог в один золотой динар для каждого дворянина и полдинара для крепостного казались слишком легкими для населения после визиготского гнета.
Подчинение новой власти произошло без столкновений. Только крупные землевладельцы стремились оказывать сопротивление арабам. Но оно было быстро сломлено. Страна была полностью покорена. Арабские войска, завоевавшие Испанию, состояли, по большей части, из берберов Марокко. Армии, которые затем заняли ее территорию, насчитывали несколько сирийских племен. Иммиграция арабов и африканцев была впоследствии значительной, но никогда они не наводняли страну. Коренные жители всегда оставались в подавляющем большинстве.
Иммигранты, составляющие основную аристократию и буржуазию городов, являлись интеллектуальным и цивилизаторским элементом вторжения. Этническое смешивание между арабо-берберами и коренным населением полуострова началось с первого века завоевания. Широко распространились смешанные браки.
Пример был дан сверху, с начала арабского господства, союзом Эгмионы, вдовы последнего визиготского короля Родрика, с сыном Мусы ибн Нузар Абд аль-Азиза, главнокомандующим арабских войск, и многочисленными браками других представителей мусульманской аристократии с христианами.
Эти союзы приняли общий характер, когда христиане и евреи, желая избежать положения налогоплательщиков и обрести равные социальные права с завоевателями, массами обращались в мусульманскую веру. Отношение арабов к тем, кто остался верен своей религии, носило отпечаток доброты, совершенно не знакомый Европе того времени.
«Никогда, − говорит Эрнест Ренан, − никакие завоеватели не заходили так далеко, как арабы, в терпимости и сдержанности по отношению к побежденным». Впрочем, эта снисходительность, соответствовала политическим интересам мусульманский Испании..
Бабушка Абдарахмана-II, донна Инига, была принцессой; регент аль-Мансур женился на дочери короля Санчо II /Наваррского/ и в память о ее отце велел назвать сына, рожденного от их союза близким романским именем Санчуэло, Король Альфонс IV /Кастильский/ женился на мусульманской принцессе по имени Заида.
«Большинство населения Испании, по крайней мере в I веке, сохранило старую официальную религию визиготского государства; позже, даже после массовых обращений, значительное количество христиан были объединены в андалусских городах в процветающие общины… Преследования, которые изредка испытывали эти общины, − говорит М. Леви-Провансаль,- были всегда спровоцированы экзальтированными христианами, осуждаемыми их собственными единоверцами, священниками или мирянами. Почти постоянно эмир или халиф официально признавали выбор духовных сановников, архиепископа Толедского и епископа Кордовы; они даже при случае использовали прелатов для посольств и конфиденциальных политических миссий. Нередко можно было видеть, как испанские ученые приобщались к арабскому языку и его литературе, что способствовало тесным, доверительным и продолжительным контактам между различными представителями населения. В этом отношении мы обладаем даже современным свидетельством, ценность которого мы явно недооцениваем, т.к. оно исходит от одного из самых активных поборников антимусульманской реакции на полуострове в IX веке Кордуана Альваро.
Сожалея о безразличии христиан и об их незнании латинского, он оказывает своеобразное почтение, зарождающейся испанской культуре, когда пишет в часто цитируемом отрывке своего «Indiculus latinosus»:
«Мои единоверцы любят читать поэмы и сказки арабов, они изучают сочинения теологов не для того, чтобы их опровергать, но чтобы формировать у себя правильную и изящную арабскую речь… Все молодые, одаренные христиане знают только арабский язык и литературу: они читают и изучают с большим рвением арабские книги и заявляют, что эта литература восхитительна…
Как прискорбно! Христиане забыли язык своей религии, и среди тысячи вы едва найдете одного, который неплохо сумеет написать письмо на латинском своему другу! Но если речь идет об арабском, вы найдете массу людей, выражающихся надлежащим образом и с большим изяществом на этом языке. Вы увидите, что они сочиняют поэмы, даже более предпочтительные с точки зрения искусства, чем поэмы самих арабов».
* * *
Культура мусульманской Испании развивалась параллельно культура Багдадского халифата. Политические связи Запада и Востока были прерваны на самом деле рано. Андалусия оставалась зависимой от Дамаска только 44 года. Испания не отрекалась от власти Омеядов. Приход к власти Абдарахмана I − внука халифа Хишама, сумевшего избежать преследования Аббасидов, в борьбе завоевавшего трон Кордовы в 756 году, знаменует независимость Андалусии. Создание арабской культуры в Испании было быстрым, глубоким и длительным. За короткое время она преобразовала страну до основания.
«Менее чем за один век, арабы распахали невозделанные поля, заселили пустынные города, создали великолепные памятники, установили торговые отношения со всеми народами».
Сельское хозяйство было объектом особых забот арабов. «Оно изучалось ими,- пишет де Сисмонди, − с таким совершенным знанием климата, почвы, развития растений и животных, которое могло происходить только из длительной научной практики».
Арабы первыми в Испании ввели культуры риса, тутового, бананового, фисташкового деревьев, пальмы, сахарного тростника. Ими были завезены в страну культуры незнакомых цветов и фруктов, которые позже распространились по всей Европе, таких, как камелия, японская роза, спаржа и др.
Индустрия и торговля находились на подъеме. Рудники, оставленные с финикийских и римских времен, были восстановлены и введены заново в эксплуатацию к ним добавились другие рудники, открытые арабами. Велись добыча жемчуга на островах Каталонии и коралла на островах Андалусии.
Евреи и мавры, которые специализировались на торговле, привозили на берега Африки и в порты Востока масла, сахар, кошель, амбру, серу, каменную соль, шафран и др.
Испания мусульманской эпохи была перенаселенной страной. Как передают арабские историки, в Андалусии времен Абдарахмана имелось 90 больших городов. Сел же и деревушек − неисчислимое множество.
Только на берегах Гвадалкивира их насчитывалось 12 тыс. Путешественник встречал на своем пути за один день 3 или 4 города, и не проходило и четверти часа, чтобы ему не повстречалась какая-нибудь деревня.
* * *
Этот необычный подъем мусульманской Испании объясняет его несомненный суверенитет − выражение Леви Провансаля − над христианской Испанией и окружающими странами. Так, средневековая Франция должна была выдержать контрудары мусульманской культуры. «Известно, что большинство французских слов, происшедших от арабского, вошли в язык посредством испанского. Недостаточно отмечена до сих пор доля непосредственных или скрытых заимствований, которым средневековая Франция обязана мусульманской Андалусии. Особенно интересно отметить, что расцвет мусульманской культуры на христианских землях достиг своего апогея в X веке; затем начал ослабевать. Этот процесс продолжался до XV века. Короли Кастильи и Арагона не делали ничего, чтобы устранить ее влияния на собственных землях. Они ей покровительствовали, используя для себя и церемониалов своего двора некоторые новшества, непосредственно почерпнутые из соседней культуры»…
* * *
С некоторого времени Запад прервал крамолу молчания, жертвами которой были независимые историки такие, как Седио, Симон де Сисмонди, Гюстав ле Бон, желавшие отдать должное вкладу мусульманской культуры в развитие человечества. Никакой серьезный востоковед не может отрицать этот вклад. Но, признавая посредническую роль, которую Ислам сыграл в передаче античной культуры Западу, некоторые востоковеды кажутся сдержанными в признании творческого гения мусульман. Однако невозможно, в свете новых учений, отрицать, что все греческие знания были вновь полностью рассмотрены арабами и, что без обновляющего вклада мусульманской культуры, был бы невозможным сам Ренессанс.
Научное исследование мусульманской Испании, осуществленное новой школой французских востоковедов во главе с Леви-Провансалем, и труды известных испанских историков таких, как Асин Паласиос, Санчес Альборноз, Гомез, Морно, Эмиль Гарсиа Гомез, наглядно подтверждают этот тезис.
«Конечно, сегодня речь больше не идет о «невежестве» средних веков, − пишет Санчез Альборноз, но несчастной, падшей и прозябающей Европе нужно противопоставить замечательную культуру мусульманской Испании. Представители арабских учений в современной Испании нам открывают новые горизонты знаний о важности, глубине и величии этой испано-мавританской культуры. Они требовали для нее решающего места в формировании философии, науки, поэзии − всей культуры христианской Европы. Они доказывали, что ее влияние достигло вершин средневековой мысли Сен-Тома и Данте. Без сомнения, с каждой стороны Пиреней или Средиземноморья, многое еще претит признанию этого главенства, этой просветительской роли. Несколько веков до того, как Ренессанс заново «разбрызгал» наполовину иссякшие источники, «река цивилизации», разливавшаяся в Кордове, сохраняла и передавала новому миру сущность античной мысли».
* * *
Дом испанских Омеядов произвел целую плеяду замечательных монархов. Их личная деятельность была, конечно, одним из определяющих факторов величия Андалусии.
Абдарахман I, основатель династии, был монархом исключительного достоинства. «Можно сказать, − замечает М.Кордон, рисуя его портрет, − что если он чем-то обязан фортуне, которая расчистила ему дорогу к трону, то только собственной ловкости и осторожности в управлении, способности вести армии и быстроте разгонять мятежи. Он был бесстрашным во время опасности, неутомимым в работе, делал все сам, не доверял никому исполнения проектов, которые намечал. К этим качествам присоединялось нежное и вкрадчивое красноречие, перед которым никто не мог устоять. Во время его правления науки находились в расцвете. Этот монарх покровительствовал им сам».
Вкус к роскоши и великолепию соединился у него с изысканной тонкостью чувств, духом справедливости, из-за чего его называли Справедливым. Вот одно из его стихотворений, которое он любил цитировать, сидя в тени пальмы, привезенной из пустыни и пересаженной и садах Кордовы, ностальгия здесь выражена интонациями, которым хватает естественности и трогательной чувственности.
«Прекрасная пальма,
Ты, как и я,
Чужая в этих местах,
Но западные ветры нежно ласкают твои ветви;
Твои корни находят плодотворную почву
И твоя вершина возвышается посредине чистого неба.
Ах! Как и я, ты проливаешь слезы.
Если бы ты могла почувствовать заботы,
Которые меня пожирают.
Тебе нечего бояться злой судьбы,
А я всегда подвержен ее ударам.
Когда злая участь и ярость аль-Аббаса
Прогнали меня из моей дорогой родины.
Мои слезы часто орошали пальмы,
Которые росли на берегах Евфрата.
Ни пальмы, ни река не сохранили память о моих страданиях.
Ты, прекрасная пальма, ничуть не скорбишь о родине».
Во времена своего правления в Кордове, Абдарахман старался придать столице вид и размах сирийской метрополии, где правили его предки. При входе в старинный город вырос новый квартал, застроенный замечательными дворцами. Этому аристократическому кварталу было дано имя Рузафы, вызывающее в памяти образ роскошной резиденции Дамасских халифов.
В 786 году Абдарахман начал строительство большой мечети Кордовы. Оно должно было закончиться во времена правления его сына Хашема. Это один из самых прекрасных памятников искусства, которым обладает Испания. Абдарахман хотел, чтобы мечеть его столицы была похожей на дамасскую, но она еще более грандиозна и красива. Это ему полностью удалось совершить.
Трудно представить себе, чем была в то время столица Омеядов, если судить по современному состоянию Кордовы. «Когда Кордова вновь вступила на путь Христианства, после долгого периода свободы (в течение 500 лет), − пишет Леви-Провансаль, − для нее это было началом длительного периода упадка. Памятники мусульманской культуры разрушились или были уничтожены для того, чтобы уступить место новым зданиям в современном стиле. Только большая мечеть, ставшая собором под защитой Успения девы и имени святой Марии, не пострадала сильно от ударов времени и особенно людей…»
Когда Шарль-Кент увидел преобразования, он воскликнул: «если бы я знал, что вы хотите сделать, вы бы этого не сделали, т.к. ваше творчество одно из тех, которое можно найти везде, но то, что вы имели раньше, не существует нигде в мире».
Если исторические сведения точны, нужно лишь сожалеть, что император не испытал того же чувства к Альхамбре, часть которой он изуродовал для того, чтобы построить грубые сооружения.
* * *
Годы, охватившие период с 912 по 976, рассматриваются как золотой век Андалусии и вершина творчества Омеядов. Под мудрым и долгим правлением Абдрахмана III и его сына аль-Хаккама II, Испания познала, наконец, длительный период стабильности и внутреннего мира. В это время она является самым процветающим и цивилизованным государством Запада. Кордова − самая блистательная и многолюдная столица в Европе.
Науки, литература, искусство находились в состоянии замечательного расцвета. С каждым днем росло число дворцов, школ, обсерваторий, библиотек. Как сообщают арабские авторы, в это время в Андалусии было 70 публичных библиотек. Библиотека халифа аль-Хаккама в Кордове насчитывала 400 тысяч томов.
Этот халиф, как и отец, мудрый, проворный, справедливый, но менее алчный к победам, делил свое время между государственными делами и изучением наук, к которым он испытывал большой интерес.
Строительство известной «Медины аз-Захры», этого Версаля Омеядов, датируется правлением Абдарахмана Ан Назира II. Он велел построить ее для своей фаворитки, которая носила имя Захра. Это был настоящий шедевр мусульманской архитектуры. От него, к сожалению, сегодня ничего не осталось.
Развал в начале XI века величественного здания, воздвигнутого омеядской династией, ничуть не остановил подъем интеллектуальной и духовной жизни. Традиции непрерывно развивались в независимых княжествах, возникших на руинах халифата. Несмотря на глубокий политический упадок, интенсивная интеллектуальная жизнь, сопрождаемая несравнимым творческим взлетом мысли, длилась до разрушения последнего мусульманского княжества − Гренады.
Никакой памятник мусульманской Испании нельзя считать таким оригинальным и представительным, как знаменитый Альхамбра Гренады, датируемый XIV веком. Никакое из архитектурных сооружений, может быть, так не очаровывало взгляд и воображение поколений, не устававших восхищаться им. Построенным в местности редкой красоты, у подножья величественных вершин Сьерры Невады, дворец возвышается над городом и зеленеющей долиной Веги.
Мы не можем почувствовать очарование этой жемчужины искусства. Слова могут дать только жалкое представление о колдовстве, которое исходит от стен этого замка из «Тысячи и одной ночи».
«Трудно выразить, − говорит Г. де Пранжей, − поистине странное ощущение, которое испытываешь, когда проникаешь из патио Альберки во Двор Львов; галереи, украшенные арками различных форм, вырезанных из фестона и сталактика, нагруженных кружевами из штукатурки под мрамор, простираются со всех сторон. И глаз замечает только лес одиноких колонн, сгруппированных и всегда элегантных, через которые сверкают бьющие ключом воды фонтана Львов».
Эта интеллектуальная и художественная деятельность не прекращалась до окончательного вытеснения арабов из Испании.
Известно, что когда Гренада сдалась 2 января 1492 года католическим королям, Фердинанд Арагонский и Изабелла Кастильская подписали договор о предоставлении мусульманам права свободного осуществления их религии и языка. Несмотря на это торжественное обязательство, преследования арабов и мавританцев − так называли мусульман, насильно обращенных в Христианство − начались с 1499 года. Они продолжались около века.
Седио и другие авторы называют около 3 млн. жертв святой инквизиции. Эра преследований закончилась в 1610 году изгнанием всех арабов в Африку. Переселение около миллиона человек было осуществлено в условиях редкой жестокости. Доминиканец Бледа рассказывает, что более трех четвертей из них было убито по дороге.
Эта процедура была губительной для Испании. Она потеряла почти всю художественную и промышленную элиту. В течение нескольких веков страна чувствовала последствия этого шага. Все золото, которое конкистадоры добывали для метрополии, не заполнило пустоту, образовавшуюся вследствие этого насильственного ухода. Цветущие поля высохли и оставались необработанными; города обезлюдели; искусство и ремесла пришли в упадок. В стране, стоящей во главе всех наций, начался период глубокой депрессии.
* * *
Тема мусульманской цивилизации слишком обширна для того, чтобы обсудить ее в деталях. Мы ограничились лишь несколькими, быстро набросанными картинами и выбрали эпоху Восточного Аббасидского халифата и испанских Омеядов.
Однако невозможно, говоря о мусульманской цивилизации, недооценивать, чем была в этом отношении Северная Африка Аглабитов, которая несла арабскую культуру на Сицилию, или фатимидский Египет, который шел в IX веке по стопам Багдадского халифата как центр политической власти и духовного величия Ислама.
