Джихад и шахадат (Шариати)

АЛИ ШАРИАТИ
«ДЖИХАД И ШАХАДАТ».
Термин «таггуг» («мученик») произведен от латинского корня «тоЛ», озна¬чающего «смерть и умирание». «Мученик» — это существительное, репре¬зентирующее «того, кто погибает за Бога и веру». В любом случае, мученик — это «тот, кто умер за Бога и веру». Единственное отличие его смерти от смерти другого человека может быть усмотрено в «причине». Он умирает за Бога, в то время как причиной смерти другого может быть рак. Иначе го¬воря, сущность явления, в данном случае смерти, в обоих случаях одинако¬ва. Поскольку дело касается смерти, нет никакой разницы между тем, кто был убит за Бога, и теми, кто погиб от какой-либо страсти или в результате несчастного случая. В этом смысле Христос и те, кого умертвили за их при¬верженность христианству, являются мучениками. Иными словами, они были смертниками, потому что в христианской религии понятие «мученик» относится к человеку, который умер.
Однако шахид всегда жив и находится среди нас. Он — не отсутствую¬щий. Таким образом, эти два понятия — «шахид» и «мученик» — являются антонимами. Как уже было сказано, с термином «шахид» (мн. ч. «шахада»), будь то шахид национальный или религиозный, в восточных религиях или в каких-либо других, сопряжено понятие святости. Это так. Вне всяких со¬мнений, в любой религии, школе мысли, в национальном или религиозном отношении, шахид сакрален. Данное утверждение справедливо даже в том случае, когда речь идет не о религиозном, а о материалистическом мировоз-зрении. Отношение и чувства, испытываемые к шахиду, отражают его ме¬тафизическую святость. По моему мнению, проблема, откуда возникает по¬нятие сакральности шахида, заслуживает детального научного анализа. Даже в тех религиях и философских школах, в которых отсутствует вера в святость и в святых, тем не менее существует убежденность в том, что ша¬хид сакрален. Один его статус дает начало непременной соотнесенности шахида с собственной идеологией. Другими словами, он сам порождает свой ореол ценности и святости, поскольку, во всяком случае, взаимоотно¬шения между человеком и его воззрениями сакральны. Такая же связь уста¬навливается между шахидом и его верой. Подобным образом, правда неяв¬но, возникает отношение между последователем какой-либо веры и ее шахидами. Так, источником представления о святости шахида является то чувство священного, которое все люди испытывают к своим убеждениям, народу и религии. В рамках экзистенциализма проходят дискуссии, по не¬которым параметрам весьма близкие к нашим рассуждениям о велаяте и его следствиях. У человека есть первичный, «неотъемлемый» характер, и ха¬рактер вторичный, «формирующийся». В своем уважении к прошлому все люди одинаковы. Каждый, кто носит одежду, существует! Однако в подлинном смысле слова то, что формирует характер человека, то есть делает его непохожим на остальных, — это духовные отношения и измерения, чувства, инстинкты, индивидуальные качества — то, что заставляет челове¬ка мыслить себя как особенное «Я». Он обретает себя, говоря: «Я есть…»
Откуда возникают особые свойства «Я»? «Я», будучи человеком, после того как родился, выработал у себя определенные черты, качества, пози¬тивные и негативные ценности. Постепенно я познаю себя. Откуда все это берется? Хайдеггер утверждает: «Совокупность знаний человека о своем окружении формирует его характер, это знание есть сознательное отноше¬ние человека как экзистенции к внешней по отношению к нему вещи, лич¬ности или идее». Когда я устанавливаю мысленную либо экзистенциальную связь с индивидами, движениями, явлениями, вещами, идеями и т.д., данное отношение сказывается на мне. Отражение всего этого становится частью моей сущности и формирует мой характер. Человеческий характер есть со¬вокупность всех его отношений с иными характерами. В соответствии с этим, моя добродетель и мудрость соотносится с добродетелью и мудро¬стью всех тех индивидов, характеров, идей… которые меня окружают и к которым я имею отношение.
