Нартские памятники

Л. П. СЕМЕНОВ

«Нартские памятники» в фольклоре Ингушей и осетин

I.

К числу важнейших и наиболее сложных памятников кавказского фольклора относится эпос о богатырях, называемых „нартами», широко распространенный у осетин, кабар¬динцев, ингушей, чеченцев, черкесов, абхазов, татар и дру¬гих народов. В нартских мотивах различных народов можно встретить много общих черт, касающихся отдельных эпизо¬дов эпоса, собственных имен, характеристики героев и проч. В этих мифах заметны глубокие напластования, относящиеся к разным эпохам – от древнейшей пары, когда впервые воз¬ник и начал развиваться названный эпос, до позднего средне¬вековья.
Систематическая запись нартских текстов была начата очень поздно – во второй половине XIX в. Тексты эти, пре¬имущественно, опубликовывалось в кавказских этнографических изданиях («Сборник сведений о кавказских горцах», «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа» и др.)
Краткие, но ценные для своего времени соображения о нартском эпосе высказал П. Услар в «Заметке «Кое-что о словесных произведениях горцев» («Сб. свед. о кавказ-ских горцах», 1868 г., I), указавший на то, что нартский эпос распространен по всему Кавказу, но отдельные части его образуют единое художественное целое, подобно мировым эпопеям – «Илиаде», «Одиссее», «Нибелунгам» и др. (28 стр.). В дальнейшем нартским эпосом широко пользовались В. Ф. Миллер («Осетинские этюды», Москва, 1881-1887 г.г., I–III; «Кавказско-русские параллели» – в «Этногр. Обозрении», 1891 г., № 3 и 4), М. Г. Халанский («Великорусские былины Киев¬ского цикла», Варшава, 1855 г.), М. М. Ковалевский («Совре¬менный обычай и древний закон», Москва, 1886 г , I), Пота¬нин («Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе», Москва, 1899 г.), Л. Л. Лопатинский (комментарии к текстам нартского эпоса в «Сб. матер. для описания местностей и племен Кавказа», т. XII и др.), В. К. Долгат («Страничка из северо-кавказ. богатырского эпоса» в «Этногр. Обозр.», 1901 г., IV) и др.
Впоследствии интерес к нартской проблеме понизился, но вновь возрос – уже в наше время, в связи с опубликова¬нием обширных записей нартских сказаний, изданных Осе¬тинским Научно-исследовательским Институтом Краеведения («Памятники народного творчества осетин», Владикавказ, 1925-1928 г.г., I – III). В изданиях того же Института поя¬вился ряд статей, посвященных нартскому эпосу, – М. С. Туганова «Кто такие Нарты?» («Изв. Осетин. Н. – И. Инст. Краевед.», 1925 г., I), А. 3. Кубалова, «К вопросу о происхождении нартовских песен» (там же), М. В. Рклицкого, «К вопросу о нартах и нартских сказаниях» (Владикавказ, 1927 г.). Специальное исследование, посвященное нартскому вопро¬су, подготавливается проф. Б. А. Алборовым.
К настоящему времени не выяснены с достаточной убедительностью и термин «нарт», и происхождение нартского эпоса.
Мнения о значении слова «нарт» – разноречивы. Напр., П. Услар указывал, что это название, распространенное по всему Кавказу, не объяснимо ни на одном из горских языков (назв. соч., 28). Л. Л. Лопатинский предполагал, что слово «нарт» иранского происхождения; он сопоставлял его с ар¬мянским «мард» (человек) и сванетским «мар» («Сб. мат. для опис. местн. и племен Кавказа», XII, комментарии к кабар¬динским текстам, 45 ст. и т. XXII, отд. III, 26 – 27). А. Грен считал, что «название «нарт» не объясняется ни одним из кавказских языков», но высказал предположение, что корень этого слова следует искать в казикумухском языке («Сб мат. для опис. местн. и племен Кавказа», ХХII, отд. III, 18). М. С. Туганов предполагает, что слово «нарт» на осетинском язы¬ке означает – «наш огонь» или «наша присяга» (О. С., 372) М. В. Рклицкий считал, что «слово нарт – множественное число древне-иранского слова нар, означавшего героя или военного человека» (О. С., 33). По мнению Б. А. Алборова, нарты – предки нынешних осетин («Осетинские названия мест¬ностей к востоку от Осетии», Владикавказ, 1929 г., 98). «Нет сомнения», замечает он, «в том, что предки осетин, нарты, в числе других народов Кавказа и юга Р.С.Ф.С.Р имели культурно-экономические связи с народами, населявшими Хетскую державу». («Термин «xatiagau» осетинских нарт¬ских сказаний», Владикавказ, 1929 г.. 111).