Таким образом, четко вырисовывается место, выпадающее на долю арабских или арабизированных народов в мусульманской цивилизации. Оно огромно. Никто не может лишать их славы быть ее зачинателями и поднять на высшую ступень ее сияние. Апогей исламской цивилизации приходится на славное правление Гаруна аль-Рашида и аль-Мамуна, к середине IX века. Именно арабам обязана Испания своим культурным и материальным подъемом с IX по XII века, когда мусульманские университеты аль-Андалусии привлекали к себе избранные умы всего Запада.
Однако, отдавая законную дань уважения арабам, было бы прегрешением исторической истины и против элементарной справедливости − не склониться низко пред огромным вкладом в общее творчество Центральной Азии, Ирана, Турции и Индии.
Возможно ли игнорировать то, чем мусульманская цивилизация обязана сельджукидской эпохе, памятниками которой можно еще восхищаться в наши дни в Коньи; тимуридскому возрождению в Центральной Азии в XV веке, когда города Самарканд, Бухара были яркими центрами наук и литературы; персидскому княжеству Саманидов и Буидов и знаменитой династий Сефевидов /1500-1712/, которые внесли блеск в историю античной Персидской империи и воскресили на два века ее сияние времен Сасанидов. Было бы несправедливо обойти молчанием, как это часто делают многие востоковеды, важный вклад турков. Османская империя увековечила на несколько веков не только военное могущество империи воссозданного Ислама. В XVI веке она была одной из самых культурных стран мира. Самый могущественный монарх своего времени Сулейман Великолепный был утонченным поэтом и любящим пышность покровителем литературы и искусства. Наконец, как ни вспомнить, что в то же время Индия дала миру «Тадж Махал», архитектурная красота которого никогда не была превзойдена.
Все эти государства − наследники и продолжатели дела Аббасидов − заслуживают специального упоминания. Здесь соединены имена мыслителей, ученых, поэтов, которых почитает цивилизованное человечество. Один из самых великих поэтов Фирдоуси, бессмертный автор «Шах Наме», жил то во дворце Султана Махмуда Газневида, то в государствах Буидов. Сельджукидская Персия дала рождение знаменитому философу и теологу аль-Газали и чудесному поэту и математику Омару Хаяму, рубаи которого известны в Европе и Америке. Великий Авиценна /Ибн-Сина/ родился в Афсане, около Бухары, и умер в Хамадане. Эпоха Хварезминов произвела таких замечательных поэтов, как Низами Атара, Саали, Джелалэд-дин Руми.

ГЛАВА 7. ПУТИ ПРОНИКНОВЕНИЯ МУСУЛЬМАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ НА ЗАПАД
Когда мусульманская цивилизация проникла на Запад и каковы были пути, которыми она следовала?
Первые культурные обмены между Западом и Востоком обычно приписывают крестовым походам. Это заблуждение, которое нужно было бы давно отбросить. Крестовые походы подорвали сотрудничество, которое могло быть длительным и плодотворным.
Настраивая Христианство против Ислама в беспощадной борьбе, порождая атмосферу нетерпимости и ненависти, крестовые походы вырыли глубокую яму между Западом и Востоком и сделали невозможным на несколько столетий всякое сотрудничество между этими двумя мирами. «Одно из самых пагубных последствий крестовых походов, − пишет Гюстав ле Бон, − это то, из-за чего на несколько веков в мире была установлена нетерпимость, которой был придан характер варварской жестокости, какую не знала еще никакая религия. До крестовых походов нетерпимость была велика, но редко доходила до жестокости. Во времена крестовых походов она достигла степени яростного неистовства, которое продолжалось до наших дней. Привыкшее проливать кровь, духовенство вскоре использовало в распространении веры и в пресечении ереси приемы истребления, применяемые раньше против неверных. Малейшая попытка сопротивления ему представлялась достойной самых ужасных наказаний. Резня евреев, альбигойцев и различных «еретических» категорий, инквизиция, религиозные войны − вся эта ожесточенная борьба, надолго залившая кровью Европу, была следствием пагубного духа нетерпимости, развиваемого крестовыми походами» .
Чтобы точно определить влияние крестовых походов, необходимо различать с одной стороны культуру духовную и нравственную, с другой − техническую и материальную. Незначительное в области науки и литературы, это влияние было губительным в области духа и человеческих отношений.
Атмосфера ненависти, созданная крестовыми походами, пароксизм религиозной нетерпимости, порожденный ими, помешали духовному сотрудничеству между двумя берегами Средиземноморья.
Напротив − в плане материальной и технической культуры, нужно это признать, Запад многим обязан именно крестовым походам.
Крестовые походы привели в прямое сопротивление Христианства на землях Ислама с мусульманским населением. Около двух веков, в течение которых существовали франкские королевства Востока, не были полностью заполнены военными действиями. Долгие годы перемирия прерывали вражду. Эти промежутки замаскированного мира позволили развиваться человеческим отношениям между захватчиками и мусульманами.
Таким образом, значительное число христиан находилось в условиях цивилизации, которая была выше европейской того времени. Крестоносцы обнаружили на Востоке много изделий, которые им были неизвестны, и техники, которой Запад еще не знал. Массовое проникновение восточных изделий на европейские рынки, использование новых способов в сельском хозяйстве, промышленности и ремеслах были следствием крестовых походов. Это благотворно влияло на экономику Запада. Торговля находилась в состоянии значительного подъема.
Вообще, как говорит А. Шампдор в своей книге «Саладин − самый настоящий герой Ислама», Европа прошла школу восточной цивилизации, и производство на Западе перестроилось в соответствии с новыми веяниями.
«Контакты между двумя цивилизациями, христианской и мусульманской готовы были восстановиться на Востоке и Западе путями постоянными и нормальными, которые не имеют ничего, таинственного», − пишет Р.П. Асин Паласиос .
Здесь сыграли большую роль коммерция и паломничество. Торговля на море и суше между Востоком и Западом была интенсивной задолго до XI века. Огромное количество арабских монет, найденных на Севере Европы, в Дании, Англии, Исландии свидетельствуют об активности этих обменов.
Паломничества были учреждены с VIII века, некоторые из них объединяли в своих рядах до 12 тыс. паломников. Но цивилизация Ислама проникла в Европу главным образом через Сицилию, Испанию, и Южную Францию, находившихся под господством сарацинов. Мусульмане господствовали на Сицилии с IX до конца XI века. Христианскому населению они дали широкую автономию. Налоги стали более легкими, чем во времена правления греков, монахи, женщины и дети были от них освобождены. Новые сельскохозяйственные методы, улучшенная система ирригации, выведение незаконных культур превратили Сицилию в процветающую страну. Была налажена устойчивая добыча серебра, железа, меди, мрамора, гранита. С успехом было начато производство шелка.
Нормандская династия, заменившая мусульманскую, царствовала до XIII века в почти полностью исламизированной стране. Родрик II (1101-1154 гг.), правление которого является вершиной мусульманского господства, был окружен мусульманами и христианами, колеблющимися часто между двумя религиями. Эти придворные полиглоты были одинаково компетентны как в арабской литературе, так и в греческой науке. Сам король одевался по-восточному: его парадное манто было вышито арабскими буквами; он имел гарем, как принц Багдада или Кордовы, его министры, стража, врачи, астрологи были мусульманами. Академия наук объединяла ученых всех национальностей и всех религий. Среди них можно выделить великого арабского географа Идриси. Гражданское право, учрежденное сарацинами, было так хорошо приспособлено к нуждам страны, что его приняли нормандцы.
Нельзя сказать, что падение нормандской династии было концом влияния мусульман. Даже во время правления Фредерика II, короля сицилийского и императора Германского (1194-1250 гг.) Палермский двор был больше похож на мусульманский. Этот великий император, с широкими и смелыми идеями, собрал значительное количество арабских рукописей в Неапольском университете, основанном им самим в 1124 году. Он привел в порядок переводы Аристотеля и Арзеса, копии которых послал в Париж и Болонью. Окруженный мусульманскими докторами, министрами и офицерами, Фредерик II поддерживал постоянные связи с самыми знаменитыми учеными исламского мира. До наших дней сохранилась его знаменитая переписка с Ибн Сабином, скептическим философом из Аль-Андалусии.
Фредерик II в равной степени покровительствовал христианским и мусульманским поэтам. Именно в контакте с мусульманскими трубадурами и следуя их примеру, трубадуры Палермского двора создали сицилийскую поэзию.
Но каково бы ни было сияние Палермского двора, невозможно его сравнить с блеском мусульманской Испании. Об этом уже достаточно было сказано в главе, посвященной Андалусии. В ней было показано, что с середины IX века в Испании господствовала мусульманская культура. Испанцы Андалусии рассматривали арабский язык, как единственного проводника науки и литературы. Его успехи были таковы, что духовные власти вынуждены были перевести на арабский собрание правил, предназначенных испанским церквям. Исман Севильский был обязан изложить на арабский священное писание.
В то же время книги по мусульманской религии и праву были переведены на латинский язык, т.к. в мусульманской Испании говорили бегло на обоих языках. Христианская Испания также признавала превосходство мусульман. Испанские хроникеры сообщают, что в 890 король Альфонс Великий пригласил из Кордовы двух сарацинских ученых как наставников для своего сына, наследного принца.
Брачные союзы часто объединяли кастильских и арагонских королей с княжескими мусульманскими семьями. Так, Альфонс IV, завоеватель Толедо, женился на дочери севильского короля и окружил себя двором мавританского типа.
Альфонс VII и Альфонс Мудрый продолжали традицию духовного христианско-мусульманского сближений. Именно во время правления Альфонса VII архиепископ Толедский Раймонд и архидьякон Сеговийский Гондислави основали в 1130 году известную толедскую школу переводчиков.
Труды арабских астрономов, математиков, философов, врачей, химиков, ботаников, переведенные на латинский, находились в распоряжении ученых Европы. Ренан считает, что основание этой школы делит научную историю средних веков на два периода: один − предшествующий, другой − последующий толедским переводам.
Альфонс Мудрый (1252-1284 гг.), известный своими трудами в области астрономии, основал латинскую и арабскую школы, объединявшие христианских и мусульманских учителей. Сарацины были приглашены в качестве преподавателей медицины и различных наук.
Научная слава мусульман не ограничивается Испанией. Она была распространена дальше на Западе и привлекала к Андалусии внимание элиты. Так, один из самых знаменитых людей X века, Жербер Орияк, который стал первым французским папой под именем Сильвестра II, отправился в Толедо, чтобы закончить свое образование. Там он провел три года, изучая под руководством мусульманских ученых математику, астрономию, географию и другие дисциплины. Изобретатель настенных часов, создатель гидравлических механизмов, страстный любитель химии, он произвел на своих современников впечатление сверхъестественного существа. «Его успехи были таковы, − пишет Рено , что после возвращения, обыватели приняли его за колдуна».
Другие французские, английские, немецкие и итальянские прелаты и ученые более или менее продолжительное время провели в университетах Андалусии. Жерар де Кремон, переводивший «Физику» Аристотеля по арабским текстам, Каппанус Наварский, Абеляр де Ват, Альбер и Даниэль де Морлей, Мишель Скот, Герман ле Далмат, Герман Германский и многие другие обязаны своим образованием главным образом сарацинам, и многие из них это признавали.
Соседство Испании и хорошие отношения между двумя странами были важным фактором влияния мусульманской культуры на юг Франции. Но еще более важным было прямое господство в течение более чем полвека сарацинов в Септимании, т.е. на огромной территории между Средиземноморьем и Севеннами, Пиренеями и Роной.
Изгнание арабов не устранило их влияния. Отношения между Францией и сарацинами продолжали развиваться. Как замечает Рено: «их эффект стал даже более мощным, чем раньше…».
* * *
Необходимо, с другой стороны, коснуться роли, которую испанский и аквитанский Иудаизм сыграл в качестве посредника между исламской цивилизацией и христианской культурой. О евреях говорили, что они были «научными переводчиками сарацинов по ту сторону Пиреней».
Действительно, везде, где арабы проникли как завоеватели, евреи следовали за ними в качестве деловых людей. Таким образом, они составляли рядом с арабами богатую и влиятельную прослойку во всех важных городах Септимании. Когда эти города были снова завоеваны христианами, евреи не были изгнаны. С характерной ловкостью им удалось сохранить свое привилегированное положение и экономическое могущество.
Во многих городах были открыты еврейские школы. Ученый раввин Бенжамен де Тюдель, который побывал на юге Франции во второй половине XII века для того, чтобы узнать положение своих единоверцев, посетил, кроме всего прочего, школы Нарбона, Марселя, Монпелье, Безансона.
Кроме еврейской религии и законодательства, здесь преподавали медицину, астрономию, математику, философию и другие науки, заимствованные у мусульман. Влияние выпускников их школ, известных своей эрудицией и богатством, было значительным в интеллектуальной жизни страны.
Глубокие влияния арабской теологии на схоластику средневековья особенно чувствовалось в переводах евреев. Известно, что первая древнееврейская грамматика была составлена Иудой бен Кораишем с арабских грамматик и до сих пор именно посредством грамматики, декалькированной с арабской, изучают в Израиле язык своего народа.
В средние века было много теологической и философской литературы, написанной евреями на арабском языке. Великий Маймонид, на которого сильное влияние оказали Ибн Хасм и Ибн Рушд, написал на арабском книгу «Путеводитель Заблудившихся». Ибн Габриол, реформатор древнееврейской поэзии, составил на арабском знаменитый философский трактат «Фонтан жизни».
Можно было бы перечислить значительное число других еврейских мыслителей, представителей Иудаизма, которые использовали арабский для своих трудов. Ограничимся лишь именами Бахьи ибн Пакады и Сайда аль-Фаюми.
ГЛАВА 8. ВЕЛИЧИЕ И ЗАВИСИМОСТЬ ГОСУДАРСТВ,
ВОЗНИКШИХ ИЗ ИМПЕРИИ ИСЛАМА
Первые века Ислама были периодом самого высочайшего напряжения религиозной мусульманской мысли. Они характеризовались развитием теологических и юридических систем, зарождением и расцветом мистических движений, а также организацией различных братств. В эту эпоху мусульманский гений блистал несравнимым сиянием во всех областях духовного развития.
К концу XIII века религиозный порыв несколько стихает. Кажется, что вера обрела свои окончательные устои. Духовные власти становятся все более невосприимчивыми к любым изменениям власти идей, закрепленными великими учеными прошлых веков. Цивилизация Ислама, достигнув своей кульминационной точки, начинает идти к упадку.
Это мнение большинства историков Запада и Востока. Особенно Востока арабского. Необходимо признать, что в некоторых отношениях оно обосновано. Однако нужно знать истинную глубину истоков этого упадка. Можно согласиться с тем, как это утверждает с полным основанием Х.А.Р. Жиб, что «внешние формулировки мусульманской веры не развивались в течение этих шести веков, а внутренняя религиозная мусульманская жизнь подвергалась глубокому урегулированию, и, как в других религиозных сообществах, эта внутренняя работа породила энергию, которая нашла выход во многих областях различной деятельности». Ислам, рассматривавшийся, как приходящий в упадок, дал множество доказательств своей жизнеспособности. Профессор Жиб цитирует: «Основание Османской империи на Ближнем Востоке и империи Великих Моголов Индии, возрождение шиизма в Персии, распространение Ислама в Индонезии и на Малайском полуострове, рост мусульманской общины в Китае, изгнание испанцев и португальцев из Марокко и расширение исламской зоны в восточной и западной Африке, − прежние историки позволяли себе рассматривать все эти события, как последствия чисто военных действий. Впрочем, речь не идет о том, чтобы упускать из виду элемент военной силы, которую они пустили в ход. Завоевывающая и распространяющая вера − это живая вера. Она больше, чем просто система верований и изнуряющих религиозных обрядов» .
Было бы обычным утверждать, как это делали некоторые авторы, что начиная с конца XIII века мусульманский мир впал в процесс деградации. Различные государства, возникшие из империи Ислама, пережили прекрасные периоды возрождения, которые длились иногда веками, прежде чем достигнуть в XIX веке, под совместными усилиями объединенной Европы и России, того состояния глубокого упадка, из которого они сейчас энергично выбираются. Панорамный взгляд на судьбы этих государств дает нам более верное представление об этом историческом процессе.