Эта связь может быть исторической (например, я читал книги по исто¬рии). У нас не было непосредственных контактов с имамом Хусейном. Од¬нако когда мы мысленно встречаемся с ним в книгах и устных рассказах, он становится частью нашего знания, а затем — составляющей наших личных свойств. В этом смысле каждый человек существует в отношении к своим знаниям и идеалам.
Точно так же, когда мы подводим часть нашего существование под какое-то основание, эта часть становится составляющей данного основания. На¬пример, по нашему убеждению, справедливость сакральна. Это — та цен¬ность, которая стала частью нас благодаря нашей связи и контакту с ней. Если я пожертвую тысячу долларов своих собственных денег на установле¬ние справедливости, эта тысяча долларов впитает в себя святость справед¬ливости. Пока эти деньги лежали в моем кармане, они были просто тысячей долларов. Когда я отказываюсь от них во имя справедливости, они обрета¬ют иной вид, поскольку трансформируются в сущность справедливости. Или, к примеру, у нас есть какие-то деньги и мы кормим группу бедных. Если кормление бедняков имеет на себе отблеск святости, то количество денег, которое ушло из наших карманов на это мероприятие, приобретает определенную ценность. Иными словами, им становится присуща не ры¬ночная, а духовная ценность. Если мы потратили такое же количество денег на распространение пищи духовной, например, на написание, перевод или публикацию книги, эти деньги находят новую ценность, степень которой зависит от того, насколько сакрально само действие в данном вопросе. Иначе говоря, деньги утрачивают свое существование в собственном смыс¬ле слова, однако они обретают новое существование и ценность. В действи¬тельности деньги являются внешним мерилом энергии и силы. Если все они ушли на вечеринки, то в таком случае приобретают профанную цен¬ность, хотя некоторые думают, что она является священной! Деньги подоб¬ны керосину и бензину, которые в состоянии привести в движение машину или зажечь лампу. Однажды деньги потрачены, и лампа зажжена, и деньги превращаются в духовную энергию, зависящую от того, за что они были заплачены. То, что потрачено, не имеет собственной независимой ценности. Эта ценность принадлежит мне — тому, кто их израсходовал. Данное количе¬ство денег было частью меня. Так, святость мотивации траты этих денег от¬ражается на мне. Ее ценность возвращается ко мне. Я заслужил ее постольку, поскольку эти деньги были частью моего существования. Сто долларов, ко¬торые я пожертвовал на установление справедливости, сами превращаются в «святость справедливости». Святость справедливости обратилась в «деньги», иными словами, нечто абсолютно материальное и экономическое. Таким образом, если они пожертвованы на кормление бедных, ценность такого поступка переносится на сами деньги. Однако то же самое количество де¬нег, изведенное на непристойные вечеринки, не приобретает ценности. Они становятся даже ничтожнее, нежели просто материальная ценность. С этой точки зрения, мы можем сформулировать следующий принцип: «Все обре¬тает собственную ценность сообразно тому, на что было потрачено». Буду¬чи отрицаемым, нечто утверждается. Иными словами, при отрицании его существования утверждается его ценность. В самоуничтожении оно дости¬гает вечности цели, при условии, что данная цель представляет собой что-то вечное, как, например, идеал, ценность, свобода, справедливость, мило-сердие, мысль или знание. Деньги, пожертвованные на благо приобретения знаний, исчезают из чьего-либо кармана, так что их количество равняется нулю, но в то же время они обращаются в ценность тех знаний, на которые они были израсходованы.
Точно так же, как деньги являются частью моего существования, само мое существование, моя биологическая жизнь, мои инстинкты и мое время являются составляющими меня. Предположим, я потратил час своего соб¬ственного времени на то, чтобы заработать денег. Поскольку зарабатывание денег лишено какой бы то ни было ценности, этот час также не может об¬рести никакой ценности, ибо я принес его в жертву тому, что не ценно и не свято. Но если тот же самый час я отвел на то, чтобы совершенно безвоз¬мездно дать кому-нибудь знания и направить его на истинный путь, этот час был потрачен на нечто ценное. Час берет на себя ценность той цели, на ко¬торую он был отдан.