Из предположений, касающихся места и эпохи возникновения нартского эпоса, наиболее авторитетным остается то, которое было высказано В.Ф. Миллером. В чрезвычайно интересном очерке «Кавказско-русские параллели» («Этногр. Обозр.», 1891 г., №№ 3-4) он указывал, что кавказский перешеек являлся «этнографическим музеем», сохранившим до нашего времени множество племен с их разнообразными антропологическими признаками и бытовыми особенностями, массу разнообразных произведений духовного творчества, попадавших в это захолустье в разное время, и с разных сторон. С юга чрез Армению, Грузию, Албанию могли заходить сюда сюжеты и типы из иранского эпоса и переходить по ту сторону хребта на северную плоскость; с севера захо¬дили в горы сказания степных кочевников (тюрков) – гунпов, болгар, хазар, кипчаков (половцев), ногайцев, татар. «Под¬тверждение существованию этих двух главных течений мы находим, с одной стороны, в том, что еще до наших дней некоторые сказания о Рустеме популярны на Кавказе, с дру¬гой – в том, что, как мы видели, нартский эпос (кабардинцев, горских татар, осетин, чеченцев) сам указывает на свое северное степное происхождение. Отсюда представляется ве¬роятным предположение, что именно степные кочевые тюрк¬ские народности играли значительную роль при распростра¬нении одних и тех же сказочных сюжетов на Кавказе и в Юго-Восточной Руси, были посредниками между русскими славя¬нами и северо-кавказскими народностями» (№ 4, стр. 15-16). Кочевники, приносившие восточные сказочные мотивы из Азии, где некоторые из тюркских племен могли усвоить себе и мотивы богатого иранского эпоса, представляются естест¬венным звеном, связывающим оба богатырских эпоса: южный кавказский и северный – русский (там же, стр. 20) .
При изучении фольклора кавказских горцев мы заме¬чаем, что многие легенды и суеверия приурочиваются к опре¬деленным памятниками древности – родовым башням, могильникам, пещерам, святилищам и др. Всестороннее изучение этого вопроса дало бы чрезвычайно ценный материал.
В настоящей статье мы имеем целью остановиться на особой категории мотивов ингушского и осетинского фольк¬лора, именно на тех, которые связаны с «нартскими памят¬никами». Тема эта не была предметом специального изуче¬ния, но заслуживает внимания и вводит нас в широкую об¬ласть этнографических и археологических проблем общекав¬казского значения. При исследовании данного вопроса мы пользуемся как литературными источниками, так и теми на¬блюдениями, которые сделаны нами в процессе неоднократ¬ных археолого-этнографических разысканий в Ингушской и Сев.-Осетинской Автономных Областях.

II.

Героями ингушского эпоса являются нярты (нарты) и орхустойцы, имеющие противоположные характеры. Первые изображаются, как добрые и нравственные люди; они защи¬щают слабых и ведут беспрестанную борьбу с орхустойцами, людьми злыми, коварными, завистливыми. (Ч. Ахриев, «Не¬сколько слов о героях в ингушских сказаниях» – «Сб. свед. о кавказ. горцах», IV, 1.)
Очень характерны легенды о рождении некоторых ге¬роев нартского эпоса. Вот одна из них, повествующая о рождении знаменитого эпического героя по имени Соска- Солса:
«Одна девушка доила коров; близ того места, где она доила, был синий камень. Один молодой человек, любивший эту девушку, сел на этот камень и, глядя на нее, он пришел в возбуждение, отчего с ним произошло что-то, и от этого в камне образовался зародыш Соска-Солса. Об этом знала святая женщина Сели-Сата; она пошла, разбила камень и взяла оттуда Соска-Солса».(Б. Долгат, «Страничка из северо-кавказ. богатырского эпоса» в «Эчногр. Обозр.», 1901 г., IV, 35).
Аналогичный мотив встречаем в другой легенде – о про¬исхождении Гоздиевых – Базоркиных (там же, 35 – 36).
Подобное необыкновенное рождение должно было, по народному представлению, отчасти объяснить источник физи¬ческой крепости нартских героев. Ассоциирование образа богатыря с камнем проходит, как мы отметим далее, сквозь весь нартский эпос ингушей. Описывая подвиги и различ¬ные эпизоды из жизни легендарных героев, народные певцы всюду упоминают о скалах, камнях и монументальных камен¬ных постройках, связанных с именами этих героев, в особен¬ности – с именем Соска-Сослан, называемого также несколько иначе – Соски-Сослан. Такие образы вполне соответствуют характеру природы нагорной Ингушии.
В одном из преданий говорится, что Сослан, сын Соски, на крылатом коне перескакивал с горы на гору, разрубал их своим богатырским мечем; щели в скалах – от его меча – со¬хранились до сих пор. (Головинский, «Чеченцы», – «Сб. свед. о Терской обл.», 1878 г., I, 257). В другом предании встре¬чаем упоминание о шашке того же богатыря, которой он разрубал скалу (назв. статья Б. Долгата в «Этногр. Обозр.», 36). В Ингушии на перевале Цей-Лам возвышаются гигантские островерхие утесы, видимые издалека как в нагорных местах, так и на равнине. В 1920 г., во время экспедицион¬ной работы, нам пришлось слышать от жителя сел. Бурсуки Xасан-Хаджи Ужахова, что расселины в утесах Цей-Лама, по сказанию, следы от ударов шашки Соска-Солса. В одном из этих утесов, со стороны сел. Бигит, зияет глубокая пе¬щера, о которой научный сотрудник Ингушского Института Краеведения X. Б. Ахриев передал нам в 1929 г. следую¬щую легенду: в этой пещере томился Соска-Солса, прикован¬ный к скале; разорвав цепи, он освободился и в гневе из¬рубил шашкой ближайшие утесы.