Мы долго говорили о величии мусульманской цивилизации в Испании, находившейся под господством арабов. К концу XV века Андалусия была потеряна для Ислама. Конечно, еще в течение века, остаток мусульманского населения продолжал цепляться за землю отныне негостеприимной страны. Эра преследований, начавшаяся с 1499 года, вопреки торжественным обещаниям католических королей предоставить мусульманам свободное применение своей религии и языка, длилась до начала XVII века. Только в 1610 году все мусульмане без исключения будут изгнаны в Африку. Но капитуляция Гренады, 2 января 1492 года, знаменует скрытый конец арабской эпохи в Испании − эпохи, продлившейся около восьми веков.
Иран, рано отделившийся от Аббасидского халифата, будет идти, сначала под покровительством иностранных завоевателей, а затем национальной династии, своим собственным путем в лоне Ислама. Мы видели, какую большую роль сыграл иранский элемент при дворе Аббасидов в интеллектуальной и культурной жизни исламской империи. Эта роль была не менее важной во время правления турецких династий Газневидов (1000-1040 гг.), Сельджукидов (1040-1194 гг.) и Хварезминов (1194-1220 гг.), монгольских Чингисхидов и Тимуридов (1220-1500 гг.).
Но именно династия Сефевидов (1500-1722 гг.) должна была пролить свет на историю античного персидского царства и возродить, на два века, величие времен Сасанидов. Под правлением первых монахов этой славной династии: шаха Исмаила, Тахмаспа I и шаха Аббаса Великого, Персия становится могущественным государством. Она оказывает сопротивление Османской Империи, устанавливает дипломатические и торговые отношения с Францией, Англией, Голландией, Португалией. Внутри страны безопасность обеспечена. Караванные дороги избороздили ее во всех направлениях, караван-сараи с некоторыми удобствами возвышаются на персидской равнине в большом количестве, проводятся ирригационные работы. Шах Аббас украшает свою столицу Исфахан чудесными постройками: царским дворцом, царской мечетью, мечетью шейха Лотфаллаха и т.д. «Это век персидского искусства, достигшего своего совершенства после сасанидских, сельджукидских и монгольских испытаний. Это − апогей, изысканность, чудо красоты и равновесия, последняя вспышка фейерверка» .
В начале XVII века Персия испытывает серьезные затруднения. Одному из вождей ведущего афганского племени гилзаидов Хаджи Мир Хану (Мир Вайс) удается создать независимое княжество в Кандагаре. Затем он с другими воинственными афганскими племенами вторгается в Персию. Правительственные войска не в состоянии остановить натиск необузданных горцев. Замечательная персидская кавалерия разбита в битве при Гюльнагаре, 23 октября 1722 года. Исфахан взят, Гусейн-шах свергнут с престола. Племянник и наследник Мир Вайса, Махмуд-шах вступает на престол Сефевидов. Персия находится под афганским господством. Заметим, однако, что оно будет недолгим (1720-1732 гг.).
Гениальный авантюрист, имам Кулу, Надир-шах воспользовался замешательством, возникшим из-за афганского нашествия для того, чтобы организовать небольшое партизанское войско и овладеть Хороссаном. Численность его войск значительно возросла и ему удалось отбросить афганцев из персидского царства. В 1736 году он вступил на трон, поддерживаемый войсками и ханами всей Персии. Начинается необычайная десятилетняя эпопея, которая заполнит современную историю Ирана бряцаньем оружия, кавалерийскими атаками и грабежами. Надир-шах быстро покоряет и присоединяет к своему царству Кандагар, Кабул, Бактрию. В 1739 году, во главе могущественной армии, состоящей преимущественно из афганцев, он вторгается в Индию через долину Кабула. Он разбивает наголову войска Великих Моголов и завоевывает Дели.
Прекрасная столица платит выкуп, который превышает 700 тыс. золотых франков. Шах увез также знаменитый трон Паонов, самородок золота, покрытый драгоценными камнями, который теперь украшает тегеранский дворец. Со стороны Каспийского моря он забирает у России провинции Баку, Гвилан, Мазендан и Горган, которые Петр I, воспользовавшись афганским нашествием, захватил у Персии в 1723 году. В Центральной Азии он расширяет владение царства до Аральского моря и Аму-Дарьи.
Могущественное государство, выкованное железной рукой Надир-шаха, не пережило своего основателя, убитого в 1747 году. Один из его генералов, Ахмад-хан, вождь могущественного афганского племени, объявляет себя монархом в Кандагаре и, при поддержке различных племен, берет Кабул и правит 26 лет в Афганистане и Белутшистане. Между 1748 и 1756 годами, он четыре раза вторгается в Индию. Основатель династии, покровитель изящной словесности, который в свободное время сам предавался поэзии, похож в этом на своего предшественника Бабура, основателя империи Великих Моголов Индии. Афганцы считают Ахмад-хана национальным героем и одним из великих монархов.
В Центральной Азии Персия теряет Хивское ханство, которое вновь приобретает свою независимость. Таким образом, царство попадает сначала в руки принца Зенда Ширазского, а затем, в 1787 году переходит к турецкой династии Каджаров. Это один из печальных периодов современной истории Персии. Открытый кровожадным евнухом Ага Мухаммед-ханом, он продлился до свержения слабого султана Ахмед-шаха (1925 г.). Беспомощный объект притязаний двух великих империй, которые образовались около ее границ, Российской и Британской, Персия сохраняет свою искусственную независимость за счет соперничества и взаимной недоверчивости могущественных соседей. В 1783 году Грузия, вассал царства, приняла подданство России и заключила с ней союзный договор (Георгиевский). Преданная своим новым союзником, она будет в дальнейшем просто аннексирована царской империей. Через два года русские обосновываются в Баку. Губительный Гулистанский договор закрепляет потерю Ширванского, Нахичеванского и Эриванского ханств. К тому же, никакие корабли под персидским флагом не будут более иметь право плавать по Каспийскому морю, и правительство примет российских подданных, живущих в Персии, под юрисдикцию русских консулов. Это режим капитуляции.
Между 1847 и 1882 годами, после завоевания Кавказа, Российская империя распространяет свое господство на независимое Бухарское, Хивское и Кокандское ханства.
Англия, остановившая свой выбор на севере страны, запрещает Персии держать военные корабли в Персидском заливе и занимает острова Бахрейна. Устанавливается полная блокада Персии. Две соперничающие державы ведут, одновременно, активную политику экономического проникновения и захвата богатств страны. Шахи Назреддин и Музаффедин, одержимые вечной потребностью денег, предоставляют русским и англичанам все возможные концессии и продают все, что можно было продать. Англичане получают концессию эмиссионного банка, трансиранской телеграфной линии, которая свяжет Лондон с Бомбеем, разведки и эксплуатации нефти почти на всей территории Персии. Россия получает концессию дорог из Решта в Тегеран и из Тегерана в Мешхед, рыбного промысла на Каспийском море, лесов Мазендерана, нефти севера Персии и т.д. Россия создает «ссудный банк» и «русско-персидский банк» и ссужает шаху деньги по 5%-му курсу, которые она при этом берет взаймы у Франции по 3,5%-му курсу. Наконец, обеспокоенные их обоюдными успехами, Петербургский и Лондонский кабинеты, договором от 30 мая 1907 года, делят Персию на российскую и английскую зоны влияния; первая зона влияния включает Тегеран и северную Персию, вторая − Шираз и южные провинции.
Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Все то, что осталось в Персии честного и патриотического, поднимается против деградировавшего и коррумпированного режима, неспособного бороться с такой несправедливостью. Это − революция 1908 года. Она была раздавлена объединенными европейскими империалистическими силами. Русские казаки оккупируют Тебриз. Британский флот входит в Персидский залив. Но революционным силам, идущим с севера и юга, хватает времени войти в столицу. Шах Мухаммад покидает страну под охраной казачьих формирований. На трон поднимается последний шах династии Каджаров Султан Ахмед-шах, ребенок 12-ти лет. Англия и Россия − опять хозяева ситуации. Восстанавливается спокойствие. Благонамеренный, но слабый регент Назрул Мулк. управляющий страной от имени монарха, и парламент, полный благих намерений, но некомпетентный, хотели бы прежде всего оздоровить финансы страны и привести в равновесие бюджет. Задача довольно трудная. Приглашен знаменитый американский специалист Морган Шустер. Он с пылом берется за работу. Постепенно восстановление дает о себе знать. Но это возрождение не соответствует намерениям России. Царское правительство вмешивается и добивается отзыва стесняющего их влияния эксперта. Вот как описывает Е.Г. Браун ситуацию, сложившуюся в Персии в 1912 году: «Россия и Великобритания ответственны за подавленный дух, разбитые надежды и анархию, господствующие в Персии… Бесполезно говорить об улучшении ситуации, когда правительство состоит из кабинета, не пользующегося доверием у народа, терроризируемого Россией и, которого Англия и Россия морят финансовым голодом; кабинет, которому разрешено только договариваться о ничтожных займах и запрещено использовать честных и компетентных экспертов, например, таких, как господин Шустер. Когда монарх-ребенок, регент отсутствует, самые лучшие, храбрые и честные патриоты убиты или сосланы, когда шайка финансистов, концессионеров и захватчиков все более ожесточенно нападают на изнуренную жертву, сопротивление которой непрерывно ослабевает, только чудо могло бы спасти Персию» . Но многие были заинтересованы в том, чтобы чудо не произошло.
Первая мировая война застает Персию в плачевном состоянии. Она напрасно заявляет о своем нейтралитете, никто этого не принимает во внимание. Русские, англичане, турки дают бой на территории несчастной, ограбленной страны, воспользовавшись революцией в России, устранившей на некоторое время могущественного конкурента, англичане заменяют на севере Персии обращенную в бегство русскую армию и пытаются установить договором от 19 августа 1919 года настоящий протекторат над Персией. Именно тогда внезапно появляется будущий шах Риза Пехлеви. Именно ему придется вернуть Ирану полную независимость, поднять экономику страны и решительно продвинуться по пути современной цивилизации.

* * *
Османская империя, получившая большую часть наследства арабских халифов и обеспечившая Исламу еще несколько веков могущества и славы, достигла своего апогея в XVI веке. Сулейман Великолепный, самый великий монарх Османского дома, царствовал тогда на трех континентах. Его империя простиралась от Атласа до Кавказа, на 6 миллионах квадратных километров и включала 60 млн. жителей − цифра внушительная для того времени. Он был самым могущественным монархом. Его гнев был так же страшен, как и его милость. Вот в каких благосклонных словах он соизволил ответить Франциску I: «Я, султан султанов, монарх монархов, даритель корон монархам, тень Бога на Земле… Ты, Франциск, король Франкского государства, ты мне отправил письмо. Ты меня известил, что враг завладел твоей страной и попросил меня о помощи для твоего освобождения. Все, что ты мне сказал, было изложено у подножья моего трона, убежища мира, и моя императорская мудрость внимала этому. Не удивительно, что императоры бывают побежденными. Мужайся. Наши славные предки никогда не переставали вести войну, днем и ночью наша лошадь оседлана, а сабля опоясана. Пусть Всевышний способствует добру. Впрочем, ты будешь от своего уполномоченного агента информирован о делах и новостях. Знай это…»
Тон спокойной уверенности и превосходства, который отражает данное письмо, в эту эпоху не просто протокольная формула; он говорит об авторитете, которым пользовался командор верующих в это время. Тон его, впрочем, соответствовал как реальному могуществу империи, так и ее высокому культурному уровню и передовым административным и юридическим учреждениям.
«Развитие науки и права, расцвет литературного творчества на арабском, персидском, турецком языках, современные памятники Стамбула, Бурсы, роскошная жизнь двора и высших должностных лиц, наконец, религиозная терпимость − мы находим этому множество свидетельств. Все влияния, в частности, турецкое, византийское, итальянское смешиваются и способствуют расцвету османской эпохи».
Для того чтобы составить понятие о том, каким уважением пользовались учреждения Османской империи, достаточно вспомнить, что Генрих VIII (английский) послал в Турцию комиссию, которая должна была изучить османское правосудие, чтобы затем пересмотреть по нему английскую юридическую систему.
В течение второй половины XVI и XVII веков, империя продолжала выступать в роли грозного и опасного государства. Попятное движение начинается только с поражения у стен Вены в 1683 году визиря Кара Мустафы. Бесконечные войны против объединенной Европы и России в конце концов лишат империю ее сил.
XIX век является самой мрачной эпохой османской истории. Упадок империи был таким же глубоким, как и головокружительный взлет в предыдущих веках. В плане международном, это − больное существо, смерти которого державы выжидают с нетерпением.
Только их соперничество поддерживает еще агонию умирающего. Внутренний распад государства, кажется, оправдывает самые большие надежды возможных преемников. «Управление представляет множество трудностей. Восстания учащаются. Правящие классы предаются развращенной и легкой жизни, армия теряет свои достоинства, флот, некогда занимавший ведущее положение, становится архаичным, войны больше не обогащают казну, уровень жизни снижается, промышленность, ремесла приходят в упадок поэзия отражает общую распущенность и воспевает только удовольствия, крупные собственники оставляют без внимания свои земли» . Что касается губительных экономических последствий, они характеризуются всемогуществом «государственного долга», созданным иностранными кредиторами, которые почти безраздельно распоряжаются ресурсами огромной страны.
Безнадежные усилия молодых турков были бессильны помочь бедствиям империи. Сидней Лау описывает положение восточных стран и отношения государств в 1912 году: «Поведение христианских держав в течение последних лет имеет странное сходство с поведением банды грабителей, бросающихся на безоружных и незащищенных крестьян. Игнорируя права других наций, они относятся к ним с циничным пренебрежением. На самом деле они утверждают право сильного над слабым и бессилие всяких моральных соображений перед вооруженными силами… В течение последних лет в государственных канцеляриях Европы поднялась волна настоящего материализма, и полного презрения к международному праву и имела губительные последствия для различных наций Востока, которые безнадежно бились за утверждение у себя конституционной системы, пытаясь осуществить советы, данные несколькими поколениями благосклонных консультантов христианства. Теперь они принимают эти советы и стараются нерешительно и, вопреки огромным препятствиям, идти по пути реформ. Казалось бы, западные правительства должны с симпатией следить за их усилиями… но, напротив, большие державы воспользовались внутренними трудностями восточных стран, чтобы вступить на путь аннексий».
В таком плачевном состоянии Османская империя вступила в первую мировую войну, которая способствовала ее расколу и стала роковым событием, открывшим глаза турецкому народу на краю пропасти, готовой ее поглотить. В часы величественного бедствия, она нашла не имеющих себе равных вождей и воодушевленных воинов, чтобы сопротивляться иностранным войскам, оккупировавшим их страну со всех сторон. Впечатляющее возрождение турецкого народа вышло из глубин нравственного падения, куда он был заброшен.
ГЛАВА 9. ПРИЧИНЫ УПАДКА МУСУЛЬМАНСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Примерно с 750 года до конца XIII века мусульманская цивилизация господствует безраздельно на огромных территориях, простирающихся от Нила до Памира.
Наследница древних цивилизаций Египта, Греции, Византии Исламская империя воспринимает и развивает культурные традиции этих стран. Около шести веков Дамаск, Багдад, Каир и процветающие столицы мусульманской Испании являются роскошными центрами, откуда распространяют свое влияние науки, искусства, ремесла − на северную Африку, всю Европу, и на часть Азии до границ Индии и Китая, Все университеты Запада в эту эпоху развиваются в прямой зависимости от научных и философских достижений мусульманской цивилизации, науки и философской мысли мусульман.
К концу ХШ века источник творческого гения мусульман начинает иссякать. Какая-то интеллектуальная усталость, странное «нервное переутомление» овладевают миром Ислама. Впрочем, этот любопытный биологический феномен не является исключительным. Средневековая европейская мысль пережила аналогичный кризис и вышла из него в период Возрождения.
Однако параллелизм движения культур Запада и Востока обнаруживался в течение нескольких веков. Разрыв возник только с началом технической революции. В XVII веке и в первой половине XVIII века Османская империя и Сефевидская Персия занимают еще видное положение. Их материальная культура ничуть не ниже культуры европейских государств. Их политическое и военное могущество, экономическое процветание внушают уважение Западу.