Шахид — это тот, кто отрицает все свое существование во имя сакраль¬ного идеала, в который мы все верим. Это естественно, что вся святость данного идеала и той цели переносится на его существование. Правда, его существование внезапно обернулось не-существованием, однако он вобрал в себя всю ценность той идеи, за которую он отдал жизнь. Поэтому неуди¬вительно, что в глазах людей он сам обрел святость. Таким образом, чело¬век становится абсолютным человеком, поскольку он больше не личность, не индивид. Он — идея. Он был индивидом, который пожертвовал собой ради идеи. Теперь же он сам стал идеей. По этой причине мы не рассматри¬ваем Хусейна в качестве конкретного человека, который был сыном Али. Хусейн — это олицетворение ислама, справедливости, имамата и божест¬венного единства. Мы не восхваляем его как индивида с тем, чтобы придать ему ценность наряду с иными шахидами. Это все не имеет отношения к су¬ти дела. Когда мы говорим о Хусейне, то не имеем в виду Хусейна как тако¬вого. Хусейн — это индивид, который с неподдельной искренностью, с предельным величием силы человеческой отдал жизнь за абсолютную и священную ценность. От него самого не осталось ничего, кроме имени. Он больше не человек, он — идея. Он превратился в целое направление мысли, которому он принес себя в жертву.
Человек, который становится шахидом ради блага народа и вследствие этого считается святым, приобретает данный статус. По мнению тех, кто понимает народ не как сумму индивидов, а как целое, характеризующееся наличием коллективного духа, шахид является кристаллизацией этого духа, который называют нацией. Подобным же образом человек, принесший себя в жертву во имя знания, также больше не индивид. Он сам становится зна¬нием, шахидом знания. Мы прославляем свободу путем восхваления чело¬века, отдавшего жизнь за свободу, при этом мы не почитаем его просто по той причине, что он был хорошим человеком. Безусловно, в этом нет проти¬воречия [исламу], поскольку с точки зрения Бога он все еще остается инди¬видом, и в жизни будущей его ждет своя судьба и личное воздаяние. Но в обществе, где он судим сообразно критериям своего направления, мы не пре¬возносим его как человека, мы чтим саму идею, почитаем священное. С этой точки зрения смысл понятия «шахид» все больше проясняется. Когда вера в положения определенной религиозной школы постепенно разрушается, ко¬гда в новом поколении она почти исчезает, будучи преданной забвению в результате сговора, внезапно индивид восстанавливает ее путем самоотри¬цания. Иными словами, он призывает ее вернуться на сцену жизни. Жерт¬вуя собственным существованием, он утверждает исчезающее существова¬ние того идеала. По этой причине он является шахидом (присутствующим свидетелем) и машхадом (видимым). Он всегда находится впереди нас. Идея также достигает присутствия здесь и вечности с помощью шахида. Она возрождается и вновь обретает душу.
Существует два вида шахидов, один из них символизирует Хамза, пове¬литель мучеников, другой персонифицирован Хусейном. Между Хамзой и Хусейном существует большая разница. Хамза — это моджахед и герой, ко¬торый идет в бой с целью одержать победу и поразить врага. Вместо этого он сам повержен, убит и таким образом становится шахидом. Однако в данном случае речь идет о шахадате индивида. Его имя находится в верх¬ней строчке списка принявших смерть за веру.
Хусейн, с другой стороны, представляет собой иной тип шахида. Он не вступает в сражение с намерением убить врага и вернуться победителем, равно как и не погибает в результате террористического акта, подобно Вахши. Это не тот случай. Хусейн, который мог бы сидеть дома и просто жить, восстает и сознательно приглашает смерть. Именно в этот момент он выбирает самоотрицание. Он избирает этот опасный путь, становясь в цен¬тре битвы и выступая против созерцания мира и против времени, так, что¬бы его действие получило широкую огласку и чтобы та идея, за которую он отдает свою жизнь, была бы понята в ближайшее время. Хусейн выбирает шахадат в качестве своей кончины и средства к утверждению того, что от¬рицалось и было подвергнуто искажению со стороны аппарата управления.