Ту же подробность встречаем в одном из поздних ин¬гушских преданий, описывающем попытку кабардинцев сде¬лать набег на Тифлис: Набег не удался; кабардинцы попали в засаду на Военно-Грузинской дороге, и их князь в досаде «одним ударом шашки разрубил пополам огромный обломок скалы». (Назв. статья Б. Долгата, 63).
Встречаются указания на то, что некоторые эпические герои пользовались для загона скота пещерами. Так, орхустоец Колой-Кант держал овец в пещере, вход в которую прикрывал плоским камнем, который могли передвигать только 60 человек; он же одной рукой ставил его. (Ч. Архиев, назв. статья в «Сб. св. о кавказ. гор.», IV, 4). Подня¬тие и бросание громадных камней и возведение из них по¬строек служат обычными способами проявления ингушскими богатырями присущей им сверхъестественной силы. Однажды Колой-Кант гнался за Соска-Солса, которому удалось переправиться через Терек; в это время вода стала быстро прибывать. В досаде Колой-Кант бросил в Терек две огромные скалы, сказав: «Если бы я догнал тебя, то вот что сделал бы». Соска-Солса тоже кинул камень немного меньших раз¬меров. (Б. Долгат, о. с., 38; см. еще статью Ч. Ахриева в «Сб. свед. о кавказ. горцах», IV, 6 – 7). Тот же Колой-Кант на вершине горы поставил один на другой три камня боль¬шой величины. «Камни эти», как поясняет Ч. Ахриев, «вместе составляют нечто в роде довольно высокой башни; каждый камень вышиною более 2 саж. Между 2 и 3-м находятся ма¬ленькие камни, в роде подпорок. Эти-то камни, служащие, по-видимому, подпорками, приводят горцев к тому убеждению, что они положены человеческою рукою». (Там же, 7).
При выполнении археолого-этнографической экспедиции в 1929 г. мы установили, что в ущелье, примыкающем к хребту Цей-Лам, находится ряд развалин древних сооружений, из которых одно носит явно циклопический характер; оно приписывается «дэвам», что приближает этот мотив к нартскому мотиву о Колой-Канте.
В нартских легендах интересны также упоминания о богатырских конях. Конь Соска-Солса мог перепрыгивать через башни (Б. Долгот, о. с, 36). В скалах запечатлены следы от копыт этого «крылатого коня» (Головинский, о. с., 257). «Соска-Солса однажды поехал на своем коне в селение Накыст (недалеко от Тумги Галгаевского общества). Он въехал в селение, доехал до средины, но никто его не пригла¬сил к себе в гости; и так как он долго стоял так на улице, то лошадь его захотела пить; никто не дал и воды для лошади. Тогда лошадь ударила копытом в землю: образо¬вался родник, и она напилась воды; родник этот существует и поныне». (Б. Долгат, о. с., 38 – 39). Аналогичный вариант сообщает Ч. Ахриев (о. с., 2).
В селении Мецхал у одного из жителей мы видели не¬большой чашечный камень овальной формы, имевший на од¬ной стороне 5 углублений, на другой – 4. Когда-то он хра¬нился в святилище «Мецхали», ныне разрушенном. По сло¬вам владельца этого камня, углубления образовались от при¬косновения пальцев сказочного богатыря Соска-Солса.
В описаниях смерти этого героя тоже встречаем указания, касающиеся различных нартских памятников. Так, в Ассинском ущелье некогда показывали большой мшистый камень с какими-то выемками. Об этом камне народ расска¬зывал следующее.
Почувствовав приближение смерти, Соска-Солса поехал проститься с родиной. Ночь застала его в ущелье Ассы, у подножья Гял-Корт. Он слез со своего знаменитого коня Дуль-Дуль, застреножил его и лег спать. Ночью во сне Сос¬ка-Солса увидел аллаха, который велел ему влезть на ка¬мень, под которым он спал, и молиться за грехи народа. Проснувшись, на заре, Соска-Солса начал совершать намаз, молился долго и крепко, весь день ничего не ел и не пил, а когда кончил вечерний намаз, то умер. На камне остались выемки от прикосновения лба и руки богатыря. Углубления эти стираются: к тому времени, когда они исчезнут совер¬шенно, народ избавится от всех своих недостатков. (Бывалый, «Молитва Соска-Солсы» в газ. «Терские Ведомости», 1911 г., № 127).