Начиная с XIX века возникает полный разрыв между западной и восточной мыслью. Европа вступает на новый путь − открытий и технических достижений. На этом пути она достигла мощного политического процветания и материального благосостояния. Но за этим необычайным взлетом не последовал нравственный прогресс! В своей слепой вере во взаимосвязь технического и нравственного прогресса Запад способствовал ограничению своих духовных горизонтов. Моральные принципы западного общества, основанные на учении Христа, понемногу уступили дорогу рационалистическим и позитивистским философским системам, которые в конце привели к диалектическому материализму.
Мусульманский Восток же продолжил торную дорогу схоластического теоретизирования. В своей жажде углубить понятия он затерялся в абстракциях и оторвался от реальности. За этим последовала долгая и тягостная интеллектуальная летаргия. Следствием этого стал политический и экономический упадок. Запад не замедлил извлечь отсюда выгоду для своих эгоистических целей.
Поиск общих причин упадка Ислама является волнующей и интересной темой. Удивительно, что она еще не нашла своего глубокого исследования. Авторы, обсуждающие ее до настоящего времени делали это вне других обязательных общих тем, иногда очень поверхностно. Несколько ошибочных мнений и предвзятых суждений были пущены в оборот, не встречая должного опровержения.
Например, часто ссылались, как на главные причины упадка мусульманской цивилизации, на несовместимость Ислама с научным прогрессом и губительное влияние прихода турков и берберов к управлению мусульманским миром. В свете современного состояния наших званий об учении и истории Ислама, кажется лишним настаивать на абсурдности этого утверждения. Множество строф из Корана и хадисов свидетельствуют об обратном. Легче преднамеренно отвернуться от правды. Невозможно не признать, что Ислам не довольствуется только содействием наукам, он обязывает своих верующих обучаться им.
Если бы было не так, если бы Ислам бы действительно был невосприимчив к научному прогрессу, то как же случилось, что именно в первые века хиджры исламский мир встал во главе цивилизации и что именно мусульманским ученым, и только им, принадлежит заслуга самых больших открытий того времени − во всех областях человеческого познания. Это были времена, когда утверждалась самая пылкая мусульманская вера и когда учение Пророка сохраняло еще свою первозданную истину…
К сожалению, в течение веков эта духовная позиция претерпела значительные искажения. Интеллектуальный либерализм и склонность к экспериментированию, характеризовавшие начало мусульманской цивилизации, уступили место догматическим спекуляциям, взятым на вооружение чисто формалистической ортодоксией. Критический дух был подавлен. Теологические и юридические учения, доведенные до крайности, вытесняли из школ чисто научные дисциплины для того, чтобы стать главным и даже единственным занятием мусульманских ученых.
Этот факт исторически неопровержим, но ответственность за него никоим образом не лежит на мусульманском учении. На самом деле, ни в Коране, ни в Сунне нет ничего, что доказывало бы предпочтение, отданное теологическим и юридическим учениям. Как раз наоборот. Советуя верующим изучать право, Ислам придает все больше важности точным наукам. Шейх Тантави Джаухари, преподаватель Каирского университета, выделил в святой книге 750 строф, которые рекомендуют изучать науки − против 150, ратующих за изучение права.
«Ничего не было более противоестественно мысли Пророка, − пишет другой мусульманский писатель, − чем подавление сознания и предписание установленных и неизменных законов своим сторонникам. Коран − книга, которая должна служить путеводителем для верующих, но никак не препятствием, на пути их социального, нравственного и интеллектуального развития» .
Чтобы подтвердить это суждение и закончить дискуссию, вспомним хадисы, которые резюмируют другие аналогичные суждения: «Одно научное слово имеет больше ценности, чем чтение наизусть ста молитв» и: «Польза науки выше, чем польза набожности. В день воскрешения будут измерены чернила, использованные учеными и кровь, пролитая мучениками. Одно не будет иметь предпочтения над другим».
* * *
Не менее ошибочным является мнение, которое приписывает вырождение мусульманской цивилизации туркам и берберам, заменившим правящие элементы империи арабов и персов. «Когда Ислам попал в руки диких племен − берберов и турков − начался его распад», − писал Ренан. Это утверждение, взятое без доказательств и подхваченное многими другими писателями, стало общепризнанным. Оно, однако, находится в противоречии с историческими фактами. Упадок начался задолго до прихода турков. Ясно, что турки не сыграли никакой роли в борьбе, противопоставившей с конца первого века хиджры мутазелитов и мутекаллиминов и кончившейся триумфом догматизма над свободной мыслью. Теологические дискуссии, определившие течение мусульманской мысли на будущие века, велись вне этого народа, поздно пришедшего к Исламу.
Что касается перевеса, приобретенного войсками турецких наемных солдат, которые в конце концов отодвинули халифов на роль простых марионеток, то не подобает путать причину и следствие. Эта замена власти была только следствием ослабления центрального правительства, неспособного принудить к молчанию группу багдадских заговорщиков и защитить границы Империи.
Турки в Багдаде, как берберы в Магрибе и Испании, курды и черкесы в Каире взяли только бразды правления, выпавшие из рук немощных халифов. Это явление не было трагичным для Ислама, так как оно позволило его империи сохраниться в течение нескольких веков. Победоносная оборона от периодически повторяющихся натисков крестоносцев была великим делом новых хозяев мусульманского мира.
Можно спросить себя, какова была бы участь арабов, если бы аюбиты и мамлюки не предприняли защиту Сирии и Египта. Если судить об этом по примеру Испании, можно предположить, что в настоящее время не было бы ни одного мусульманина на всей этой обширной территории.
Что касается культурных последствий разделения аббасидской империи и замены арабских халифов турецкими, курдскими или берберскими династиями, то Готье высказал мнение, отличающееся от суждения Ренана и его сторонников, в книге «Нравы и обычаи мусульман».
Утверждая, что когда «шашка Ислама ускользает из изнуренных рук арабов, ее поднимают турки и берберы», известный профессор Алжирского университета делает интересное замечание: «И вот что любопытно, именно тогда чудесно расцветает великая мусульманская цивилизация» .
Это утверждение, очевидно, несколько преувеличено, хотя турецкий период начинается в действительности с халифата Муставакиля, к середине IX века, после блистательного правления Гаруна Аль-Рашида и Аль-Мамуна, самых замечательных периодов мусульманской цивилизации.
В самом деле, хорошо известно, что везде, где различные тюрко-монгольские, курдские или черкесские династии следовали за Аббасидами и Фатимидами, мусульманская цивилизация ничуть не регрессировала. Напротив, часто она переживала новую эру процветания. Это довольно просто объяснить. Период упадка аббасидского халифата характеризуется анархией в управлении и народными волнениями. Нормальное развитие цивилизации не могло происходить без препятствий. С врожденными чувствами порядка и дисциплины, отличающими их, турки смогли обеспечить странам, контролировавшимися ими, период относительно длительного мира и безопасности. Естественным следствием этого были подъем материальной культуры, возрождение наук и искусств. Полные безграничного уважения и восхищения достижениями арабского и персидского гения, новообращенные не помышляли ни о чем другом, как подражать великому примеру и идти по следам предшественников по пути Ислама. Именно в эпоху Газневидов, Сульджукидов, Хварезминов, Хамданидов становятся известными некоторые из имен самых знаменитых ученых, философов и мусульманских поэтов. Достаточно вспомнить аль-Бируни, аль-Газали, Фирдоуси, Омара Хаяма, Аттара, Саади, Джелалед-дина Руми.
Конечно, монгольские завоевания и кампании Тамерлана сопровождались большими опустошениями и разрушением множества незаменимых памятников искусства. Но как только их власть становилась прочной, наследники этих грозных завоевателей превращались в просветителей, в великодушных меценатов, любящих пышность во всем, особенно в искусстве и архитектуре. Не зря весь период мусульманской цивилизации в Центральной Азии носит название «Тимуридского Возрождения».
* * *
Закат мусульманской цивилизации можно объяснить, прежде всего, триумфом догматического и формалистического духа над духом свободной дискуссии. Но почему эта тенденция одержала верх до такой степени, что критический дух и научное исследование были практически изгнаны из мусульманского учения, и это наперекор Корану, и вопреки примеру, данному в первые века Ислама.
Лотроп Стоддард в своем исследовании высказывает по этому поводу интересные замечания. «Ислам, − говорит он, − обратил миллионы людей, племена и многочисленные секты, но ассимилировал их очень несовершенно. Когда Ислам был принят неарабскими народами, они толковали обращение Пророка соответственно стремлениям своего племени и культуры, результатом которого явилось искажение первоначального Ислама». Сказав о блистательном подъеме «сарацинской» культуры в начале мусульманской эры и подчеркнув либеральный дух, воодушевлявший мутазелитов в их дискуссиях со сторонниками консервативной школы, «многие из которых были обращенными христианами, еще пропитанными традициями византийской ортодоксии», американский автор продолжает: «Естественно, борьба между фундаментально противоположными тенденциями − рационализмом и традиционализмом − была долгой и ожесточенной. Однако ее результат не был неожиданным. Все способствовало триумфу догмата над разумом: действительно, историческая традиция Востока, руководствовавшаяся главным образом факторами, зависящими от расы и климата, вела к абсолютизму. Эта традиция была прервана дикими анархистами пустыни. Но первоначальная тенденция, стимулируемая преобразованием в деспотизм теократической демократии, который был халифатом, вскоре снова утвердилась. Этот триумф абсолютизма в политической области обеспечил также победу во всех других областях, т.к. с течением времени деспотизм не мог больше терпеть как свободу мысли, так и свободу действия» .
Та же мысль была высказана известным венгерским ориенталистом Вамбери, который писал: «Не Ислам и его учение разорили западную часть Азии и вызвали плачевное состояние нынешнего положения вещей, а тирания мусульманских принцев, которые преднамеренно искажали учение Пророка» .
Здесь мы затрагиваем недостатки структуры мусульманского государства, какой она утвердилась после преобразования теократичекой республики Медины в абсолютную монархию Омеядов и Аббасидов. Они могут быть изложены так: гипертрофия деспотической власти главы государства, слабость управления, подверженного беспорядкам при каждой перемене правления; огромное расхождение между верховной и абсолютной властью, отсутствие сильного среднего класса и гибкой, стабильной социальной иерархии.
Впрочем, недостатки присущи всем великим военным монархиям, предшествовавшим империи Ислама.
Государство Ислама было задумано Пророком и реализовано первыми четырьмя выборными халифами как братское общество свободных людей, основанное на принципах равенства и социальной справедливости. У нас был повод в начале этой книги вспомнить речь, которую халиф Абу-Бакр произнес во время своего избрания в верховную магистратуру. Мы позволим себе вернуться к ней, т.к. она выражает политическую доктрину Ислама в его первоначальной чистоте: «О, мои товарищи, − говорит первый викарий Пророка, − вы выбрали меня, самого недостойного из вас, вашим халифом. Поддерживайте меня, пока мои действия будут правильными. В противном случае предупредите меня, напомните мне о моем долге. Желательна одна только правда, и презренна ложь. Так как я защитник слабых, повинуйтесь мне столько, сколько я буду повиноваться шариату. Но если вы заметите, что я от него отступаю, не повинуйтесь мне больше».
Эта речь была только перефразировкой хадиса Пророка, который говорит: «Когда я вам приказываю что-нибудь по поводу религии, выполняйте это, но когда я отдаю приказы, касающиеся мирских дел, тогда я ощущаю себя человеком».
Так были установлены характер и ограничения власти монарха. Его ответственность перед законом, который являлся «демократическим и противостоял преимущественно абсолютизму» . «Ислам − это самая демократическая религия мира, которая способствует одновременно свободе и равенству. Если когда-либо и существовало конституционное правительство − это было правительство первых халифов» , − пишет Вамбери.
Известно, что демократические и республиканские принципы великой эпохи Ислама ненадолго уцелели после того, как столица империи была перенесена из Медины в Дамаск, а позже в Багдад. Государство Ислама, испытывая влияние вековых традиций первоначальной среды, принимало все больше характер империи, объединенной вокруг одной личности, непостоянство которой никак не могло регулироваться и сдерживаться.
Так как люди, стоявшие вначале во главе империи, были замечательными вождями, как первые Омеяды, или гениальными монархами, как великие Аббасиды Гарун аль-Рашид и аль-Мамун, то недостатки, присущие такой системе, не очень сказывались на ее функционировании. Империя процветала. Когда же их сменили люди посредственные, неизбежное должно было свершиться. Огромная империя, за неимением конституционных и прочных социальных устоев, поддерживаемая только энергией и авторитетом глав государства, стала мишенью для возникновения непреодолимых трудностей. Между арабами и различными частями империи возникли дискуссии.
Дух солидарности, порожденный кровными связями, и дисциплина были ослаблены. Споры кланов и племен угрожали внутреннему порядку. На внешних границах происходили частые волнения, стесненных враждебных народов. Чтобы успокоить мятежные группировки внутри и защитить внешние владения государства, славные преемники великих строителей империи прибегли к помощи войск наемных солдат. Правление преторианцев, которое породило этот жалкий метод решения важнейших внутренних вопросов, имело для халифов аналогичные последствия, что и для западных римских и византийских императоров, также призывавших при идентичных ситуациях на помощь иностранные войска.
И те и другие стали беспомощными узниками и игрушками в руках сил, необдуманно порожденных ими самими. Эти политические причины ослабления власти халифов к тому же были ускорены распущенностью морали ведущих классов.
Простота образа жизни, безграничная преданность общественному делу, уважение принципов равенства всех верующих были характерными чертами первых преемников Пророка. Эти качества, обеспечившие Исламу его первые победы, были надолго утеряны. Безудержная жажда богатства, привычка к праздной жизни, кумовство и фаворитизм заменили ленивым халифам и их окружению суровые добродетели Абу-Бакра и Омара.
Анализируя причины упадка мусульманской Испании, Кард он пишет: «Роскошь, богатство, наслаждение праздной и полной неги жизнью ослабили мужество. Амбиция нескольких лиц и страсть к господству стали пагубным началом для распрей, которые их раздирали и восстанавливали друг против друга. Христиане воспользовались этим, чтобы расширить и завоевать новые владения» .
* * *
К указанным причинам политического и морального порядка присоединились не менее важные материальные факторы. Техническая революция, происшедшая в начале современной эпохи, стала роковой для исламских стран.
Открытие Америки и морских путей, ведущих из стран Запада в Индию и Дальний Восток, изменили соотношение сил в мире. Важность мусульманской империи, как и могущественных государств, предшествовавших ей на том же пространстве, определялась в немалой степени ее выгодным расположением на больших путях сообщения старого мира. Дороги, связывавшие Запад с источниками пряностей и шелка, проходили через Ближний Восток и Северную Африку. Именно через эти транзитные связи происходили в античности и средние века обмены товарами, идеями, науками и художественными течениями. Именно благодаря этому привилегированному месторасположению они сыграли решающую роль в истории торговли и культуры.
Межконтинентальные пути сообщения вели тогда из Восточной и Юго-восточной Азии к берегам Средиземноморья, где находились крупные центры мировой торговли. Оттуда, через Средиземноморье, они связывались сетью шоссейных дорог с южной Европой.
Самый южный из этих больших путей имел точкой отправления Цейлон, богатейший центр Дальнего Востока. Он пересекал Индийский океан и достигал Адена. Там разветвлялся. Караванная дорога шла вдоль западного берега арабского полуострова и приводила к Средиземному морю в Сирии. Другой морской путь вел через Красное море к Суэцкому каналу, откуда товары проходили через Нижний Египет и достигали Запада через Александрию.
Второй большой путь также начинался с Цейлона, проходил вдоль Индийского берега и приводил к Персидскому заливу. Далее он тянулся в Месопотамию и направлялся к Сирии и Анатолии.
Третий путь, известный под названием «шелковый», был исключительно наземным. Он соединял Китай с Северной Персией, проходя через Центральную Азию. Из Персии он направлялся то к Черному морю, то прямо к Средиземному через дороги Месопотамии и Сирии. Во времена мусульманского величия эта дорога имела самую большую протяженность на землях Ислама и была самой важной. Здесь царило постоянное оживление. Караваны проходили по ней вереницей почти непрерывно. Их движение составляло бесценный источник богатства для правительства и жителей тех стран, которые эта дорога пересекала. Первые осуществляли право таможенных и дорожных пошлин на товары, вторые − размещали их и самих путешественников в бесчисленных караван-сараях, сдавая внаем вьючных животных.