В случае с Хамзой, напротив, шахадат выбирает его и других моджахедов, которые отправляются в бой за победой. В шахадате Хусейна его целью явля¬ется самоотрицание во имя освящения того идеала, который отвергается и постепенно исчезает. С этой точки зрения, джихад и шахадат — совершенно разные вещи. Али говорит о двух понятиях в двух неодинаковых контек¬стах, у каждого из которых имеется своя философия. «Аль-джихад иззун лиль ислам» («Джихад является славой ислама»). Джихад — это действие, философия которого отличается от философии шахадата. Безусловно, в джихаде может присутствовать шахадат, но он олицетворен Хамзой, а не Хусейном.
«Аль-шахадат истизхаран аляль-муджахадат» («Шахадат выявляет то, что скрыто»). Да, такова цель шахадата, и поэтому он всегда отличается от джихада. Вот как я понимаю суть проблемы. Когда-то истина была уста¬новлением, которое выглядело привлекательным в глазах людей. Все следо¬вали ей, и она была священна. Ее всеми силами охраняли. Однако со вре¬менем, поскольку истина не обслуживала интересы меньшинства и угрожала правящей верхушке, в результате сговора она была устранена из умов и жизней людей. Свято место пусто не бывает, и в качестве компенса¬ции они придумали нечто свое. Постепенно изначальная идея была оконча¬тельно утрачена, подменена обсуждением совсем других проблем. В дан¬ной ситуации шахид, намереваясь возродить первоначальную идею, жертвует своей собственной жизнью и тем самым привлекает внимание к ставшему непопулярным предписанию, вызывая отвращение к его под¬дельным заменителям. Это и есть цель. Во времена Хусейна основным был вопрос о том, кому должна принадлежать власть после смерти Пророка. Остальные проблемы являлись маловажными. Главный вопрос звучал так: «В любом случае, кто призван править уммой и быть ответственным за судьбу мусульман?» Как мы помним, он был камнем преткновения на про¬тяжении всей эпохи правления династии Омейядов. Подоплекой восстаний и кризиса власти Омейядов была именно эта проблема. Люди были готовы в любой удобный момент заполнить собой мечети и схватить халифа за горло, вопрошая: «На основании какого аята и почему ты занимаешь свой пост? Имеешь ты на это право или нет?» Конечно, в такой ситуации прави¬тели не могли находиться при власти долго. Неудивительно, что омейяд-ский период продолжался не более столетия.
Во времена своего халифата Аббасиды, которые были в большей степени искушены в данных вопросах, нежели Омейяды, деполитизировали населе¬ние, то есть сделали народ более равнодушным к вопросам об имамате (ли¬дерстве) и к судьбе общества. Как им это удалось? Они добились этого, прибрав к рукам все сакральное: поклонение, кораническую экзегетику, ка¬лам (теологию), философию, перевод иностранных книг, систему образова¬ния, развитие и экспансию цивилизации — так, чтобы Багдад мог быть на¬следником всех великих городов и цивилизаций мира, а мусульмане стали самыми передовыми людьми. (Но чем все это в действительности закончи¬лось!) Лишь бы все забыли об одной проблеме и никто не обсуждал ее.
Чтобы вновь обратить людские взоры на эту проблему, возникает шахид. Поскольку у него нет ничего, кроме собственно жизни, он приносит ее в жертву. Он отдает жизнь за определенную идею, а посему святость идеи переносится на него самого.
«Аллаху принадлежит и восток, и запад, Он ведет, кого хочет, по прямому пути! И так Мы сделали вас умматан васатан (общиной по¬средствующей), чтобы вы были шахидами (свидетелями) относительно человечества и чтобы Посланник был шахидом (свидетелем) относи¬тельно вас» (2:142-143).