Существует предание, что Соска-Солса погребен в над¬земном склепе, находящемся среди развалин сел. Магомете (близ Салги). Склеп этот осматривался нами во время экспедиционной работы в 1928 и 1929 г.г. Он представляет собою двускатный склеп, кровля которого давно рухнула. Лаз уст¬роен в продольной стене. Стены внутри склепа выбелены. Склеп заключал в себе коллективные погребения, неоднократно подвергавшиеся расхищению, и завален обломками кровли. Возле этого склепа лежит плоский камень с закругленным уг¬лублением, имеющим выпуклое дно; размер камня – 0,45 м Х 0,64 м., ширина углубления – 0,10 м. По народному поверью, это углубление – след от удара копыта коня Соска-Солса. Недалеко от склепа Соска-Солса находятся развалины замка и небольшой часовни, называемой «часовней Соска-Солса» . Она сложена из камня по обычному типу ингушских святилищ, имеет продолговатое основание и двускатную ступенчатую кровлю. Святилище это сильно пострадало от землетря¬сения, бывшего на памяти жителей сел. Салги. Внутри оно было тщательно покрыто цементировкой желтого цвета. Когда-то оно пользовалось у местного населения большим почетом; существовало поверье, что ночью от него исходило Сияние, и что праведные люди, проводившие в нем ночь, видели вещие сны.
К числу нартских памятников относится известный в Ингушии мавзолей Борга-Каш. К этому памятнику приуро¬чено много различных легенд; в одной из них погребенные в Борга-Каше называются нартами. По одной версии, они были похоронены «2000 лет» назад, по другой – «200 лет», до при¬хода русских в этот край. В действительности памятник этот сооружен в начале XV в. Подробные сведения о нем даны в нашей статье «Мавзолей Борга-Каш» («Изв. Ингуш. Инст. Краевед.», 1928 г., I).

III.

В осетинских легендах и поверьях также нередко нахо¬дим упоминания о нартских памятниках, причем многие мотивы осетинского фольклора имеют явственное сходство с ингушскими.
Рождение богатырей из камня – обычный мотив осетинского нартского эпоса. Приводим один из вариантов: «Жена Хамица однажды полоскала белье на реке. На другом берегу пас баранов один пастух и увидя жену Хамица влюбился и нее. Он прислонился к камню и внутри камня зародился ребенок. Жена Хамица вырезала ребенка оттуда, вскормила его и назвала Сосланом». (В. Ф. Миллер, «Осет. Этюды», I, 147). При аналогичных обстоятельствах родились и другие герои осетинского эпоса – Созрыко и Сирдон .
Нирты обитали в пещерах. Выше Мацуты, как указыва¬ет, К. Ф. Ган, «по долине Волла-ком-дона, с левой стороны от дорога лежат три громадные скалы, под которыми, говорят есть еще следы старых пещер. В них когда-то жили нарты. Молва передает что там найдены были домашние орудия необыкновенной величины». («По долинам Чорока, Уруха и Ардона» – «Сб. матер, для опис. местн. и племен Кавказа», 1898 г.. XXV, отд. I, 25 – 26).
В Юго-осетии циклопические постройки приписывают¬ся, как и в Ингушии, дэвам или великанам (Л. М. Меликсет-Беков, «Кархеологии и этнологии Туальской Осетии», в сборнике «Юго-Осетия», 1924 г , I, 259-260).
К числу распространенных нартских памятников в Осе¬тии принадлежат седалища богатырей, встречаемые в некото¬рых селениях в тех местах, где мужчины устраивают свои собрания для бесед и совещаний (т. н. «нихас»). Памятники этого рода имеются, напр., в сел. Лац (Куртатинское ущелье), неоднократно посещавшемся нами. Здесь на просторной пло¬щади расположены в виде большого сегмента крупные кам¬ни разного вида, употребляемые и ныне в качестве сидений. Это – «нартский нихас», о котором местные старики передавали нам легендарные подробности. На самом большом камне, наиболее удобном для сиденья, восседал некогда бо¬гатырь Сослан, а на других камнях располагались его спод¬вижники. В спинке одного из сидений имеется отверстие, служившее нарту для привязывания коня; другой камень распался на две части; по преданию, он был рассечен уда¬ром шашки нарта; третий камень, имеющий глубокую выемку употреблялся нартами при зарезывании барана и т. д.
Рассечение скал и камней осетинские легенды приписы¬вают не только нартам, но и св. Георгию: от ударов его шашки в скалах образовывались трещины, от ударов копья – пещеры. (В.Б. Пфаф, «Мат. для истории Осетии» – «Сб. свед. о хитин, горцах», 1871 г., V, отд. I, 91-92; В. Ф. Миллер, «Осет. Этюды», II, 243). Косвенную аналогию о необыкновенной силе удара меча находим в легенде о Сослане, рассек¬шем наковальню («Осет. этюды», I, 77).