Необычайный экономический подъем империи Ислама и развитие материальной культуры легко объяснялся прибыльной посреднической и регулирующей ролью рынков Востока и Запада, которые были ее достоянием, а также тем фактом, что в течение веков основные центры мировой торговли находились на восточных берегах Средиземноморья.
Открытие межокеанских путей, непосредственно связывающих Европу с Индией и Дальним Востоком, и приход к власти морских держав Португалии и Испании, прежде всего, а затем Голландии и Англии, нанесли серьезный удар экономике мусульманских стран.
Морская торговля, менее дорогостоящая и более удобная, сильно уменьшила обмены на суше. Мусульманский Восток, благосостояние которого определялось, главным образом, транзитом товаров через караванные пути, не смог оправиться от этого экономического удара.
С течением времени возникли другие факторы, ослабившие исламские страны по сравнению с европейскими. Например, концентрация всей банковской системы в руках евреев и христиан и недостаточно интенсивное использование наемного труда. Массиньон посвятил этой теме блестящий отрывок в своем исследовании «Положение Ислама» .
Со своей стороны, Гарде, развивая замечания Массиньона, объясняется так: «С самого своего начала, особенно после прихода к власти Омеядов (37 год хиджры − 661 г.н.э.), Ислам предпринял, с экономической точки зрения, широкую эксплуатацию завоеванных земель. Получали выгоду от этого, прежде всего, арабские наместники, в большинстве родственники крупных караванных торговцев из Мекки. В то же время, политико-религиозный закон в духе Корана запрещал верующему всякое ростовщичество, торговлю драгоценными металлами. Ислам доверил эти «банковские операции» «платящим ему дань» евреям и христианам. Мусульманский мир покрылся сетью банковских учреждений, служащих арабскому государству, в то время как в городских и сельских мастерских развивалось использование «колониальной» рабочей силы. Ислам сотворил тогда этот парадокс − осуждать как противоречащий собственному закону принцип внутреннего изобилия денег и благоприятствовать учреждению не мусульманами широкой банковской системы − хозяина и контролера продукции и обменов» .
Именно Ислам перенес на Запад, начиная с позднего средневековья и особенно с XIII века, банковскую технику и ее организацию.
Говоря об экономических причинах упадка, нужно было бы остановиться также на важном вопросе изменения климата и состояния режима вод и лесов в обширных районах Северной Сирии и Ирака, способствовавших гибели ирригационной системы и превративших большую часть этих цветущих провинций в бесплодную и опустошенную пустыню.
Коснемся, однако, еще одного фактора, который Франсуа Бернье, французский врач великого Могола Оренгзеба, первый изложил в «Письме к господину Кольберу» и, который, по его мнению, лежал прямо или косвенно в основе упадка в самых различных областях: сельском хозяйстве, технике, искусстве. Этот фактор − захват земель монархами, почти полная отмена частной земельной собственности, породившей «бедность, невежество, страх, отвращение к работе, несмотря на сноровку ремесленников» . Этот тезис был выдвинут в следующем столетии Монтескье.
Говоря о злоупотреблениях монархов, невозможно обойти молчанием пагубную деятельность подневольных улемов, прикрывавших своим авторитетом беззаконие деспотичных хозяев.
Этих замечаний о некоторых основных причинах заката мусульманской цивилизации, конечно же, недостаточно для освещения такой обширной темы. Мы же со своей стороны хотели бы подробнее остановиться на историческом искажении политических и моральных принципов Ислама, которое привело к деспотическим формам правления, непрочности социального строя, неустойчивости и необеспеченности.
Это были структурные недостатки, помешавшие мусульманскому Востоку в формировании сильной буржуазии и среднего класса, на которые опираются цивилизованные государства современного Запада. Но эта тема требует отдельного исследования. Во всяком случае, невозможно ее исчерпать. Будем довольствоваться этими мимолетными намеками. Может быть, они смогут дать представление о сложности и крайней занимательности поднятой проблемы.

ГЛАВА 10. ДВИЖЕНИЕ ОБНОВЛЕНИЯ
Мадзини подчеркивал, что важные реформы были всегда результатом больших религиозных движений. История обновления мусульманского общества, кажется, подтверждает эту мысль известного итальянского патриота.
На самом деле, признаки возрождения появились в мире Ислама в течение прошлого века сначала под видом религиозных движений, а затем научных течений и политических объединений.
«Ваххабиты»
Конец XVIII и начало XIX века являются для мусульманского мира эпохой самого большого упадка. Османская империя, Персия, империя Великих Моголов, Индия, некогда могущественные государства, разлагаются и умирают под давлением России и сильных колониальных держав Запада. Политическому загниванию, экономическому застою, обнищанию масс соответствует плачевное состояние нравов ведущих классов и духовный маразм элиты.
Религия, сама обрамленная унизительным предрассудком, имеет в этот период отдаленное отношение к строгому монотеизму Мухаммеда. Его заменил ребяческий мистицизм, культ святых и могил, искусно используемый муллами, а святые города Мекка и Медина представляли собой прискорбное зрелище порока и беспорядка во время ежегодного паломничества. Казалось, что этот ритуал, установленный Пророком для того, чтобы увековечить и укрепить духовные связи между верующими, был только поводом для разграбления паломников, приезжающих из далеких стран.
Именно при этих обстоятельствах, таких тягостных для Ислама, когда казалось, душа покидает его, произошла спасительная реакция. Она исходила от той арабской земли, которая видела рождение Пророка и была колыбелью религии.
Мухаммад ибн Абдул-Ваххаб был ее вестником. Учение этого человека с пылким сердцем и несгибаемым характером, которого иногда сравнивали с Кальвином, заставило вздрогнуть души соотечественников и внушило им энтузиазм первых дней хиджры.
Его призыв к возврату первичной чистоты Исламу звучал в самых отдаленных уголках мусульманского мира и стал мощным толчком, оживившим все реформаторские движения.
Основатель секты, которую называют по его имени «Ваххабиты»«, родился в Неджде, в центре Аравии. Уже в молодости он проявлял большой интерес к учебе и сильную набожность. После учебы в Дамаске и Медине он совершил паломничество в Мекку, прошел весь Аравийский полуостров вдоль и поперек и дошел до Персии. Во время своих путешествий он мог дать себе отчет о размерах зла, которое подтачивало Ислам, и вернулся в Неджд, решив положить конец грубым суевериям и унизительным обычаям, которые принижали истинную религию Пророка. Он принялся наставлять своих соотечественников и написал книгу «Китаб ат-Тавхид» /«Книга единства»/, в которой изложил свое учение. Характеризуя книгу, можно отметить следующее. С точки зрения теологической, она не содержит ничего нового. Это страстный призыв к простому и чистому возврату первоначального учения Ислама, такому, которое было дано в Коране и проводилось в жизнь первыми четырьмя последователями Пророка. В ней слышен призыв к восстанию против всех искажений и нововведений, извративших абсолютный и строгий характер монотеизма ислама, на деле, это выражалось в беспощадной борьбе против культа святых, почитания их могил, ставших настоящими святилищами, против использования амулетов, четок, против всей практики, способной перерасти в фетишизм.
Испытывая глубокое уважение к Пророку, посланнику Бога, ибн Абдул-Ваххаб не желал оказывать почтение окрашенному идолопоклонством боготворению. Будучи согласным с большинством мусульманских ученых, он полагал, что каждый верующий, способный читать и понимать Коран и Сунну, мог судить в вопросе об этом учении. Он отвергал всякую идею заступничества между верующим и Богом.
Возникший как движение против злоупотреблений и суеверий, ваххабизм представляется, как попытка простой пуританской реформы. Он осуждает все новшества, последовавшие после III века хиджры; отвергает сочинения и толкования всех крупных исламских ученых средневековья и признает только авторитет четырех суннитских школ. Ваххабиты считали себя связанными с ритуалом Ибн Ганбаля, но на самом деле, они еще больше усилили строгие представления этого имама, самого прямолинейного из четырех Например, они не довольствуются простым чтением символа веры Ислама, чтобы считать кого-либо принадлежащим к мусульманскому сообществу, а требуют анкеты о его религиозном и нравственном поведении, считают обязательным присутствие на общей молитве.
Упрощение учения Ислама, приведшее к его монотеистической сути, у ваххабитов удвоено строгим моральным кодексом, несоблюдение молитвы, поста, ритуальной милостыни, употребление вина, опия влекли за собой суровые карательные меры. Ношение шелковой одежды и употребление табака были запрещены.
Проповедование Ибн Абдул-Ваххаба получило одобрение Мухаммада Ибн Сауда, наследного вождя одной из самых важных общин Неджда, правившего тогда в городах Дарьи и Рияд. Принц обнаружил большие административные и военные таланты. Его поддержка обеспечила основателю секты материальное могущество. После смерти в 1787 году Абдула Ваххаба, ваххабистское государство − воспроизведение в миниатюре мединского халифата, стояло на пути быстрого развития и обладало значительной военной силой. Твердое управление гарантировало населению безопасность, незнакомую ему до сих пор. Правосудие работало безупречно, в каждом оазисе была своя школа и преподаватели были отправлены во все бедуинские племена. В начале XIX века Неджд становится четко организованным. Абдул Азиз предпринял дело большой важности − очистить исламский мир и вернуть ему былую славу. Удивительное событие, которое едва не потрясло течение истории Востока, должно было произойти. Оно началось молниеносным взятием Мекки и вторжением в Кербелу, святой город шиитов в Месопотамии! Турецкие войска, старавшиеся оказать сопротивление, были вытеснены. Ничего не могло противостоять порыву войск Неджда, воодушевленных ваххабитским проповедованием. В 1812 году, преемник Абдул Азиза, Сауд, овладел Мединой и непримиримые приверженцы убрали с могилы Пророка все дары и рассеяли по ветру реликвии, как это было уже сделано в Мекке и Кербеле. «Не остается больше ни одного идола в свободном городе», − заявили они после своего подвига. Триумфальная эпопея продолжается. Хиджиз завоеван, затронуты Йемен и Ирак, теперь под угрозой Сирия. Ваххабиты осаждают Залеб (Халеб) и атакуют предместья Дамаска. Халиф Константинополя встревожен и взывает к войскам могущественного вице-короля Египта Мухаммада Али. Сыну основателя египетской династии, генералу Ибрагиму Паше, после долгой и трудной компании удается нанести поражение ваххабитским войскам. Их мужественный вождь Абдаллах Ибн Сауд, взятый в плен и закованный в цепи, был отправлен в 1818 году в Константинополь. Его обезглавили во время большой церемонии перед мечетью святой Софии. Казалось, ваххабитское государство исчезает навсегда. Но это было иллюзией. Ему было предназначено, вновь возродиться в нашу эпоху в новом, более могущественном виде.

* * *
Ваххабистское движение упрекали в ограниченности мысли и чрезмерном фанатизме, которые пугали не только некоторых ортодоксальных и набожных мусульман, но и приверженцев Ислама с широкими и открытыми прогрессу времени взглядами. Противники ислама надеются найти здесь подтверждение хорошо известному тезису, в сути которого Ислам рассматривается «реакционным и неспособным к развитию».
Лотроп Стоддард, которого мы уже цитировали, верно замечает: «Эта критика необоснованна. Первая фаза всякой религиозной реформы предполагает чистый и простой возврат к первоначальному культу. Для религиозного реформатора единственным шансом спасения является отказ от всех последующих нововведений, каким бы ни был их характер. Сама протестантская реформа началась, таким образом, и гуманисты, как, например, Эразм, отвергающие узость протестантской мысли, отказались видеть что-то положительное в движение, заявили, что оно угрожает всякой истинной культуре и желает только заменить непогрешимость папы непогрешимостью Библии. В действительности, мусульманское возрождение, будучи с самого начала пуританским, пошло по более конструктивному пути и продемонстрировало неоспоримый либерализм».
Подтверждение этому замечанию находится не только в сочинениях мусульманских либералов Индии и Египта, но также и в эволюции самого ваххабизма, такой, какой она проявляется сегодня в Саудовской Аравии.
Однако, разница между ваххабизмом героического начала Ибн Сауда I и его современных преемников бросается в глаза. Конечно, эта разница − не в учении. «У меня нет другого правила поведения, другого пути, чем правила и пути, намеченных истинной религией и священной книгой, которую я держу в руках», заявил Абдул Азиз Ибн Сауд, отец нынешнего короля Аравии. Различие состоит в манере действовать. Для того, чтобы читатель мог составить себе понятие о методах, которые одержали верх в современной концепции движения, мы воспроизведем здесь отрывок из биографии Ибн Сауда, написанной капитаном Армстронгом. «Ибн Сауд решил заимствовать у европейцев все самое лучшее. Он хотел присвоить только их практические достижение, автомобили, самолеты и отбросить их концепции. Он направлял своих подданных по истинному пути, но не притеснял их; отдавал предпочтение изменениям в мышлении в обмен на феску или чалмы на шапку, преобразования в образе жизни теоретическим видоизменениям алфавита или заимствованию европейских костюмов».
Благодаря Ибн Сауду Аравия превращается не только во влиятельного члена арабской конфедерации на пути утверждения, но также в важный элемент международной политики на Среднем Востоке. Его достижения являются реальным доказательством способности ваххабизма приспосабливаться к требованиям времени.
Сенуссия
Одним из прямых последствий ваххабитской революции было создание в Северной Африке, в середине XIX века, братства Сенусситов. Начавшись под скромной и мирней формой, религиозная, экономическая и социальная деятельность этого могущественного ордена развернулась в течение нескольких десятилетий. Орден явился мощным политическим и военный фактором во время итальянской агрессии против Триполи и Киренаики в 1911 году и в течение длительного периода «усмирения, Ливии, которое правительство Рима, несмотря на использованные им значительные силы и драконовские меры не смогло успешно завершить до второй мировой войны. Во время конфликта Сенусситы подняли оружие против итальянцев. Большую военную помощь в североафриканской кампании оказали британцы. Правительство Лондона приняло некоторые обязательства, касающиеся признания суверенитета ордена в Киренаике. Взятые обязательства свято чтились. Англия способствовала признанию Ливии и ее принятию в различные международные организации. Она направляла первые шаги сенусситского государства и оказывала ему финансовую помощь. Конечно, эта помощь не была бескорыстной. Взамен, Великобритания позволила себе, в некоторых уязвимых регионах Северной Африки, неоспоримое военное преобладание и военную базу огромного значения.
Устранение Англии от Суэцкого канала и потеря ею базы Фаюма с ее значительными военными арсеналами, должны были увеличить стратегию и важность Ливии.
Религиозные ордены в Исламе имеют давнее происхождение. Они обычно держались в стороне от мирских дел. Политическое влияние, которое они могли иногда оказать, было случайным и не переходило границ. Своеобразие ордена Сенусситов заключается в его социальной и экономической деятельности и политических тенденциях. Они, впрочем, проистекают из столкновения религиозных положений, которые не представляли из себя ничего оригинального. Эти положения утверждаются, как и в ваххабитском движении, с пылом, незнакомым в течение веков, и претворяются с неуклонным повиновением.
Основатель братства, Сиди Мухаммад Ибн Али Ас-Сенусси, родился около Мостаганема в Алжире в 1787 году. Он происходил из состоятельной семьи и получил солидное теологическое образование в университете Феса. Затем отправился в Мекку. Это было время, когда ваххабиты торжествовали победу в святом городе. Молодой человек, усидчивый и набожный, был сильно взволнован, как могуществом движения, начатого Ибн Абдул Ваххабом, так и связями с паломниками, приходящими со всех концов мусульманского мира. Именно во время его преобразования в Мекке созрел проект о пуританском братстве, миссией которого было − привести мусульманскую религию к ее первоначальной чистоте и освободить мир Ислама от состояния зависимости.
Сиди Мухаммад вернулся в Алжир в 1848 году. Зрелище, которое представляло тогда его страна, только побуждало его решимость. Это были времена, когда Франция осуществляла с помощью оружия политику проникновения в Северную Африку.