В данном аяте шахид понимается не как «убитый». Шахадат указывает на то, что было сокрыто и почти ускользнуло из области памяти, постепен¬но предаваемое людскому забвению. Шахид свидетельствует за эту невин¬ную, безмолвную и униженную жертву. Мы знаем, что шахид является по-нятием, отличающимся от всех остальных. Посланник — это шахид, который не был убит. Не будучи уничтоженным, исламское общество, ос¬нованное на установлениях Корана, имеет статус и круг ответственности шахида. Бог говорит: «…так, чтобы вы могли быть свидетелями относи¬тельно человечества…», так же как Посланник — свидетель относительно вас. Итак, значение шахадата шире и важнее того, чтобы быть убитым. Тем не менее тот, кто отдал свою жизнь, совершил наиболее величественный шахадат. Каждому мусульманину нужно строить общество свидетелей за остальных людей, ибо Посланник — это образец, по которому мы форми¬руем себя. Он — наш шахид, а мы — шахиды человечества.
Мы установили, что слово «шахид» имеет дополнительное значение: «пример, прототип, образец», на который человек равняется. Это значит, что мы должны отвести нашему Пророку центральное место в культуре, ве¬ре, знании, мысли и обществе, приведя все это в соответствие с его приме¬ром. Если вы сделали это, то вы тем самым поместили себя в центр време¬ни и земли, все иные народы и массы будут строить свою жизнь, ориентируясь на вас. В этом отношении вы (как народ) становитесь их ша¬хидом. Иными словами, ту роль, какую сыграл для вас Посланник, вы буде¬те играть для остальных. В этом смысле выражение «умматан васатан» (справедливое и гармоничное общество) оказывается довольно уместным применительно к слову «шахид». Мы обычно думаем, что наименование «умматан васатан» относится к умеренному обществу, то есть к обществу, в котором нет расточительности или мелочности, которое не погрязло в мате¬риальном в ущерб духовному. Это — общество, где есть место и духу, и ма¬терии. Оно «умеренно»; но, принимая во внимание вопрос о миссии этой уммы, для данного выражения значение васатан («посредствующий») не является существенным. Его смысл — намного более возвышенный. Он со¬стоит в том, что мы, будучи уммой, призваны стать осью времени; то есть мы не должны быть группкой людей, населяющих уголок Ближнего Восто¬ка и вращающихся вокруг самих себя, при этом оставаясь в стороне от судьбоносных и жизненно важных событий, которые влияют на все и опре¬деляют настоящее человечества и историю завтрашнего дня. Мы, постоян¬но поглощенные снисходительностью к собственным слабостям, не должны пренебрегать этой [возложенной на нас] ответственностью. Наша миссия — быть в центре поля. Мы должны быть не обществом гаибов (гаиб — «от¬сутствующий», в противоположность шахиду), которое является изолиро¬ванным и псевдомутазилитским, а уммой, находящейся посреди Востока и Запада, между Правым и Левым, между двумя полюсами, иными словами, в центре поля. Шахид — именно такая фигура. Он присутствует на всех по¬лях. Умматан васатан представляет собой общество, находящееся в центре всех сражений; у него есть универсальная миссия. Оно не является изоли¬рованным, закрытым и удаленным сообществом. Это — общество шахидов.
Мнение, которое я высказал относительно шахадата в прошлом году, за¬ключается в том, что шахадат, являющийся одной из основ ислама, следует рассматривать в качестве отдельного столпа веры, такого же, как молитва, пост и джихад. Стоит принять во внимание, что в обыденном сознании ша¬хадат воспринимается как состояние или участь моджахеда, осуществляв¬шего джихад и принявшего смерть от рук врага. Это тоже правильно. Но я говорю о принципе, который является смежным по отношению к джихаду — не выступая при этом ни в качестве дополнения к нему, ни в виде опреде-ленной ступени, которой моджахед достигает с точки зрения Бога или при¬менительно к своей будущей жизни — ибо то, что я имею в виду, относится к особому типу шахадата, символически представленному Хусейном. У нас в исламе есть выдающиеся шахиды, такие, как наши имамы, первый и главный среди них — Али, величайший имам и славный сын ислама. Одна¬ко, несмотря на то что Али тоже является шахидом, мы рассматриваем Хамзу и Хусейна в качестве идеальных типов шахадата.