В. Б. Пфаф сообщает о нартском нихасе сел. Лац сле¬дующее: «Об этих камнях народное сказание повествует, что они находились когда-то по дворце нартов, местоположение которого некоторые даже определяют». (О с., 43). Упоминание о «дворце нартов» интересно, как намек на циклопическое сооружение, но мы не согласны с предположением В. Б Пфафа о том, что нартские камни в Лаце – «принадлежности восточных бань». Камни подобной формы, сглаженные работой реки, замечаем в различных местах по берегам Фиагдона; некоторые из нартских камней Лаца имеют явные сле¬ды поздней искусственной обработки (отверстие для привязывания коня и др.).

Нартский нихас имеется близ сел. Лизгор . «В Мацуте показывают также стул известного нарта Сослана. Это боль¬шой обломок скалы, в плоской верхней части которого нахо¬дится углубление. Существует предание, что нарт Сослан, уставши во время странствования, тут отдыхал и своим могучим телом придавил камень». (К. Ф. Ган, о.с., 25).
Упоминание о том, что нарты восседают на своих камнях, характерно для осетинского эпоса. Отметим, напр., сле¬дующие детали: «Однажды Урызмаг возвратился из странствия, а нарты сидели в нихасе» или: «Нарты сидели в круговую на большом нихасе, и Сослан сказал им: «Отправимся на охоту» и т. п. Аналогичную деталь находим в ингуш¬ском эпосе; одно из ингушских сказаний начинается следую¬щим зачином: «Сидели, как мы вот теперь, Соска-Солса, Батоко-Шертуко и другие орхустойцы в пегат» (место сход¬им) .
Высоко-художественную подробность встречаем в бы¬лине об Урузмаге: «Урузмаг больше не улыбался улыбающемуся, не отвечал больше на вопросы вопрошающего; таким образом он скитался с поднятыми плечами и опущенной го¬довой. Когда он не в состоянии бывал больше сдерживать сво¬его горя, то ложился ничком на серый камень забвения пе¬чали, находившийся на нихасе Нарты, и жил таким образом». («Памятники народного творчества осетин», II, 9).
В сел. Лац возле одной из башен лежит громадный камень, в котором имеется несколько десятков чашеобразных углублений; некоторые из них полустерлись или почти сгла¬жены. Этот чашечный камень, восходящий к глубочайшей старине, также принадлежит к числу нартских памятников. От¬носительно происхождения углублений на нем нам приходи¬лось слышать от местных жителей различные разъяснения; существует, между прочим, поверье, что углубления образова¬лись от прикосновения пальцев нартов. Такое же объяснение, касающееся чашечных камней, имеется, как мы указали выше, и у ингушей.
На окраине того же села Лац возле дороги, проходящей через т. н. «Нартское кладбище», лежит продолговатая пли¬та с чашеобразными углублениями; обработка ее, без сомнения, позднего происхождения.
Уварова упоминает о чашечном камне близ аула Чми; камень этот, называвшийся «богатырским», носит следы игры «дивов». («Кавказ. Путевые заметки». Москва. 1887 г. Стр. 171-172. См еще там же стр. 86).
Ингушскому мотиву о камне со следами молившегося на нем Соска-Солса в осетинских сказаниях соответствует камень легендарного героя Хетага: прибыв в сел. Нар, Хетаг стал на большом белом камне; от его ступней в камне остался след; нарцы, проходя мимо этого камня, снимали шапки и воздавали почести. (Д. Шанаев, «Осет. народные сказания», и «Сб. свед. о кавказ. гор.» , 1870 г., III, 30 – 33).
В сел. Махческ находится камень с изображением лаби¬ринта; местное население считает это изображение планом дома, в котором жил нарт Сырдон. (В. Б. Пфаф, «Этнологич. исслед об осетинах» – в «Сб. свед. о Кавказе», Тифлис, 1871 г., II, 114 115) .
Приписывание подземных и надземных погребений нар¬там или другим богатырям – обычно как у ингушей, так и у Осетии. Напр., существует поверье, что в одном из склепов в сел. Нap погребен нарт Сослан. (В. Ф. Миллер, в «Матер. по арх. Канкача», I. 58; изображение склепа на таб. XV). Моги¬ла эта считается «дзуаром» (святилищем, – стр. 69) . В сел. Лац находится целое кладбище, называемое «нартским». На этом кладбище расположены надземные склепы и подземные погребении с могилами разного рода. Местное население приписывает нартам некоторые из надземных и подземных погребений . Нартские могилы указывают также близ сел. Дзивгис. (В. Ф. Миллер, «Кавказ.-рус. параллели», – «Этногр. Обозр.», 1891 г., № 3, 168) Нарт Батраз был похоронен в семейном склепе , называемом в некоторых легендах «Софийским» . Н.М. Гуриев сообщил нам, что нартам приписываются также полуподземные склепы в окрестностях сел. Долакау и подземные погребения близ сел. Верхний Корца, в рестмпсти, ныне поросшей лесом.
К нартским легендам близки легенды о «царциатах», которым приписываются могилы как в Южной, так и в Сев. Осетии. Г. Ф. Чурсин предполагает, «что царциата и нарты если и не один и тот же народ, то два народа, жившие одновременно на территории нынешней Осетии («Осетины» – в Сборнике «Юго – Осетия», Тифлис, 1924 г., 134-135) .