В Триполи, в горах около Дерны, он основал свой первый монастырь, известный под названием «Зауя Байда» /белый монастырь/. Пламенная проповедь Сиди Мухаммеда имела большой резонанс. Его «зауя» /монастыри/ распространились по всей Северной Африке вскоре все ливийские оазисы находились под его контролем. Политическая цель, которую Сиди Мухаммад определил своему ордену, имела свое величие. Это было объединение сначала мусульманской Африки, затем мусульманского мира в новой империи Ислама, могущественной и славной, освобожденной от недостатков, которые в течение веков отклонения от вечного учения Пророка, ослабили ее. Он полагал, что это длительное дело, которое должно быть подготовлено глубокой духовной реформой и улучшением социальных и экономических условий мусульманских народов. Во исполнение этой широкой и честолюбивой программы, члены братства были призваны не только проявлять всегда религиозное рвение, но также и особенно проповедовать примером братскую солидарность и созидательную деятельность во всех областях жизни, так, «ихуаны» /братья/ соперничали между собой в сельскохозяйственных работах, ремеслах, торговле, − везде, где монастыри могли распространять свою деятельность. Монастыри стали образцом для экономического устройства оазисов. Большое внимание уделялось возрождению нравственности через распространение просвещения и четкой деятельности институтов юстиции.
Мирный характер деятельности сенусситов не уберег их от преследований османских властей, взволнованных все большим подъемом Ордена. Братство было вынуждено перенести свое правление сначала в оазис Джарабуба, затем Куфры, в сердце самой ливийской пустыни, по ту сторону от сферы господства Константинопольского правительства. Именно от этого, почти таинственного центра, Сенуссия распространяла свое влияние на большую часть Северной Африки и направляла своих эмиссаров в Аравию. Везде, где обосновались представители братства, они способствовали духовному и интеллектуальному возрождению и создавали центры противодействия и пассивного сопротивления влиянию иностранных сил на Ислам. В то же время, Орден проявил большие успехи в распространении религии.
Управляемая строго организованной иерархией, Сенуссия была, может быть, единственной из ортодоксальных братств Ислама, которая образовала в широких масштабах религиозную подготовку миссионеров. За несколько лет ceнусситы обратили в истинную веру сотни тысяч негров на юго-западе Африки.
Когда в 1859 году умер основатель Ордена, братство находилось в состоянии подъема. Его сын и преемник, Мухаммед аль-Махди Ас-Сенусси, продолжил дело отца в том же духе. Его большая набожность и строгие нравы стяжали ему славу святого. Он мудро и твердо управлял Орденом. Во время его правления братство стало настоящим суверенным государством, власть которого распространилась на все племена пустыни, и его духовное влияние чувствовалось во всей Северной Африке. От Атлантического побережья Марокко до берегов Индийского океана, побережья Сомали, − весь ученый континент был усеян сенусситскими монастырями, слепо подчиняющимися каждому слову, идущему от таинственного центра ливийской Сахары.
Несмотря на эти успехи, братство никогда не отказывалось от благоразумной политики умножения силы. Оно решительно осталось в стороне от восстаний, происшедших в различных областях Африки, в частности от крупного восстания Мухаммеда Ахмеда, залившего кровью Судан. Братство вынуждено было отказаться от этого сдержанного отношения, когда Италия обрушилась на Триполи и Киренаику. Когда незначительный турецкий гарнизон был подавлен, именно силы братства оказали яростное сопротивление захватчикам. Во главе отрядов стояли османские офицеры, возглавляемые знаменитым Энвер Бейем, а также несколько арабских патриотов, прибывшие из Египта и Сирии, среди которых отличились Халид Каркани, позже советник короля Ибн Сауда, Азиз Али Паша, ставший командиром египетского штаба, Эмир Шекиб Арслан, великий писатель и политический деятель Абдурахман Аззам, бывший секретарь арабской лиги, и многие другие, неудачный исход этой войны и передача Турцией Киренаики Италии не положили конец сопротивления сенусситов. Удаленных от берега, они продолжали неотступно преследовать оккупационные итальянские войска со своих неприступных оазисов пустынь. Первая мировая война застала Италию цепляющейся за тонкую полосу прибрежных земель. Великий учитель Ордена, Сиди Ахмед аш-Шериф ас-Сенусси, который стал в 1902 году преемником Мухаммеда али-Махди, был душой этой неравной борьбы. Он считал, что пришел момент отбросить захватчика к морю. Италия, вступившая в войну, естественно, встала на противоположную сторону.
Мы не можем не остановиться на перипетиях войны, которое братство вело на два фронта: итальянский в Ливии и английский в Египте. Она была отмечена множеством героических событий и еще не раз ставила под угрозу разгрома силы противника, значительно превосходивших как в количестве, так и в вооружении.
Шейх Ахмед ас-Сенусси умер в Турции, куда он отправился незадолго до краха мировых империй. Не желая вести переговоры с торжествующим врагом, он остался в Турции и принял участие в исламском движении, инициатором и активным участником которого стал турецкий народ, когда стали известны зловещие проекты Севрского договора. В начале этой книги мы говорили о выдающейся роли, которую сыграл в этом Мустафа Кемаль Паша. Вынужденный покинуть Турцию при обстоятельствах, никак не прибавляющих сияния к славе великого государственного деятеля современной Турции, Сиди Ахмед Шерифас-Сенусси умер в Медине 20 лет назад. Автор этих строк, который имел честь приблизиться к этой выдающейся личности Ислама и оценить его духовное величие, счастлив воздать должное его памяти.
В новых условиях преемники великого вождя продолжили его дело другими методами, то стараясь приспособиться к временным победителям, то ведя открытую борьбу с ними. Сцена, описанная генералом Гразиани в книге «Киренаика Пацификата» дает нам представление о глубокой вере и мужестве, которую внушала жителям постоянная деятельность братства.
Итальянский генерал, прославившийся во время «усмирения», рассказывает, как последние сенусситы, которые еще оказывали сопротивление под руководством своего лидера, великого Шейха Омара аль-Мухтара, попали в окружение и были пленены. Великий шейх, взятый в плен, был приведен к генералу и тот спросил его: «За что ты воюешь с Италией с таким упорством?» − «За свою веру» − был ответ. Гразиани спросил тогда: «Ты надеешься изгнать нас из Киренаики в бою, который ты ведешь малым количеством людей и оружия». − «Нет» − «Но, чего ты хочешь добиться?» И он услышал этот благородный ответ: «Ничего. Я сражался за свою веру и этого мне было достаточно. Остальное находилось в руках Бога».
Излишне настаивать на значении движения, которое, будучи открытым для цивилизации и прогресса, сумело воодушевить своих сторонников такой верой.
Джемаль ед-дин аль-Афгани
Панисламистская идея, являющаяся основой политического мышления ваххабизма и Сенуссии, приспособилась к духу новых времен и была распостранена с особенным блеском Джемаль ед-дином аль-Афгани.
Одна из самых замечательных фигур мира XIX века, Сеид Джемаль ед-дин ион Сафар аль-Афгани, родился в 1837 году в Асадабаде, в округе Кабула. Он принадлежал к семье, которая вела свою родословную от Хусейна, сына четвертого халифа Али. Он получил очень глубокие знания и прошел весь цикл высшего мусульманского образования. В 19 лет совершил паломничество в Мекку, которое произвело на него сильное впечатление. В 20 лет поступил на правительственную афганскую службу; здесь он остался на 12 лет и достиг высокого поста. В 1069 уехал из Афганистана, проезжал через Индию, Египет Константинополь и в 1817 году устроился в Каире. Здесь жил 8 лет. Это один из самых плодотворных периодов бурной жизни Джемаль ед-дина. Принятый с большим уважением руководителями Египта, он установил связи с интеллектуальной элитой страны, особенно с кругами знаменитого университета аль-Азхар. Он превратил свой дом в нечто вроде свободного университета, где преподавал теологические и философские доктрины Ислама пылкой и жадной знаний молодежи, покоренной необыкновенным талантом его личности. К преподаванию мусульманских наук, свободных от всякой официальной рутины, он примешивал свои политические воззрения, стараясь пробудить у своих молодых слушателей желание спасти страну от влияния иностранной силы. Сильное воздействие оказали на культурные слои Египта его идеи, способствовавшие во многом возникновению национального движения, которое вспыхнуло в Египте в 1882 году и привело к восстанию Араби Паши и бомбардировке Александрии. Высланный из Египта по приказу представителей британского правительства в Каире, он был отравлен в 1879 году в Индию и содержался сначала в Хайдарабаде, затем в Калькутте. Во время своего насильственного пребывания в Хайдарабаде он написал трактат против материализма, который вышел в свет на трех языках. Когда движение Араби Паши было окончательно подавлено, Джемаль ед-дин получил разрешение покинуть Индию.
В 1883 году он оказался в Париже. Его пребывание во Франции длилось два года и было отмечено бьющейся через край активностью. Во французских интеллектуальных и политических кругах его встретили с симпатией и дали средства для широкого распространения своих идей. Именно тогда развернулась на страницах « Журналь де Деба» знаменитая полемика между Джемаль ед-дином и Ренаном об Исламе и науке, о которой мы упоминали в начале этой книги. Но самое важное дело, которое Джемаль ед-дин осуществил во Франции − это, конечно, создании арабского журнала «Аль урват аль Вуткха» / «Неразрывные узы»/ вместе с Мухаммадом Абдо. Он был его основателем и главным вдохновителем. Этот журнал оказал большое влияние на развитие либеральных и национальных идей в мусульманских кругах и мог рассматриваться, как литературный предвестник национальных движений, которые впоследствии неуклонно возрастали в мусульманских владениях Англии. Из Парижа Джемаль ед-дин отправился в Тегеран. Принятый с большим уважением он не замедлил воздействовать на передовые круги страны. Его возрастающая популярность внушила сильные опасения Назреддин-шаху и он вынужден был уехать из страны по «состоянию здоровья». Но, в 1889 году, по настоятельной просьбе монарха возвращается в Персию.
Его второе пребывание в этой стране закончилось драматически. Назреддин-шах сначала был полон внимания и предупредительности. Но интриги двора заставили заново изменить чувства монарха. Отношения стали натянутыми до такой степени, что жизнь Джемаль ед-дина оказалась под угрозой. Он удалился в мечеть шаха Абдель Азима, расположенную в окрестностях столицы и рассматриваемую, как неприкосновенное убежище. Он остался здесь на 7 месяцев. Во время своего добровольного заточения, не переставал принимать своих поклонников и произносить перед ними пламенные речи о плачевном состоянии страны и необходимости реформ. Шах решил строго наказать его. После больших скандалов среди улемов и народа право убежища мечети было нарушено. Пятьсот всадников проникли в мечеть и захватили больного Джемаль ед-дина. Не отдавая отчета о состоянии его здоровья, они надели на него цепи и повели к турецко-персидской границе. Этим приемом шах подписал себе смертный приговор. Действительно, после короткого пребывания в Турции Джемаль ед-дин отправился в Лондон. Здесь он основал на арабском и английском языках журнал «Дхия аль-Кафикании» /»Взрыв двух миров»/, где начал бурную кампанию против режима тирании и террора, установленного правительством шаха в Персии. Не довольствуясь своей публицистической дейтельностью, он вел частную переписку со многими своими последователями и персидскими друзьями, доносившие его слово до мест, которых лондонские публикации не могли достигнуть. Известно, что эта политическая лихорадка привела II марта 1896 года к убийству Назреддин-шаха. Оказалось, что убийца возвращался из Константинополя, где он посетил Джемаль ед-дина. Этот факт породил легенду, как − будто Джемаль ед-дин направлял руку убийцы, что он всегда отрицал категорически. Тем не менее, правительство Тегерана попросило его выдачи. Султан Абдул-Гамид отказался сделать это.
Джемаль ед-дин уехал в 1892 году из Лондона и устроился в Константинополе по приглашению султана Абдул-Гамида, желавшего использовать славу великого «патриота мусульманской нации». Султан обращался с ним, как с высоким гостем. Но полное взаимопонимание с очень умным, но недоверчивым монархом, могло быть только эфемерным. Эти два человека заблуждались относительно друг друга. Для Абдул-Гамида панисламизм был только средством для оживления приходящих в упадок сил умирающей империи и был призван обеспечить ему козырь в тонкой и сложной дипломатической игре, которую он вел с европейскими державами. Он ничуть не был расположен к пожертвованию хоть малейшей частицей своей деспотической власти во имя идеала мусульманской солидарности. Джемаль ед-дин был антиподом этой оппортунистической политики. Он не принимал идею восстановления могущественной мусульманской империи, способной противостоять Европе, без глубоких реформ. Всю жизнь он боролся против тирании мусульманских деспотов также, как и против иностранного вмешательства в дела Ислама. Впрочем, со своей страстной и откровенной натурой, он не был способен ни к придворной хитрости, ни к уступкам. Когда Абдул-Гамид понял, какую опасность представляло учение Джемаль ед-дина для его личной власти, его симпатия уступила место большой подозрительности.
Убийство Назреддин-шаха, моральную ответственность за которое интриганы двора возложили на Джемаль ед-дина, конечно произвело большое впечатление на монарха, одержимого манией посягательства. Как бы то ни было, последние годы своей жизни Джемаль ед-дин прожил в Константинополе скорее, как узник в позолоченной тюрьме, чем свободный человек. Но делать отсюда вывод, как некоторые биографы, что он отравлен по приказу султана, кажется слишком смелым. Джемаль ед-дин был похоронен на кладбище Нишана Таша. Недавно, по приказу афганского правительства, его останки были перевезены в Кабул. Жест, делающий честь стране, умеющей чтить своих великих сынов.
* * *
Перипетии бурной жизни Джемаль ед-дина позволяют нам уловить то, что разделяет его идеи от больших рефоматорских движений ваххабитского и сенусситского с одной стороны и националистических течений − с другой.
Ибн Абдул Ваххаб и Сиди Мухаммед ас Сенусси видели причины упадка Ислама только в гибельных нововведениях, запятнавших и обесценивших в течении веков величественный мусульманский монотеизм. Реформу, которую они проповедовали, понимали, как религиозную миссию. Они видели спасение в простом возвращении к традициям времен Пророка и первых халифов. Внутренняя сила, восстановленная в своей первоначальной пуританской форме, должна была вернуть мусульманским народам могущество былых времен и обеспечить победу над врагами.
Джемаль ед-дин был не менее убежден в необходимости очищения Ислама от вековых наростов и возвращения к святым принципам истинной религии. Но, он меньше занимался теологическими вопросами, чем политической деятельностью и пропагандой, несмотря на то, что был хорошо осведомлен в вопросах Ислама. Ученый, философ, писатель, имевший интеллектуальные связи с элитой основных стран Европы, он являлся воплощением современного сознания, широко открытого всем идейным течениям своего времени. Своим словом и пером он старался убедить, что Ислам не был мертвым телом, а оставался всегда живой и действующей силой и отвечал современным нуждам и этническим новшествам западной цивилизации.
В социальной и политической областях, он доказывал, что учение Ислама было, главным образом, либеральным и демократическим и давал народам право участвовать в управлении государством и контроле над правительством.
Он один из первых мусульман, который понял, какую угрозу представляли западные державы для независимости государств Ислама. Им была сделана попытка мобилизовать массы для того, чтобы предупредить мусульманских монархов об опасности и посоветовать меры защиты. Джемаль ед-дин очень остро чувствовал опасность. Вот как анонимный автор вкратце излагал свою точку зрения в статье, опубликованной в «Ревю де де Монд» в марте 1914 года:
«Христианство продолжает смотреть на Ислам с ненавистью и фанатичным презрением. Это проявляется различным образом, например, международное право не рассматривать мусульманские нации, как равноправные христианским.
Христианские правительства извиняются за выпады и унижения, которым они подвергли мусульманские государства, ссылаясь на их отсталость и варварство. Однако, эти же правительства всячески препятствуют любой реформе и возрождению в мусульманских государствах.
Ненависть к Исламу присуща всем христианским народам, а не только некоторым из них, результат этого состояния духа − безмолвное и постоянное усилие для разрушения Ислама.
Христианство высмеивает чувства и чаяния мусульман. Европейцы называют «фанатизмом» на Востоке то, что у себя называют «национализмом» и «патриотизмом». И то, что они называют «самоуважением», «гордостью», «национальной честью», на Востоке это приписывают «шовинизму». То, что они рассматривают на Западе, как национальное чувство, на Востоке это считают «ненавистью к иностранцам». Из этого следует, что мусульманский мир должен предохранить себя от уничтожения и, чтобы достичь этого, он должен освоить технический прогресс Запада и изучить секреты европейского могущества».