Хамза — это великий герой ислама, шахид одного из наиболее памятных сражений под Ухудом (в 627 году). Пророк ислама ни о ком не печалился так сильно, как о Хамзе, даже в тех случаях, когда умер его собственный сын, Ибрахим, или когда пали смертью мучеников некоторые его знамени¬тые сподвижники. В битве под Ухудом Хамза стал шахидом в результате бесчеловечного заговора, который был задуман Хинд (женой Абу Суфиана и матерью Муавии) и осуществлен ее рабом Вахши. Реакция Посланника была бурной. Люди Медины столь сильно превозносили Хамзу в качестве героя, что саудиты обвинили их в поклонении ему. Это показывает, на¬сколько грандиозна была его слава, хотя он и не был мединцем. Именно с его переходом в ислам численность мусульман стала расти. В начале бизата курайшиты считали Хамзу эпическим героем. Он был младшим сыном Абд аль-Мутталиба, великого охотника и воина. После того как он вступился за Посланника, подвергавшегося всяческим оскорблениям со стороны курай-шитов, Хамза стал склоняться к принятию ислама. Как только он сделался мусульманином, мусульмане перестали быть слабой и притесняемой груп¬пой. Они действительно проявили свою готовность действовать открыто. В дальнейшем же, пока такая личность и такой воин, как Хамза, был в ря¬дах мусульман, он затмевал собой всех остальных. Даже Али, будучи столь блестящей и эпохальной для ислама личностью, находился под влиянием Хамзы. Очевидно, что в битве под Ухудом мусульман вел в бой Хамза, а за ним следовал Али.
Вы знаете, когда Хамза погиб из-за этих грязных женских козней, По¬сланник очень разозлился и опечалился. Как только он приблизился к телу Хамзы, то увидел, что глаза последнего были выколоты, а нос и уши — от¬резаны. Хинд сделала себе из них устрашающий орнамент. Человек, кото-рый поклялся выпить кровь Хамзы, исполнил свое обещание при Ухуде. Мухаммад, стоя у бездыханного тела этого великого героя, молодого и лю¬бимого сына Абд аль-Мутталиба, своего юного дяди, говорил с таким ожес¬точением и жаждой отмщения, что тут же пожалел об этом и получил пре-дупреждение от Бога. Мухаммед поклялся, что спалит заживо тридцать врагов, и это будет возмездием за пролитую кровь Хамзы. Однако тотчас же раздался небесный глас, возвещавший, что только Господь огня имеет пра¬во сжечь человека за его преступление. Так Посланник нарушил свой обет. Поскольку Бог запретил ему такую месть, он пытался утешить себя чтени¬ем поминальной молитвы.
После того как он вернулся в Медину, члены семей оплакивали своих близких; но никто не скорбел о Хамзе, ибо у него не было там ни родствен¬ников, ни дома. Он был одиноким переселенцем. Посланник, полный столь нежных чувств, которых никто не ожидал от такого мужественного героя, как он, был обескуражен тем, что никто, кроме него, не плакал по Хамзе, сыну Абд аль-Мутталиба, «герою нашей семьи». Тронутые столь нежными чувствами, люди из мединской общины приходили к Посланнику и прино¬сили свои соболезнования, говоря: «Мы будем оплакивать смерть Хамзы, а Посланник прочитает поминальную молитву по нашим погибшим». И он поблагодарил их.
По меньшей мере первое время в истории ислама Хамзе был присвоен титул Сайид аль-шахада (повелителя шахидов). Впоследствии данный ти¬тул стал относиться прежде всего к Хусейну. Оба они — повелители шахи¬дов, но между их шахадатом есть фундаментальная разница. Они относятся к двум различным типам, которые едва ли можно сопоставить. Хамза явля¬ется моджахедом, который погибает в разгар джихада, а Хусейн — это шахид, достигающий шахадата до того, как он был убит. Он остается шахидом не только на месте собственного шахадата, но у себя дома. С того самого момента, как Валид, правитель Медины, попросил Хусейна присягнуть ему на верность, на что тот ответил: «НЕТ!» — и за этот отказ он был предан смерти. Хусейн становится шахидом, поскольку слово «шахид» в данном случае не обязательно обозначает кого-либо, кто был убит, а относится именно к свидетельствующему, нацеленному на неприятие осуществлен¬ных перемен. Шахид — это человек, который с момента принятия подобно¬го решения выбирает для себя шахадат, даже несмотря на то, что между его решением и смертью могут пройти месяцы и даже годы. Если мы хотим объяснить фундаментальное различие между этими двумя видами шахада¬та, то должны постановить, что в случае с Хамзой именно смерть выбирает его. Иными словами, шахадат избирает шахида. Случай же с Хусейном — прямо противоположный. Шахид выбирает собственный шахадат.