В Осетии, как и в Ингушии, некоторые святилища связаны с именами мартов .
Таким образом, в ингушском и осетинском эпосе встре¬чаем ряд совершено сходных эпизодов, касающихся рожде¬ния нартов, их деяний и смерти, при чем эти эпизоды нередко приурочены к различным памятникам древности – кам¬нями, пещерами, склепам, святилищам и проч. Местом действия подвигов нартов и орхустойцев, как подтверждает Ч. Ахриев, служит Галгаевское ущелье, но постоянное жительство их – Осетия . Существуют указания, что нарты жили и на плоскости . В ингушском и осетинском эпосе нередко на¬ходим упоминания о том, что ингуши жили некогда в Осетии, а осетины – в Ингушии . На территории Ингушии и С.-Осетии нартские памятники принадлежат не к каждой, а различным эпохам, разделяемым иногда многими веками и, следовательно не составляют в археологическом отношении единой культуры. Памятники эти встречаются то расположенными одиноко, то группами: в Ингушии – памятники Соска-Солса в Магате (святилище, склеп, камень с «отпечатком» коня богатыря), в Осетии – в сел. Лац (нихас, чашеч¬ный камень, надземные и подземные погребения). В 1926 г. нам сообщали в Кургатинском ущелье, что сел. Лац, в кото¬ром имеется такое скопление нартских памятников, в старину носило и соответствующее нартским легендам название – Нарткау (селение нартов). В этнографическом же отношении нартские мотивы имеют выдержанный цельный характер, за¬печатлевая в памятниках материальной культуры важнейшие моменты жизни эпических героев – от их рождения до кончины.

IV.

Связь нартского эпоса с вещественными памятниками и ассоциирование образа богатыря с камнем можно проследить и у других кавказских народов, при чем и у них замечаем сходство некоторых мотивов с указанными выше ингушскими и осетинскими мотивами.
Герой Кабардинского нартского эпоса Сосрыко рожда¬ется из камня. Описание этого эпизода приближается к ин¬гушскому и, в особенности, к осетинскому.
У надтеречных чеченцев имена нартов Наур и Гожак приурочены к пещерам, называемым – «Наур-ор» и «Гожак-ор». (У. Лаудаев, «Чеченское племя» – в «Сб. свед. о кавказ. гор.», 1872 г., VI, 45). Талыши приписывают «сипи-дивам» («бе¬лым дивам») возведение крепости, а подвластным им велика¬нам – образование курганов. (Г. Ф. Чурсин, «Талыши» – в «Изв. Кавказ. Историко-Археолог. Института», Тифлис, 1926 г. IV, 38- 39). Близ впадения р. Теберды в р. Кубань на высокой скале находится замок, носящий название «Чуана»; по преда¬ниям в нем жил нарт. Близ Чуана лежит большой камень, называемый камнем Созруко; на нем – следы копыт коня и следы собаки этого богатыря .
В параллель ингушским и осетинским поверьям о кам¬нях с отпечатком пальцев нартов можно указать аналогич¬ную деталь из чеченского эпоса: в ауле Ялхой-мохк (Ичкерия) существует надмогильный каменный памятник с углубле¬ниями, которые будто бы образовались от прикосновения «паль¬цев богатыря» (Н. Семенов, «Туземцы Сев.-Вост. Кавказа», СПБ., 1895 г., 116). Упоминание о «следах» божеств, героев и животных на камнях введено Г. Ф. Чурсиным в «Программу для собирания этнографических сведений, составленную приме¬нительно к быту кавказских народов» (Баку, 1929 г., стр. 27).
Ингушским и осетинским склепам, в которых погребены нарты, в кабардинском эпосе соответствует курган нарта Сосруко; знаменательно при этом участие боевого коня. Умирая, Сосруко позвал его и сказал ему: «Тхожей, я помираю!» Конь примчал его к берегам Черного моря. «На берегу моря он велел своему верному коню разрыть копытом землю. В вырытую могилу лег Сосруко, а затем его верный конь насыпал над его телом курган. Отдавши последний долг свое¬му господину, Тхожей взвился на воздух и пропал бесследно. Еще и поныне по ту сторону Ошхамахо, на берегу моря, возвышается и к небу курган «Сосруко». («Сб. мат. для опис. местн и плем. Кавказа», XII, 46).