Чтобы достичь своих целей, Джемаль ед-дин признавал, прежде всего, необходимость учреждения конституционных правительств и осуществления глубоких социальных реформ, которые подняли бы мусульманские народы на уровень западных наций. В то же время, перед неизбежностью и серьезностью опасности, он считал важным, как сохранение и усиление единства духа Ислама, так и его оснащение техническими и военными достижениями Запада. Соответственно он защищал идею свободного союза всех исламских народов, включая сюда шиитскую Персию, под властью преобразованного халифата. Джемаль ед-дин считал, что такая программа может быть, скорее всего, реализована координировано и быстро соглашением мусульманских государств, а не движением, исходящим снизу. Отсюда эти постоянные и бесполезные попытки с целью заставить войти в свои намерения султана Турции, шаха Персии и хедива Египта. Он находил лучших слушателей и большое понимание у интеллектуальной элиты этих стран. Все либеральные и национальные движения на мусульманском Востоке испытали его влияние. Однако, существует огромная дистанция между панисламмизмом Джемаль ед-дина и националистическими движениями по западному типу, которые здесь развернулись.
Что характеризует национализм молодых народов Востока и политические партии этих стран? Эго − безразличие к Исламу. Многие из них убеждены что прошли те времена, когда Ислам мог предписывать общественную жизнь. Они полагают, что реформа государства должна произойти благодаря национальным и светским принципам, заимствованным из Европы. Для многих из них, все то, что происходит в Европе, заслуживает восхищения и европейская модель вне критики. Человек высокой культуры и строгого критического ума Джемаль ед-дин далек от того страстного и наивного увлечения, которое часто исходит от поверхностно европеизированных восточных народов, с необоснованным комплексом неполноценности и недостаточным знанием собственной культуры. Верный универсалистскому учению Ислама, Джемаль ед-дин советовал усилить интеллектуальные связи между единоверцами, единственно способных обеспечить спаянность и могущество сообщества.
Либералы Ислама
Среди различных реформаторских течений, потрясавших мусульманский мир в течение всего XIX века, лишь ваххабизм и Сенуссия оказались способными породить широкий энтузиазм масс, неясные стремления и жажду нравственного усовершенствования, которых они выражают. Порожденные стихийным возмущением против искажений исламской религии, приведших к ограниченности мышления и низкой нравственности, они обращаются ко всем верующим. Прежде всего они выполняют религиозную миссию, увлекают за собой речами, обращенными к сердцам и их разуму.
Либеральные реформаторы, о которых будет идти здесь речь, это − интеллигенты, оказавшиеся под влиянием западной культуры, получившие образование в лучших школах Европы. Они верят в судьбы Ислама и посвятили свою жизнь реформам, необходимым для повышения социальных и политических условий жизни своих единоверцев. Это − сторонники прогрессивного развития без столкновения и насилия. Проповедовавшиеся ими реформы, они хотели бы видеть осуществленными вследствие разумного видоизменения сознания и всеобщего современного просвещения. Они обращаются скорее к элите, чем к народу. Их нюансированный рационализм находит одобрение высших слоев общества. Но смогут ли они в настоящее время так всколыхнуть массы, как Ваххабизм и Сенуссия? Однако, широкое проникновение западных идей в мусульманское общество, течения, все больше вовлекающие Восток на путь технических достижений и распространение их в тактике Ваххабизма и Сенуссии, позволяют находить широкое влияние либералов.
Либеральное движение возникло в Египте и Индии. Невозможно здесь перечислить всех. Мы ограничимся упоминанием некоторых основных представителей.
* * *
Среди либералов Ислама, шейх Мухаммед Абдо является личностью, влияние которой на мусульманскую элиту было огромным. Он родился в Египте в 1849. Его судьба была определена встречей с Джемаль ед-дином Афгани, учеником которого он стал, а позже − другом и преданным последователем. Если афганский трибун, своей обаятельной личностью и революционным влиянием, которое он оказывал, был достаточно близок реформаторским движениям религиозного и народного направления, то многие стороны его философского учения, также как и отношение к западной культуре, должны были сделать его предвестником либеральных движений. Сам Мухаммед Абдо признал его влияние в своей первой работе, появившейся в 1974 году, где он с энтузиазмом провозглашает, что великий афганец был его учителем и духовным руководителем. Джемаль ед-дин сумел быстро обнаружить исключительные качества своего ученика. Для того, чтобы понять какое уважение он испытывал к Абдо, достаточно вспомнить слова прощания, которые он адресовал своим друзьям и последователям, когда отправлялся в ссылку в Индию: «Я вам оставляю шейха Мухаммеда Абдо. Он будет в Египте духовным руководителем».
Муххамад Абдо сначала преподавал в Дар аль-Улуме, позже в Азхаре. На занятиях он демонстрировал неординарное мышление и применял современные методы. Влияние, которое он оказал как публицист во время своего короткого пребывания в дирекции журнала «Журналь оффисьель», было еще более важным. Мухаммеду Абдо было недостаточно использовать это влияние для пропаганды своих идей духовного и социального преобразования. Он значительно повысил художественный уровень «Журнель оффисьель» и толчок, данный им египетской литературе, может рассматриваться как начало ее нынешнего возрождения.
Революция Араби Паши и ее суровое подавление остановили реформы шейха Абдо. Сосланный в 1882 году, он некоторое время провел в Сирии, а в 1884 году прибыл в Париж. Здесь вместе с Джемаль ед-дином Афгани он создал общество защиты и реформы Ислама, глашатаем которого был журнал «Аль Урват аль Вугкха». Мы уже говорили о важности этого издания, оказавшего столь огромное воздействие на мусульманскую элиту. В 1888 году шейху Абдо было разрешено вернуться в Египет. Так как доступ к преподавательской деятельности был сначала для него закрыт, он обратился в судебное ведомство. Немедленно он был произведен в 1890 году в чин советника апелляционного суда и стал в 1894 году членом административного совета аль-Азхара. Именно ему выпала честь ввести и учебный ЦИКЛ старейшего университета Ислама некоторые научные дисциплины, которые до него были оставлены без внимания.
В 1899 году Мухаммад Абдо достиг самого высокого религиозного сана государства − великого муфтия Египта. На этом посту он оставался до своей смерти, наступившей в 1905 году. Эта высокая юридическая и религиозная должность позволила ему ввести в египетское мусульманское право преобразования, проникнутые либеральным духом, и приспособиться к требованиям современной цивилизации.
Шейх Мухаммад Абдо написал несколько работ, самые важные из которых − «Договор о единстве», являющееся общим изложением его взглядов об Исламе, «Роль Христианства и Ислама в науке и культуре», «Комментарий Корана», оставшийся незавершенным.
Шейх Абдо является также основателем Общества за возрождение арабских наук и Общества исламской благотворительности.

* * *
Верный друг и ученик Джемаль ед-дина Афгани, шейх Мухаммад Абдо пошел по его стопам. Он следовал его учению и пропагандировал его теорию. «Своим активным участием в политической, религиозной и общественной жизни страны, своими сочинениями и особенно энергичными реформами он увековечил дух и идеал своего учителя», − писал Шарль Адамс.
Но темпераментом, резко отличавшимся от темперамента Джемаль ед-дина, шейх Абдо по своим личным наклонностям был больше мечтателем, чем человеком действия. Политическая деятельность не привлекала его, хотя, побуждаемый обстоятельствами, он заплатил ей большую дань. Здесь он проявил себя скорее сторонником разумного развития и прогрессивных методов, чем поспешных действий. Он считал, что никакое благотворное и длительное преобразование не может произойти без соответствующего изменения в сознании общества. Вот почему он посвятил свои силы делу религиозного и нравственного возрождения Ислама и реформе образования.
В литературной деятельности, где интересы морализма взяли верх над догматикой, он старается преодолеть теологические и юридические различия, для того, чтобы подвести учение Ислама к нескольким ясным и универсальным принципам. Защищая права веры и разума, он выступал против схоластических излишеств, ограниченности и принципа, требующего поставить религию над авторитетом великих предков; особенно подчеркивал важность разума, утверждаемую Исламом.
«Ислам освободил разум от всякого верования, основанного на авторитете власти. Он вернул ему полную самостоятельность, в которой можно править по здравому смыслу и благоразумию», − писал он в «Договоре о единстве». Возвращаясь к той же теме в книге «Роль Христианства и Ислама в науке и культуре», он добавляет: «В случае столкновения разума и традиции − право решать принадлежит разуму».
Религия, изложенная в следующих словах, находится в совершенной гармонии с наукой: «Судьба мира свершится только тогда, когда наука и религия будут побратимы. Именно тогда Бог усилит свой свет, несмотря на сопротивление безбожников и упрямство тех, кто разделяет их мнение».
«Религия, понятая таким образом, становится искренним другом науки, средством для изучения тайн вселенной, призывом к уважению установленных истин. Она напоминает эти истины нашему сознанию каждый раз, когда речь идет о возрождении нашей морали и улучшении нашего поведения».
«Обращаясь с этим призывом, − пишет шейх Абдо, − я удаляюсь, как от тех, кто хотел, чтобы преподавались только религиозные науки, так и от тех, кто интересуется только современными науками».
Такое отношение к религиозной проблеме должно было внушить шейху Абдо большую терпимость к другим религиям. И он это действительно продемонстрировал. Вот, например, что он писал в частном письме к английскому пастору: «Для меня Библия, Евангелие и Коран − три книги, три проповеди, тесно связанные между собой. Религиозные люди изучают и почитают одинаково все три книги. Так пополняется божественное учение и сияет его истинное воплощение. Я предвижу день, когда среди людей будет светить совершенное знание и рассеется мрак невежества. Тогда великие религии будут взаимно оценены и протянут друг другу руки».
Трудно не оценить благородству чувства и возвышенности духа человека, написавшего эти строки.
Вне работы теолога и писателя, мы долго могли бы говорить о нем, как о человеке очень обаятельном. Вот два красноречивых свидетельства: «Больше, чем панисламской теории, которая, впрочем, приняла у него скорее нравственный, чем политический характер, шейх Абдо содействовал египетскому и мусульманскому делу своим рвением, которое он проявлял по отношению любого доброго мусульманского дела, лучезарной человечностью, освященной терпимостью и патриархальной добротой», − писал итальянский арабист Микеладжело Гиди. Знаменитый английский востоковед Браун выразился с еще большей теплотой: «В течение своей жизни я видел много стран и людей, говорил он в письме, написанном по случаю смерти шейха, − но я никогда не видел, ни на Востоке, ни на Западе человека, который был бы похож на покойного. Он был поистине единственным в своем роде по знаниям, набожности, проникновению не только во внешний вид вещей, но также в их внутреннюю суть, единственным своей настойчивостью и искренностью своих мотивов единственным своим красноречием».
* * *
Сеид Рашид Ридха был последователем и духовным наследником шейха Мухаммеда Абдо, память которого он благоговейно чтил и продолжил его преобразовательное дело. Родился он в 1864 году в Триполи (Ливан). Именно журнал «Урват аль Вугкха», случайно попавшему в его руки, он обязан, по собственному признанию, ориентацией своей жизни. По окончании своего учения в Триполи, шейх Рашид Ридха присоединился в Мухаммадду Абдо в Каире и основал в 1898 году журнал «Аль Манар» («Маяк»), ставшим трибуной египетского модернизма. Рашид Ридха осуществлял его руководство до конца жизни (1935г.). Самая важная из его работ «Тафсир» («Комментарий Корана») продолжает труд Мухаммеда Абдо.
Менее современный, чем «Тафсир» шейха Тан-тауи Джаухари, «Комментарий Корана» Ридха обращается к самым широким слоям читателей. Он более точен и опирается больше на исламские источники. Но самым важным делом шейха, которым он занимался всю жизнь, было руководство журналом «Аль Манар». В журнале энциклопедического характера, он обсуждал самые различные вопросы теологии и мусульманского права и выразил свое отношение ко всем социальным, экономическим и политическим проблемам своего времени.
Манера Ридха рассматривать исламское возрождение ничуть не отличается от манеры шейха Абдо. Для него, как и для других египетских и индийских модернистов, причина глубоких противоречий Ислама заключатся в том, что мусульманские массы не знают истинной сути своей собственной религии. Они жертвы плохих толкований Ислама необразованными и муллами и неправильных религиозных обрядов различных мистических орденов. Основной долг, считает Ридха − воспитывать народ. «Лучше, − говорил он, − создать школы, чем строить мечеть». Он прилагал все усилия для осуществления всеобщего образования и реформы методов преподавания, чтобы поднять мусульманские народы на тот же уровень, что западные нации и дать им возможность защитить их духовное и политическое достояние. Он восстал против системы воспитания, (пользующейся успехом в странах Востока), которая скорее имела целью подготовку функционеров, чем людей действительно образованных.
Религиозные и политические концепции Рашида Ридха больше сближают его с Джемаль ед-дином, чем с современными египетскими и турецкими националистами, которых он обвинял в атеизме и безверии. «Аль Манар» критиковал журнал «Аль Сиязах», потому что в нем превозносился земной национализм государства, в котором религия и язык занимают лишь второе место.
Что касается основателя турецкой республики, Ридха его откровенно считал настоящим отступником Ислама. Четкая позиция шейха Рашида Ридха и его партии, которую он назвал умеренной, с целью показать ее место между консерваторами и реформистами, в общем понятна. Она точно соотносится с исламским учением. Если в Коране есть принцип, не допускающий никакой двусмысленности, то это, принцип универсальности Ислама. «Все мусульмане − братья», − провозглашает Коран, и это торжественное утверждение Ислама о равенстве верующих в религизном и социальном плане растворяет в подлинной «мусульманской нации» народы, различные по языку и цвету кожи. Это, конечно, было одной из главных причин, которые обеспечили величайшее распространение мусульманской империи и поддерживали ее силу и спаянность в течение веков. Когда дух нравственного единства ослабевал в Исламе, когда его одолели распри этнических течений, − это стало концом мусульманского могущества. Государство раздробилось.
Не без исторических оснований, Ридха упрекает Омеядов в том, что они не поддержали равновесие между различными народами, входившими в мусульманское сообщество, подорвали единство империи, предав дух Ислама. Действительно, восстание Муавии и раздел империи на две части, являющийся результатом прихода к власти Аббасидов, были прямым следствием «безбожной» политики Омеядов, направленной на арабизацию. А политические и религиозные требования народа подтачивали в X веке власть Аббасидов и были причиной распада Багдадского халифата. Наконец, не сила христиан, а необузданное соперничество арабов, берберов и обращенных в Ислам положило, в действительности, конец арабскому господству в Испании.
Споры этнических течений со временем успокоились. Упадок временного могущества государств, образовавшихся из исламской империи и натиск европейских империалистов оживили чувство мусульманской солидарности. Течения обновления, появившиеся в начале XIX века на Ближайшем и Среднем Востоке, были задуманы в исламском духе. Пробуждение национального чувства, признаки которого были отчетливы, не затронули ни Джемаль ед-дина, ни Мухаммеда Абдо. Напротив, национальный фактор был только вспомогательным элементом, который не находился в конфликте с принципом духовного единства мусульманского сообщества. Не без законной гордости Мухаммед Абдо писал, что «Ислам устранил всякое различие между народами». Однако, развитие национальной идеи, провозглашенной в конце XVIII века Францией, должно было принять под влиянием немецкой мысли все более исключительный характер.
Идея нации, рассматриваемая, как психологическая сущность, уступила место понятию, где главный акцент переносился на кровь и расу. Во всяком случае, она не сделала счастливым и европейские народы и лучшие умы все больше отныне отворачиваются от нее. В воздухе витает более благородная идея Соединенных Штатов Европы. Но, как модные западные товары приходят обычно на Восток с некоторым опозданием, так и принцип национальности, часто под искаженной формой, превозносился в современной Турции, Египте и Иране некоторыми «передовыми» политическими течениями. Революция Кемаля тоже носит его отпечатки. В жажде западного образа жизни, создатель Турции не довольствовался только тем, что повернулся спиной к Исламу, он дошел до того, что отвергал всякие узы родства между турками Анатолии и Центральной Азии. Псевдонаучная теория хетского происхождения населения республики должна была оправдать столь странное положение.