Философия формирования моджахеда отличается от философии станов¬ления шахида. Моджахед — это искренний воин, который ради защиты своей веры и общины или же их распространения и прославления идет в бой с целью разбить, опустошить и победить врага, который препятствует или угрожает его пути; таким образом, различие между атакой и защитой — это джихад. Моджахеда могут при этом убить. Поскольку он погибает на этом пути, мы называем его шахидом. Шахадат, персонифицированный Хамзой, — это трагическое происшествие с моджахедом, намеревавшимся повергнуть и убить врага. Таким образом, шахадат Хамзы относится к че¬ловеку, принявшему смерть от рук врага, вместо того чтобы он убил этого врага. Этот человек является моджахедом. Что касается Хусейна, то он как шахид сам идет навстречу собственной смерти. В первом случае шахадат выступает в качестве события, имеющего негативную окраску. Во втором случае шахадат представляет собой сознательно поставленную цель. Когда речь идет о первой разновидности шахадата, то имеется в виду несчастный случай на пути к победе, во втором типе шахадат является местом назначе¬ния. Смерть Хамзы — трагедия; смерть Хусейна — идеал. Это целая идео¬логия. Там — моджахед, который, желая убить врага, сам погибает. Его оп¬лакивают, о нем сочиняют панегирик. Здесь — шахид, и его смерть не является неудачей, ибо шахадат является высочайшей степенью, вершиной развития человека. Это — достижение абсолюта посредством собственной смерти. Смерть в данном случае — не зловещее событие. Это — оружие в руках друга, которым он поражает врага в голову. В ситуации, когда встаю-щий на защиту истины Хусейн абсолютно беспомощен перед лицом ата¬кующего врага, он наносит ему удар в голову при помощи своей смерти.
Шахадат источает неповторимое сияние; он озаряет мир светом и согре¬вает холодные и мрачные сердца. Он приводит в движение парализованную волю и мысль, прежде поглощенную стагнацией и темнотой, он пробуждает память, из которой стерлись все истины и воспоминания, он дает надежду и проницательность, он укрепляет волю человека и заставляет его осознать свою миссию и ответственность. Мысль, что «ничего не может быть сдела¬но», сменяется убежденностью в том, что «кое-что может быть сделано», и даже «что-то должно быть сделано». Гибель шахида влечет за собою и смерть врага, поверженного теми, кто был научен кровью шахида. Проли¬вая свою кровь, шахид не выступает в качестве непосредственной причины падения врага (ибо один он не в состоянии осуществить этого). Он желает унизить врага, и ему это удается. Шахид выбирает смерть вовсе не потому, что хочет спастись от тяжелых условий и неуютного окружения. Он не встает на позорный путь. Вместо негативного ухода шахид осуществляет позитивную атаку. С помощью своей смерти он осуждает угнетателя, со¬вершая свой поступок на благо угнетенных. Он разоблачает агрессию и возрождает то, что прежде отрицалось. Он напоминает людям о том, о чем они уже забыли. В заледеневших сердцах он зажигает огонь жизни, воскре¬сения и движения. Для тех, кто пребывал в плену и считал такое состояние нескончаемым, кровь шахида является спасительным кораблем. Для глаз, которые уже не могут прочесть слова истины и узнать ее лицо в сумерках деспотизма и оболванивания, когда не видно ничего, кроме осквернения всего и вся, кровь шахида — это мерцание свечи, которая дает возможность видеть, это лучистый свет руководства для дезориентированных людей, странствующих среди бездомных караванов, по горам, пустыням, забро¬шенным дорогам и канавам.