Отмеченные нами указания о значении коня при погребении нартов являются, несомненно, отголоском древнего обычая погребения с конем, упоминание о котором также есть в нартском эпосе. Напр., в одном из Кабардинских нартских сказаний находим следующую интересную подробность: «Тогда Уозырмес снял с Куйцукокова панцырь и все оружие а его самого, вместе с лошадью, зарыл в пещере, сравняв могилу с землей; не осталось никакого следа на том месте, где погиб бесславно богатырь племени Кяхе!» («Сб. мат. для опис.», XII, 32) Погребения с конем известны на Кавказе . Принадлежности конского убора обычны в кавказских могильниках, начиная от ранней железной поры (Кобанская культура), до эпохи позднего средневековья. Надгробные памятники в виде коня встречаются на кладбищах у азербайджанских курдов и грузин . Отголоском давних переживаний является характерный эпизод абхазского нартского эпоса: нарт Сесрыква подарил одному человеку, устраивавшему в его Честь роскошные поминки, сказочного коня. (И. Джанашиев, «Абхазский культ и быт» в журнале «Христианский восток». 19I7 г., V, 189). Лошадь, как неразлучный товарищ и помощник человека, занимала видное место в магии кавказских народов; ее черепу, копыту, подкове – приписывали благотворную силу. (Г. Ф. Чурсин, «Амулеты и талисманы кавказ. народов» в «Сб. мат. для опис.» 1929 г т. 46, стр. 208). У многих кавказских народов, в том числе у ингушей и осетин существовал в похоронном обычае обряд т. н. «посвящения коня». Изображение коня до настоящего времени встречаем на самых поздних надгробных плитах у кавказских народов. Таким образом, нартские памятники с «отпечатком» конского следа – не случайны; они связаны с древними обычаями и суевериями, пережитки которых не стерлись до наших дней.

V.

Вопрос о зависимости между памятниками материальной и духовной культуры привлекал внимание многих ученых в дореволюционное и позднейшее время. В кавказоведческой литературе данный вопрос неоднократно затрагивался В. Ф. Миллером. Благодаря превосходному знанию кавказского фольклора, он дал блестящее разъяснение значения загадоч¬ных изображений на нескольких средневековых каменных из¬ваяниях; в них, как блестяще доказал автор, отражено свое¬образное смешение языческих и христианских воззрений ме¬стного населения. («Отголоски кавказ. верований на могильных памятниках» в «Матер. по археологии Кавказа», М., 1893 г., III). Он же отмечал приуроченность суеверий и ска¬заний кавказских горцев к различным памятникам, в частно¬сти, к «нартским» . Беглые упоминания других авторов о нартских памятниках указаны нами выше. У современных кавказоведов нередко встречаем опыты сравнительного изуче¬ния памятников материальной и духовной культуры; см., напр., следующие работы: Г.Ф. Чурсин, «Осетины» (сб. «Юго- Осетия», 1924 г.), И. И. Мещанинов, «Закавказские поясные бляхи» («Сб. для опис. мат» . Махач-Кала, 1926 г., вып. 45), «Змея и собака на вещественных памятниках Кавказа» («Зап. коллегии востоковедов при Азиат. музее Р.А.Н», I, Лен., 1925 г.), «Каменные статуи рыб-вашапы на Кавказе и в Сев. Монголии» (там же), А. А. Миллер, «Изображение собаки в древностях Кавказа» («Изв. Р.А.И.М.К.», 1922 г., II) и др.
Разработка вопроса об ингушских и осетинских вещест¬венных нартских памятниках, в виду недостаточной полноты собранных к настоящему времени материалов, еще не может быть дана в сколько-нибудь исчерпывающем виде, но и указанные нами параллели позволяют сделать ряд предваритель¬ных обобщений, имеющих значение для изучения местного фольклора.
Для нас очевидно существование не отдельных «нарт¬ских» памятников материальной культуры, а целого комплекса их. Эти памятники связаны с различными эпизодами, последовательно обнимающими важнейшие моменты жизни героев нартского эпоса: вещественные памятники приурочены к их рождению (происхождение из камня), их военному быту (рассечение скалы и проч.), их мирному быту (чашечные камни, нихас и проч.) и их кончине (подземные и надземные могилы богатырей).
С именами нартов связаны и некоторые святилища V. К нартским мотивам близки аналогичные мотивы о дэвах и великанах, которым приписывают сооружение башен и т. п. манументальных памятников. Упоминание о камнях о каменных постройках, скалах –традиционно для ингушского и осетинского эпоса; оно соответствует гористому характеру Кавказского крат и символизирует физическую мощь сказанных героев. Еще М. Г. Халанский отметил существенную подроб¬ность осетинского нартского эпоса: богатырь Мукар называется «князем скал» («Великорус, былины Киев. Цикла», 186). Аналогичные качества приписываются нартскям эпосом и богатырским коням; отсюда след коня в камне – у ингушей, упоминание о «каменной» породе нартских людей – у осетин .
Сходные характерные детали, касающееся нартов, нахо¬дили у прочих горских народов – кабардинцев, чеченцев, татар и др.
Аналогии к этой традиции являются, по существу, универсальными: они присущи русскому эпосу , а также эпосу Запада и Востока. Интересные сведения, касающиеся вещественных памятников, связанных с племенами мифологических западно-европейских и восточных героев, приведены А.А. Захаровым в статье «Троны богов о древности и их параллели в современном фольклоре» (Журн. мин. нар. просв.», 1916, V), многие указания автора о «камнях», «тронах», «гробницах» и т. п. памятниках, приуроченных к име¬нам героев западно-европейского и восточного эпоса, применимы, в качестве сравнительного материала, и к «нартским» вещественным памятникам.