Неизбежным следствием этого стала нравственная изоляция Турции. Она могла бы быть роковой, когда самому ее существованию угрожало усиление русского империализма. Эта страна подверглась самой большой опасности в своей истории. К счастью для нее, в общественном мнении появляются идеи возрождении. Анти-исламская позиция мала помалу уступает место здравому пониманию роли Турции внутри мусульманского сообщества. Можно предположить, что это течение, отвечающее глубоким чаяниям народных масс, в конце пути, который обеспечит ей, вместе с развитием собственного гения, сотрудничество других мусульманских народов, т.к. нет противоречия между здоровым национализмом и чувством исламского братства. Единство нравственных концепций и социальных институтов достаточно для более ярко выраженного сближения между странами, политические и экономические интересы которых тесно переплетены. Все эти страны являются объектом одних и тех же притязаний, подвергаются одной и той же опасности. В эпоху, когда маленькие государства не идут в счет, когда нужно исчислять свой человеческий потенциал сотнями миллионов, чтобы оказать сопротивление давлению враждебных сил, исламские народы могут спасти свое духовное достояние и защитить политическую и экономическую независимость только в тесном сотрудничестве. Прошли те времена, когда один исламский народ хотел навязать свое господство другому. И это сотрудничество может происходить лишь при условии совершенного равенства членов исламского «сообщества». Таким нам кажется нынешний смысл современного панисламизма Мухаммада Абдо или же Рашида Ридха, не представляющего угрозы для Запада. Он может стать бастионом против разлагающих сил материализма, грозящих затопить цивилизацию, средиземноморскую по происхождению, высокое вдохновение которой является общим сокровищем христианских наций Запада и мусульманских народов Востока.
* * *
Существует некоторое различие между позицией египетских и индийских модернистов, которое не безынтересно отметить. Между тем, как египетских и сирийских реформаторов привлекали религиозные и нравственные проблемы, и они находили удовольствие в теологических исследованиях, рационалистическое индийское движение имело более отчетливую философскую тенденцию. Оно легче уклонялось от ортодоксальной догмы и стремилось привести Ислам в соответствие с условиями современной западной цивилизации.
Однако, оба течения единодушны в утверждении всемирного характера мусульманской религии, открытой всем светочам разума, научному прогрессу, применимой для всех народов всех времен.
* * *
Сеид Ахмад Хан, основатель Мухаммеданского англо-восточного колледжа, самый представительный среди мусульманских модернистов Индии. Он родился в 1817 году и принадлежал к именитой мусульманской семье жившей в Дели. Его предки служили в администрации Великих Моголов и сам он, получив образование в лучших арабо-персидских традициях, выбрал административную карьеру. Большой поклонник западной культуры, он был убежден, что британское владычество в Индии непоколебимо и страстно стремился лучше использовать положение, в котором находились его единоверцы. Именно в распространении современного образования он видел средство обеспечить мусульманам достойное место их великого прошлого в индийском сообществе. Он проявил на этом пути неутомимую энергию. Кроме Канеджа Алидахра, который сегодня является большим современным университетом и одним из самых важных центров просвещения мусульман в Индии, имя Ахмад Хана связано с такими культурными и научными учреждениями, как британо-индийская ассоциация, научное общество Алигахра. Он написал несколько философских и социологических работ и издавал журнал на урду. В число религиозных вопросов он включил рационалистическую позицию «мутазелитов» и его имя часто цитируется как главы «нео-мутазелитов». Он утверждал, что Коран должен быть истолкован аллегорически и в его книге «Проекты политических, юридических и социальных реформ в Османской империи и других мусульманских государствах» настаивал на том, что Мухаммад никогда не издавал неизменных социальных догматов, а оставил широко открытую дверь всем моральным и политическим реформам.
В противоположность Джемаль ед-дину, который посетил его в Алигахре в 1883 году, Сеид Ахмад Хан проявил больше осторожности в вопросе единства исламского мира. Он никогда не хотел его воспринимать, как чисто духовное единство и не одобрял интерес своих индийских единоверцев к судьбе Османской империи во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. и греко-турецкой войны 1897 года. Он считал, что политическая деятельность индийских мусульман не должна переходить границ Индии. Это крайне осторожная позиция, продиктованная, очевидно, заботой сохранения благосклонности британских властей к исламскому сообществу, не всегда встречала одобрение передовых интеллектуальных кругов и часто критиковалась. Тем не менее, Сеид Ахмад Хан остается одной из самых важных фигур мусульманской Индии второй половины прошлого века и инициатором литературного возрождения на языке урду.
Выдающийся мыслитель, писатель, судья, Сеид Амир Али (1849-1928 гг.) держался в стороне от политических волнений и интересовался духовными и философскими проблемами. Его книги, написанные на превосходном английском языке, способствовали познанию религиозного мусульманского либерализма в английских и американских кругах, интересующихся развитием Ислама. В частности, книга «Жизнь и учение Мухаммада или дух Ислама» имела широкий резонанс. Несколько цитат из этой книги дает нам представление не только о собственных концепциях автора, но также о складе ума «нео-мутазелитов», которые все больше завоевывают интеллектуальную мусульманскую элиту.
«Нынешнее положение мусульманского сообщества, − пишет Сеид Амир Али, − происходит от закрепленной в сознании большинства мусульман веры, что мусульманин существует для того, чтобы считаться ортодоксальным верующим, должен полностью уступить свое мнение толкованиям людей, живших в IX веке и не исповедовать никакой концепции XIX века».
«Сегодняшние мусульмане проигнорировали дух за безнадежную любовь к письму. Вместо того чтобы жить идеальной жизнью, проповедуемой учителем, «делать все, чтобы отличаться в добрых делах», «быть справедливым», любить Бога и ради любви к Нему любить Его творения, они стали рабами оппортунизма и внешнего ритуала. Естественно, что в своем уважении и восхищении к учителю, его первые ученики старались стереотипировать его обычный образ жизни, выкристаллизовать случайные эпизоды трудной карьеры, запечатлеть в сердцах приказания, правила предписания, высказанные в свете общих требований дня в обществе. Но, предположить, что самый великий творец независимости разума, человек, который провозгласил, что вселенная управляемая законом и, что закон природы означал прогрессивной развитие, мог допустить, чтобы даже предписания, вызванные необходимостью, остались неизменными до конца света, что быть несправедливым к Пророку».
«Ислам − религия, которая устанавливает на систематической основе фундаментальные принципы нравственности: он является нормой социальных обязанностей и долга по отношению к человечеству; он нас все больше приближает к высочайшему совершенству, т.к. совместим с самым высоким развитием разума».
Религиозные идеи Амира Али и либералов, которых он представляет, сводятся к нескольким чистым и ясным догматам веры. Основной их принцип − это, очевидно, единство Бога, всемогущего, милостивого и милосердного. Всемогущество Бога исключает всякую идею чуда и сверхъестественного и милосердие Бога равно его всемогуществу. Именно оно, по мнению Амира Али, опора мусульманской религии. Никакая религия не делала такой акцент на милосердии. Только Ислам вводит в свое священное законодательство заповедь: «Слава Ислама в том, что он свел самые лучшие суждения Иисуса в определенные законы». Амир Али много настаивал на узах родства между Исламом и Христианством. «Кроме веры, по которой Иисус − сын Бога, между Христианством и Исламом нет фундаментальных различий. В основном, они являются одной и той же религией».
Простые и немногочисленные духовные обязанности, интерпретируются Исламом в высокое спиритуалистическом смысле, молитва − средство возвышения духа и очищения сердца. Пост − не покаяние, а воздержание. Это школа, которая учит человека владеть своим страстями. Милостыня − самая настоятельная из обязанностей и самая величественная из добродетелей − является самым ощутимым доказательством братства народов. Паломничество в Мекку символизирует солидарность и неразрывность мира Ислама, который непрерывно укрепляется, несмотря на различие взглядов, разделяющих секты и школы.
Э.Монте, посвятивший несколько страниц Сеиду Амир Али в своей книге «О современном состоянии и будущем Ислама», делает вывод: «Некоторые взгляды на мусульманскую религию, осторожность, которую требуют еще какие-то утверждения, критика их методов аллегорического толкования Ислама и их философия истории раскрывают широкие и смелые идеи, которые они выражают в религиозной и нравственной области и эти идеи поистине благородны. Религиозные люди с широкими духовными горизонтами, исповедующие высокие чувства, принадлежат, несомненно, к мусульманской элите. Религия, насчитывающая такую фалангу верующих − это религия будущего. Она, с этого момента, занимает свое место рядом с другими великими проявлениями религиозной мысли в мире».
* * *
Братья Шавкат и Мухаммад Али сыграли важную роль в политической жизни мусульман Индии. Их имена связаны с движением за защиту халифата, которое началось в Индии после первой мировой войны. Нельзя преуменьшать важность этого движения, т.к. именно оно, опаздывая почти на год от заключения Севрского договора, дало национальным силам, руководимым Мустафой Кемаль Пашой, время для укрепления. Поддержка, которую индусский конгресс оказал действию мусульман Индии в пользу халифата, отметила начало эффективного сотрудничества, которое не должно было больше прекращаться между двумя большими вероисповеданиями Индии.
Было бы, однако, несправедливо видеть в братьях Али только политических смутьянов. Их вклад в современную мусульманскую мысль, особенно младшего брата Мухаммада Али (1878-1931 гг.), был весьма значительным. Политические концепции Мухаммада Али являются, впрочем, только преобразованием в мирском плане основных идей Ислама. В речи, произнесенной в Лондоне в 1920 году, он изложил свой план по переустройству исламского мира. Он подчеркнул универсалистский характер Ислама и выступал в пользу человеческой солидарности: «Ислам не знает географических и этнических барьеров, возведенных в современной истории, и явившихся препятствием к свободе общественных отношений. Ислам не национален, а наднационален. Мы не являемся поклонниками национализма, который имеет следующий девиз, это моя страна, права она или не права. Можно было предположить, что после этой ужасной войны, в которой человеческая сноровка достигла большой степени совершенства не для защиты, а для разрушения человечества, после войны, которая была, очевидно, политическим следствием культа национализма, настанет время, когда Европа перестанет поклоняться этому молоту современного национализма». Увы, глухая к голосу людей доброй воли, Европа только усилила свое поклонение «молоху национализма», логическим завершением которого был расизм.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Слишком долго настаивалось на мнимых противоречиях между Востоком и Западом. Многие люди повторяли цитату Киплинга сформулированную без глубокого изучения проблемы и, утверждающую, что Запад и Восток − два противоположных мира и их судьбы не смогут никогда соединиться. Это поверхностное суждение отвечало предрассудкам, прочно укоренившимся в умах многих, подчеркивавших, что «греческое чудо» было удивительным и единственным источником западной цивилизации.
Учения, распространявшиеся с древнего Востока, пробили брешь в этом несколько упрощенном понимании. Конечно, мы вовсе не собираемся преуменьшать ценность греко-римского вклада. Афины и Рим, с их реалистическим сознанием, чувством порядка и вкусом меры завещали нам, вместе с другими и прекрасными понятиями, рационализм и строгие логические методы. Это − вклад редкой ценности. Но есть преувеличение, задевающее чувство меры и даже здравый смысл. Это − притязание «представить в совершенстве» прекрасную греческую цивилизацию уже с самого ее рождения, подобно Афине-Палладе, вышедшей из головы Зевса в полном вооружении.
Этим игнорируются тысячелетия духовного труда человечества, которые привели задолго до возникновения эллинской мысли, к египетской, вавилонской, хетской цивилизациям. Особенно несправедливо недооценивать вклад египетской цивилизации. О ней становиться все больше известно, как о подлинном источнике религиозных, философских, научных и художественных идей, которые затем были заимствованы, развиты и преобразованы античным миром, прежде чем она стала основой современной цивилизации.
Впрочем, существует несправедливость и по отношению к Греции, которую рассматривают только как фрагмент, произвольно выкроенный из тысячелетней истории. Рядом с Грецией Афин и Спарты существует доэллинская Греция, которая находилась в тесных связях с Востоком, критской и микенской цивилизациями, ионийскими городами Малой Азии. Существует также и эллинистическая Греция, та, которая, благодаря завоеваниям Александра, распространилась на весь Средиземноморский бассейн до Азии. Западные и восточные вклады здесь тесным образом переплетаются. Эта греко-восточная цивилизация была более длительной и распространилась гораздо дальше, чем Греция Перикла. Ее вклад в современный мир конечно, не менее значителен. Именно ей Христианство обязано в большей степени своим распространением в мире. Именно в Александрии, в этом «перекрестке идей и верований» и одном из самых блистательных очагов эллинистической мысли, была переведена Библия на европейские языки. Именно отсюда на греческом языке распространилось на весь мир Евангелие.
Было бы ошибочно видеть в этом следствие случайностей. Современная египтология, в частности, замечательные работы Масперо, Лефевюра, Море, доказали с неоспоримым авторитетом тесные узы античных египетских верований с основными догмами Христианства. Аналогия поразительна. Почти все здесь есть: творческое слово, понятие индивидуальной души с догмой ее бессмертия, Адам и Ева с древом познания добра и зла, понятие первородного греха, по которому земная жизнь − это искупление, страшный суд с раем и адом и, кульминационная точка египетской религии − страдания и воскрешение Осириса, которое тоже есть искупление; наконец триада Аммона-Ра, Бога-Отца, Богини-Девы Секмет, которая также является Богиней-Матерью и Бога-Сына − Хноса.
Взаимопроникновение восточной и западной мысли было огромным и в философии. «Именно ионийская школа, основанная Фалесом, − пишет Жак Пирен, − должна была приобщить Грецию к египетской и азиатской мысли и дать ей возможность усвоить ценности, приобретенные за три тысячелетия восточной цивилизации… Пифагор ввел в Грецию мистическое познание о потусторонней жизни, изложенной в «Книге Мертвых».
Наверное, никогда слияние восточной и западной философской мысли не было таким тесным, как в платонизме и неоплатонизме, влияние которых было заметным и длительным во всей средневековой философии, как мусульманской, так и христианской.
Также значителен вклад Востока в науки и искусство. «Одновременно с их теологическими взглядами, милетцы заимствуют у Халдеи и Египта их научные, астрономические и математические знания. Религия Египта развивает греческую мысль, как свое искусство. Прото-дорический стиль вдохновляет ионийский и дорический стили, которые были в основе всей греческой архитектуры» .
Мы можем наблюдать восточное влияние не только в бассейне Средиземноморья. Его следует искать на всей территории Востока между Памиром и Нилом.
Мы слишком удалимся от темы, если будем и дальше настаивать на взаимной, постоянной и глубокой взаимосвязи между Востоком и Западом на протяжении всего античного периода развития человечества. Эти беглые замечания имели только цель показать, насколько аналогии, которые мы установили между западной и исламской цивилизациями, естественны. Эти цивилизации − продукт одного эволюционного развития, имеющие корни в одних и тех же источниках античного мира. Проповедования Христианства и Ислама, религий очень близких основными своими принципами, оживили мир, где вклады как восточных, так и западных цивилизаций в общее развитие человечества, постепенно угасали.
Отсюда родилась новая семья цивилизаций, более сложная, с более высокой духовностью. Можно было бы назвать ее, в крайнем случае «средиземноморской», употребляя это слово в самом широком смысле, т.к. средиземноморский дух, понятый таким образом, распространялся от Нила до Памира, завоевал всю Европу и пересек Атлантику, чтобы укорениться также и в Америке.
В этой работе мы постарались подчеркнуть параллелизм между догмой и моралью двух религий, разделивших Средиземноморье, показать близость двух культур, мусульманской и западной.
Несмотря на разнообразие рас и языков, народы, которые обратились к первоисточнику «средиземноморской» цивилизации, в основном, имеют одно и то же религиозное чувство, соблюдают одно и то же отношение к богу и фундаментальным проблемам жизни и смерти. Несмотря на различие форм и нюансов в чувстве, исходной точкой являются аналогичные монотеистические религии, а также индивидуалистическая и универсалистская мораль. Основанная на вере в бессмертие индивидуальной души, эта мораль продолжает человека по ту сторону его земной судьбы, утверждает его достоинство, свободу и ответственность. Именно в этом религиозный источник «средиземноморского» гуманизма. Он имеет также другой источник, чисто рациональный.
Эти спиритуалистические и гуманистические идеи, интерпретируемые аналогичным образом, являются самым большим сокровищем, которым обладают западный и исламский мир. Они образуют исходную точку двух цивилизаций. Именно отсюда проистекает, в большей степени, сходство в мышлении, чувствах и интересах, что и было нами констатировано.
Несмотря на исторические различия, политические противоречия, исламский и западный мир остаются тесно связанными в области мышления и морали. Перед мраком, который расстилает воинствующий материализм по вселенной, эти два мира должны защищать свое духовное достояние.