Затронутые нами мотивы коренятся в суеверном отно¬шении к реальному миру, в частности проявляющемуся в культе камней, свойственном многим народам . В приписывании нартам местных памятников старины явно сквозит тенденция конкретизировать образы прославленных героев эпоса, сделать их своими. Исследователи отмечают, что даже некоторые современные кавказские фамилии возводятся к нартским. В. Ф. Миллер указывает, что «в ауле Стур-Дигоре живет род Хамицайта, производящий себя от нарт Хамица» («Кавказ.-рус параллели», – «Эгногр. Обозр.», 1891 г., №3.стр. 168). В ингушском нартском эпосе упоминается ныне су¬ществующая фамилия Газдиевых – Базоркиных Б Долгат, о. с. 35 – 36); многие ингушские фамилии считаются происходящими от нартов или орхустойцев (там же, 82).
Интересный эпизод о разрушении в народном сознании вековых суеверий о великанах приводит В.Ф. Миллер. Возле храма Тхаба – Ерды (в горной Ингушии) находился древний склеп, в котором, по преданию, хранились человеческие кости необыкновенных размеров; во время засухи местные жители вынимали эти кости и погружали в воду, желая этим вызвать дождь. «Один из местных жителей», рассказывает В. Ф. Миллер, «с готовностью указал нам закрытое отверстие скле¬па и был немало удивлен, когда в склепе оказались кости самых обыкновенных размеров. Таким образом наследован¬ное от предков убеждение в существовании исполинской, чу¬додейственной кости было рассеяно несколькими ударами кирки». («Матер. по археолог. Кавказа», I, 16-17. Обряд вы¬зова дождя посредством погружения в воду человеческих ко¬стей существует и у осетин, между прочим – у жителей сел. Лац, в котором к числу нартских погребений относят и по¬гребения в надземных склепах, из которых раньше вынимали кости для указанной цели.
До последнего времени при изучении нартского эпоса главное внимание уделялось его пра-родине и сродству кав¬казских вариантов с вне-кавказскими – восточными и южно- русскими. Эти вопросы первостепенного значения не должны, однако, заслонить перед нами не менее существенный вопрос – эволюцию нартского эпоса в местной обстановке, имею¬щую свою сложноую и длительную историю. Следовало бы тщательно проследить развитие нартского эпоса в пределах отдельных областей и в общекавказском масштабе. Харак¬терна, в частности, связь нартского эпоса и памятниками ма¬териальной культуры, представляющими для изучения фольк¬лора существенное значение.
Нартские памятники восходят к различным эпохам, что позволяет нам отметить, пока в самых общих чертах, наслоениях и приуроченных к ним преданиям и поверьям.

К циклу древнейших мотивов следует отнести, напр., следующее: о чашечных камнях, о каменных сиденьях нартов, о камне с изображением лабиранта, о пещерах, о циклопических постройках. Подобные памятники явно языческого характера, они или их типы могли предшествовать средней железной поре . К средней железной поре (ко второй ее поло¬вине) относятся некоторые подземные погребения сел. Лац, датируемые, приблизительно, VI-IX вв. н э. Наконец, еще более поздними являются надземные склепы и святилища, давность которых не восходит глубже XV-XVI вв.; в частности, мавзолей Барга-каш точно датируется началом XV в.
Сообразно с этим можно предположить, что нартские и связанные с ними другие мифы, приуроченные к веществен¬ным памятникам, возникали в разное время и постепенно наслаивались, вплетаясь в течение веков в самую основу нартских сюжетов. Здесь имеются мотивы – 1) языческие, 2) языческо-христианские и 3) языческо-мусульманские.
К языческим принадлежат поверья о происхождении чашечных камней, о лабиринте нарта, о построении нартами и дэвами гигантских сооружений. К числу языческо-христианских можно отнести следующую легенду о камне Хетага: однажды священник и диакон сбросили в реку этот камень; тогда разразилась гроза, разлились реки; жители поставили камень на прежнее место, а священник и диакон заболели. (Шанаев, о.с., 30-38). Языческо-мусульманским является эпизод о том, как Соска-Солса совершал предсмертный намаз на камне, сохранившем следы прикосновения богатыря; мотив этот мог появиться в Ингушии не ранее XVIII в., когда мусульманство стало приникать в местный край.
В древнюю основу нартского эпоса, имевшую степное происхождение, на Кавказской почве вплелись местные мотивы, соответствующие природе и материальной культуре гор¬ного края (упоминания о скалах, камнях, башнях, склепах и т. п.). Некоторые из этих мотивов могли бытовать на Кавка¬зе еще до проникновения сюда элементов восточного эпоса; они частью зародились здесь, частью проникали из Западной Европы (как, напр., миф о лабиринте Сырдона, в котором, как отмечено А. А. Миллером, явственна связь с греческим миром).
Таким образом, даже изучение одного из мотивов нартского эпоса ингушей и осетин – о вещественных памятниках нартов – мы затрагиваем чрезвычайно интересные проблемы не только общекавказского, но и мирового значения.